Дело Зили-султана

Какова же мания Насер ад-Дин шаха? В досье говорилось, что он мнит себя персидским Петром Великим и даже мечтает остаться в памяти потомков новым Александром Македонским. Ну, до древнего полководца ему далеко. Хотя в свое время он изрядно попортил нервы англичанам, завоевав ненадолго афганский Герат. Впрочем, чего только не завоюешь по молодости лет. Для нас важнее, что он, по-видимому, великий честолюбец и по обычаю всех восточных деспотов обожает лесть. Это можно использовать, чтобы войти к нему в доверие и заставить делать то, что мне нужно.

– А какую роль играет гарем в жизни шаха? – полюбопытствовал я. – Кто у него любимая жена, как часто он вообще посещает жен? И, кстати говоря, насколько они склонны к интригам?

Тут мальчишка необыкновенно воодушевился, глаза его засверкали.

– Гарем – это нечто необыкновенное, – заявил он убежденно.

Я с трудом подавил улыбку. Конечно, идея собрать в одном месте множество женщин и передать их в одни руки должна вдохновлять юного мужчину.

К моему удивлению, Азад очень толково, ясно и, я бы сказал, исчерпывающе рассказал о нравах и обычаях шахского гарема.

Узнал я о том, что у шахиншаха – четыре главных жены, из них три – матери его взрослых сыновей, занимающих ключевые должности в государстве: Зили-султана, Мозафареддина и военного министра Наиб-э Султана. Временных же жен или, говоря понятным языком, наложниц что-то около пятидесяти. Их число все время меняется, потому что шах регулярно берет в гарем понравившихся ему новых жен, а некоторых надоевших отдает генералам или своим приближенным.

– Помучился я, теперь помучайтесь и вы, – прокомментировал я этот милый обычай, за что получил гневный взгляд от Азада-мирзы.

Нынче фавориткой шаха считается Анис аль-Дауле. Она высока, красива, стройна – и очень умна, хотя всего-навсего дочь мельника. Шах не только любит ее как женщину, но и прислушивается к ее советам. Другая его жена, Амина Агдас, является старшей женой и тоже очень влиятельна, потому что шах ей доверяет как никому. Именно она хранит наиболее дорогие его сердцу драгоценности, она же подает ему кофе. Европеянок среди жен шаха нет. Говорят, была когда-то среди временных жен француженка, но шах отправил ее на родину.

Молодые жены обычно подчиняются старшей, и все без исключения заискивают перед фавориткой. Жены, как и положено женам, очень любят драгоценности. Но – ирония судьбы – как они сами себе не принадлежат, так же часто не принадлежат им и драгоценности, которые они носят. Драгоценности делятся на две категории – казенные, которые после смерти шаха переходят к женам его наследника, и подаренные шахом, которые они могут держать у себя всю жизнь.

Жизнь жен проходит в праздности и интригах. Но главные жены не просто интригуют, они влияют на жизнь в государстве. Когда шах приходит на женскую половину, в эндерун, все бросаются к нему, стараясь заслужить его внимание и расположение. Бывает, шах развлекается с ними, заставляя всех сразу купаться в бассейне, а сам любуется на этот принадлежащий ему цветник.

В свое время на повелителя произвел необыкновенное впечатление европейский балет. Вернувшись домой, он велел, чтобы его жены у себя в эндеруне ходили в коротких юбочках-шалитех, как западные балерины.

– А балетные па он их не заставляет учить? – не выдержал я.

Азад засмеялся лукаво.

– Нет, не заставляет, да это было бы и нелегко. Большая часть жен весьма корпулентны, так что представить их прыгающими можно разве что в страшном сне. Даже и то, что они просто носят своим юбочки, выглядит очень смешно.

– А ты-то откуда знаешь? – спросил я. – Или ты бывал в гареме у шаха?

Азад на миг смутился.

– Я не был, конечно, кто меня пустит. Но мода носить короткие юбочки в эндерунах вышла за пределы шахского дворца. Их стали носить и обычные женщины.

– Так ты, негодник, все-таки был в гаремах, хоть и не в шахских? – прижал я его к стенке.

Однако он ловко вывернулся.

– В Персии все мужчины были в гаремах, – отвечал он с достоинством. – Мальчики у нас до восьми лет живут на женской половине, вместе с женщинами.

В шахском гареме, как и положено, имеется целый штат евнухов – общим счетом более сотни. Все они ходят под началом у старшего евнуха, привезенного из Черной Африки. Вид и манеры у него совершено зверские, говорят, его побаивается сам шах Насер ад-Дин.

Эндерун правителя занимает целый квартал. Он стоит в окружении высоких стен, а с одной стороны примыкает прямо ко дворцу. Вокруг стен выставлена стража. Если попробовать туда пробраться, вас могут застрелить без суда и следствия. Внутри эндеруна – огромный цветник, в центре которого устроен фонтан. Цветник окружен зданием с множеством комнат – это квартиры жен шаха и их рабынь. Отсюда можно пройти в опочивальню шаха.

Перед опочивальней повелителя всегда дежурит караул из племени каджаров. Когда к шаху идет одна из жен, об этом громко кричит евнух. И тогда караул обязан встать на колени, обернувшись задом к проходу, закрыть глаза и уткнуться лбом в землю, чтобы не осквернить своим взглядом жены царя царей. То же самое делается, когда жена возвращается обратно.

Тут я подумал, что это достаточно рискованный порядок. Ведь если подкупить евнуха или самому прикинуться евнухом, таким криком можно совершенно обезвредить охрану и убить или похитить шаха.

Однако самое главное, что я узнал – это то, что шахский гарем играет немалую роль в управлении государством. Именно через него подчас назначаются губернаторы и многие высокие чиновники. Кстати сказать, в эндеруне, кроме самих жен, есть еще несколько сотен их рабынь и прислужниц, у каждой из которых есть родственники, которым тоже нужно оказать протекцию. Вообще же на содержание эндеруна уходит куча денег – почти треть всего бюджета Персии…

В самый разгар беседы занавеску у окна откинула рука Ганцзалина, и мой мужественный хранитель засунул физиономию прямо в тахтараван.

– Господин, – сказал он, окидывая недоброжелательным взглядом Азада-мирзу, – с вами хочет говорить караван-баши.

– Что ему надо?

– Не знаю, он кричит, что разговаривать будет только с вами.

Я вздохнул: хорошо, пусть остановят тахтараван, заодно и ноги разомну.

Выйдя наружу, я сразу увидел полицейских феррашей, они стояли с хмурым видом саженях в двадцати. Меня они не замечали или делали вид, что не замечают. Караван-баши же стоял совсем рядом, всего футах в десяти от меня. Ганцзалин знаком разрешил ему приблизиться. Тот подошел, поклонился. Я молча кивнул в ответ, его уверенный вид мне совсем не понравился.

– Господин, – тюркский язык караванщика я понимал легко, – да продлятся ваши дни, да украсятся они богатством и благополучием, да встретите вы смерть свою на мирном одре, окруженный любящими вас детьми и женами…

Последнее пожелание показалось мне двусмысленным, но мне было не до того, чтобы входить в детали.

– Слуга сообщил, что у вас ко мне какое-то дело – сказал я.

– Так и есть, господин, да оберегает вашего слугу Аллах как наилучшего из всех вестников.

Дело оказалось довольно неожиданным, во всяком случае, для меня. Караван-баши сначала долго жаловался на судьбу и денежный ущерб, который он несет исключительно по доброте душевной. Затем собеседник мой дал понять, что стражи закона сильно стесняют всех черводаров, и они очень бы хотели, чтобы полиция оставила их в покое.

– А я-то что могу поделать? – отвечал я, хотя уже понял, к чему клонит караван-баши.

– Пусть господин выдаст им беглеца, и мы спокойно поедем дальше, да осеняет вас незаходящее солнце во все времена года, – с поклоном отвечал караванщик.

Я сделал удивленный вид и решительно заявил, что ничего не знаю ни о каком беглеце. После долгих экивоков караванщик дал понять, что им тогда придется выдать бандита самим. Господин мог не заметить преступника, но каждая минута, которую тот проводит рядом, может стать гибельной для его превосходительства.

– Высокоблагородия, – поправил я механически, хотя, конечно, откуда ему знать российскую табель о рангах и порядок обращения к военному чину 7 класса.

Я понимал, что караванщик вымогает у меня деньги. При других обстоятельствах я бы знал, что ему ответить. Однако, имея рядом полицейских феррашей, приходилось учитывать, что я нахожусь в слабом положении.

– Хорошо, – сказал я, понизив голос. – Сколько?

– Сто туманов, – с поклоном произнес караван-баши.

Мне нравится наивная откровенность персидских взяточников, но сто туманов?! Это же триста тридцать рублей на русские деньги!

Я молчал, караванщик кланялся. Ганцзалин, который пасся неподалеку, услышав объявленную сумму, немедленно направил к нам своего мула. Судя по его лицу, караванщику оставалось жить не более пяти секунд. Но я успел остановить карающую длань судьбы.

– Что ж – сказал я хладнокровно, – поговорим об этом на станции.

Караванщик, продолжая кланяться, попятился прочь. Полицейские глядели на меня с чрезвычайным подозрением, но я, как пишут в книгах, не дрогнул ни единым мускулом на лице, явив тем самым положенную герою выдержку. Зато подъехавший вплотную Ганцзалин просто кипел от ярости.

– Господин будет платить этой скотине? – только и спросил он.

– Нет, – холодно ответствовал я. – Но сейчас неподходящий момент для споров. Доедем до станции – видно будет.

– Делу время – потехе час, – загадочно заметил Ганцзалин.

Эта его привычка – сыпать поговорками в самый неподходящий момент – меня изрядно раздражала. Впрочем, привычка была вполне безобидная, другим приходилось терпеть от слуг и не такое.

И мы двинулись дальше. Увы, я не обольщался насчет грядущих перспектив. С приездом на станцию наше положение стало бы только хуже. С другой стороны, если взять в союзники караван-баши, не исключено, что нам удастся отвести глаза полицейским. Но можно ли быть уверенным, что погонщик, забрав деньги, не выдаст нас стражникам? Вопросы сыпались один за другим, а ответов не было.

Азад, почувствовав мое настроение, сидел тихо, только время от времени поглядывая на меня большими круглыми глазами. Я не посвящал его в суть переговоров с вождем каравана, да и зачем бы ему это? Довольно того, что мы с Ганцзалином сейчас дружно ломали голову, думая, как выйти из создавшегося положения.

– Мне надо в туалет, – вдруг сказал мальчишка.

Я подозвал Ганцзалина, он сообщил, что до станции еще часа полтора. Я объяснил Азаду, что придется подождать.

– Но я не могу ждать, – с отчаянием в голосе отвечал тот.

Я пожал плечами. Можно попросить у черводаров горшок и справить туда свои надобности. А я пока отвернусь.

– Нет, это невозможно, – настаивал он, почему-то заалев как маков цвет.

В таком случае могу предложить пойти и сдаться полиции, отрезал я. Тогда можно будет ходить в туалет хоть круглосуточно. Азад сжал губы и умолк. Но мне было не до его глупых обид. В конце концов, черт с ним, отдам деньги черводару, а там видно будет. А можно еще проще. Как доберемся до подходящего места, открою дверь тахтаравана, и пусть бежит на все четыре стороны. Между нами, у меня здесь куда более важные дела, чем укрывать сопляков, которые сами не знают, чего хотят.

Примерно час еще мы ехали в полном молчании. Потом Азад вдруг встрепенулся и сказал:

– Кого ищут стражники?

– Кого же, как не тебя, – отвечал я рассеянно.

– А кто я?

Услышав такой странный вопрос, я посмотрел на него внимательно.

– Они ищут молодого человека, – продолжал Азад с торжеством в голосе. – А если я стану девушкой, им нечего будет мне предъявить.

Я только усмехнулся в ответ: как же ты станешь девушкой?

– Отвернитесь, – потребовал мальчишка.

Я отвернулся, движимый самыми неприятными предчувствиями. Где-то я уже слышал подобную команду, произносимую столь же решительным голосом. Да что там я – ее слышал каждый взрослый мужчина. И, как правило, не один раз. Подобные команды даются обычно… Проклятие!

Я резко повернулся к Азаду, но опоздал. Передо мной сидела очаровательная барышня лет семнадцати в длинном черном платье и платке. Вот только чадру она не успела надеть.

Но как, как я мог так ошибиться?! Виной всему, разумеется, вечный мой бич – невнимательность. Когда я расследую дело, от меня не ускользнет и пуговица на сюртуке собеседника. Но в обычной жизни я, как правило, рассеян. И вот тут-то и происходит самое неприятное.

– Так-так, – сказал я, – и кто же вы на самом деле?

– Не смущайте меня, – отвечала девушка смеющимся голосом, – не смотрите мне в лицо, а то я опять упаду вам в ноги, как давеча.

Я вспомнил, как она уткнулась лицом мне в живот, и покраснел.

– Прекрасно, – сказал я сердито. – Это очень смешно. Пять минут назад вы как будто не стеснялись сидеть передо мной с открытым лицом, не говоря уже про все остальное.

На это собеседница мне отвечала, что пять минут назад была мальчиком, а теперь на ней платье. Впрочем, это я и без нее заметил.

– Как велите к вам теперь обращаться, сударыня?

Она попросила звать ее Ясмин.

– Знаю, что имя заурядное, но ведь это выбор родителей.

Я пожал плечами: имя не хуже любого другого. Однако в чем же состоит ее спасительный план?

План Ясмин был прост. Ганцзалин отвлекает стражников, а она в этот миг выскакивает из тахтаравана. Даже если Ясмин не успеет убежать достаточно далеко, увидят все равно девушку, а не мальчишку. Только сделать это надо в людном месте, там, где кроме нее будут еще женщины. Одинокая девица, невесть откуда взявшаяся, привлечет к себе внимание, и ферраши могут догадаться, что тут какой-то подвох.

План Ясмин выглядел несколько рискованным, но своего я так и не выдумал. Чем, в конце концов, я рискую? Тем, что девчонку схватят как беглянку, а меня – как ее пособника, после чего, очевидно, миссия моя будет провалена? М-да…

– Не волнуйтесь, все будет хорошо – сказала Ясмин утешительно.

Как раз в этом я имел основания сомневаться. Но начинать спор сейчас было бессмысленно.

– Позвольте узнать, что вы такого сделали, что за вами гоняется полиция? – меня в самом деле разбирало любопытство.

– Я удрала из дома, – отвечала Ясмин. – А поскольку я – знатного рода, родители решили найти меня во что бы то ни стало, чтобы избежать позора. Я улизнула, переодевшись мальчишкой. Они догадались, что по стране я и буду перемещаться в таком виде, и науськали на меня полицию.

– Почему же вы сбежали? – осведомился я. – Вас, вероятно, хотели выдать замуж?

Ясмин засмеялась: разумеется, ее хотели выдать замуж, вообще это нормально, что девушек выдают замуж, или в России дела обстоят как-то иначе? Но дело не в замужестве.

– А в чем же?

Ясмин отвечала, что она хотела свободы и истины.

– А именно?

– Я хотела быть, как Рабия.

О том, кто такая Рабия аль-Адавия, я слышал еще в Туркестане. Это была великая мусульманская святая, ставшая притчей во языцех – в особенности среди суфиев. Именно поэтому Ясмин и переоделась мальчиком и отправилась к суфиям.

– И вас не разоблачили?

Она посмотрела на меня, как на идиота. Что за глупые вопросы – суфии не дураки. Конечно, ее разоблачили в первые же минуты, но ее муршид, наставник, оказался очень добрым и мудрым человеком, и к тому же без предрассудков. По его мнению, женщина могла так же поминать Аллаха, как и мужчина, и так же посвятить ему всю жизнь.

– Это прекрасно, но все-таки – зачем вы пошли к суфиям? – не отставал я.

– Аллах – сокровище, которое хочет, чтобы его обнаружили. А я мечтала обнаружить это сокровище, – отвечала она.

– И вы его обнаружили?

Она засмеялась.

– Пока нет. Но я увидела свет, который исходит от него.

В этот миг в окне показался Ганцзалин: минут через десять мы должны были прибыть на станцию. Ясмин украдкой выглянула в окно и сказала, что место как раз подходящее для побега. Слуга мой даже глазом не моргнул, обнаружив, что вместо мальчишки в экипаже сидит женщина. Впрочем, оно и к лучшему: тратить время на расспросы и объяснения было некогда. В двух словах я изложил Ганцзалину наш план. Он кивнул и только спросил, когда начинать.

– Начинай прямо сейчас – сказал я, – а кого нам ждать?

Ганцзалин исчез. Я поглядел на Ясмин, но она уже спряталась под чадрой. Только глаза ее, темные и живые, смотрели неожиданно серьезно. Я хотел сказать на прощание какие-то подходящие к случаю слова, но какие слова тут подходили? Она по-прежнему молчала, в воздухе повисло какое-то томление. Я откашлялся.

– Что ж, рад был познакомиться с такой милой барышней… – начал было я, но меня перебил рев мула и истошные вопли. Я высунул голову в окно, и глазам моим предстало чудовищное зрелище. Ганцзалин не сумел справиться с мулом, и тот упал, придавив его к земле. Теперь двадцатипудовая туша билась на земле, и, лежа под ней, ужасным голосом вопил мой добрый слуга. Черводары, стражники и вся улица, остолбенев, смотрели на происходящее. Ганцзалин погибал прямо у меня на глазах! Не тратя больше ни секунды, я рванулся к нему на помощь, но зацепился за какой-то крюк в тахтараване. Мой помощник заразил меня своим невезением, не иначе!

– Пора бежать? – спросила Ясмин, глядя на меня черными, как спелая слива, глазами.

Эти слова подействовали на меня, как ковш холодной воды. Ну, конечно, как я мог забыть! Ведь все это – только представление. И, кажется, спектакль удался – несколько черводаров, преодолев оцепенение, кинулись помогать Ганцзалину.

– Бегите! – коротко сказал я Ясмин.

Прощания у нас не вышло. Да и какое могло быть прощание, ведь мы знакомы один день, а то, что она девушка, узнал я лишь в последний час. Но сейчас, глядя на нее, почему-то чувствовал я горечь утраты и сожаление.

Ясмин приоткрыла дверцу тахтаравана. Но прежде, чем выскочить наружу, вдруг обернулась и обожгла меня взглядом черных глаз. Не знаю, как я пропустил миг, когда она оказалась совсем близко. И прозевал мгновение, когда она коснулась рукой моей щеки. Или, может быть, не коснулась, а просто поднесла ладонь к лицу и подержала рядом одну только секунду. Это было как дуновение ветра, взмах бабочкиных крыльев… Спустя мгновение она выпорхнула из тахтаравана.

Еще несколько секунд – и Ясмин растворилась бы в толпе. Но в этот день счастливый случай был явно не на нашей стороне. Выпрыгивая из экипажа, Ясмин крайне неудачно наступила на камень. Ножка ее подвернулась, и она с легким стоном упала на землю. Я бросился на помощь, надеясь, что за неразберихой, поднятой Ганцзалином, у нее будет время прийти в себя и исчезнуть. Но, помогая ей подняться, я почувствовал за спиной жаркое дыхание лошади.

Я обернулся. На меня злобно таращился унтер. Он что-то прошипел, потом ткнул пальцем в Ясмин. Второй, огромный ферраш подъехал к нам вплотную, теснил своей лошадью нас с барышней. За его спиной маячило сосредоточенное лицо Ганцзалина, который прервал свою комедию, увидев, как оборачивается дело.

Шаг за шагом мы с Ясмин пятились назад. Выбивание всадника из седла – дело не самое сложное. Захоти я – и через пару секунд ферраш лежал бы на земле. Унтер что-то гневно прокричал по-персидски, огромный стражник замахнулся саблей над моей головой, Ганцзалин за его спиной сжался, как пружина, готовясь взвиться в воздух.

Стражник все еще держал саблю над моей головой, не решаясь ни ударить, ни опустить. Но тут на помощь пришла сама Ясмин. Она выбежала вперед и пронзительно закричала что-то по-персидски. Я не понял слов, но уловил общий смысл: она кричала, что сдается. Ферраш прорычал что-то чудовищным голосом и опустил саблю.

– Сударыня, – я незаметно коснулся Ясмин рукой, – я могу вас защитить.

Это была хорошая мина при плохой игре. Не мог я защитить ее посреди Персии, мог лишь несколько отсрочить арест.

– Не нужно, – так же тихо отвечала она. – Я не преступница, я просто сбежала из дома. Меня вернут к родителям – только и всего. Но я счастлива, что познакомилась с вами. Я увидела, что такое настоящий рыцарь.

Она проскользнула мимо стражника и подошла к унтеру. Они перекинулись несколькими фразами, ферраш подал ей руку и помог влезть на коня позади себя. Оба полицейских вместе с Ясмин рысью поскакали назад, к Решту. На скаку она повернулась и напоследок махнула мне рукой.

Рыцарь… Мне стало горько. Какой я рыцарь, если не сумел уберечь доверившуюся мне девушку?

– Господин, – услышал я словно сквозь сон, – господин, нам пора…

Это подошел ко мне караван-баши. Драмы драмами, а дело прежде всего. Если будем останавливаться из-за каждой девчонки, до Тегерана так и не доберемся, говорил его красноречивый взгляд.

Я молча полез обратно в тахтараван и неожиданно увидел сидящего там Ганцзалина.

– Это мое место, – хмуро заметил я. – Будь любезен, подвинься…

– Почему подвинься, – оскорбился тот, – я жизнью рисковал. Я руку вывихнул из-за этого мула, и мне нельзя проехаться немного в уюте и покое?

Я махнул рукой: черт с тобой, езжай где хочешь. Но тут же вспомнил кое-что.

– Скажи, а ты не удивился, когда увидел вместо мальчишки девушку?

– Чего удивляться, она с самого начала там сидела, – отвечал Ганцзалин.

Тут уже удивился я. Он что – сразу распознал в Ясмин девушку? Ганцзалин только плечами пожал. – А как можно не распознать – она ведь ведет себя, как девушка, говорит, как девушка, а, главное, пахнет, как девушка. Неужели господин этого сразу не заметил?

– Заметил, – отвечал я, – конечно, заметил. И именно поэтому решил ей помочь. Ты ведь знаешь, что такое кодекс рыцаря, обязанного опекать прекрасных дам?

Ганцзалин в ответ лишь хмуро пробурчал, что этим дамам только дай волю – тут же сядут на шею – не сгонишь потом.