Исчезновение Стефани Мейлер

Джесси Розенберг

Вторник, 1 июля 2014 года

25 дней до открытия фестиваля

Стефани пропала уже неделю назад.

В округе все только об этом и говорили. Кто-то пребывал в уверенности, что она сама все подстроила, но таких было немного. Большинство считали, что с ней случилось несчастье, и тревожились: кто станет следующей жертвой? Мать семейства, отправившаяся в магазин? Девушка по дороге с пляжа?

В то утро, 1 июля, мы с Дереком и Анной завтракали в кафе “Афина”. Анна рассказала нам о загадочном исчезновении Кирка Харви; ни я, ни Дерек в свое время ничего об этом не знали. Стало быть, он исчез после того, как убийство было раскрыто.

– Я заезжала в архив “Орфеа кроникл”, – сказала Анна. – Копалась в статьях девяносто четвертого года о первом фестивале. И смотрите, что я нашла…

Она положила перед нами ксерокопию статьи; заголовок гласил:

ВЕЛИКИЙ КРИТИК ОСТРОВСКИ

ДЕЛИТСЯ СВОИМИ ВПЕЧАТЛЕНИЯМИ ОТ ФЕСТИВАЛЯ

Я быстро проглядел начало статьи. Знаменитый нью-йорк ский критик Мита Островски высказывал свое мнение о программе первого фестиваля. Вдруг мой взгляд зацепился за одну фразу.

– Послушай-ка, – сказал я Дереку. – Журналист спрашивает у Островски, что его приятно и неприятно поразило на фестивале. Островски отвечает: “Безусловно, приятной неожиданностью – думаю, все со мной согласятся – стала великолепная постановка “Дяди Вани” с блистательной Шарлоттой Кэрелл в роли Елены. А неприятной – конечно же нелепый монолог Кирка Харви. Катастрофа от первого до последнего слова. Включать подобное ничтожество в программу – значит унижать фестиваль. Я бы даже сказал, это значит оскорблять зрителей”.

– Он сказал “Кирка Харви”? – недоуменно переспросил Дерек.

– Он сказал “Кирка Харви”, – подтвердила гордая своей находкой Анна.

– Это еще что за ребус? – удивился я. – Шеф полиции Орфеа принимал участие в фестивале?

– Больше того, – добавил Дерек, – Харви расследовал убийства 1994 года. То есть он связан и с убийствами, и с фестивалем.

– Может, Стефани потому его и разыскивала? – задумал ся я. – Нам непременно надо его откопать.

В поисках Кирка Харви нам мог помочь Льюис Эрбан – полицейский, на чье место Анна приехала в Орфеа. Он всю жизнь проработал в местной полиции, а значит, не мог не знать Харви.

Мы с Анной и Дереком отправились к нему домой и застали его в пышном цветнике перед домом. При виде Анны его лицо просияло ласковой улыбкой.

– Анна, вот так радость! – воскликнул он. – Ты первая из коллег, кто надумал меня навестить.

– Мы к тебе по делу, – с ходу призналась Анна. – Со мной сотрудники полиции штата. Нам бы хотелось поговорить с тобой о Кирке Харви.

Мы устроились на кухне. Льюис Эрбан, пожелавший непременно угостить нас кофе, рассказал, что не имеет ни малейшего представления о том, что сталось с Кирком Харви.

– Он что, умер? – спросила Анна.

– Понятия не имею, но вряд ли. Сколько ему сейчас? От силы лет пятьдесят пять.

– Значит, он исчез в октябре 1994 года, сразу после того, как было раскрыто убийство мэра и его семьи, так? – продолжала Анна.

– Да. Почти сразу. Оставил очень странное заявление об уходе по собственному желанию. Мы так и не поняли, почему и отчего.

– А расследования не было?

– Практически нет, – несколько смущенно ответил Льюис, уткнувшись в чашку.

– Как же так? – Анна даже подскочила. – У вас куда-то девается шеф полиции, и никто не пытается выяснить, что стряслось?

– По правде сказать, его все ненавидели, – ответил Эрбан. – К тому моменту, как Харви исчез, он в полиции уже ничего не значил. Власть взял в свои руки его помощник, Рон Гулливер. Ни один полицейский не желал иметь с ним дело. Мы его на дух не выносили. И прозвали его “шеф-одиночка”.

– Шеф-одиночка? – удивилась Анна.

– Именно так. Харви все презирали.

– Почему же его назначили начальником? – вступил в разговор Дерек.

– Потому что поначалу мы его очень любили. Он обаятельный был и очень умный. К тому же хороший руководитель. Страстный театрал. Знаете, чем он занимался на досуге? Писал пьесы! Отпуск всегда проводил в Нью-Йорке, ходил там на все спектакли. Одну свою пьесу даже поставил со студенческой труппой университета Олбани, она имела некоторый успех. О нем написали в тамошней газете и все такое. И подружку себе прелестную нашел, прямо куколку, студентку из труппы. В общем, все при нем, по полной программе.

– И что было потом? – спросил Дерек.

– Его слава не продлилась и года, – объяснил Льюис Эрбан. – Окрыленный успехом, он написал новую пьесу. Все уши нам про нее прожужжал, говорил, что это будет шедевр. Когда в Орфеа организовали театральный фестиваль, он буквально землю носом рыл, чтобы его пьесу сыграли на открытии. Но мэр Гордон ему отказал. Сказал, что пьеса плохая. Они все время ссорились по этому поводу.

– Но ведь его пьесу все-таки сыграли на фестивале, разве нет? Я видел в архиве “Орфеа кроникл” критическую статью про нее.

– Он читал монолог собственного сочинения. Это был полный провал.

– Я вот о чем, – уточнил Дерек. – Каким образом Кирку Харви все-таки удалось принять участие в фестивале, если мэр был против?

– Так ведь Гордона укокошили как раз в тот вечер, когда открылся фестиваль! Бразды правления принял его тогдашний заместитель Алан Браун, и Кирк Харви сумел протащить свою пьесу в программу. Не знаю, почему Браун согласился. Наверно, у него были дела поважнее.

– Значит, Кирк Харви выступал только потому, что Гордон погиб, – подытожил я.

– Именно так, капитан. Каждый вечер выступал в Большом театре после основного спектакля. Это было полное фиаско. Вы себе не представляете, до чего жалкое зрелище. Выставил себя на посмешище перед всеми. В общем, для него это стало началом конца: репутация погорела, подружка его бросила, все пошло прахом.

– Но разве полицейские из-за пьесы возненавидели Харви?

– Нет, – ответил Льюис Эрбан, – во всяком случае, не только. За несколько месяцев до фестиваля Харви нам объявил, что у его отца рак и он лежит в больнице в Олбани. Сказал, что возьмет отпуск за свой счет, чтобы ухаживать за ним, пока тот лечится. Мы все ему страшно сочувствовали. Бедный Кирк, у него умирает отец. Пытались собрать ему денег взамен жалованья, устраивали всякие мероприятия, даже вычли для него из своих отпускных, чтобы он не оставался без средств на время своих отлучек. Он был наш шеф, мы его ценили.

– И что произошло?

– Правда выплыла наружу. Его отец был жив-здоров, а Харви просто выдумал эту историю, чтобы ездить в Олбани ставить свою пресловутую пьесу. С этого момента никто про него и слышать не хотел, а тем более ему подчиняться. Он оправдывался, говорил, что запутался в собственной лжи и ему даже в голову не могло прийти, что мы скинемся ему в помощь. Нас это бесило еще больше, ведь это значило, что мозги у него устроены не так, как у нас. С того дня мы его больше не считали шефом.

– Когда это случилось?

– Все раскрылось в июле месяце девяносто четвертого года.

– Как же полиция с октября по июль управлялась без шефа?

– Де-факто шефом стал Рон Гулливер. У парней он пользовался авторитетом, все обошлось хорошо. Происходило все неофициально, но никто ничего не заметил, потому что вскоре убили мэра, а Брауну, который занял его место, пришлось в следующие месяцы разгребать более важные дела.

– Но мы же регулярно общались с Кирком Харви, когда расследовали убийство, – возразил Дерек.

– А кто еще из наших с вами сотрудничал? – спросил Эрбан.

– Никто, – согласился Дерек.

– Вам не показалось странным, что вы работаете только с Кирком Харви?

– Мне это тогда не пришло в голову.

– Вы не подумайте, мы все тоже были при деле, – уточнил Эрбан. – Убийство все-таки, четыре трупа. Ко всем сообщениям от населения, ко всем запросам полиции штата относились очень серьезно. Но, помимо этого, Харви вел собственное расследование, у себя в углу. Он совершенно помешался на этом деле.

– Значит, было и досье?

– Конечно. Харви его собрал. Оно должно лежать в архиве.

– Там ничего нет, – сказала Анна. – Пустая коробка.

– Может, в его кабинете в подвале? – предположил Эрбан.

– Что за кабинет в подвале? – спросила Анна.

– В июле девяносто четвертого, когда раскрылось вранье про рак у отца, все ребята явились в кабинет к Харви, чтобы потребовать объяснений. Его на месте не было. Мы стали там рыться и поняли, что он не столько работал, сколько писал свою пьесу: там всюду были разные рукописи, планы. Тогда мы решили навести порядок и выкинули в шредер все, что не относилось к работе; надо сказать, там мало что осталось. Потом мы выдернули из розетки его компьютер, взяли письменный стол и стул и перетащили все в подвальную комнату. Такой чулан без окон, он не проветривался, и туда сваливали всякие ненужные вещи. С того дня Харви, являясь на службу, сразу спускался в свой новый кабинет. Мы думали, он в подвале и недели не протянет, а он все-таки три месяца просидел, но в октябре девяносто четвертого пропал с концами.

Мы с минуту помолчали, переваривая сцену бунта, описанную Эрбаном. Потом я произнес:

– Значит, в один прекрасный день он исчез.

– Да, капитан. Помню, как сейчас, потому что накануне ему позарез понадобилось со мной поговорить.

Орфеа, конец октября 1994 года

Войдя в туалет, Льюис Эрбан столкнулся с Кирком Харви. Тот мыл руки.

– Льюис, мне надо с тобой поговорить.

Эрбан сперва сделал вид, что не слышит. Но Харви пристально смотрел на него, и он пробормотал:

– Кирк, я не хочу, чтобы нас засекли…

– Послушай, Льюис, я знаю, что опростоволосился…

– Да блин, Кирк, что на тебя нашло? Мы же ради тебя все скинулись из отпускных.

– Я вас ни о чем не просил! – возразил Харви. – Я взял отпуск за свой счет. Ни к кому не прикапывался. Вы сами во все это влезли.

– То есть мы еще и виноваты?

– Слушай, Льюис, ты вправе меня ненавидеть. Но мне нужна твоя помощь.

– Даже не заикайся. Если ребята узнают, что я с тобой разговариваю, меня тоже отправят в подвал.

– Тогда давай встретимся в городе. Буду ждать тебя вечером, около восьми, на парковке у причала. Я тебе все расскажу. Это очень важно. Это касается Теда Тенненбаума.

– Теда Тенненбаума? – переспросил я.

– Да, капитан, – кивнул Льюис. – Естественно, я никуда не пошел. Если бы меня увидели с Харви, я бы стал прокаженным. Это был наш последний разговор. Назавтра, придя на службу, я узнал, что Рон Гулливер обнаружил у себя на столе заявление за его подписью. Он извещал, что уехал и никогда больше не вернется в Орфеа.

– И как вы к этому отнеслись? – спросил Дерек.

– Подумал: и слава богу. Честно говоря, так было лучше для всех.

Когда мы вышли из дома Льюиса Эрбана, Анна сказала:

– Стефани в Большом театре расспрашивала волонтеров, выясняла, где именно находился Тед Тенненбаум в тот вечер, когда произошло убийство.

– О, черт, – выдохнул Дерек. И добавил, словно уточняя: – Ведь Тед Тенненбаум был…

– Убийцей тех четверых, я знаю, – перебила Анна.

А Дерек добавил:

– По крайней мере, мы так двадцать лет считали. Что же такое нашел про него Кирк Харви и почему ничего не сказал нам?

В тот же день мы получили от криминалистов анализ содержимого компьютера Стефани. На жестком диске оказался один-единственный вордовский документ, защищенный паролем, который тамошние специалисты без труда сумели взломать.

Мы открыли его и все втроем прилипли к компьютеру.

– Это текст, наверно, статья, – сказал Дерек.

– Скорее книга, – заметила Анна.

Она была права. Мы прочли документ и обнаружили, что Стефани посвятила этому делу целую книгу. Приведу здесь ее начало:

Стефани Мейлер

НЕВИНОВНЫЙ

Объявление затерялось между рекламой сапожника и анонсом китайского ресторана, предлагавшего шведский стол меньше чем за 20 долларов.

ХОТИТЕ НАПИСАТЬ КНИГУ, КОТОРАЯ ВАС ПРОСЛАВИТ?

ЛИТЕРАТОР ИЩЕТ ЧЕСТОЛЮБИВОГО ПИСАТЕЛЯ ДЛЯ СЕРЬЕЗНОЙ РАБОТЫ. РЕКОМЕНДАЦИИ ОБЯЗАТЕЛЬНЫ.

Сначала я не восприняла это всерьез. Но все равно решила из любопытства набрать указанный номер. Мне ответил мужчина, по голосу я его не узнала. И поняла, кто он, только на следующий день, когда мы встретились с ним в кафе в Сохо.

– Вы? – удивилась я, увидев его.

Казалось, он был удивлен не меньше меня. Объяснил, что ему нужен человек, чтобы написать книгу, которая давно занимает все его мысли.

– Я уже двадцать лет даю это объявление, Стефани, – сказал он. – Но все, кто на него за эти годы откликнулся, оказались один другого хуже.

– Но зачем вам искать кого-то, кто напишет книгу вместо вас?

– Не вместо меня. Для меня. Я вам даю сюжет, а вы будете моим пером.

– Почему бы вам не написать ее самому?

– Мне? Это невозможно! Вы только представьте, что скажут люди… Короче, я оплачиваю все ваши расходы, пока вы пишете. А потом вам не о чем будет беспокоиться.

– Почему? – спросила я.

– Потому что благодаря этой книге вы станете богатой и знаменитой писательницей, а у меня будет спокойнее на душе. Я наконец получу ответы на вопросы, которые преследуют меня двадцать лет. И буду счастлив оттого, что эта книга существует. Если вы найдете ключ к разгадке, получится отличный детектив. Читатели будут в восторге.

Книга, надо признать, получилась захватывающая. Стефани рассказывала, как она устроилась в “Орфеа кроникл”, чтобы под этим прикрытием спокойно расследовать убийство четырех человек в 1994 году.

Однако грань между документальным повествованием и вымыслом уловить было сложно. Если она описывает только реальные факты, тогда кто тот таинственный заказчик, что попросил ее написать книгу? И зачем он это сделал? Имени его она не называла, но из ее слов вроде бы следовало, что она с ним знакома и что в день убийства он находился в Большом театре.

– Возможно, поэтому мне и не дает покоя это происшествие. Я был в зале, смотрел спектакль. Очень посредственную постановку “Дяди Вани”. А настоящая, захватывающая трагедия разворачивалась в это время всего в нескольких улицах от меня, в квартале Пенфилд. С того вечера я постоянно задаюсь вопросом, что там могло произойти, и постоянно говорю себе, что из этой истории получился бы обалденный детектив.

– Но, насколько я знаю, убийцу нашли. Им был некий Тед Тенненбаум, ресторатор из Орфеа.

– Знаю, Стефани. И знаю, что все улики подтверждают его вину. Но полной уверенности у меня нет. В тот вечер он дежурил в театре как пожарный. А я без чего-то семь вышел на улицу размять ноги и видел, как мимо проехал фургон. Опознать его было легко, у него наклейка на заднем стекле. Позже я понял из газет, что это машина Теда Тенненбаума. Проблема в том, что за рулем был не он.

– Что еще за история с фургоном? – спросила Анна.

– Фургон Теда Тенненбаума был одной из главных улик, из-за фургона его и задержали, – объяснил Дерек. – Один из свидетелей официально подтвердил, что машина эта стояла перед домом мэра непосредственно перед убийством.

– Стало быть, фургон его, но за рулем был не он? – задумалась Анна.

– Ну, так утверждает этот человек, – произнес я. – Потому-то Стефани и подошла ко мне со словами, что мы промахнулись с преступником.

– Значит, кто-то все эти годы сомневался в том, что он виновен, но ничего нам не сказал? – удивился Дерек.

Для всех нас троих было очевидно одно: если бы Стефани исчезла по доброй воле, она бы никогда не уехала без компьютера.

К несчастью, наша уверенность подтвердилась. На следующее утро, в среду 2 июля, одна дама, орнитолог-любитель, прогуливалась на заре возле Оленьего озера; она заметила, что вдали, в зарослях кувшинок и тростника, плавает какой-то тюк. Ей стало любопытно, она достала бинокль. Долго вглядывалась в озеро и наконец поняла, что видит человеческое тело.

Дерек Скотт

Август 1994 года. Расследование наше топталось на месте: ни подозреваемого, ни мотива преступления. Если Гордон в самом деле собирался бежать с семьей из Орфеа, то куда и почему? Неясно. Мы не нашли ни единой зацепки, никаких следов. Ничто в поведении Лесли или Джозефа не настораживало близких, их выписки с банковских счетов были вполне обычными.

За неимением мотива убийства нам нужны были конкретные факты, позволяющие выйти на след преступника. Благодаря экспертам-баллистам мы знали, что все жертвы были застрелены из пистолета марки “Беретта”; судя по меткости стрельбы, убийца владел им хорошо. Но мы буквально тонули в реестрах оружия и списках членов ассоциаций любителей стрельбы.

Тем не менее у нас в руках был важный элемент, способный изменить ход расследования: пресловутый автомобиль, который Лина Беллами видела на улице незадолго до убийства. К несчастью, никаких деталей у нее в памяти не осталось. Ей лишь смутно помнился черный фургон с большим рисунком на заднем стекле.

Мы с Джесси часами сидели с ней, показывая картинки всех возможных и невозможных машин.

– Может, примерно в этом роде? – спрашивали мы.

Она внимательно рассматривала череду фотографий и отвечала:

– Трудно сказать, не знаю.

– Вы говорите “фургон”; вы имеете в виду вэн или скорее пикап?

– А какая между ними разница? Знаете, чем больше машин вы мне показываете, тем больше у меня в голове все путается.

Несмотря на все добрые намерения Лины Беллами, мы ходили по кругу. И время играло против нас. Майор Маккенна жутко на нас давил:

– Ну, парни? Скажите наконец, что у вас что-то есть, – беспрерывно спрашивал он.

– Ничего, майор. Головоломка какая-то.

– Черт, пора уже сдвигаться с мертвой точки. Неужто я в вас ошибся? Такое крупное дело, весь отдел так и ждет, что вы сядете в лужу. Знаете, что про вас говорят у кофейного автомата? Что вы дилетанты. Сами прослывете идиотами, меня выставите идиотом, и у всех будут неприятности. Мне надо, чтобы вы в лепешку разбились, а нашли зацепку. Четверо убитых средь бела дня, не могли же все следы сквозь землю провалиться.

Мы ушли в расследование с головой. Работали без выходных, по двадцать часов в сутки. Ничем другим не занимались вообще. Я фактически жил у Джесси с Наташей. Теперь у них в ванной стояли три зубные щетки.

Ход следствия переломила Лина Беллами.

Однажды вечером, спустя десять дней после убийства, муж вечером повез ее ужинать на Мейн-стрит. С той страшной ночи 30 июля Лина не выходила из дому. Она была встревожена, подавлена. Не разрешала детям играть в парке напротив дома. Предпочитала увозить их подальше, хоть им и приходилось по сорок пять минут сидеть в машине. Собиралась даже переехать. Терренс, ее муж, всячески старался ее отвлечь и в конце концов убедил посидеть где-нибудь вдвоем. Ему хотелось сходить в новый ресторан на Мейн-стрит, рядом с Большим театром. Все вокруг только и говорили, что про кафе “Афина” – модное заведение, открывшееся как раз к фестивалю. Столики брали с бою: наконец-то в Орфеа по явился ресторан, достойный этого имени.

Вечер стоял теплый. Терренс оставил машину на парковке у причала, и они неспешно прошлись до ресторана. Место было чудесное, на террасе горели свечи, вокруг множество цветов. На застекленном фасаде ресторана были нарисованы линии и точки: на первый взгляд они выглядели каким-то индейским узором, а при ближайшем рассмотрении складывались в сову.

Взглянув на фасад, Лина Беллами в ужасе задрожала:

– Тот самый рисунок!

– Какой рисунок? – спросил муж.

– Который я видела сзади на фургоне.

Терренс Беллами немедленно позвонил нам с Джесси из теле фона-автомата, и мы примчались в Орфеа. Супругов Беллами мы нашли на парковке курортного комплекса, они сидели в машине. Лина рыдала. К тому же, пока мы ехали, перед кафе “Афина” появился пресловутый черный фургон: на его заднем стекле в самом деле красовался тот же логотип, что на фасаде. За рулем был мужчина внушительных размеров, супруги Беллами видели, как он входил в заведение. Его личность мы установили по номерам машины: это был Тед Тенненбаум, владелец кафе “Афина”.

Мы решили не спешить с арестом Тенненбаума и для начала тайно навести о нем справки. Вскоре стало ясно, что он вполне соответствует имеющимся у нас сведениям об убийце: год назад Тенненбаум обзавелся ручным огнестрельным оружием – правда, не “береттой” – и регулярно тренировался в местном тире, владелец которого считал его далеко не бездарным стрелком.

Мы выяснили, что Тенненбаум происходил из зажиточной семьи, жившей в Манхэттене: этакий папенькин сынок, вспыльчивый, любитель распускать руки. Из-за своей драчливости он был отчислен из Стэнфордского университета и даже отсидел несколько месяцев в тюрьме. Что не помешало ему впоследствии приобрести оружие. В Орфеа он поселился несколько лет назад и, судя по всему, вел себя тихо. Работал в отеле “Палас дю Лак”, потом завел собственное дело – кафе “Афина”. Причем именно из-за своего ресторана сильно повздорил с мэром.

Уверенный, что заведение будет иметь бешеный успех, Тенненбаум купил идеально расположенное здание на Мейн-стрит; прежний владелец запрашивал за него такую цену, что распугал всех покупателей. Оставалась, однако, изрядная проблема: согласно кадастровому назначению здания, ресторан на этом месте открывать было нельзя. Тенненбаум не сомневался, что мэрия легко выдаст ему разрешение, но мэр считал иначе. Он решительно воспротивился проекту кафе “Афина”. Тенненбаум собирался открыть фешенебельное заведение наподобие манхэттенских, а Гордон не видел в этом никакой пользы для Орфеа и запретил любые отклонения от кадастра. По словам служащих мэрии, мужчины неоднократно ссорились.

Мы обнаружили еще один факт. Однажды ночью, в феврале, здание сгорело дотла. Для Тенненбаума это была удача: необходимость заново отстраивать здание позволяла изменить его назначение. Про этот эпизод нам рассказал шеф полиции Харви.

– То есть вы хотите сказать, что Тенненбаум благодаря этому пожару смог открыть свой ресторан.

– Совершенно верно.

– Полагаю, это был поджог.

– Разумеется. Но никаких доказательств того, что его устроил Тенненбаум, мы не нашли. Так или иначе, пожар случился как нельзя вовремя: у Тенненбаума оставалось время закончить работы и открыть “Афину” прямо к началу фестиваля. С тех пор народу там хоть отбавляй. Он не мог себе позволить никаких проволочек со стройкой.

Именно этот момент и оказался решающим. Несколько свидетелей утверждали, что Гордон неявно грозил Тенненбауму затянуть работы. В частности, помощник шефа Рон Гулливер рассказал, что однажды мужчины чуть не подрались прямо на улице и ему пришлось вмешаться.

– Почему нам никто не сказал об этом конфликте с Тенненбаумом? – удивился я.

– Потому что дело было в марте, – ответил Гулливер. – У меня уже из головы вылетело. Знаете, политики по любому поводу горячатся. У меня тонны таких историй. Достаточно сходить на заседание муниципального совета: так и норовят сойтись врукопашную. Это же не значит, что они в итоге друг друга перестреляют.

Но для нас с Джесси этого было более чем достаточно. Досье получалось железобетонное: у Тенненбаума был мотив убить мэра, он был опытным стрелком, а его фургон, стоявший перед домом Гордонов за несколько минут до бойни, был официально опознан. Двенадцатого августа 1994 года, на рассвете, Тед Тенненбаум был арестован у себя дома по подозрению в убийстве Джозефа, Лесли и Артура Гордонов, а также Меган Пейделин.

Мы вернулись в окружное отделение полиции штата с победой и под восхищенными взглядами коллег и майора Маккенны препроводили Тенненбаума в камеру.

Но ликовали мы недолго, всего несколько часов. За это время Тед связался с Робином Старром, крупным нью-йоркским адвокатом, и тот примчался из Манхэттена, как только сестра Тенненбаума перевела ему 100 тысяч долларов аванса.