Новые семейные обстоятельства

– Вот! – радостно воскликнула Людмила Александровна. – Я так и знала! Ты не умеешь пришивать пуговицы!

– В смысле? – не поняла обалдевшая Алиса. Пуговицы она пришивала не только себе, но и младшим сестрам, особенно часто Полине. Та не могла надеть платье или юбку так, чтобы не вырвать пуговицу с корнем. И Алиса овладела навыком пришивать намертво.

– А ты неправильно пришила! – объявила Людмила Александровна. – Ты пришила диагональными стежками!

– Ладно, давайте пришью крестиком, – пожала плечами Алиса.

– И это тоже будет неправильно! – Людмила Александровна чуть в ладоши не хлопала от счастья, что ученица не умеет пришивать пуговицы правильно.

Тут даже Алиса не нашлась что ответить. Ее технический склад ума не мог выдать больше ни одного варианта пришивания.

– Девочки! Как мы пришиваем пуговицы? – обратилась к классу учительница.

– Змейкой, – ответили недружным и понурым хором девочки.

– Это как? – не поняла Алиса. Я бы тоже не поняла.

– Ну подумай. Неужели так сложно? Ты в какой школе учишься? – Людмила Александровна решила довести Алису до ручки. Точнее, до ножниц.

Мне так Алиса рассказала. Людмила Александровна каждый свой наряд украшала цветком, сделанным своими руками, к чему призывала и учениц. Учительница пыталась убедить девочек, что кофточка, пусть и старая, становится совершенно новой, если к ней прикрепить цветок. А какая экономия! Ни один лоскуток ткани не пропадает! Людмила Александровна украшала свои блузки огроменными цветами. И Алиса боролась с желанием отрезать ножницами этот цветок, который находился напротив ее носа. Учительница над ней нависала.

– Так в какой школе учишься? – Людмила Александровна пошла долгим путем.

– Э… в общеобразовательной.

– А точнее? – нависла еще ниже учительница.

– В старшей.

– А еще точнее? – не сдавалась технологичка.

– Адрес назвать? Или геолокацию включить? – Алиса пыталась внести хоть какую-то логику в диалог.

– Какая же ты… – учительница мучительно подбирала слово, – неразумная девочка. – Мы живем в Зареченском районе. Значит, школа у нас Зареченская. Поэтому как мы должны пришивать пуговицы?

– Как? – Алиса окончательно впала в ступор, пытаясь провести логическую связь между районом проживания и пуговицей.

– Змейкой! – воскликнула учительница. – Вот смотри, как Настюша пришила. У нее и на форме все пуговицы так пришиты. Молодец, Настюша.

– То есть английской буквой «зет»? – уточнила на всякий случай Алиса.

– Нет! Не английской буквой, а змейкой! – обиделась учительница.

– И где вы видели такую змейку? – Алиса гадала, то ли Людмила Александровна сошла с ума, то ли она. Ну зачем пришивать пуговицу именно так, когда можно проще и быстрее?

– Иди пришей и подумай!

– О чем думать? О пуговице? – опять не поняла Алиса.

– Какая же ты… неразумная девочка, – обиделась Людмила Александровна. – Вот поэтому даже фартук не можешь сшить!

* * *

Но история с фартуком не закончилась. Людмила Александровна объявила, что именно она будет выставлять Алисе оценки, поскольку большую часть времени она училась у нее, а не в айти-классе. И без готового изделия в виде фартука аттестовать Алису будет сложно.

Алиса принесла фартук, который строчила дома сама. После четырехчасовых тренировок по гимнастике. Умирая от усталости.

– Прекрасно, просто прекрасно, – разглядывала косые и кривые швы учительница. – Но я не могу его принять! Он недоделан!

– В смысле, недоделан? – Алиса начала закипать, и я ее прекрасно понимаю. Полночи ты строчишь какую-то хрень, а она еще и недоделана!

– А где колечко? Это же самое важное! – радостно спросила Людмила Александровна.

– Какое колечко? – Алиса со своим математическим мозгом опять впала в ступор, пытаясь склеить кольцо и фартук в одном изделии. При этом кольцо должно было иметь принципиальное значение. Логика отказывалась прослеживаться. Здравый смысл тоже.

– Как какое? Ну хотя бы от занавески, если другого нет!

Тут матрица в мозгу Алисы окончательно сломалась. Впрочем, в моем тоже, когда я слушала пересказ этой истории. Алиса замолчала, давая мне возможность использовать писательскую фантазию, придумывая сюжетный ход, где фартук, кольцо и занавеска имели бы хоть что-то общее. Я не справилась.

– Полотенчико! – дала подсказку Людмила Александровна, чем окончательно ввела Алису в транс абсурда. Даже я была готова задушить учительницу фартуком, затянув занавеской и положив сверху кольцо. Только куда девать «полотенчико» – ненавижу это слово, – я придумать не могла. Разве что в виде кляпа использовать.

– Алиса, не томи, я сейчас взорвусь, – попросила я.

– А мне каково было…

Оказывается, современные дети должны шить не просто фартуки, как в наше время, а с разными «приблудами». Рядом с карманом надо пришить петельку и вдеть в нее кольцо, на которое можно повесить «полотенчико». Потому как фартук без колечка – не фартук. Почему нельзя взять полотенце, которое лежит рядом? Людмила Александровна на этот вопрос не ответила. Еще час она читала несчастной Алисе лекцию, что у каждой девочки должны быть отдельные «полотенчики» для ручек, для ножек, для личика. Все в уменьшительно-ласкательной форме. И вытирать «личико полотенчиком для ручек» категорически нельзя. О чем Алиса сообщила маме.

Катя выразилась вполне конкретным словом, которое нельзя произносить при детях. Впрочем, я тоже не смогла подобрать синоним и выразилась бы точно так же.

* * *

Вася сообщил, что уезжает на неделю. Поживет отдельно на съемной квартире.

– Может, возьмешь котлеток? Или блинчики? Или курицу? – предложила я, доставая здоровенный контейнер и приготовившись укладывать еду на трое суток как минимум.

– Ну давай, – согласился сын. – Что-то ты, мам, сентиментальная стала. Раньше котлетки не предлагала.

– Предлагала! Ты всегда отказывался. Первый раз согласился.

– Тоже стал сентиментальным.

* * *

Типичный разговор сейчас выглядит так:

– В кармане прошлогодней зимней куртки нашла маску.

– Жаль, что не деньги.

– Надо положить что-нибудь в этом году. Хоть в следующем порадуюсь.

* * *

Полина, рассматривая себя в зеркало после новогодних праздников: «Поля-слоня…»

* * *

Очередной афоризм от Кати: «Придется встать рано. Никогда не знаешь, во сколько твои планы на день будут слиты».

* * *

И еще один от нее же: «Утренняя кома – всех собери и отвези в школу-сад».

* * *

Гаджеты давно знают о нас больше, чем мы сами. Когда мне исполнилось сорок пять, всплывающие на разных порталах рекламные блоки резко изменились по содержанию. Вместо сексуального белья стали выплевываться объявления про таблетки от климакса, геморроя, гели от сухости во всех местах и препараты для улучшения памяти. Настойчиво советовали проверить потенцию, не уточняя, чью именно. И тут вдруг неожиданно всплыла реклама про занятия по гвоздестоянию. Пробное бесплатно. Я даже прошла по ссылке, не веря, что существуют люди, которые хотят научиться стоять на гвоздях, да еще и платят за обретение такого навыка. Вот с утра, перед работой. Постояли на гвоздях и побежали по делам. Я даже на коврик Кузнецова встать не могу. А уж лечь тем более. Мне нравятся перины, куда проваливаешься, как в облако, и не в состоянии встать. Но такая перина была только у моей бабушки в деревне. А гвоздей и граблей, на которых я регулярно отплясываю, хватает и без всяких студий. Сама преподавать могу.

* * *

– Папа, попробуй мои оладьи! Я сама приготовила, без мамы. Все как ты любишь! – объявила Полина отцу.

– Шоколадные?

– Нет, подгорелые.

* * *

Как довести мать до глазного тика одним вопросом? Легко. Вася, наливая себе чай, вдруг спросил:

– А правда, что существует послеродовая депрессия?

– Васюш, ты с какой целью интересуешься? – заплетающимся языком, поддерживая глаз, чтобы не так явно дергался, уточнила я.

– Нет, я так, для общего развития.

Ну да, ему для развития, а мать уже с инфарктом.

* * *

– Да, разведенные женщины выглядят намного лучше замужних! Не потому, что хотят завести новые отношения, а потому что у них появляется время помыть голову! – объявила Катя собственному супругу.

Нет, они не развелись. Просто впервые муж отправился в отпуск с двумя старшими дочками. Малышка Ева осталась с мамой. Но с восьми утра до шести вечера Ева была в садике, и Катя вдруг почувствовала себя абсолютно свободной женщиной. Для чего свободной? Для мытья головы. Даже с использованием маски для волос. И для маски на лицо тоже. Той, в которой нужно лежать, пока не застынет. Когда в доме трое детей, маска оказывается размазанной по постельному белью. А ее очень сложно отстирать.

– Ты куда-то собралась? – уточнил супруг во время очередного разговора по видеосвязи.

– Нет, почему ты спрашиваешь? – удивилась Катя.

– Ты… такая красивая…

Катя все утро сидела с маской на лице, а потом долго, очень долго сушила и укладывала волосы феном. И никто этот фен у нее не отбирал, не грыз провод, не пытался выдернуть из розетки. И она добилась идеальной укладки, которая подразумевала макияж. Что Катя и сделала. Она прокрасила каждую ресничку, не рискуя попасть себе в глаз от внезапного толчка, падения на нее маленького, но уже увесистого тела и криков, что нужно срочно заплести косу, сделать пучок или завязать другую резинку. Когда в доме три дочери, утро матери превращается в салон красоты. Только экстренный. Катя умеет плести косы на скорость. А пучок закручивает с первого раза и такой прочный, что дня три точно продержится.

– Но знаешь, в чем главное счастье? – признавалась уже мне Катя. – Я два дня не загружаю и не разгружаю посудомойку. Ненавижу. Не знаю почему. Особенно разгружать. У меня всего две тарелки, которые я мою за минуту.

Счастье многодетной матери – в посудомойке, которую не нужно загружать и разгружать. И пусть хоть кто-нибудь посмеет в этом усомниться.

* * *

Дети, растущие в одной семье, с одинаковыми принципами, правилами, умудряются вырастать совершенно разными по характеру. Мои дети – абсолютные противоположности. Вася всегда все терял в школе – от кроссовок до рюкзаков. Сима никогда ничего не теряет. Даже ручку. Вася выучивал все на перемене перед уроком, Сима делает задания на неделю вперед. Вася пользовался обаянием и эрудицией, получал или пять, или два, Сима – круглая отличница. Вася не помнит, когда дни рождения у его родителей и сестры, Сима поздравляет с днем рождения свою первую учительницу, любимую учительницу английского и всех одноклассников. Когда в школе учился Вася, я была прекрасно знакома с директором, завучем и всеми преподавателями. В школу меня вызывали регулярно. С Симой меня не вызвали ни разу. Я даже не знаю, как зовут нового директора.

После Васи я была готова к любым приключениям. Меня невозможно было удивить. Это произошло после звонка классной руководительницы, которая сообщила, что мой сын выбрасывал девочку из окна. Выяснилось, что не выбрасывал, а, наоборот, держал за ноги, когда та решила покормить птичек.

У моих подруг – Лены и Кати – другая ситуация. Старшие дети – девочки – очень ответственные, послушные. Зато средние…

Полину и Веру отпустили с тренировки – ждать родителей и старших сестер. Тренировки проходят в школе. Дети сидят на скамейках около раздевалок, уткнувшись в телефоны. Иногда не замечают, что родители уже пришли и зовут их. Но только не Вера с Полей. Как они обошли охранника, никто так и не смог узнать. Но девочки оказались на улице. Дошли до детской площадки, насмерть обледеневшей, и покатались с горки. Потом проголодались и пошли в ближайший магазин – у Веры была с собой карта, которую ей завели родители, как до того сделали и для старшей сестры. Вера тоже считала себя взрослой. В магазине девочки купили шоколадки, съели их и вернулись в школу, не забыв вытереть руки и рот, чтобы избавиться от улик. После чего, за минуту до приезда мам, довольные и счастливые, уткнулись в телефоны. Как это вскрылось? Случайно, конечно же. Полина показалась маме слишком розовощекой, а ее перчатки – слишком мокрыми. А еще Поля не требовала еды, что происходило всегда. Когда старшие сестры узнали о приключениях младших – Полине и Вере было по семь лет, – округлили глаза с выражением «А что, так можно было?». И пожалели лишь о том, что им в том возрасте не приходило в голову так здорово провести время. Катя с Леной кричали от ужаса, объясняя, что эти две звезды могли проломить себе голову, катаясь с обледенелой горки, что в тот магазин, где они покупали шоколадки, даже взрослые тети боятся заходить, что убегать за территорию школы вообще небезопасно и так далее… Полина с Верой сидели и слушали тоже с выпученными глазами, в которых читалось: «Ух ты, какая интересная жизнь вокруг. Надо попробовать в следующий раз».

* * *

Ровно в семь утра у моего супруга зазвонил телефон. Обычно он выключает звук, но в этот раз забыл.

– Это Гриша, – объяснил мне муж, – наверное, что-то случилось.

Гриша – его давний друг и коллега.

– Просыпайся, мой хороший, – ласково пропел телефон голосом Гриши.

Тут даже я проснулась окончательно.

– Привет, Гриш. Что-то случилось? – уточнил супруг.

– Тьфу, это ты? Прости. Я случайно. Не туда ткнул пальцем. Сыну звоню, чтобы разбудить на работу. Прости еще раз. Спи, спи…

– Уснешь тут теперь.

* * *

Даже многодетные мамы переживают, если ребенок начинает поздно говорить. И тем более переживают, если старшие дети в два года читали стихи, в три – бойко пересказывали события в детском саду, а младший все еще изъясняется звукоподражаниями. В этих случаях я всегда пересказываю приятельницам свою историю. Сыну Васе, кажется, едва исполнился год. Надо заметить, что у нас все игрушки-погремушки имели имена. За имена обычно отвечал супруг. Так, погремушку в виде собачки он нарек Карлом-Хайнцем, а в виде бабочки – Марией-Луизой. У бабочки даже фамилия имелась – Цукерштейн. Муж так и говорил грудному Васе – «смотри, к тебе Мария-Луиза Цукерштейн прилетела». «А где у Карла-Хайнца глазки?» Когда Вася просто показывал на погремушку и никак ее не называл, муж удивлялся и выговаривал мне, что «Вася совершенно не артикулирует».

Моя приятельница Катя, выслушав эту историю, припомнила свою. Ее родители завели попугая и назвали его Рома. Завели и назвали исключительно в педагогических целях. Катя не выговаривала букву «эр», а завести логопеда вместо попугая ее родителям просто не пришло в голову.

* * *

У трехлетней малышки Евы в садике появилась лучшая подружка Аврора. Просто не разлей вода. Если Аврора заболевает и не ходит в сад, Ева тоже отказывается.

– Ну поиграешь с другими детьми, – уговаривала дочь Катя.

– Неть. Айоа меня бёт, – объявила Ева.

– А ты что делаешь? – спросила Катя.

– И я ее бю.

– И что, так целый день? Бьете друг друга? – ахнула Катя.

– Да.

* * *

Вспомнила смешные слова собственных детей и чуть не прослезилась. Сима говорила «чудодище» и «лавандыш». Вася называл пельмени – «более-менее». Опять думаю, сколько всего не записала. Как говорит моя подруга Катя, «не хочу читать про своих детей. Я с ними живу!».

* * *

Сима боится мух, комаров, пчел и всего, что летает и жужжит. Весь вечер охотились на комара. Захожу в комнату с полотенцем – он исчезает, выхожу – Сима опять зовет на помощь. Прибегаю – нет комара. Позвали на помощь Васю. Тот нашел комара на книжной полке. Комар читал сказку «Гуси-лебеди». У нас даже комары образованные. Пока книжку не дочитают, не улетят.

* * *

Сима смотрела с Васей фильм «Человек-паук». Одной было страшно. В любовной сцене главные герои стоят на дороге, и он не может признаться в чувствах. Сима заметила: «Хоть бы на тротуар перешли. На дороге стоять опасно, машина может сбить». Очень практичная девушка растет.

* * *

Я смотрю все подростковые сериалы. Не по доброй воле. Сима, узнав, какой сериал смотрит ее подружка, подходит ко мне и требует:

– Посмотри и скажи, мне можно его смотреть?

Если честно, я не уточняла, что больше волнует дочь – возрастной ценз или качество. Смотрю, говорю, например, что можно.

– И сколько ты посмотрела? – строго уточняет дочь. – Пять минут?

– Одну серию, – признаюсь я.

– Посмотри три хотя бы и после этого делай выводы, – отчитывает меня Сима.

«Пастернака не читал, но скажу…» в нашей семье не бывает.

* * *

Маленькие дети пахнут одинаково – солнцем, молоком. Всеми цветами на свете и всеми сладостями вселенной. Дети пахнут невероятным счастьем. Даже после беготни целый день или после тренировки дети не пахнут по́том. И вдруг буквально в один день этот сладкий ребенок перестает пахнуть цветами. У подростков появляется собственный запах тела. Сначала по-другому начинает пахнуть голова, даже хорошо промытая шампунями и бальзамами. Потом и весь еще вчера детеныш, источавший амброзию, пахнет как взрослый человек: смесью уличной пыли, дезодоранта, первых духов, школьной раздевалкой после урока физкультуры. Но волосы, голова – всегда пахнут по-другому. Наверное, поэтому я всегда целовала детей в голову. Чтобы понюхать. Мой уже взрослый сын пахнет мной. Это совершенно точно. Мой запах. А дочь-подросток пахнет всем сразу – мной, нашим домом, своей любимой художественной школой и формой для фехтования. Гремучая смесь, уже не сладкая до одури, а просто любимая, родная.

Друг семьи, отец дочери-подростка, однажды признался, что никогда не думал еще раз в жизни почувствовать любимый запах. Бабушки. Вырастившей его так, как умеют только бабушки. С абсолютной любовью. Он говорил, что все эти годы скучал по ее запаху. До слез.

– Я наклонился поцеловать дочь и вдруг почувствовал, что она пахнет моей бабушкой. Волосы, ее голова. Бабушкин запах. Я чуть с ума не сошел. Неужели так бывает? Чтобы не только черты лица или таланты, но и запахи передавались через несколько поколений?

Я верю, что бывает. И благодаря этим запахам и возможности уткнуться в голову ребенка мы еще живы и счастливы в те самые, пусть и короткие, мгновения. И это – та самая любовь, на которой держится семья.

* * *

Сима стала панически бояться собак. Любых – маленьких, больших, средних. Шарахалась в парке даже от тех, кого вели на поводке. Я недоумевала, откуда появился страх. Ее никто не кусал. В нашем парке все собаки – очень вежливые и воспитанные. С соседским псом Пахомом – йоркширским терьером – Сима дружила с раннего детства. Пахом считал, что он как минимум волкодав, и взял Симу под свою опеку. Дочь стала подростком, Пахом – псом в преклонном возрасте. Но, когда они встречались в лифте и вместе выходили на прогулку, Сима превращалась в маленькую девочку, а Пахом – в молодого, уверенного в себе волкодава. Он облаивал добродушных лабрадоров, сонных бульдогов и собак всех пород, которые не понимали, где лают. Собак, которые были с него ростом, Пахом не удостаивал даже поворотом головы, не то что лаем.

Чтобы справиться с фобией дочери, я согласилась завести собаку. Сима выбрала породу – карликового шпица, похожего на мягкую игрушку. Шпицу требовалось столько одежды, что она могла уместиться только в шкафу сына, собиравшегося покинуть родное гнездо. На шкаф уже имелись большие планы у его отца и сестры, а тут мог появиться еще один претендент на вешалки и полки. Да и трусы для собак-девочек стоили дороже, чем мой лифчик. А Сима, изучив характеристики породы, решила, что нам нужна девочка, поскольку мальчики очень ветрены и способны забыть о хозяине, если увидят перед собой барышню. И ладно бы хозяина, они дорогу домой могли забыть.

– А какие еще собаки тебе нравятся? – спросила я дочь в надежде, что она передумает заводить щенка, который стоил как чистокровный жеребец.

– Мне нравился Пончик, – ответила Сима.

С Пончиком мы оказались соседями по загородному дому отдыха. Пончик был мопсом, не карликовым, а обычным, но стареньким. Он терпеть не мог вставать рано утром и гулять по мокрой траве. Каждое утро начиналось с того, что хозяйка Пончика убеждала пса, а заодно и мужа, что им обоим необходим моцион для здоровья. Муж выходил на улицу и усаживался в кресло. Так он дышал свежим воздухом. Пес пристраивался рядом, но хозяйка, не справившись с супругом, переключала внимание на Пончика. Она тянула его на поводке «гулять». Пончик садился на попу, хозяйка тянула, и пес съезжал с террасы на мокрую траву. Потом возмущенно хрюкал и норовил вернуться побыстрее домой. Пончика понимал только хозяин. Он заботливо раскрывал зонт, под которым пес любил лежать, даже если дождь не предвиделся. Но на озере под Питером дождь никогда не предвиделся, а обрушивался сразу и резко. Хозяин сидел на стульчике без зонта, капли падали на крышу, стекали ручейком по сливу, и правая часть одежды хозяина быстро промокала. Пончик лежал под зонтом и сладко дремал под звук падающих капель. Пончик не умел лаять – ни в старости, ни в юности, как рассказывала хозяйка. Она вызывала кинолога, чтобы тот научил собаку лаять и бегать за палкой – перед другими собаками стыдно. Но Пончик так ничему и не научился. Кинолог сам отказался от занятий, посыпая голову пеплом, или чем там посыпают голову эти специалисты. Раньше Пончик чихал, теперь, постарев, хрюкал и сопел. В молодости не храпел, а сейчас по ночам издавал рулады на весь дом. Хозяин Пончика тоже храпел, жена пихала его в бок. А Пончика не пихала. Только гладила, когда тот, забравшись в постель, храпел ей прямо в ухо.

По утрам пес подходил к мангалу, установленному у каждой двери таунхауса, и терся мордой – чесался. Есть он предпочитал не из миски – их у него было целых три, с косточками, собачками и косточками, просто с собачками, бежевая, белая и черная, – а с рук. Сначала еду нужно было положить в миску, а потом доставать и кормить Пончика. Если иначе, пес есть отказывался и смотрел так, будто его морят голодом. А его вес и отсутствующая талия – это вода и мышцы. Так-то он голодает. Пончик на прогулке доходил до первой елки и разворачивался. Все, нагулялся. Спортивная хозяйка сдавалась – под попой собаки были шишки и хвоя и тащить по ним Пончика она не могла. Они возвращались. Пончик с хрюканьем облегчения ложился под зонтик, заботливо раскрытый хозяином.

В котором бы часу мы ни проснулись, хозяин сидел на террасе. В котором бы часу ни ложились спать, хозяин все еще сидел на террасе. Пончик не умел лаять, а хозяин, кажется, ни разу не заговорил с женой. Он общался только с псом. Как, впрочем, и хозяйка. Они производили впечатление счастливой пары.

* * *

Я же в связи с этим вспомнила давнюю историю. Моя мама летом живет на даче, в подмосковной деревне. Ближайшие соседи – супружеская чета Ивановых. Муж, Борис, можно сказать, местная знаменитость, художник. Каждые выходные приезжал в деревню «на этюды». Вставал в шесть утра и шел на берег Оки «писать». Работал строго до восьми, ни минутой больше, потому как после восьми его не устраивал свет. Прямо с этюдником Борис отправлялся в ближайший поселок, к продуктовому магазину. Там, по соседству с бабулями, торгующими домашней малосольной капусткой, стоял его ящик – Борис раскладывал картины и до двух «общался». Именно так. Слово «продает» ему категорически не нравилось. Борису вообще-то многое не нравилось. Например, собственная фамилия. В Москве он занимался тем, что ходил в МФЦ и пытался внести исправления в паспорт. Борис мечтал, чтобы в официальном документе его фамилия писалась с двумя «эф» на конце: Иванофф.

– Зачем? – устало спрашивали служащие.

– Красиво.

Натурой он был творческой и потому обидчивой. В МФЦ показывал собственные картины, подписанные в уголке «Иванофф», предлагал девушкам-сотрудницам из числа молодых и симпатичных попозировать ему для картины в стиле ню. Но женщины его не понимали. А одна, новенькая, так и вовсе назвала его «пожилым человеком», что для Бориса стало ударом. Тогда он молча ушел и еще три дня лежал на диване – страдал.

– Ну как? – спрашивали бабули с капусткой у Бориса.

И он в очередной раз рассказывал про неравную борьбу с бюрократией, тонкую натуру гения, признание, которое приходит только после смерти. Бабули кивали, сочувствовали, не советовали Борису помирать, поскольку это очень дорого по нынешним временам. Но они никак не могли дотумкать, чем Иванов отличается от Иванофф, как Борис ни пытался объяснить. Они подкармливали его капусткой и мочеными яблочками и крестили спину, когда он уходил.

После двух Борис сворачивал торговлю, заходил в магазин и покупал бутылку водки. Или две, в зависимости от душевного настроя. А если ему удавалось продать картину, покупал бутылку вина для жены Вали.

Она, надо сказать, была очень хорошей женщиной – доброй, отзывчивой, понятливой. Только неясно, зачем ей сдался Борис. Валя грустно улыбалась и отвечала, что это как в анекдоте, когда умнице и красавице достается забулдыга. Она спрашивает: «За что?» – а судьба ей отвечает: «Без тебя он совсем пропадет». Валя выходила замуж за Бориса исключительно из любви к искусству, но так и задержалась на всю жизнь. По молодости Борис часто ее «писал», и Вале это льстило как женщине. Потом любовь к искусству прошла, а искать нового мужа оказалось поздно. Валя ездила в деревню на заготовки-закрутки – огурцы, помидоры, компоты. В принципе не важно, что закручивать. Она так успокаивала нервы. Только есть это было невозможно. Валя раздавала свои закрутки соседям.