Смертоносная зона. Остросюжетный детектив

– О, Шоиррра! Я готов положит золотые горы к твоя малэнкая ножка, но…

Еще немного усилий, чуть-чуть льстивых ласковых слов, и он достанет свой пухлый от денег бумажник… Теперь она жалела, что не догадалась пошарить в его карманах и вовремя смыться, пока он купался в ванной.

– Но мои партнеры не заплатили сегодня обещанных денег. А то, что ест в моем кошелке – копейка… Я боюс оскоблят тэбя ничтожной сумма в пятьсот или даже тысяча долларов. Ти бесценна, Шоира.

Тысяча долларов! С такими-то деньжищами год можно прожить припеваючи. Нужно вырвать их любой ценой, хоть зубами…

Но вместо этого она устремила на Любомира взгляд, полный «любви и нежности». Вышло как-то не очень. Шоира ничуть не походила на влюбленную женщину, а скорее напоминала голодную кошку, которой неделю не давали еды. Однако ее умоляющий взгляд старый развратник истолковал иначе.

– Дэнги – это ест так…, так унизитэлно… Я лучше куплу тэбе колцо с болшой бриллиант. Потом. Когда получу достаточно дэнег…

Любомир снова отправился в ванную – снять полотенце. Девушка выхватила из сумочки нож и бросилась следом.

Июль 1996 г., Пафос, Кипр

Музыка, доносившаяся из всех щелей отеля, наконец, стихла. Свет в большинстве номеров погас, и теперь белоснежный красавец Олимпус смотрел на берег почерневшими глазницами окон. Сгустившаяся тьма окутала все вокруг. Даже яркие звезды на небе куда-то попрятались.

Тело погибшей под вой сирен увезли. На берегу стало прохладно. Поднялся сильный ветер и закрапал мелкий моросящий дождь. Процессия свидетелей, возглавляемая Фрэнки, отправилась в холл отеля для дачи показаний. Кристос шествовал сзади, как конвоир. Неугомонный портье пристраивался то слева, то справа, то суетливо забегал вперед.

– Сюда, господа. Прошу вас за мной. Вот по этой аллее. Нет, по дорожке, усаженной розами, не надо. Ничего, что короче. По-моему, там не совсем хорошо пахнет, – трещал он, презрительно поглядывая на замыкавшего процессию молодого полицейского, и демонстративно затыкая нос.

Кристос усердно делал вид, что не замечает прозрачных намеков, скрежетал зубами и ворчал про себя.

– Ну, погоди, плешивая крыса. Ты у меня допляшешься.

Несмотря на поздний час в вестибюле толпились люди – прибыла новая группа курортников. В плохую погоду самолетные рейсы задерживались, и отдыхающих нередко привозили в отель далеко за полночь. Хорошо еще, что автобусный парк работал без сбоев, поэтому никто из приезжих особо не роптал. А когда уютный отель гостеприимно распахивал перед ними двери, скверное настроение туристов как рукой снимало. Здесь обслуживали быстро и без проволочек.

Сегодня ночью служащий Касапис довольно лихо управлялся в отсутствие сменщика. С ловкостью фокусника он манипулировал паспортами, анкетами и регистрационными карточками. В считанные минуты он разместил пятерых. Пока носильщик растаскивал вещи по номерам, у лифта стояла наготове следующая тройка приезжих, бряцающих от нетерпения ключами.

Оставалось оформить еще женщину с ребенком лет пяти-шести. Касапис страшно досадовал на себя, что не сумел обслужить их в первую очередь. Из-за высокой стойки он не заметил малыша сразу и теперь с подчеркнутой любезностью выискивал лучший номер, чтобы загладить свою нерасторопность.

Молодая мама ждала безучастно. Было видно, что она устала и мечтала лишь об одном – быстрее добраться до кровати. Зато мальчик разыгрался не в меру. Привычный для него режим оказался нарушен, и ребенок, чтобы как-то растратить накопившуюся энергию, принялся оголтело носиться по залу, размахивая пластмассовым пистолетом.

– Мам, – закричал он пронзительно, увидев полицейских в дверях, – видишь, настоящие копы! Я знал, что здесь обязательно кого-нибудь убьют.

Вернувшиеся с пляжа полицейские застыли, как вкопанные. Мальчик подбежал к ним и бесцеремонно ткнул Фрэнки игрушечным дулом в живот.

– А ну, признавайся, кого тут пришили, паршивый койот!

Приняв детскую стрелялку за револьвер, подслеповатый Теодоракис вдруг выскочил вперед, как из катапульты.

– Что ты, что ты, деточка. Здесь никого не могут убить. Дяди в форме просто пришли к нам в гости, – залопотал он на ломаном русском… – Убери свою пушечку. Вот тебе пакетик леденцов и беги к своей мамочке. Чей этот прелестный малыш?

Трое других туристов, привлеченные шумом, задержались у лифта.

– Что происходит!? – с возмущением вскричал солидного вида мужчина и неистово замахал руками…

– А говорили, приличный отель… В турагентствах – сплошные жулики, – поддержала респектабельного спутника юная барышня в коротенькой юбочке, бесстыдно открывающей стройные ножки.

Портье, мгновенно забыв про мальчишку, с невиданной прытью поспешил в сторону постояльцев.

– Добрый вечер, господа. Добрый вечер. Рады видеть вас в нашем отеле. Вас ждут отличные номера со всеми удобствами. Надеюсь, вам непременно понравится наш райский уголок. И в следующем году…

Однако Кристос не дал ему договорить.

– Хватит расшаркиваться, господин Теодоракис. Лучше найдите подходящее помещение для допроса, чтобы никто не мешал.

Фрэнки неодобрительно посмотрел на молодого напарника, опять предпринявшего попытку взять бразды в свои руки.

– Д-д-для чего, простите? – переспросил оторопевший портье. – Для д-д-допроса? Но я уже все рассказал… Может, с-сначала отпустим с-свидетелей. Наших дорогих гостей…? Ведь престиж нашего отеля…

– Ничего. Подождут. Боюсь, им все равно не заснуть до утра.

Май 1995 г., Москва, Россия

Шоира приподнялась на носках, чтобы нанести смертельный удар в спину. Надо бить решительно и быстро. Под лопатку.

Крохобор! Скупердяй! Мерзавец! Использовал ее, как простую дешевку. Бесплатно!

Любомир, почувствовав что-то неладное, обернулся.

– Что злучилось, дорогая? Твои глазки так странно горят…

Рука девушки безвольно опустилась, и кухонный ножик без стука вывалился на мягкий ковер. Шоира незаметно прижала к полу никчемное оружие голой ступней, ощущая, как ржавое лезвие медленно проникает в подошву, и тупая боль ползет по телу, поднимаясь все выше и выше.

– А-ааа. Ти, наверное, голодний? – продолжал допытываться адвокат, увидев страдальческую гримасу на лице возлюбленной. – Подожди минутку, я сейчас яйца зажарю, толко одэнус нэмножко.

Любомир отправился в спальню. И это дало передышку, чтобы спрятать окровавленный нож в сумку и стереть носовым платком следы «преступления» на паркете.

– Ой, что ти делат здесь, на этот грязний ковер, где микроб и вредний бацилла? Ти можешь заболеват… Вставай.

Однако девушка по-прежнему сидела на корточках с безучастным лицом, раскачиваясь из стороны в сторону. Машка ее убьет, если она вернется без денег…

– Ну, не хочешь, как хочешь. Я и один могу все съест. Хороший секс и ванна пробудил во мнэ аппетит.

Адвоката как ветром сдуло.

– Я кажется прыдумал, как тэбя заблагодарит…, – донесся из кухни чавкающий голос.

Через минуту Любомир, озаренный внезапной идеей, сам появился на пороге и невнятно прошамкал с набитым ртом:

– Ти говорил, что ищешь хороший работа? Я тэбэ помогу. У тэбя будет хороший работа и много дэнег.

Шоира рухнула на пол и разрыдалась. А ведь раньше она никогда не плакала, даже в детстве, когда разбивала коленки. И потом, повзрослев, не плакала. С измальства умела держать удар: и когда от разрыва сердца скончался любимый отец, и когда арестовали мужа, и когда в поисках лучшей доли отправилась в Москву, оставив больную мать и младших сестер. Каждый раз закусывала губы, не давая пролиться предательским слезам, и смотрела вокруг сухими, воспаленными глазами. В них будто песка насыпали. И она смотрела на мир сквозь этот серый зыбучий песок.

***

В свои восемнадцать Шоира хлебнула лиха, хотя детство ее было счастливым. Жаль, что быстро закончилось, в одночасье. Безоблачное советское детство, которое прославлялось в звонких пионерских речевках:

Эх, хорошо в Стране советской жить,

Эх, хорошо Страной любимым быть,

Эх, хорошо Стране полезным быть…

Большая семья, свой дом на окраине Фрунзе, нынешнего Бишкека, и сад, где росли самые вкусные в мире персики.

Мама вела хозяйство и хлопотала от зари до зари – муж и пять дочерей на руках. И надо всех приласкать, накормить, обстирать. Шоира была ни старшей, ни младшей, а ровно по серединке. Родители ее не баловали, как младшую из сестер, но и не возлагали ответственность, как на старшую. Немножко ругали. Немножко хвалили. В общем, воспитывали в строгости, по старым обычаям.

Отец Балшабек, что в переводе с киргизского означало «большевик», скромно трудился в районном комитете партии. С домочадцами и сослуживцами был всегда строг, но зря никого не наказывал.

Родители, дав сыну громкое имя, словно в воду глядели. Балшабек стал коммунистом, будучи совсем мальчишкой, и не ради каких-то благ, которые сулила в то время партия, а по твердому убеждению. Он свято верил в светлое будущее и, как мог, его приближал.

Почему и куда исчезали продукты с прилавков, он искренне не понимал. Страна перевыполняла спущенные сверху планы, а жизнь становилась все хуже. И большевик усиливал рвение. Лично ездил с проверками по предприятиям, выступал на собраниях и писал призывные лозунги. А ситуация к лучшему не менялась.

Средняя дочь росла замкнутой и не от мира сего. Много читала и ни с кем не дружила. По вечерам ходила в кружок народного танца «Алтын дан», где делала явные успехи. Там и познакомилась с Машкой из параллельного класса.

Новая подруга была бойкой и задиристой, как мальчишка, и не раз подбивала ее на отчаянные поступки – спрыгнуть с крыши сарая, перелезть через соседский забор или постричь бродячую собаку… По ночам, когда все спали, девчонки лазили по окрестным садам – за фруктами. Персики дома девать было не куда, но чужие ведь намного слаще… Шоира смотрела единственной подруге в рот и ходила за ней по пятам, как нитка за иголкой.

Летом дочерей отправляли в аул к старикам – родителям Балшабека, где начиналась удивительная, полная романтики жизнь – поездки на горное озеро Иссык-Куль и ночевки в степи под звездным небом. Кочевье, теплый кумыс и лошади. Дядя Азат научил Шоиру ездить без седла. Девушка часами скакала по долине, как дикая амазонка. Такой и увидел ее Курманбек – парящую всадницу на белом коне, с развевающимися волосами. Он медлить не стал, и через неделю ее просватали.

Школу она кое-как успела закончить экстерном, но об институте больше не помышляла. Занималась домашним хозяйством, варила из кизиловых ягод варенье и вышивала бисером.

Любящий муж возвращался лишь поздним вечером. И всегда с подарком – то золотой браслет принесет, то цепочку, то сережки с дорогими камнями. А потом его вдруг арестовали. Оказалось, за торговлю наркотиками. Взяли посреди ночи, провели обыск, и все украшения конфисковали. Что было надето, трогать не стали. И то, Слава Богу.

Денег, вырученных от продажи колец, хватило на несколько месяцев. И Шоира вернулась к родителям. По совету отца оформила развод и хотела устроиться на работу, да только мать неожиданно заболела. Пришлось все заботы по дому взвалить на свои плечи.

А несчастья продолжали сыпаться на некогда благополучную семью со всех сторон. Дядя Азат пропал без вести – уехал в Узбекистан на заработки, погнался за длинным рублем и как в воду канул. У старшей сестры-вдовы сгорела квартира, и она по примеру средней перебралась в родительский дом.

Но самым страшным ударом стала внезапная смерть отца, который незадолго до этого лишился работы. Партию распустили, а многочисленные райкомы, горкомы и обкомы упразднили. Бывшие соратники разбрелись, кто куда. Кто-то дома сидел, кто-то в бизнес подался. Только Балшабек не находил себе места. Бывший коммунист любил свое дело, горел на работе, и ничем другим заниматься не мог. Он умер от разрыва сердца со старой подшивкой газеты «Правда» в руках. К счастью, так и не узнав, что великой Страны через полгода тоже не стало.

В доме остались одни женщины. С хозяйством сообща еще как-то справлялись, однако, беспросветная печаль надолго поселилась в их душах.

Однажды вечером, когда домочадцы уныло перебирали фасоль на кухне, неожиданно нагрянула Машка.

– Здрасьте, – сказала она, с удивлением глядя на сгорбленные спины и вялые движения работающих женщин.

Они сидели тесным кружком, плечом к плечу, и со стороны казалось, что исполняют какой-то мистический обряд. Подозрительный шорох при отшелушивании стручков и наклоны вперед усиливали это впечатление.

– А-ааа. Здравствуй, здравствуй, Мээрим, – со скорбью в голосе произнесла мать Шоиры – тетка Гульнора, не обернувшись. Остальные – слабо кивнули.

Машка зарделась. Она любила, когда ее так называли. Не Мария – раба божья, а Мээрим – возлюбленная Богом, по-киргизски. Теперь девушка больше не была похожа на рубаху-парня, отрастила длинные волосы и даже иногда смущалась, как настоящая барышня. Но в глазах по-прежнему искрились веселые огоньки, и на губах играла приветливая улыбка.

– Заходи, дорогая, заходи. Я тесто поставила. Пироги скоро будут, – захлопотала Гульнора, словно очнувшись от долгого летаргического сна.

– Да я на минутку. В Москву уезжаю. Попрощаться пришла.

– А как же родители, Мээрим? Дом, работа?

Машка вдруг перестала улыбаться. Ее глаза стали недобрыми.

– А с работы меня уволили. И другой пока не предвидится – никуда не берут. Отчим кое-как на плаву еще держится…, мать попивает… Да и дом скоро отнимут, наверное…

– Уволили? За что?

– А разве не понятно? За мои голубые глаза, – с горечью сказала Машка, – за рыжие волосы, за вот эти отметинки божьи… У киргизов ведь не бывает веснушек… Русских теперь отовсюду выдавливают.

Тетка Гульнора заохала.

– Что же это делается на свете? Столько лет жили вместе! Как одна большая семья. Никто никого по национальности не разделял. Кому нужны были эти суверенитеты, проклятые? Кто нас, простых людей спрашивал? Голосовали, сами толком не зная, за что. Прости меня, девочка… Мы ж, как родные…

Что правда, то правда – более гостеприимного дома, чем у тетки Гульноры, было не сыскать. Когда она готовила плов, стекалась вся улица. Киргизы и русские, евреи и узбеки. Рядом, за одним столом. Приходили не с пустыми руками. Каждый тащил то, что мог. До утра, бывало, не смолкало веселье. Пели песни, шутили и танцевали. А какие пекли пироги!

– Ладно, теть Гуль, спасибо на добром слове. А у меня все будет в порядке, не сомневайтесь. Устроюсь…, потом и маму с отчимом к себе заберу.

Машка вкратце рассказала о планах на будущее. В столице проживала дальняя родственница – баба Клава, которая давно зазывала к себе. А тут и печальный случай представился – недавно она овдовела. Плохо старушке одной, одиноко. Квартира большая… И работы полно, не то, что в Бишкеке. Золотых гор сразу не обещают, но ничего, можно поначалу найти что-нибудь попроще. Москвичи – народ избалованный, грязной работой брезгуют. Никто, скажем, в дворники идти не хочет, а она ко всему привычная, можно и дворником, и уборщицей, если что. Баба Клава поможет устроиться или подскажет чего… Машка видела свояченицу лишь однажды, да и то в раннем детстве, но почему-то пребывала в полной уверенности, что московская родственница – добрая женщина, и уж точно поможет.

Шоира во время разговора сидела тихо в углу. Отмалчивалась. После смерти отца она вообще мало разговаривала. Скажет, бывало, два-три слова, а потом чуть не неделю молчит. Смотрит куда-то невидящими глазами, будто внутрь себя заглядывает. Зато тетка Гульнора время от времени восклицала:

– Надо же – и работы полно, и перспектива! И деньги вовремя платят! Магазины, наверное, там хорошие.

– Да, да. И культурная жизнь. Фестивали, музеи, театры. Кино – на каждом углу, – радостно поддакивала Машка.

– Знаешь, Машенька, а может…, может, и Шоире поехать с тобой. Ты говорила, у твоей родственницы квартира вроде двухкомнатная… Может, старушка приютит вас обеих первое время?

– Мама! – вскричала Шоира, словно только что пришла сознание.

– Ничего, ничего, доченька. Я вас пятерых, считай, одна вырастила. Отец вечно торчал на своей любимой работе. Справлюсь как-нибудь. А тебе надо судьбу свою обустраивать. Кто тебя разведенную здесь замуж возьмет? А Москва – большая, вдруг и жених хороший сыщется, или работу приличную найдешь…

Перед отъездом тетка Гульнора сунула дочери кукольный сверточек.

– Тут кое-какое золотишко. Бабушкины колечки, цепочки, мой браслетик старинный. Берегла на черный день.

– Мама!

– Ничего, ничего. Когда еще на работу-то устроишься… А вам на первых порах пригодится. Денег пришлешь, когда сможешь. И без нужды не продавай, сама еще поносишь. Ты у меня такая красавица. Береги себя, доченька. И паспорт, паспорт береги…, без него пропадешь.

Июль 1996 г., Пафос, Кипр

– Имя? Фамилия? Род занятий? – начал Кристос тщательно заученными по протоколу фразами.

– Погоди, Крис. Я лучше сам. А ты, давай, аккуратно записывай показания, – перебил его Фрэнки и доброжелательно улыбнулся портье.

– А вы, дружище, рассказывайте все, что вам известно об утонувшей особе, до мельчайших подробностей. Вы уверены, что она из вашего отеля?

– Конечно, конечно. Несчастная, вероятно, недолго пробыла в воде. Знаете, ее лицо совсем не изменилось. Я ее сразу узнал – характерные скулы, ямочка на подбородке. У женщин нечасто встречается, все больше у мужчин.

– Вы, я вижу, большой охотник до женских юбок. Ямочки, скулы. А вот о табличках на русском языке до сих пор не побеспокоились, – все-таки встрял неуемный Кристос.

Он не мог усидеть на месте, чтобы лишний раз не подковырнуть портье побольнее. Однако тот проигнорировал ехидное замечание. Даже головы не повернул. Понятно, что старший тут – добродушный толстяк, который непременно сумеет во всем разобраться. Вежливый, спокойный, уравновешенный. Приятно иметь с таким дело. Вот на его вопросы и нужно отвечать.

– Да, да. Продолжайте, пожалуйста, – ласково сказал толстяк. Так значит, вы, э-э-э мистер Те… Вы хорошо запомнили лицо погибшей?

– Теодоракис. Янис Теодоракис. Вот моя визитная карточка. Всегда к вашим услугам, господин полицейский. Если надумаете отдохнуть, то лучшего отеля, чем наш, вам не сыскать. Райский уголок, просто райский. Я забронирую номерочек в любое время. Поверьте, лучший номер, специально для вас.

Он порылся в карманах и извлек голубую картонку с золотым теснением, которую с подобострастием протянул Фрэнки.

– Спасибо, спасибо. А скажите, вы известному композитору случайно не родственником приходитесь?

– Посчитал бы за честь, но, увы… Ах, Греция… Волшебная страна, чудесное вино. А какие женщины! А танцы! Сиртаки… Вы любите сиртаки?

– Обожаю, дружище. Только давайте об этом потом. Ближе к делу, пожалуйста.

– Однако у нас на Кипре ничуть не хуже, – не унимался Теодоракис, – я бы сказал, даже лучше. А наш отель – воистину райский у…

– Продолжайте, пожалуйста, мистер Теодоракис – вернулся к прерванному разговору старший полицейский. – Почему вы так хорошо запомнили погибшую?

– Ну, как же, как же. У меня профессиональная память на лица. Я лично оформлял документы и заселял их в номер. Три дня назад. Как раз была моя смена.

– Их?

– Да. Очаровательная пара из России. Молодожены. Я выделил им лучший номер для новобрачных с шампанским и фруктами. Если ваша дочь захочет провести медовый месяц у нас в отеле, то лучшего места…

– Спасибо. У меня нет дочери. И сына тоже, уточняю на всякий случай.

Непробиваемый Фрэнки, кажется, начал тоже потихоньку выходить из себя. Что касается Кристоса, так тот просто подскочил на месте и завертелся волчком, когда услышал про мужа.

– Что же вы раньше молчали? Где сейчас этот новобрачный?!

Теодоракис обиженно закусил губу. Ну, вот, проболтался некстати. Теперь настырный полицейский с него живьем не слезет.

– Во-первых, меня раньше об этом не спрашивали. А во-вторых, мы сразу принялись его разыскивать. Как только обнаружили тело супруги. Но его нигде нет. В номере пусто. Мы и звонили, и горничная несколько раз поднималась. Даже объявление сделали. По громкой связи.

– Надеюсь, на русском языке? – в который раз язвительно уточнил Кристос.

Портье покраснел и беспомощно развел руками. А Фрэнки пробормотал в сторону напарника:

– Крис, дружище, тебе не кажется, что к утру у нас может оказаться не один, а два трупа…?

Март 1995 г., Москва, Россия

В поезде они тащились целую вечность. Чуть не четверо суток. Так долго, что уже и счет дням потеряли. Однако ехали весело и строили радужные планы. Машка заигрывала с попутчиками, а подруга больше помалкивала. Мало ли что…

Москва встретила их хмурым туманным утром. Было промозгло и сыро – март на дворе. Кучи неубранного снега начали таять, образуя скользкую наледь на тротуарах. Шоира ежилась в подбитом ветром пальтишке, стучала зубами, поминутно поскальзывалась, с грохотом волоча за собой полупустой чемодан. Может, ну, ее, эту столицу… Не успели приехать, а уже так домой хочется…

На вокзале их сразу задержала милиция.

– Предъявите документы. Регистрация есть? Разрешение на работу?

– Какая регистрация? Мы ж только приехали, к родственнице, в гости. Вот наши билеты, – парировала Машка, смело заглядывая молоденькому сержанту в глаза.

– Ладно. Можете идти, – вздохнул он удрученно. – Но не забудьте зарегистрироваться в положенный срок. А то оштрафуют.

Повторять два раза не пришлось. Девчонки мигом растворились в толпе. В подземном переходе, куда они занырнули, было не протолкнуться. Люди, нагруженные вещами, передвигались медленно, как вьючные ослы. Одни – наступали на пятки впереди идущим, другие – с раздражением подпихивали в спину. Получив несколько нетерпеливых тычков под зад, Машка не выдержала и едва не закричала, но вовремя прикусила язык. Светиться было нельзя. В ответ она молча боднула головой здоровенного дядьку в косматой бараньей шапке чтобы пошевеливался живее.

Как бы то ни было, но затеряться в «муравейнике» все же девчонкам не удалось. Наметанный глаз другого милиционера сразу разглядел приезжих прямо у входа в метро. Снова пришлось оправдываться, предъявлять документы и билеты. Пока добрались до места, остановили еще три раза.

Баба Клава проживала в обветшалой хрущевке, давно отслужившей положенный срок. Девчонки несмело зашли в подъезд, где повсюду на стенах красовались ругательства, нацарапанные местными умельцами. При виде непристойных художеств Машка хихикала, а Шоира что-то ворчала под нос по-киргизски и почему-то крестилась.

Они поднялись пешком на последний пятый этаж и уперлись в обшарпанную дверь, на которой черной краской было вкривь и вкось накарябано – «Иванова, звонить 3 раза». Машка сверилась с адресом. Не обнаружив звонка, громко постучала.

– Кто там? Ты что ли, Мария?

– Я, баба Клава. То есть мы.

– Кто это мы?

– Я – Мария, с подругой.

– Какой еще подругой? Не знаю я никаких-таких подруг.

– А вы мою телеграмму разве не получили?

– Какую еще телеграмму? Не носют нам никаких телеграммов.

Дверь, наконец, приоткрылась, и в проеме показалась заспанная старуха с всклокоченными после сна волосами.

– Приехали, значит? Ну, проходите, раз приехали.

Баба Клава, не сказав больше ни слова, повернулась спиной и засеменила куда-то вглубь квартиры. Девчонки робко протиснулись в оставленную дверную щель.

В узком коридоре вдоль стен лежали старые использованные коробки, сверху навалом – пустые стеклянные банки. В полутьме Шоира в поисках вешалки споткнулась обо что-то твердое, валявшееся под ногами, и едва не шлепнулась на кучу хлама, скопившегося в углу. Машке пришлось ухватить подругу за шиворот, чтобы та не упала. В лицо обеим ударило целое облако встревоженной пыли, и они дружно расчихалась.