ИЛЛАРИЯ. В каком это смысле?
МАТВЕЙ. В смысле конфигурации – эм-жэ-жэ.
ИЛЛАРИЯ (вскипев). А ну катись отсюда! Эм-жэ-жэ ему, как же. Губки обратно закатай!
ИНГА. Ребята, ну что вы? Понимаю, половая неудовлетворённость, давление в ушах, как говорит Глебася, и всё такое. Но можно же по-людски.
Звонит по телефону.
ИНГА. Ириша, ты где? На автовокзале ещё? (При этих её словах Иллария опять весьма выразительно смотрит на Матвея и жестом и мимикой показывает, что она как вводу глядела). Что, трасса закрыта? А когда откроют, не говорят? До победы будешь сидеть или в общагу вернёшься? Ну, ясно… И правильно: ещё в дороге застрянете и помёрзнете все к чёрту в лесу. Так когда тебя ждать? Нет, ничего не случилось, просто есть один разговор. Поняла. Давай! (Отключается и поворачивается к Илларии и Матвею). Ирка будет возвращаться, но не прямо сейчас – ещё билет надо сдать. По любому, у вас часа полтора верных есть. А я схожу до вечера к одним тут знакомым ребятам. Ключ свой оставляю (кладёт его на видном месте на столе), так что не дёргайтесь – никто вам не помешает.
У двери она останавливается и оборачивается.
ИНГА (игриво, при этом незаметно подмигивая Матвею: мол подыграла, как он и просил). А если правда придёт фантазия позаковыристее, сигнальте: могу одна присоединиться, а могу и с Глебасей – он у меня лёгок в таких случаях на подъём.
Уходит.
ИЛЛАРИЯ (вытирает рот салфеткой). Фу, противно. Как тухлятины отхлебнула.
МАТВЕЙ. Отстаёшь от жизни.
ИЛЛАРИЯ. И очень хорошо! Такой жизни мне не надо.
МАТВЕЙ. А другой не дано. Стоп-крана нет – с планеты не сойти.
ИЛЛАРИЯ (подходит к нему и нежно обнимает). Мне не нужен стоп-кран. У меня есть ты. И ты не такой, как они. Ты прости меня, Матюшенция, но я правда такая стеснительная, зажатая…
МАТВЕЙ. Но сейчас-то нам выдали все страховки!
ИЛЛАРИЯ. Да. (Проникновенно смотрит ему в глаза). И я хочу тебя. Я не сексуально озабоченная, нисколечко, я либидо не разбрызгиваю – я только тебя одного хочу.
МАТВЕЙ. Так и я.
ИЛЛАРИЯ. Ага! Как же, как же! Вон как глазоньки-то наши загорелись, когда услышал, что Инга готова к нам присоединиться. А на эм-жэ-жэ кто только что губёшки раскатал?
МАТВЕЙ. Да по приколу же.
ИЛЛАРИЯ. Не больно верю, конечно, но уж очень хочется верить – иначе как любить? Как поёт Валерия: «Ты меня обними, а потом обмани»…
МАТВЕЙ (перебивая). Что ты сказала?
ИЛЛАРИЯ. А что я сказала?
МАТВЕЙ. Ну, только что ты сказала: «Иначе как любить».
ИЛЛАРИЯ. Ну да, верно.
МАТВЕЙ. То есть ты… Ты хочешь сказать…
Иллария смотрит на него влюблённо.
ИЛЛАРИЯ. А чего тут говорить: всё и так ясно.
МАТВЕЙ. Что ясно?
ИЛЛАРИЯ, А тебе не ясно?
МАТВЕЙ. Мне ясно. Но тебе-то почему ясно?
Иллария берёт его руку и прижимает её к своей высокой груди.
ИЛЛАРИЯ. Потому что не у тебя одного, Матюшенция этакая, есть всё ж таки сердце.
Она тянется к выключателю и гасит в комнате свет.
Слышится громкий шёпот, перемежаемый шорохом снимаемой одежды: «Давай однушку или, накрайняк, комнату снимем?» – «А на какие шиши?» – «Заработаем». – «Как?» – Каком кверху». – «Дурак!» Последнее слово скрадывается звуком поцелуя.
Картина 3-я.
Та же квартира Доброрадова, но уже стильно отделанная и оформленная согласно безупречному природному дизайнерскому вкусу его подруги Алёны.
Доброрадов, одетый в удобную домашнюю куртку, сидит в старинном лакированном кресле-качалке и что-то читает в лежащем на его коленях ноутбуке. Кресло-качалка покачивается, задевает высокой спинкой торшер, отчего свет в комнате тоже словно покачивается. Создаётся атмосфера зыбкости.
Входит Алёна.
АЛЁНА. Я позвонила. Сейчас девочки нарисуются. Я им дала твой телефон. Их трое: моя внучка и её соседки по комнате в общежитии.
ДОБРОРАДОВ. Твоя внучка живёт в общежитии?!
АЛЁНА. Представь себе. Полгода с ней воевали всем семейством, даже сватья, которой всё обычно по барабану, кроме фитнеса – помешалась на старости лет, и та подключилась, но девка упёрлась, как герой-подпольщик. Хочу, дескать, самостоятельности – и не препятствуйте мне!
ДОБРОРАДОВ. Мне кажется, дело вовсе не в самостоятельности, а в свободе.
АЛЁНА. Ясное дело! Надзора, как дома, в общаге нет, делай, что хочешь – я ж понимаю. А про самостоятельность и говорить не приходится, если родители и за общагу платят, и на прокорм дают.
ДОБРОРАДОВ. Чего ж тогда она решила подрабатывать?
АЛЁНА. Да с парнем со своим хотят квартиру снять. Ну или комнату.
ДОБРОРАДОВ. Понятно. (Помолчав) Которая из них?
АЛЁНА (долго не отвечая). Знаешь, я решила не говорить тебе. Всё же совсем другое поколение: иные, порой странные для нас понятия, принципы, устои. Ты положишься на мою рекомендацию, а потом окажется, что она тебя не устраивает – отношением к делу, необязательностью…
ДОБРОРАДОВ. Она что же, настолько безответственная?
АЛЁНА. Да вроде нет… И всё равно мне эти молодые – как инопланетяне. Бог знает, что у них на уме, какая к тому или иному занятию мотивация – ну и так далее. Словом, не хочу, чтобы выглядело потом, будто я навязала тебе по-родственному некондицию.
ДОБРОРАДОВ. Воля твоя, конечно… А может ты и права… У меня внук ещё маленький, второклассник, так что если и инопланетянчик, то с менее сложной, конечно, организацией. Хотя… Я и его далеко не всегда адекватно понимаю. Но в его возрасте наше взаимное недопонимание можно компенсировать чувствами – обнимашками там, целовашками, а со студенткой это, ясно, не прокатит.
