– Приедешь, приедешь. Ну давай, до встречи.
Я посмотрел на часы. Часы показывали половину восьмого вечера.
Лавр неустанно работал молотком.
И почему самые паршивые ночи всегда оказываются самыми длинными?
Мама
– Я говорил, что заеду на днях, и вот он я!
По приезду в родной город я, разумеется, первым делом зашел к родителям.
– Ты говорил, что заедешь на днях, – согласилась мама, смотря на меня, как на сумасшедшего, – полгода назад.
Как-то раз я решил найти Большую Проблему Детства, чтобы обвинить родителей в моем несовершенстве. Решил только потому, что все так делают. Когда понял это, сразу же перестал.
А потом родная мать не пустила меня на порог отчего дома, и я чуть не обвинил её во всех моих бедах разом, вслух. Матерно.
Нет, у меня вполне себе хорошие родители. Мы с ними не уживаемся, но в этом нет их вины. А если и есть, ее точно не больше, чем моей.
Мать смотрела на меня со злобной жалостью. Ноги в пушистых тапочках твердо стояли по обе стороны порога, у косяков. Помню, на уроках ОБЖ нам говорили, что в вот такую распорку нужно вставать при землетрясении.
Я вдруг заметил, что моя мать постарела.
– Тебе чего? – спросила она с заискивающей угрозой.
Мне почему-то стало неприятно быть ее сыном.
А еще я пожалел о том, что приехал.
– Да мне бы переночевать только, – оправдался я неправдоподобным тоном, хотя говорил чистую правду.
Нет, мам, я лучше буду ночевать на улице, чем позорно прибьюсь обратно под твое крылышко.
С собой у меня и вправду были вещи – спортивная сумка, которую мне купили еще для школьной секции по карате. Секцию ту я забросил уже после второго занятия, но несколько лет врал родителям и пару раз в неделю уходил из дома с этой спортивной сумкой. Они даже не интересовались толком, куда я иду, так что обманывать было проще простого.
Хотел бы я, чтоб родители на меня не плевали. Может, человеком бы вырос.
Теперь в той сумке лежал необходимый для выживания инвентарь, который выполнил свое предназначение даже лучше, чем я от него ожидал: обеспечил мне стопроцентную защиту от отчего дома.
И ведь это я еще отца не видел.
У моего отца было Место. Левая сторона дивана в большой комнате годами утрамбовывалась его авторитетной задницей. Контур вмятины лоснился на некогда ворсистой обивке внушительным кратером. Но Место моего отца казалось уютным только когда он в нем сидел. Когда он уходил и на диван садился кто-то другой, Место сразу теряло свой шарм.
Эта вмятина в диване была самым уютным местом в нашем доме.
Еще когда дом был нашим, в смысле.
Я решил, что отцу лучше не вставать со своего Места. Оставил мать на пороге с её застиранным фартуком, вцепившимися в дверную ручку пальцами и седой головой.
Я приехал в родной город, чтобы узнать, что я теперь сирота.
Подъезд в доме родителей точно такой же, как в центре занятости – краска зеленая, перила коричневые. А вот за окнами пейзаж другой: за окнами мой родной двор, который вдруг стал чужим. Как будто он тоже меня прогнал. Я видел квадратики этого двора три раза – с каждым лестничным пролетом все ближе и ближе, как будто падал на землю.
На улицу я вышел другим человеком.
Конечно, они меня любили. Где-то год назад. А сейчас уже и звонить бросили – знают ведь, что я денег попрошу. Нет, мои родители не плохие люди! Я просто слишком часто им врал и ни разу не возвращал долги. Такое никому не нравится.
Можно подумать, что я наркоман или недееспособный, но это неправда. У меня все хорошо, только вот со мной – не очень.
И я пошел. Снег, заботливо сваленный по краям дороги коммунальщиками, резал глаза своей белизной. Под ногами у меня было светлее, чем над головой. А я шел по дороге в школу, как будто в первый класс. Шел со своим баулом «на пару дней» и не знал, как эту пару дней переживу. Но в том, что пережита она все-таки будет, я не сомневался. Я знал, что я живучий. Одно только это грело мою пропащую душу.
Я решил утром же сесть на поезд и отправиться домой, а для душевного удовлетворения даже не оповестить Лаврентия о своем возвращении и непременно огорчить его, внезапно сунув в дверь свою физиономию.
Единственное, что меня останавливало – это касса. Я не знал, будут ли в наличии завтра утром билеты на поезд.
Единственное, что я мог сделать – это сорваться и купить билет прямо сейчас, послав встречу выпускников куда подальше, но тогда я бы оказался совсем уж полным идиотом. Вы представьте: ехать в родной город ради встречи выпускников и не пойти на нее, чтобы уехать обратно. Конечно, я был на такое способен, но вот проворачивать такой маневр всерьез мне не хотелось категорически.
День был морозный и ясный, идти по такому приятно. В детстве я и не замечал, на какой унылой улице стоит наш дом: со всех сторон торчат серые дома, палисадники перед ними завалены снегом и снег этот дыбится такими сугробами, что закрывает почти весь первый этаж. В детстве я видел только небо над девятиэтажками, а снег под ними лежал гораздо белее.
После долгих лет разлуки дорога от дома до школы оказалась короче. Но вот в чем штука: я на ней чувствовал себя совсем другим, как будто вновь превратился в ребенка – шел и был очень смелым, свободным и легким. Когда дорога кончилась, стало немного грустно.
Наверно, это потому, что я больше не занимался ходьбой и не мог кормить ей свой мозг, который теперь с энтузиазмом принялся пережевывать мои перспективы.
Перспективы отвратные.
Отвратнее всего – школа, возвышавшаяся над шестилетним мной на линейке первого сентября. Да, тогда она казалась выше. Теперь три этажа с частыми оконцами как будто просели. Стали ниже, как и моя седая мать с возрастом.
Внутри висела мясистая тишина. Я еще помню школьную тишину после учебного дня, когда все уроки кончились и ученики разбежались по домам. Когда в школе остаются только несколько учителей, засев в глубинах своих кабинетов, в теплых лучах позднего солнца, и тень от кружевных занавесок падает на их лица. Ленивая тишина, вязкая, душная. В такое время школа становится сонным царством. Даже если ты не мог усидеть до конца последнего урока и уже рвался домой, если ты попадал под влияние этой тишины, тебе уже ничего не хотелось. Только спать. Или разглядывать пустые кабинеты. Слушать шаги в коридоре – когда кругом тихо, они звучат иначе. Мягче. Как музыкальный инструмент. Особенное время.
Так вот, когда я пришел на встречу выпускников, тишина стояла другая. Мертвая.
Конечно, другой была не только тишина. Странно: стены те же, но здание совсем новое. Сделали ремонт. Убрали детские рисунки, зачем-то повесили в коридоре плазменный телевизор под потолком. Раньше я думал, что так только во сне бывает, когда старые места становятся новыми, а новые – старыми.
Я сел на лавку – тоже новую, но стояла она на старом месте – и еще раз огляделся. Школа как школа. Вот тут я переобувался в сменку, вон там раньше висели фотографии под заголовком «Ими гордится…» и я еще в детстве почему-то знал, что на него никогда не попаду.
А вон там родители обычно ждали первоклассников, чтобы забрать домой. Я тут вспомнил, что меня родители никогда не встречали, и стало очень погано – аж в груди защемило – поэтому я быстро встал и решил немедленно отыскать Ярослава, чтобы набить ему морду за то, что он меня во все это втянул. Морды я, вообще-то, бить никогда не умел, но и Ярослав не умел тоже.
У моих родителей была безотказная стратегия: любую свою эмоцию заменять злостью. Ну, в воспитательных целях. Ведь если за ребёнка радоваться или гордиться им, то он обязательно разбалуется и наступит конец света.
Я окончил школу очень давно. Чертовски давно я ее окончил. Еще раньше, чем я разочаровался в жизни, раньше, чем я начал спускать все свои деньги на пиво и гораздо раньше, чем мне разбили сердце. Одним словом, из школьной учебы я уже ничего толком не помнил. Но я точно помнил, что в нашем классе было гораздо больше человек, чем я увидел, когда зашел в спортивный зал.
Потому что в спортивном зале за столом сидело всего двое.
Я надеялся, это объяснится тем, что все остальные умерли.
Когда я вошел, на меня никто не обратил внимания. Я не шибко расстроился: лишь бы закончить с этим поскорее и наесться за чужой счет. Да, за столом сидело всего два человека, но меня это не смутило. Я еще вспомнил, что на такие встречи обычно скидываются всем коллективом и заподозрил неладное, но заподозрил как-то не всерьез. Так, фоновым процессом.
