Век мой, зверь мой (сборник)
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Добавить отзывДобавить цитату
Век мой, зверь мой (сборник)
Феодосия
Окружена высокими холмами,Овечьим стадом ты с горы сбегаешьИ розовыми, белыми камнямиВ сухом прозрачном воздухе сверкаешь.Качаются разбойничьи фелюги,Горят в порту турецких флагов маки,Тростинки мачт, хрусталь волны упругийИ на канатах лодочки-гама́ки.На все лады, оплаканное всеми,С утра до ночи «яблочко» поется.Уносит ветер золотое семя —Оно пропало, больше не вернется.А в переулочках, чуть свечерело,Пиликают, согнувшись, музыканты,По двое и по трое, неумело,Невероятные свои варьянты.О, горбоносых странников фигурки!О, средиземный радостный зверинец!Расхаживают в полотенцах турки,Как петухи, у маленьких гостиниц.Везут собак в тюрьмоподобной фуре,Сухая пыль по улицам несется,И хладнокровен средь базарных фурийМонументальный повар с броненосца.Идем туда, где разные наукиИ ремесло – шашлык и чебуреки,Где вывеска, изображая брюки,Дает понятье нам о человеке.Мужской сюртук – без головы стремленье,Цирюльника летающая скрипкаИ месмерический утюг – явленьеНебесных прачек – тяжести улыбка.Здесь девушки стареющие в челкахОбдумывают странные наряды,И адмиралы в твердых треуголкахПрипоминают сон Шехерезады.Прозрачна даль. Немного винограда.И неизменно дует ветер свежий.Недалеко до Смирны и Багдада,Но трудно плыть, а звезды всюду те же.* * *Когда Психея-жизнь спускается к тенямВ полупрозрачный лес, вослед за Персефоной, —Слепая ласточка бросается к ногамС стигийской нежностью и веткою зеленой.Навстречу беженке спешит толпа теней,Товарку новую встречая причитаньем,И руки слабые ломают перед нейС недоумением и робким упованьем.Кто держит зеркальце, кто баночку духов,Душа ведь – женщина, ей нравятся безделки! —И лес безлиственный прозрачных голосовСухие жалобы кропят, как дождик мелкий.И в нежной сутолке, не зная, что начать,Душа не узнает прозрачныя дубравы,Дохнет на зеркало и медлит передатьЛепешку медную с туманной переправы.* * *Я слово позабыл, что я хотел сказать.Слепая ласточка в чертог теней вернетсяНа крыльях срезанных, с прозрачными играть.В беспамятстве ночная песнь поется.Не слышно птиц. Бессмертник не цветет.Прозрачны гривы табуна ночного.В сухой реке пустой челнок плывет.Среди кузнечиков беспамятствует слово.И медленно растет, как бы шатер иль храм:То вдруг прокинется безумной Антигоной,То мертвой ласточкой бросается к ногам,С стигийской нежностью и веткою зеленой.О, если бы вернуть и зрячих пальцев стыд,И выпуклую радость узнаванья:Я так боюсь рыданья аонид,Тумана, звона и зиянья!А смертным власть дана любить и узнавать,Для них и звук в персты прольется!Но я забыл, что я хочу сказать, —И мысль бесплотная в чертог теней вернется.Всё не о том прозрачная твердит,Всё – ласточка, подружка, Антигона…А на губах, как черный лед, горитСтигийского воспоминанье звона.* * *В Петербурге мы сойдемся снова,Словно солнце мы похоронили в нем,И блаженное, бессмысленное словоВ первый раз произнесем.В черном бархате советской ночи,В бархате всемирной пустоты,Всё поют блаженных жен родные очи,Всё цветут бессмертные цветы.Дикой кошкой горбится столица,На мосту патруль стоит,Только злой мотор во мгле промчитсяИ кукушкой прокричит.Мне не надо пропуска ночного,Часовых я не боюсь:За блаженное, бессмысленное словоЯ в ночи советской помолюсь.Слышу легкий театральный шорохИ девическое «ах» —И бессмертных роз огромный ворохУ Киприды на руках.У костра мы греемся от скуки,Может быть, века пройдут,И блаженных жен родные рукиЛегкий пепел соберут.Где-то хоры сладкие ОрфеяИ родные темные зрачки,И на грядки кресел с галереиПадают афиши-голубки.Что ж, гаси, пожалуй, наши свечи,В черном бархате всемирной пустотыВсё поют блаженных жен крутые плечи,А ночного солнца не заметишь ты.* * *Чуть мерцает призрачная сцена,Хоры слабые теней,Захлестнула шелком МельпоменаОкна храмины своей.Черным табором стоят кареты,На дворе мороз трещит,Всё космато: люди и предметы,И горячий снег хрустит.Понемногу челядь разбираетШуб медвежьих вороха.В суматохе бабочка летает.Розу кутают в меха.Модной пестряди кружки и мошки.Театральный легкий жар,А на улице мигают плошкиИ тяжелый валит пар.Кучера измаялись от крика,И храпит и дышит тьма.Ничего, голубка Эвридика,Что у нас студеная зима.Слаще пенья итальянской речиДля меня родной язык,Ибо в нем таинственно лепечетЧужеземных арф родник.Пахнет дымом бедная овчина.От сугроба улица черна.Из блаженного, певучего притинаК нам летит бессмертная весна;Чтобы вечно ария звучала:«Ты вернешься на зеленые луга», —И живая ласточка упалаНа горячие снега.* * *Мне Тифлис горбатый снится,Сазандарей стон звенит,На мосту народ толпится,Вся ковровая столица,А внизу Кура шумит.Над Курою есть духаны,Где вино и милый плов,И духанщик там румяныйПодает гостям стаканыИ служить тебе готов!Кахетинское густоеХорошо в подвале пить, —Там в прохладе, там в покоеПейте вдоволь, пейте двое:Одному не надо пить!В самом маленьком духанеТы обманщика найдешь,Если спросишь «Телиани» —Поплывет Тифлис в тумане,Ты в бутылке поплывешь.Человек бывает старым,А барашек молодым,И под месяцем поджарымС розоватым винным паромПолетит шашлычный дым…* * *Возьми на радость из моих ладонейНемного солнца и немного меда,Как нам велели пчелы Персефоны.Не отвязать неприкрепленной лодки.Не услыхать в меха обутой тени.Не превозмочь в дремучей жизни страха.Нам остаются только поцелуи,Мохнатые, как маленькие пчелы,Что умирают, вылетев из улья.Они шуршат в прозрачных дебрях ночи,Их родина – дремучий лес Тайгета,Их пища – время, медуница, мята…Возьми ж на радость дикий мой подарок —Невзрачное сухое ожерельеИз мертвых пчел, мед превративших в солнце!* * *За то, что я руки твои не сумел удержать,За то, что я предал соленые нежные губы,Я должен рассвета в дремучем акрополе ждать —Как я ненавижу пахучие, древние срубы!Ахейские мужи во тьме снаряжают коня,Зубчатыми пилами в стены вгрызаются крепко.Никак не уляжется крови сухая возня,И нет для тебя ни названья, ни звука, ни слепка.Как мог я подумать, что ты возвратишься, как смел?Зачем преждевременно я от тебя оторвался?Еще не рассеялся мрак и петух не пропел,Еще в древесину горячий топор не врезался.Прозрачной слезой на стенах проступила смола,И чувствует город свои деревянные ребра,Но хлынула к лестницам кровь и на приступ пошла,И трижды приснился мужам соблазнительный образ.Где милая Троя? Где царский, где девичий дом?Он будет разрушен, высокий Приамов скворешник.И падают стрелы сухим деревянным дождем,И стрелы другие растут на земле, как орешник.Последней звезды безболезненно гаснет укол,И серою ласточкой утро в окно постучится,И медленный день, как в соломе проснувшийся вол,На стогнах, шершавых от долгого сна, шевелится.* * *Мне жалко, что теперь зимаИ комаров не слышно в доме,Но ты напомнила самаО легкомысленной соломе.Стрекозы вьются в синеве,И ласточкой кружится мода,Корзиночка на голове —Или напыщенная ода?Советовать я не берусь,И бесполезны отговорки,Но взбитых сливок вечен вкусИ запах апельсинной корки.Ты всё толкуешь наобум,От этого ничуть не хуже,Что делать, самый нежный умВесь помещается снаружи.И ты пытаешься желтокВзбивать рассерженною ложкой,Он побелел, он изнемог —И все-таки еще немножко.И право, не твоя вина —Зачем оценки и изнанки, —Ты как нарочно созданаДля комедийной перебранки.В тебе всё дразнит, всё поет,Как итальянская рулада,И маленький вишневый ротСухого просит винограда.Так не старайся быть умней,В тебе всё прихоть, всё минута.И тень от шапочки твоей —Венецианская баута.* * *Когда городская выходит на стогны луна,И медленно ей озаряется город дремучий,И ночь нарастает, унынья и меди полна,И грубому времени воск уступает певучий,И плачет кукушка на каменной башне своей,И бледная жница, сходящая в мир бездыханный,Тихонько шевелит огромные спицы теней,И желтой соломой бросает на пол деревянный…* * *Я наравне с другимиХочу тебе служить,От ревности сухимиГубами ворожить.Не утоляет словоМне пересохших уст,И без тебя мне сноваДремучий воздух пуст.Я больше не ревную,Но я тебя хочу,И сам себя несу я,Как жертву палачу.Тебя не назову яНи радость, ни любовь,На дикую, чужуюМне подменили кровь.Еще одно мгновенье,И я скажу тебе:Не радость, а мученьеЯ нахожу в тебе.И, словно преступленье,Меня к тебе влечетИскусанный в смятеньиВишневый нежный рот.Вернись ко мне скорее,Мне страшно без тебя,Я никогда сильнееНе чувствовал тебя,И всё, чего хочу я,Я вижу наяву.Я больше не ревную,Но я тебя зову.* * *Я в хоровод теней, топтавших нежный луг,С певучим именем вмешался…Но всё растаяло – и только слабый звукВ туманной памяти остался.Сначала думал я, что имя – серафим,И тела легкого дичился,Немного дней прошло, и я смешался с нимИ в милой тени растворился.И снова яблоня теряет дикий плод,И тайный образ мне мелькает,И богохульствует, и сам себя клянет,И угли ревности глотает.А счастье катится, как обруч золотой,Чужую волю исполняя,И ты гоняешься за легкою весной,Ладонью воздух рассекая.И так устроено, что не выходим мыИз заколдованного круга;Земли девической упругие холмыЛежат спеленатые туго.Из других редакций «Tristia»
Вот дароносица, как солнце золотое,Повисла в воздухе – великолепный миг.Здесь должен прозвучать лишь греческий язык:Взят в руки целый мир, как яблоко простое.Богослужения торжественный зенит,Свет в круглой храмине под куполом в июле,Чтоб полной грудью мы вне времени вздохнулиО луговине той, где время не бежит.И Евхаристия, как вечный полдень, длится —Все причащаются, играют и поют,И на виду у всех божественный сосудНеисчерпаемым веселием струится.* * *В разноголосице девического хораВсе церкви нежные поют на голос свой,И в дугах каменных Успенского собораМне брови чудятся, высокие, дугой.И с укрепленного архангелами валаЯ город озирал на чудной высоте.В стенах акрополя печаль меня снедалаПо русском имени и русской красоте.Не диво ль дивное, что вертоград нам снится,Где реют голуби в горячей синеве,Что православные крюки поет черница:Успенье нежное – Флоренция в Москве.И пятиглавые московские соборыС их итальянскою и русскою душойНапоминают мне – явление Авроры,Но с русским именем и в шубке меховой.* * *О, этот воздух, смутой пьяный,На черной площади Кремля!Качают шаткий мир смутьяны,Тревожно пахнут тополя.Соборов восковые лики,Колоколов дремучий лес,Как бы разбойник безъязыкийВ стропилах каменных исчез,А в запечатанных соборах,Где и прохладно, и темно,Как в нежных глиняных амфорах,Играет русское вино.Успенский, дивно округленный,Весь удивленье райских дуг,И Благовещенский, зеленый,И, мнится, заворкует вдруг.Архангельский и ВоскресеньяПросвечивают, как ладонь, —Повсюду скрытое горенье,В кувшинах спрятанный огонь…* * *Люблю под сводами седыя тишиныМолебнов, панихид блужданьеИ трогательный чин – ему же все должны —У Исаака отпеванье.Люблю священника неторопливый шаг,Широкий вынос плащаницыИ в ветхом неводе генисаретский мракВеликопостныя седмицы.Ветхозаветный дым на теплых алтаряхИ иерея возглас сирый,Смиренник царственный – снег чистый на плечахИ одичалые порфиры.Соборы вечные Софии и Петра,Амбары воздуха и света,Зернохранилища вселенского добраИ риги Нового Завета.Не к вам влечется дух в годины тяжких бед,Сюда влачится по ступенямШирокопасмурным несчастья волчий след,Ему ж вовеки не изменим.Зане свободен раб, преодолевший страх,И сохранилось свыше мерыВ прохладных житницах, в глубоких закромахЗерно глубокой, полной веры.Стихотворения. Книга 1928 года
Концерт на вокзале
Нельзя дышать, и твердь кишит червями,И ни одна звезда не говорит,Но, видит Бог, есть музыка над нами, —Дрожит вокзал от пенья аонид,И снова, паровозными свисткамиРазорванный, скрипичный воздух слит.Огромный парк. Вокзала шар стеклянный.Железный мир опять заворожен.На звучный пир в элизиум туманныйТоржественно уносится вагон.Павлиний крик и рокот фортепьянный.Я опоздал. Мне страшно. Это сон.И я вхожу в стеклянный лес вокзала,Скрипичный строй в смятеньи и слезах.Ночного хора дикое началоИ запах роз в гниющих парниках,Где под стеклянным небом ночевалаРодная тень в кочующих толпах.И мнится мне: весь в музыке и пенеЖелезный мир так нищенски дрожит.В стеклянные я упираюсь сени.Куда же ты? На тризне милой тениВ последний раз нам музыка звучит.* * *Умывался ночью на дворе —Твердь сияла грубыми звездами.Звездный луч – как соль на топоре,Стынет бочка с полными краями.На замок закрыты ворота,И земля по совести сурова, —Чище правды свежего холстаВряд ли где отыщется основа.Тает в бочке, словно соль, звезда,И вода студеная чернее,Чище смерть, соленее беда,И земля правдивей и страшнее.* * *Кому зима – арак и пунш голубоглазый,Кому – душистое с корицею вино,Кому – жестоких звезд соленые приказыВ избушку дымную перенести дано.Немного теплого куриного пометаИ бестолкового овечьего тепла;Я всё отдам за жизнь – мне так нужна забота, —И спичка серная меня б согреть могла.Взгляни: в моей руке лишь глиняная крынка,И верещанье звезд щекочет слабый слух,Но желтизну травы и теплоту суглинкаНельзя не полюбить сквозь этот жалкий пух.Тихонько гладить шерсть и ворошить солому,Как яблоня зимой, в рогоже голодать,Тянуться с нежностью бессмысленно к чужому,И шарить в пустоте, и терпеливо ждать.Пусть заговорщики торопятся по снегуОтарою овец и хрупкий наст скрипит,Кому зима – полынь и горький дым к ночлегу,Кому – крутая соль торжественных обид.О, если бы поднять фонарь на длинной палке,С собакой впереди идти под солью звезд,И с петухом в горшке прийти на двор к гадалке.А белый, белый снег до боли очи ест.* * *С розовой пеной усталости у мягких губЯростно волны зеленые роет бык,Фыркает, гребли не любит – женолюб,Ноша хребту непривычна, и труд велик.Изредка выскочит дельфина колесоДа повстречается морской колючий еж.Нежные руки Европы, берите всё!Где ты для выи желанней ярмо найдешь?Горько внимает Европа могучий плеск,Тучное море кругом закипает в ключ,Видно, страшит ее вод маслянистый блескИ соскользнуть бы хотелось с шершавых круч.О, сколько раз ей милее уключин скрип,Лоном широкая палуба, гурт овецИ за высокой кормою мельканье рыб!С нею безвёсельный дальше плывет гребец.* * *Холодок щекочет темя,И нельзя признаться вдруг —И меня срезает время,Как скосило твой каблук.Жизнь себя перемогает;Понемногу тает звук;Всё чего-то не хватает,Что-то вспомнить недосуг.А ведь раньше лучше было,И, пожалуй, не сравнишь,Как ты прежде шелестила,Кровь, как нынче шелестишь.Видно, даром не проходитШевеленье этих губ,И вершина колобродит,Обреченная на сруб.* * *Как растет хлебов опара,Поначалу хороша,И беснуется от жаруДомовитая душа.Словно хлебные СофииС херувимского столаКруглым жаром налитыеПодымают купола.Чтобы силой или ласкойЧудный выманить припек,Время – царственный подпасок —Ловит слово-колобок.И свое находит местоЧерствый пасынок веков —Усыхающий довесокПрежде вынутых хлебов.* * *Я не знаю, с каких порЭта песенка началась —Не по ней ли шуршит вор,Комариный звенит князь?Я хотел бы ни о чемЕще раз поговорить,Прошуршать спичкой, плечомРастолкать ночь – разбудить.Раскидать бы за стогом стог —Шапку воздуха, что томит;Распороть, разорвать мешок,В котором тмин зашит.Чтобы розовой крови связь,Этих сухоньких трав звон,Уворованная, нашласьЧерез век, сеновал, сон.* * *Я по лесенке приставнойЛез на всклоченный сеновал, —Я дышал звезд млечных трухой,Колтуном пространства дышал.И подумал: зачем будитьУдлиненных звучаний рой,В этой вечной склоке ловитьЭолийский чудесный строй?Звезд в ковше Медведицы семь.Добрых чувств на земле пять.Набухает, звенит темь,И растет, и звенит опять.Распряженный огромный возПоперек вселенной торчит.Сеновала древний хаосЗащекочет, запорошит…Не своей чешуей шуршим,Против шерсти мира поем,Лиру строим, словно спешимОбрасти косматым руном.Из гнезда упавших щегловКосари приносят назад —Из горящих вырвусь рядовИ вернусь в родной звукоряд.Чтобы розовой крови связьИ травы сухорукий звонРаспростились: одна – скрепясь,А другая – в заумный сон.* * *Ветер нам утешенье принес,И в лазури почуяли мыАссирийские крылья стрекоз,Переборы коленчатой тьмы.И военной грозой потемнелНижний слой помраченных небес,Шестируких летающих телСлюдяной перепончатый лес.Есть в лазури слепой уголок,И в блаженные полдни всегда,Как сгустившейся ночи намек,Роковая трепещет звезда.И, с трудом пробиваясь вперед,В чешуе искалеченных крыл,Под высокую руку беретПобежденную твердь Азраил.Московский дождик
Он подает куда как скупоСвой воробьиный холодок —Немного нам, немного купам,Немного вишням на лоток.И в темноте растет кипенье —Чаинок легкая возня, —Как бы воздушный муравейникПирует в темных зеленях;И свежих капель виноградникЗашевелился в мураве, —Как будто холода рассадникОткрылся в лапчатой Москве!Век
Век мой, зверь мой, кто сумеетЗаглянуть в твои зрачкиИ своею кровью склеитДвух столетий позвонки?Кровь-строительница хлещетГорлом из земных вещей,Захребетник лишь трепещетНа пороге новых дней.Тварь, покуда жизнь хватает,Донести хребет должна,И невидимым играетПозвоночником волна.Словно нежный хрящ ребенкаВек младенческий земли.Снова в жертву, как ягненка,Темя жизни принесли.Чтобы вырвать век из плена,Чтобы новый мир начать,Узловатых дней коленаНужно флейтою связать.Это век волну колышетЧеловеческой тоской,И в траве гадюка дышитМерой века золотой.И еще набухнут почки,Брызнет зелени побег,Но разбит твой позвоночник,Мой прекрасный жалкий век!И с бессмысленной улыбкойВспять глядишь, жесток и слаб,Словно зверь, когда-то гибкий,На следы своих же лап.Кровь-строительница хлещетГорлом из земных вещейИ горящей рыбой мещетВ берег теплый хрящ морей.И с высокой сетки птичьей,От лазурных влажных глыбЛьется, льется безразличьеНа смертельный твой ушиб.Нашедший подкову
Глядим на лес и говорим:Вот лес корабельный, мачтовый,Розовые сосны,До самой верхушки свободные от мохнатой ноши,Им бы поскрипывать в бурю,Одинокими пиниями,В разъяренном безлесном воздухе.Под соленою пятою ветра устоит отвес, пригнанный к пляшущей палубе,И мореплаватель,В необузданной жажде пространства,Влача через влажные рытвины хрупкий прибор геометра,Сличит с притяженьем земного лонаШероховатую поверхность морей.А вдыхая запахСмолистых слез, проступивших сквозь обшивку корабля,Любуясь на доски,Заклепанные, слаженные в переборкиНе вифлеемским мирным плотником, а другим —Отцом путешествий, другом морехода, —Говорим:И они стояли на земле,Неудобной, как хребет осла,Забывая верхушками о корнях,На знаменитом горном кряже,И шумели под пресным ливнем,Безуспешно предлагая небу выменять на щепотку солиСвой благородный груз.С чего начать?Всё трещит и качается.Воздух дрожит от сравнений.Ни одно слово не лучше другого,Земля гудит метафорой,И легкие двуколкиВ броской упряжи густых от натуги птичьих стайРазрываются на части,Соперничая с храпящими любимцами ристалищ.Трижды блажен, кто введет в песнь имя;Украшенная названьем песньДольше живет среди других —Она отмечена среди подруг повязкой на лбу,Исцеляющей от беспамятства, слишком сильного одуряющего запаха,Будь то близость мужчины,Или запах шерсти сильного зверя,Или просто дух чобра, растертого между ладоней.Воздух бывает темным, как вода, и всё живое в нем плавает как рыба.Плавниками расталкивая сферу,Плотную, упругую, чуть нагретую, —Хрусталь, в котором движутся колеса и шарахаются лошади,Влажный чернозем Нееры, каждую ночь распаханный зановоВилами, трезубцами, мотыгами, плугами.Воздух замешен так же густо, как земля:Из него нельзя выйти, в него трудно войти.Шорох пробегает по деревьям зеленой лаптой.Дети играют в бабки позвонками умерших животных.Хрупкое летоисчисление нашей эры подходит к концу.Спасибо за то, что было:Я сам ошибся, я сбился, запутался в счете.Эра звенела, как шар золотой,Полая, литая, никем не поддерживаемая,На всякое прикосновение отвечала «да» и «нет».Так ребенок отвечает:«Я дам тебе яблоко» или «Я не дам тебе яблока»,И лицо его точный слепок с голоса, который произносит эти слова.Звук еще звенит, хотя причина звука исчезла.Конь лежит в пыли и храпит в мыле,Но крутой поворот его шеиЕще сохраняет воспоминание о беге с разбросанными ногами —Когда их было не четыре,А по числу камней дороги,Обновляемых в четыре смены,По числу отталкиваний от земли пышущего жаром иноходца.ТакНашедший подковуСдувает с нее пыльИ растирает ее шерстью, пока она не заблестит.ТогдаОн вешает ее на пороге,Чтобы она отдохнула,И больше уж ей не придется высекать искры из кремня.Человеческие губы, которым больше нечего сказать,Сохраняют форму последнего сказанного слова,И в руке остается ощущенье тяжести,Хотя кувшин наполовину расплескался, пока его несли домой.То, что я сейчас говорю, говорю не я,А вырыто из земли, подобно зернам окаменелой пшеницы.Одни на монетах изображают льва,Другие – голову.Разнообразные медные, золотые и бронзовые лепешкиС одинаковой почестью лежат в земле.Век, пробуя их перегрызть, оттиснул на них свои зубы.Время срезает меня, как монету,И мне уж не хватает меня самого.Сыновья Аймона
(по старофранцузскому эпосу)
Пришли четыре брата, несхожие лицом,В большой дворец-скворешник с высоким потолком.Так сухи и поджары, что ворон им каркнет «брысь».От удивленья брови у дамы поднялись.«Вы, господа бароны, рыцари-друзья,Из кающейся братьи, предполагаю я.Возьмите что хотите из наших кладовых —Из мяса или рыбы иль платьев шерстяных.На радостях устрою для вас большой прием:Мы милостыню Богу, не людям подаем.Да хранит Он детей моих от капканов и ям,В феврале будет десять лет, как я томлюсь по сыновьям!»– «Как это могло случиться?» – сказал Ричард с крутым лбом.– «Я сама не знаю, сударь, как я затмилась умом.Я отправила их в Париж, где льется вежливая молвь.Им обрадовался Карл, почуя рыцарскую кровь.Королевский племянник сам по себе хорош,Но бледнеет от злости, когда хвалят молодежь.Должно быть, просто зависть к нему закралась в грудь,Затеял с ними в шахматы нечистую игру.Они погорячились, и беда стряслась:Учили его, учили, пока не умер князь.Потом коней пришпорили и скрылись в зеленях,И с ними семьсот рыцарей, что толпились в сенях.Спаслись через Меузу в Арденнской земле,Выстроили замок укрепленный на скале.На все четыре стороны их выгнал из Франции Карл,Аймон от них отрекся, сам себя обкорнал.Он присягнул так твердо, как алмаз режет стекло,Что у него останется одно ремесло:Пока дням его жизни Господь позволит течь,Четырем негодяям головы отсечь».Когда Рено услышал, он вздрогнул и поник,Княгиня прикусила свой розовый язык,И вся в лицо ей бросилась, как муравейник, кровь.Княгиня слышит крови старинный переплеск,Лицо Рено меняется, как растопленный воск,Тавро, что им получено в потешный турнир,Ребяческая метка от молодых рапир.У матери от радости в боку колотье:«Ты – Рено, если не обманывает меня чутье,Заклинаю тебя Искупителем по числу гвоздильных ран,Если ты – Рено, не скрывай от меня иль продлить дай обман».Когда Рено услышал, он стал совсем горбат,Княгиня его узнала от головы до пят,Узнала его голос, как пенье соловья,И остальные трое с ним – тоже сыновья.Ждут – словно три березки чтоб ветер поднялся.Она заговорила, забормотала вся:«Дети, вы обнищали, до рубища дошли,Вряд ли есть у вас слуги, чтоб вам помогли».– «У нас четыре друга, горячие в делах,Все в яблоках железных, на четырех ногах».Княгиня понимает по своему чутьюИ зовет к себе конюха, мальчика Илью.«Там стреножена лошадь Рено и три других,Поставьте их в конюшнях светлых и большихИ дайте им отборных овсов золотых».Илья почуял лошадь, кубарем летит,Мигом срезал лестницы зеленый малахит.Не жалеет горла, как в трубле Роланд,И кричит баронам маленький горлан:«Делать вам тут нечего, бароны, вчетвером,Для ваших лошадей у нас найдется корм».Как ласковая лайка на слепых щенят,Глядит княгиня Айя на четырех княжат.Хрустит душистый рябчик и голубиный хрящ,Рвут крылышки на части так, что трещит в ушах;Пьют мед дремучих пасек, и яблочный кларет,И темное густое вино, ублюдок старых лет.Тем временем Аймона надвинулась гроза,И стянутых ремнями борзых ведут назад,Прокушенных оленей на кухню снеслиИ слезящихся лосей в крови и пыли.Гремя дубовой палкой, Аймон вернулся в домИ видит у себя своих детей за столом.Плоть нищих золотится, как золото святых,Бог выдубил их кожу и в мир пустил нагих.Каленые орехи не так смуглы на вид,Сукно, как паутина, на плечах у них висит —Где родинка, где пятнышко – мережит и сквозит.Грифельная ода
Мы только с голоса поймем,
Что там царапалось, боролось…
Звезда с звездой – могучий стык,Кремнистый путь из старой песни,Кремня и воздуха язык,Кремень с водой, с подковой перстень,На мягком сланце облаковМолочный грифельный рисунок —Не ученичество миров,А бред овечьих полусонок.Мы стоя спим в густой ночиПод теплой шапкою овечьей.Обратно в крепь родник журчитЦепочкой, пеночкой и речью.Здесь пишет страх, здесь пишет сдвигСвинцовой палочкой молочной,Здесь созревает черновикУчеников воды проточной.Крутые козьи города,Кремней могучее слоенье,И все-таки еще гряда —Овечьи церкви и селенья!Им проповедует отвес,Вода их учит, точит время —И воздуха прозрачный лесУже давно пресыщен всеми.Как мертвый шершень возле сот,День пестрый выметен с позором,И ночь-коршунница несетГорящий мел и грифель кормит.С иконоборческой доскиСтереть дневные впечатленьяИ, как птенца, стряхнуть с рукиУже прозрачные виденья!Плод нарывал. Зрел виноград.День бушевал, как день бушует:И в бабки нежная игра,И в полдень злых овчарок шубы;Как мусор с ледяных высот —Изнанка образов зеленых —Вода голодная течет,Крутясь, играя, как звереныш.И как паук ползет ко мне —Где каждый стык луной обрызган.На изумленной крутизнеЯ слышу грифельные визги.Ломаю ночь, горящий мелДля твердой записи мгновенной,Меняю шум на пенье стрел,Меняю строй на стрепет гневный.Кто я? Не каменщик прямой,Не кровельщик, не корабельщик —Двурушник я, с двойной душой,Я ночи друг, я дня застрельщик.Блажен, кто называл кременьУчеником воды проточной!Блажен, кто завязал ременьПодошве гор на твердой почве!И я теперь учу дневникЦарапин грифельного лета,Кремня и воздуха язык,С прослойкой тьмы, с прослойкой света,И я хочу вложить перстыВ кремнистый путь из старой песни,Как в язву, заключая встык —Кремень с водой, с подковой перстень.* * *Язык булыжника мне голубя понятней,Здесь камни – голуби, дома – как голубятни,И светлым ручейком течет рассказ подковПо звучным мостовым прабабки городов.Здесь толпы детские – событий попрошайки,Парижских воробьев испуганные стайки —Клевали наскоро крупу свинцовых крох,Фригийской бабушкой рассыпанный горох…И в воздухе плывет забытая коринка,И в памяти живет плетеная корзинка,И тесные дома – зубов молочных рядНа деснах старческих – как близнецы стоят.Здесь клички месяцам давали, как котятам,А молоко и кровь давали нежным львятам,А подрастут они – то разве года дваДержалась на плечах большая голова!Большеголовые – там руки поднималиИ клятвой на песке как яблоком играли.Мне трудно говорить: не видел ничего,Но все-таки скажу: я помню одного;Он лапу поднимал, как огненную розу,И, как ребенок, всем показывал занозу,Его не слушали: смеялись кучера,И грызла яблоки, с шарманкой, детвора,Афиши клеили, и ставили капканы,И пели песенки, и жарили каштаны,И светлой улицей, как просекой прямой,Летели лошади из зелени густой!* * *Как тельце маленькое крылышкомПо солнцу всклянь перевернулось,И зажигательное стеклышкоНа эмпиреи загорелось.Как комариная безделицаВ зените ныла и звенела,И под сурдинку пеньем жужелицВ лазури мучилась заноза:«Не забывай меня: казни меня,Но дай мне имя, дай мне имя:Мне будет легче с ним, пойми меня,В беременной глубокой сини!»Авторизация