Повторите, пожалуйста, марш Мендельсона (сборник)

Любую тему затронь – Максим оказывался сведущим в ней больше остальных. Изъяснялся со снисходительным юморком, но без самодовольства, просто как старший. Старше даже Ирины на целых пять лет. Она восторженно внимала каждому его слову и, улучив паузу, шепнула Вере на ухо:

– Так многослойно и вкусно, правда?

Вера не сразу сообразила, что Ирина говорит о Дудинцеве, а не о селедке под шубой.

После чая, вернее вина с пирожными, удалось незаметно прошмыгнуть из прихожей в коридорчик с нужным отсеком. Но рано Вера радовалась: мужчины вслед за ней вышли в прихожую покурить, отворив дверь на лестничную площадку. В шаге от обмершей Веры кто-то возбужденным шепотом болтал о физиологических особенностях неких резиновых кукол.

– Рот у них для того и открыт, – со знанием дела произнес Дудинцев. Его голос Вера уже узнала бы из десятков других. – Чего вы ржете? С женщиной это вполне естественный акт.

Она слышала про такое еще в общаге института и с гадливостью подумала о чудовищной развратности Максима. А еще ученый! Чуть не стошнило.

– Извините, есть тут кто? – раздался стук в дверь.

– Не работает туалет, что ли?

– Свет вроде горит…

Нечаянная затворница задержала дыхание.

– Наглухо забили, – констатировал приятный басок Андрея Порядина.

Щелкнул выключатель, и Вера осталась в темноте. Донесся приглушенный смех. В ванной за стенкой клацнул шпингалет, сильно зашумела пущенная из крана вода. Поленились на улицу сбегать…

Проигрыватель в зале разразился бравурными аккордами, и курильщики потянулись к музыке. Вера наконец вышла из заточения. Народ танцевал и перешучивался: вальс был свадебным. На последней ноте Дудинцев крикнул:

– Повторите, пожалуйста, марш Мендельсона! – и вдруг, подхватив Веру на руки, как ребенка, закружил с нею по танцевальному пятачку.

Хрустальное солнце сверкало над ее головой. Искры вспыхивали в висюльках люстры и глазах Максима. Энергичные частицы в Верином теле неизвестным образом воспламенились и начали генерировать. Когда мягкая ударная волна приземлила ее на стул, Вера поняла: с Дудинцевым она готова на все. Даже на то, что отдельно способный мужчина делает с резиновой куклой.

Спустя два месяца они расписались.

Его коллеги, ребята сплошь бородатые и озорные, прибыли на торжество в обтягивающих трико телесного цвета, прикрытых кокетливыми фартучками в виде фиговых листков. Шеренга «адамов» шокировала работников загса и патриархальную часть гостей. Об интересной свадьбе проведали в «Вечерке», и физики еле отделались от журналистов.

В театральном смокинге с атласными отворотами Максим выглядел как эсквайр, перенесенный в зал бракосочетания прямиком из лондонского клуба. Удачно сшитые брюки скрывали несовершенство брутальных ног. Андрей Порядин был во фраке, также взятом где-то напрокат, свидетельница Ирина – в белом кримпленовом платье. Друзья посмеивались, что этим двоим не сходя с места следовало бы зарегистрировать будущие отношения ради экономии времени и денег. Но Андрей не понимал шуток или не слышал. Он не сводил глаз с новобрачной, чем немало ее раздражал.

Мать после со значением сказала о нем Вере:

– Хороший мальчик, видно по лицу. – А по лицу матери было видно, как сильно ей хочется добавить «Не то что…» и фамилию зятя, с первого дня знакомства ставшую олицетворением надменности и самолюбования.

– Что ты, мама, – удивилась Вера, – Порядин пока даже кандидатскую не защитил!

Результаты измерительных приборов в лаборатории Максима казались ей тогда чуть ли не потаенным контактом с внеземными цивилизациями, а движения в пространстве между космическими телами будоражили не меньше тех, что возникали между нею и Максимом.

– Всякое может случиться, – уклончиво вздохнула мать.

– Только не со мной, – гордо бросила Вера.

Она была уверена в избраннике как в лучшем мужчине, доставшемся ей по праву внешнего соответствия и единства увлечений, которое непременно их ждет. Вера уже любила силу его рук и длинные пальцы, в одну неистовую ночь талантливо овладевшие клавиатурой ее тела, а красивую умную голову полюбила еще в начале Ирининой вечеринки.

Мать ободряюще улыбнулась и больше ничего не сказала.

Первые два года с Максимом действительно убедили Веру в истине затрепанной поговорки «с милым рай и в шалаше». Несколько месяцев Дудинцевы жили в квартире Раисы Павловны, матери Максима. Но свекровь оказалась таким существенным препятствием к ощущению полного счастья, что роль райского шалаша вначале взяла на себя съемная однушка, затем комната в общежитии.

С Верой Раиса Павловна была величественна и холодна, как сфинкс. Не одобряла выбор сына, почему-то считая невестку «безнадежной».

Вера не могла понять, в чем, по мнению свекрови, выражается ее безнадежность, а спросить не осмеливалась. Готовит плохо? Но Максим, вовсе не склонный к гурманству, поглощал расползшиеся Верины котлеты с тем же аппетитом, что и «правильные» бифштексы матери. Не умеет содержать дом в порядке? Но ведь и сама Раиса Павловна, с утра до ночи занятая переводами с английского какой-то технической документации, не убиралась и не стирала. Все это раз в неделю делала нанятая женщина. Выпивать Вера мужу позволяет? Но в пору совместного житья Раиса Павловна ничего не имела против сборищ Максима с приятелями в кухне. Разве что курить просила в открытую форточку.

Вера ни в чем не отказывала мужу и прощала ему легкие влюбленности. С дружно сколоченной компанией Дудинцевы отмечали праздники и защиты. Ходили на театральные премьеры и нашумевшие фильмы, читали одни и те же книги, каждый любил свою работу. Что еще надо? Ребенка? Вера родила Олежку.

Раиса Павловна вроде бы смягчилась, соизволила явиться в общежитие и подарила чудесную складную коляску, привезенную кем-то по ее заказу из Англии. Через год помогла с последним паевым взносом на кооперативную квартиру…

А новоселья не получилось. У Веры умерла мама.

Теща с зятем представляли собой классический образец родственной неприязни. Вера ездила к матери в поселок всего дважды – во время командировок мужа. И вот дочерний долг превратился в хроническую вину: не сумела проводить маму в последний путь. Попытки уговорить Раису Павловну присмотреть за ребенком были столь же бессмысленны, как и просить мужа о переводе денег семье старой тетки, чтобы покойницу погребли достойно. Похороны тещи совпали с днями, когда Максим едва ли не ночевал в лаборатории, обеспокоенный регистрацией небывалого выброса на Солнце.

– Горячая плазма в полярных шапках! – кричал он. – Магнитное поле скинуло избыток энергии, понимаешь? Нет, ты понимаешь хоть что-нибудь?!

Исследуя глобальные явления, способные навредить человечеству, Максим, разумеется, не мог отвлекаться на мелочи чьей-то частной жизни… то есть смерти.

Надо сказать, что с рождением сына муж самоустранился от домашних забот, предоставив Вере разбираться с ними единолично. Внешние раздражители воздействовали на его настроение, как протонные вспышки на ранимую структуру магнитосферы. Он стал часто гневаться по пустякам и, утомленный пробами и ошибками монотонной работы, уже не стеснялся обнаруживать свой буйный нрав. Мог из-за плача ребенка выйти из себя, из кабинета, из дома, хлопнув дверью. Олежка рос хилым, растерянная Вера металась от малыша к мужу, стараясь угадать прихоти одного, желания второго, лишь бы не капризничали, не кричали…

К сороковинам в выходные мальчика согласилась забрать к себе Ирина. Вера вырвалась в поселок, справила хорошие поминки и оплатила скромное надгробие с оградкой. Тетка получила деньги за похороны, что успокоило ее негодование по затратному поводу, но с племянницей не примирило. Раздав мамины вещи старушкам, Вера взяла с собой два запыленных фотоальбома и в воскресенье вечером вернулась домой.

Максим отворил дверь, кивнул без слов, будто она бегала в ближний магазин за хлебом, и удалился в кабинет. Вера посидела в прихожей, не раздеваясь, с гудящими от усталости ногами. Положила сумку с альбомами на столик трюмо и отправилась за сыном.

Олежка уже спал. Ирина усадила Веру за столик в зале перед телевизором:

– Чаю попьем, все равно на такси ехать.

Принялась рассказывать, как хорошо себя мальчик вел, как солнце нарисовал и сказал: «Папино». А в Вере происходила безудержная деформация ее вселенной. Горячая плазма, лава и пепел заполняли ее мысли, полярные умильному щебету Ирины.

В шкафу под стеклом на краю полки блестел распечатанный флакон черного стекла. Духи «Только ты». Вера помнила их аромат в коробочке, обитой изнутри белым шелком, – смесь цветочной пудры с запахом продымленного леденца. Эти духи муж подарил Вере на 8 Марта. Ошибки быть не могло – те самые: длинная капля колпачка и флакон с намеком на стройную женскую фигурку. Позади стояла коробочка «под парчу» цвета беж. С выпуклыми цветами. Каждый цветок на передней части тонюсенько очерчен красным. Разговаривая после праздника по телефону с мамой, Вера бездумно обводила цветы ручкой с красной пастой. Аккуратная, учительская у Веры рука. Ирина, очевидно, не заметила «нововведения» на рисунке.

«Только ты». Черная капля-слеза. Последний разговор с мамой.

Вера примерно знала, какие женщины нравятся Максиму, и всегда считала Ирину безопасной. Не было в ней ничего привлекательного: чахлые светлые волосы уложены в короткую прическу, беспощадные грабельки возраста успели провести полоски морщин под незначительными карими глазами, несмотря на усиленные маски и кремы. Типичная училка, измученная педсоветами, второгодниками и стародевичьей половой неудовлетворенностью.

Но…

Но, взглянув под другим углом, Вера поняла, что нашел в ней Максим. В миниатюрной и живой, как ртуть, Ирине билась энергия – ошеломляюще женственная энергия неуловимо притягательных движений. За Ириной, оказывается, интересно было наблюдать. Сколько лет знакомы, пусть не задушевные подруги, но достаточно близкие приятельницы, а не сумела Вера распознать под внешней невзрачностью искусницу амурных интриг. Слепая…

От предположения, что именно Максим лишил эту перестарку невинности, Веру затрясло. Давно приключилось сие глобальное действие или вчера, когда Олежка спал в соседней комнате?

Впрочем, разницы нет. В любом случае муж «передарил» духи на днях…

Ирина разлила чай в неглубокие чашки, принесла из кухни курагу в конфетнице и ополовиненную бутылку коньяка:

– Будешь? Нет? А я себе капну.

Продолжая чирикать о чем-то, не прекращала двигаться. Домашние бриджи сидели на крутых в меру ягодицах так плотно, что вырисовывались все соблазнительные ямочки в дополнение к вырезу плавок.

– Подожди, – прервала Вера медоточивое словоизвержение и поднялась.

– Тебе нехорошо? – засуетилась Ирина.

– Мне нормально. Извини, надо кое-что выяснить.

Не отвечая на всполошенные вопросы, Вера стремительно оделась, сунула ноги в сапоги и полетела по лестнице вниз. Обернулась на последней ступени: дверь квартиры была распахнута, в проеме стояла Ирина. Молча.

Вера выскочила на необитаемое шоссе в порыве пасть под первые же колеса.

Плетью обуха не перешибить… боль болью… как там было? Развернувшись, саданула ребром ладони о каменную стену остановки. Жуликоватый молодой человек, ошивавшийся поблизости, шарахнулся в тень, и тотчас перед Верой остановилось такси. «Адрес скажите, девушка» – «Да, адрес…» – «Вечером тариф другой» – «Сколько?» – все машинально.

Открытие Ирининого потаенного жара и пыла совершило жестокую, но, кажется, своевременную коррекцию памяти и зрения. Даже слуха. Вера вспомнила, как Максим якобы по-дружески тискал Ирину при встречах. Как стремился подсесть к ней на вечеринках, «нечаянно» касаясь коленей, норовил покурить наедине в кухне, и сложно было пропустить мимо ушей свойское, почти интимное обращение к посторонней вообще-то женщине: «Иринка… Иришка». А вот жена пропустила.

Легко называть мелких и хрупких уменьшительными именами, не то что высокую, под стать мужу, Веру. Верочкой звала ее мама…

Дома все повторилось: Максим открыл дверь, кивнул с невозмутимым лицом и ушел в кабинет. Не спросил, где ребенок.

Вера, не снимая сапог, лихорадочно забегала по дому.

– Могла бы потише стучать каблуками! – сердито крикнул муж и не выдержал, вышел: – Ты что, с цепи сорвалась?

«Ага, сорвалась… и точно – с цепи».

Она этого не сказала. Вывалила из шкафа одежду, пошвыряла в чемодан джинсы, свитер, белье. Забрала деньги, какие нашлись.

– Да что с тобой?

– Ничего.

– Ясно, – осклабился Максим, помедлив. – Женщине срочно потребовалась ночь одиночества.

– Угадал, – огрызнулась Вера, – мне – ночь одиночества, ей – «Только ты».

– Во-он оно что! – протянул он и рассмеялся беззаботно, будто с издевкой (или не будто). – Видишь ли, с пустыми руками идти к Иришке было как-то неприлично, а магазины уже не работали. Собирался взять тебе те же духи вчера – и забыл. Прости.

«Во-он оно что, – злобно подумала Вера. – Значит, дефлорация состоялась в ту же ночь, как я уехала на поминки… Либо все-таки случилась давно, а та ночь по-семейному (сын же за стенкой) прошла в антураже с коньяком. И, для приличия, с духами, предварительно подаренными мне любящим мужем».

Хотелось крикнуть: а твой отказ попрощаться с тещей по-человечески – это прилично? Вся наша жизнь коту под хвост – прилично?!

Будь жива мама, Вера уехала бы к ней, но мама находилась уже где-то вне планеты Земля. Вера переночевала в гостинице, повезло хоть в том, что освободилось место. Не спала, естественно. Давила плач в подушку. В горячую голову лезли дикие мысли, вплоть до ножа в грудь изменнику. Представлялось, как расправляется с Максимом, наводит на лицо боевую раскраску его кровью и убивает «Иришку». Следом – себя. Газеты пестрят шокирующими заголовками, Раиса Павловна в трансе, Олега определяют в детдом…

Не выходило из головы празднование старого Нового года у Ирины несколько лет назад. Вот когда следовало уйти от Максима.

Кроме «своих» Ирина водилась с сомнительными поэтами и непризнанными художниками. Один из этих друзей притащил с собой двух искательниц приключений – юную и постарше, с деревенским именем Дуня. Максим нагрузился как цуцик и пристал к юной. Вера оцепенела в углу дивана, чувствуя себя третьей лишней. Даже четвертой. Не вызвав встречной симпатии у юниорки, муж начал клеиться к Дуне. Та брезгливо отбросила ухватистые пальцы со своего локтя: «Оставьте нас, пожалуйста, мы лесбиянки».

Слово было редкое, стыдное и на публике не произносимое. Тем более в личном ключе. Опешивший Максим покачнулся, взмахнув руками, и под руку удачно подвернулась грудь Ирины. До Веры донеслись пошлейшие его слова: «Как яблочки грудки», на что Ирина с необычной для нее неприязнью ответила: «Дуня тоже так сказала». Он громко захохотал, запрокинув красивую голову…

Девицы были, конечно, никакие не лесбиянки. Просто им было по барабану – к. ф.-м. н. Максим или сантехник. Они видели в нем пьяного навязчивого кобеля, кем он и был в тот момент.

Вера тогда перестала с ним разговаривать. Муж ушел в общагу к Андрею Порядину, а среди ночи заявился под окно. Долго пел романсы в клубах сигаретного дыма, и жильцы накатали жалобу в милицию. Один сосед особенно негодовал по поводу скверного исполнения романсов. Сотрудники правопорядка не углядели состава преступления в пении под окнами, однако участковый предупредил Максима, чтобы серенады он впредь исполнял по возможности музыкально, не во весь голос и до одиннадцати вечера.

Это был период проживания Дудинцевых в съемной однушке, после чего они переехали в общежитие.

Память подсказывала Вере все новые и новые подробности прошлого. Кровоподтек на плече мужа, похожий на засос, – поверила, дура, что в лаборатории на драгоценное плечо упал с полки какой-то предмет. Приходы пахнущего чужими духами Максима подшофе с неизвестных тусовок. На упреки он со временем стал огрызаться – я весь в работе, а ты лезешь с идиотскими домыслами. Объяснил, что изредка ему необходимо проветривать мозги, иначе взорвутся. При чем тут мозги, Вера не поняла, ведь «проветривать» Максим желал явно совсем другую часть тела. Но смолчала.

…Вера уснула, так и не зная, что делать со своей перевернутой жизнью. Утром, пометавшись без толку по городу, позвонила мужу на работу и спросила об Олежке.

– Ребенок у мамы, – сказал он и положил трубку.

Меньше всего Вере в этот день хотелось видеть свекровь. Невольно сжалась, еще только входя в подъезд, и была удивлена благосклонностью Раисы Павловны: свекровь пригласила в кухню, где Олег, с подвязанной на шее салфеткой, ел манную кашу.

Вера отметила и сваренную специально для него кашу, и расчесанные на пробор волосы, и поставленную на табурет шкатулку для рукоделия, чтобы мальчик удобно сидел за столом. Раиса Павловна не любила лишней ответственности, но если соглашалась на что-то, человека добросовестнее трудно было найти.

– Вы, наверное, не завтракали. Может, вместе? – предложила она. Невестку Раиса Павловна всегда называла на «вы».

Вера не посмела отказаться и, хотя кусок не шел в горло, заставила себя запить чаем половинку песочного кольца.

Свекровь сама помыла испачканные кашей щеки Олежки. Дала ему в комнате пакет с оловянными солдатиками, захваченный из сыновнего дома:

– Поиграй, малыш.

Женщины вернулись в кухню.

Странно было видеть волнение Раисы Павловны. Она нервно мяла и складывала Олежкину салфетку длинными, как у Максима, пальцами, унизанными кольцами с крупными камнями. Очевидно, готовилась к серьезному разговору.

Выслушав дежурное соболезнование: «Ах, как жаль, так жаль, ведь ваша мама моложе меня», Вера наконец узнала, почему свекровь считает ее безнадежной.

– Вы безвольны, – сказала Раиса Павловна. – Вы готовы сдаться и пустить все на самотек…

Она рассказала об отце Максима, известном в своем кругу техническом эксперте, альпинисте и ловеласе. Супруг Раисы Павловны погиб в горах Алатау за год до окончания Максимом школы.

– Честно скажу: я хотела видеть рядом с сыном женщину сильную, умную, способную противостоять его недостаткам без скандалов и побегов. До вас я с большим трудом предотвратила четыре негодных союза. В истории с вами Максим повел себя строптиво и сумел выйти из-под контроля… Теперь он признался, что любит другую. Я знаю – это ненадолго. Если сын пойдет на поводу своих вожделений, он не ограничится одним разрушенным браком. Надеюсь, вы понимаете, Вера, насколько важны для мира исследования вашего мужа? В своей области он гений. Неполадки в личной жизни не должны сказаться на работе Максима. Они искалечат его талант, распылят, погубят, поэтому ваша задача – не мешать гению делать гениево…

«Она хочет, чтобы я ушла от ее сына?»

– …и в то же время научиться с хирургической осторожностью устранять его мужские слабости.

«Боже мой, что или кого я обязана устранять с хирургической…»

– Увлечение Максима этой опасной женщиной надо остановить, Вера. В этот раз я вам помогу.

«Раиса Павловна надумала убить Ирину?!»

Речь свекрови была спокойна, лицо хладнокровно, но глаза жили отдельной яростной жизнью и пугали Веру, вызывая в голове кровавые видения ее вчерашних фантазий.

– Дальше вам придется действовать самой. В свое время и мне довелось помучиться из-за адюльтеров мужа, но я нашла способы их предупреждения. Мужчины полигамны, к этому нужно привыкнуть не опуская рук. Будьте выше обид. Попробуйте изменить свой облик, включите творчество, женскую интуицию. Не избегайте лицедейства, вертитесь, хитрите. Каждая ситуация индивидуальна…

Вера вздохнула с облегчением: чего не почудится от недосыпа и расстройства.

– Сделайте все возможное, чтобы сохранить семью. Ради вашего ребенка. Ради науки, в конце концов…

Не представляла Вера, как Раиса Павловна собирается ей помочь. Оказалось, просто: свекровь поговорила с Ириной по телефону, о чем после сама же невестке и сказала. Но не сказала о беседах, проведенных с сыном. Вера догадалась по его поведению. Муж перестал грубить и, хотя оставался немногословным, заметно подобрел. Выкроил из вечно занятого вечернего времени полчаса для общения с Олежкой, за что Вера была особенно свекрови благодарна. Нисколько та не потеряла на сына влияния. Максим любил мать и, гениальный, слабодушный, с поседевшими к сорока годам висками, продолжал ее слушаться.

Летом Дудинцевы отдохнули на море. Максим учил Олежку плавать, увлеченно строил с ним дворцы из песка. Кажется, начал к нему привязываться. Вера дала себе слово посвятить жизнь великой женской цели под кодовой аббревиатурой ОСС – Очень Счастливая Семья и готовилась во всеоружии встретить охотниц за чужими мужьями.

Мужчины пялились на Веру, похудевшую, с белозубой улыбкой на загорелом лице. Максим читал шутливые стихи о фривольных сероглазых одалисках. Скрывал за иронией ревность…

Андрей Порядин, обмолвился он, выбрал другой курорт.

– Один поехал?

– С Иринкой.

К осени Андрей объявил о женитьбе и попросил Дудинцевых выступить свидетелями на регистрации.

– Нельзя нам, – возразила Вера.

– Почему?

– Говорят, муж с женой рискуют подарить молодым свое счастье…

– А я и не знал, что ты веришь в глупые приметы, – недобро усмехнулся Максим.

…Когда сотрудница загса обратилась к молодоженам с сакраментальным вопросом «Согласны ли вы…», Андрей, к всеобщему смущению, уставился на Веру. Покашливая от неловкости, пособница Гименея дважды попросила рассеянного жениха дать ответ.

– Да, – встрепенулся он и опустил взгляд от высокой свидетельницы к невесте. Все вздохнули свободнее, Ирина откликнулась эхом: «Да». Новая ячейка советского общества прошагала к выходу под триумфальный марш…

На свадьбе Вера несколько раз сопровождала Ирину в туалет: от громкой музыки у невесты разболелась голова и подругу замутило. Напряжение между ними не исчезло, они едва обменивались односложными репликами. Вышли на улицу немного подышать свежим воздухом, а крыльцо в табачном дыму. Повернув обратно, Вера поймала конец чьей-то фразы:

– …не промах, женился на квартире с довеском, – и на говорившего зашикали.

Ирине снова стало дурно, снова побежали в туалет. Только тут невнимательная Вера увидела, что невестино платье подозрительно широко в талии. Не успела ни о чем подумать, кинулась утешать – Ирина расплакалась…

Они помирились, хотя вроде бы и не ссорились.

В ту ночь Максим не давал уснуть Вере до утра, словно это была их свадьба. Вера предполагала, что к возвращению страсти его вдохновили воспоминания грешной совести. Артистично подыгрывая (по совету Раисы Павловны не бежать лицедейства), холодным умом подсчитала примерные сроки Ирининого «довеска». Сроки сходились со временем смерти мамы и женского праздника. (С тех пор Вера возненавидела Восьмое марта, и Максим больше не дарил ей духов.)

Знает ли он?.. Вера внезапно испытала странную жалость к мужу. Ко всем мужчинам в его лице, так остро зависимым от непреходящей жажды, от вечного гона, который люди прикрыли человеческим чувством как фиговым листком. Приписали любовь к похоти из ханжеского стыда, нежелания равняться в этом с животными… Минут через пять Вера уже не размышляла о людском лицемерии. Максим, казалось, только что нашел ее, когда-то потерянную, и любил, и боялся вновь потерять. Любовь подтверждалась шепотом, слиянием, движением, и свет фонаря в щели не до конца задернутых штор вспыхивал сильнее…

В начале декабря Дудинцевы поздравили Порядиных с рождением сына, а перед Рождеством Раису Павловну разбил инсульт.

Она была чистюлей. Вера считала ее чересчур требовательной к приходящим уборщицам, теперь же у свекрови не стало переводных заказов, не стало и денег за чистоту платить. Максим нанял сиделку, но мыть полы в квартире Раисы Павловны, готовить, стирать Вере пришлось самой. Не потому, что муж не смог бы оплачивать труд домработницы – он мог, однако видеть в этом качестве больная пожелала невестку.

– Ве-ра, ты пусть уби-рай дом, ва-ри ты, – велела она.

Обращение на «вы» было забыто. К Раисе Павловне сложно возвращалось построение фраз, слова она произносила отрывисто, раздельными слогами. Инсульт нанес ощутимый удар по интеллекту, но властность и высокомерие не пострадали нисколько.

Дудинцевы сдали сына в детский сад. Канитель со свекровью не оставляла Вере надежд на скорый выход в школу. Речи не могло идти о переселении Раисы Павловны к себе и уж тем более – в дом инвалидов, Максим не потерпел бы ни того, ни другого. К матери он приезжал редко, отбояривался срочными делами. Что-то не складывалось у него то ли в лаборатории, то ли в отношениях с сотрудниками. Уж Вера-то знала манеру мужа говорить с людьми так, будто его мнение обсуждению не подлежит. Точка всех преткновений, конечная инстанция… В коллективе имелись роптавшие.

Максим привык сопротивляться навязанным жизнью обязательствам, но от других ждал неукоснительного выполнения долгов и обещаний. Поездки жены к Раисе Павловне были несомненно долгом. Носясь с вениками и пылесосом по ее дому, Вера и впрямь чувствовала мазохическое удовлетворение, словно каялась перед собственной матерью, о которой не позаботилась в ее последние дни. Свекровь тоже была старой женщиной и нуждалась в опеке…