На линии огня

Глава первая

Командир роты материального обеспечения старший лейтенант Александр Черников вот уже почти час пытался уснуть в своем отсеке офицерского модуля, но не мог – из-за того, что работавший до сих пор без каких-либо проблем кондиционер БК-1500 ни с того ни с сего вдруг задребезжал всеми своими внутренностями. Поняв, что уснуть не удастся, старший лейтенант присел на край кровати, взял со стола пачку «Ростова», щелчком выбил из нее сигарету, закурил. Взглянув на дребезжавший кондиционер, проговорил:

– И какого хрена?

Сбросил пепел в пепельницу из панциря черепахи. – Черт бы побрал эту технику. И ведь охлаждает, но с чего затарахтел? Толку теперь от охлаждения, когда хрен уснешь под эту музыку?

Дверь открылась. В отсек вошел командир первого взвода роты, прапорщик Зайцев, ровесник Черникова. Им обоим в мае исполнилось по 25 лет.

– Разрешите, товарищ старший лейтенант?

– Ты уже вошел, – буркнул Черников.

– Вошел, – согласился прапорщик. – И что увидел? Вернее увидел и услышал? То, что командир сидит и разговаривает сам с собой. Это ненормально. Скажу больше…

Командир роты перебил взводного:

– А ты, Илья, кроме моих разговоров с самим собой, больше ничего не слышишь?

– Нет. Хотя… кондер дребезжит.

– Вот!

– Так ты чего, с кондером разговаривал?

Черников осуждающе посмотрел на подчиненного:

– Думай, прежде чем говорить.

– А, понял! Ну так бы и объяснил. А кондер ерунда, у нас часто барахлит, сейчас исправим это дело. У тебя отвертка есть?

– Отвертка? – переспросил старший лейтенант. – Понятия не имею. Впрочем, глянь в тумбочке, может и завалялся какой инструмент от Толстого.

– Да, не повезло Кольке, два года здесь отпахал, сколько раз на войну ходил, ни одной царапины, а перед заменой желтуху подхватил. Ладно бы если в первый раз, а то ведь во второй. Конец печени. Теперь комиссуют по инвалидности. Обидно. А ведь я ему говорил: «Хоть по сто граммов, но спиртику каждый день принимать надо. Тогда ни одна зараза не возьмет». А он же, принципиальный, ни капли в рот не берет, завязал. Вот и дозавязывался.

– Любишь ты пустословить, Илья. Делом займись, коли сам напросился. Или через сутки и меня в госпиталь отправят, в отделение для душевнобольных. От этой какофонии легко с ума сойти можно. Хотя здесь можно свихнуться и без нее.

– Ты прав.

Прапорщик открыл ящик прикроватной тумбочки и воскликнул:

– О, «ТТ»! Где взял, если не секрет?

– Ребята-пехотинцы подарили.

– Хорошая вещь. Только что ты с ним делать будешь? Скоро замена, в Союз ствол не возьмешь…

– Тебе подарю.

– Ловлю на слове! Мне еще год в Афгане париться, пригодится. От «ПМ» толку как от рогатки.

– Как будто тебе часто стрелять приходится.

– Часто, не часто, а всякое может случиться. Так, отвертки нет, есть обломок стамески. И зачем он Толстому нужен был?

– Не знаю.

– Ладно, попробуем обойтись обломком стамески. Ты, командир, пересел бы на соседнюю кровать.

Черников пересел. Взводный встал на каркас кровати ротного, начал ковыряться в корпусе кондиционера. Вскоре снял переднюю панель:

– Так, есть! А ну, что здесь барахлит? Понятно. – Он взглянул на Черникова: – Коробок спичек лишний есть?

– Этого добра хватает, а зачем тебе спички?

– Дай один коробок.

Ротный протянул взводному спички. И практически тут же кондиционер заработал, как и прежде, бесшумно – дребезжание прекратилось.

– Вот так, учись, командир, пока я живой! – усмехнулся Зайцев.

– Что ты сделал?

Поставив панель на место и спрыгнув с кровати, Зайцев объяснил:

– Там, внутри, трубки. От вибрации они смещаются друг к другу. Ну, и дребезжат, как соприкоснутся. Надо развести трубки, я так и сделал, а коробок между ними вставил, чтобы больше не смещались. В общем, полный порядок.

Черников покачал головой:

– Да, техника…

– Хорошо, хоть такая есть. У наших соседей из артдивизиона сгорел БК. Наглухо. Замкнула проводка. И теперь они в духоте маются.

– Чего новый не выпишут? На складе их шесть или семь штук стоя́т.

– А то ты нашего зампотыла не знаешь? Да он скорей удавится, чем кондер выдаст. Его же аборигенам за приличные бабки загнать можно. А ты говоришь, выдаст. Ребята обращались к нему, сказал, сдавайте сгоревший кондиционер в ремонт. В ремроту, словно там рембыттехника какая. А пока, мол, вентилятором обходитесь.

– Почему к полкану не обратились?

– Не знаю. Может и обращались. Но кондера у них до сих пор нету.

Зайцев так же закурил и присел на кровать Черникова.

– А ты, собственно, зачем пришел, Илья? – спросил ротный.

– Выпить предложить. У меня в заначке фляжка спирту имеется, подумал, почему бы с командиром в выходной не выпить?

Черников, погасив окурок, спросил:

– Ты по части долго мотался перед тем, как ко мне заглянуть?

– Да считай с завтрака.

– Понятно.

– Что тебе понятно?

– Столько времени на солнце проводить нельзя. Вредно для головы, идеи начинаются глупые рождаться.

– Ты на что намекаешь?

– На то, что только после хорошего перегрева в башку может прийти мысль жрать спирт в сорокаградусную жару!

– От кого я это слышу? Не ты ли в прошлую…

Старший лейтенант повысил голос:

– А вот обсуждать действия командира тебе, прапорщик, не положено! Так что заткнись, пожалуйста!

В прошлую среду офицеры подразделения тылового обеспечения полка отмечали день рождения начальника вещевого склада. Ну и перебрали – да так, что их пришлось по модулю на руках разносить. После чего командир объявил всем участникам пьянки по выговору.

Прапорщик ответил:

– Есть, заткнуться! Грубо, конечно, но я не в обиде.

– Еще бы ты был в обиде. Субординация есть субординация. А теперь скажи, с чего вдруг решил выпить? Что за причина? И не коси, я ж тебя как облупленного знаю, без повода ты к стакану даже не притронешься.

Зайцев вздохнул:

– Да нет никакой причины, Сань. Просто муторно что-то на душе, беспокойно. Предчувствие какое-то плохое.

– А может, с супругой проблемы?

Прапорщик кивнул:

– И с Ленкой проблемы.

– Что за проблемы, если не секрет?

– От тебя секретов нет. Братан старший письмо прислал. В пятницу получил. Пишет, будто Ленка моя с врачом новым загуляла. Она же медсестрой в больнице работает. Ну, а туда врача после института прислали. Так вот она с ним шуры-муры крутит.

Командир роты внимательно посмотрел на подчиненного:

– И ты веришь брату?

– Так брат все же! Нас с ним мать подняла, росли без отца. Тот рано умер, вот Вовка мне и братом, и отцом был. Мужик строгий, правильный. У него дома порядок. Все свое место знают, а он хозяин. Мать сейчас с ним живет, дом родительский на меня записан.

– Вы с женой до Афгана в этом доме жили?

– Лена и сейчас там живет, – горько усмехнулся прапорщик. – Ждет мужа с войны. Только получается, не очень-то и ждет.

– Это, конечно, твое дело, но я бы не спешил с выводами. У тебя отпуск в ноябре?

– В конце ноября. Новый Год дома проведу.

– Вот приедешь домой и все выяснишь.

Прапорщик невесело сказал:

– Как же, выяснишь! Бабы народ коварный и хитрый, подготовится к приезду. На все обвинения защиту найдет. Все объяснит так, что не подкопаешься. Да я, признаться, и предъявить ничего не смогу. Знаю, как увижу, все забуду. Люблю я ее очень, командир. До беспамятства. И потом если даже Ленка и закрутила с этим врачом, то это еще не значит, что она спит с ним. А если спит, так ведь бабе молодой без мужика нельзя. А я на войне.

Черников покачал головой:

– Странные у тебя понятия, Илья… Но, может, ты и прав. Вот только если мужчина и женщина любят друг друга, то никогда не изменят. Ни он ей, ни она ему. Ни когда вместе, ни в разлуке. Тем более если мужчина ни где-нибудь, а на войне!

Зайцев вновь вздохнул:

– Тебе хорошо говорить, у тебя в семье, наверное, полный порядок?

– У меня, Илюха, полный порядок.

– Счастливый ты человек, командир!

– Даже только из того, что до сих пор жив, а за спиной два года войны. И скоро в Союз.

– Не узнавал, с кем меняться будешь?

– Да вроде, вместо меня капитан из ЦГВ прибыть должен. Это я в строевой части узнал. У Костыля. А тот из штаба дивизии информацию получил.

Майор Коростылев служил в полку старшим помощником начальника штаба по строевой части. Кадровик, одним словом.

– ЦГВ – это Венгрия, что ли? – спросил Зайцев.

– В Венгрии Южная группа войск стоит. А Центральная – в Чехословакии.

– Неплохо.

– Согласен. Только этой информации грош цена, все решится в штабе округа в Ташкенте!

– Да, предписание выдадут в «Пентагоне».

(«Пентагоном» в ТуркВО называли штаб военного округа.)

– А то отправят к черту на кулички, – продолжил взводный и тут же поправился: – Хотя нет, тебя не отправят. У тебя же орден «Красной Звезды» и медаль «За боевые заслуги». Перед заменой еще чем-нибудь наградят. К черту на кулички не отправят. Так что, не будем пить?

– Нет.

– А вечерком? Как все на фильм уйдут?

– Там посмотрим.

– Так я зайду после ужина?

– Заходи. А сейчас ступай к себе, Илья! Выспаться хочу.

– А чего тебя в сон тянет? В наряде вроде вчера не стоял, ответственным не был.

– Так завтра как раз и заступать ответственным. Впрочем, до завтра еще дожить надо.

– Доживем, куда ж мы денемся?

Командир взвода поднялся, бросил давно потухший окурок в пепельницу, очередной раз вздохнул и вышел из отсека. Старший лейтенант прилег на кровать и тихо, чтобы никто не слышал, проговорил:

– Да, Илюша, у меня в семье полнейший прядок. И так я счастлив, что дальше некуда. Эх, жизнь наша бедовая…

Он отвернулся к стене. Кондиционер работал тихо, при этом хорошо охлаждая отсек. Можно было бы спать спокойно, до ужина, но сон как рукой сняло. Выругавшись, Черников повернулся к тумбочке, взял сигарету, закурил, достал из-под подушки письмо жены, полученное на прошлой неделе, в понедельник. Он знал его наизусть, но вновь принялся читать строки, написанные красивым почерком Галины. Читал и понимал: написано оно не от души, а так как бы по обязанности. Но не это удручало. Удручало и наносило боль другое. То, что почти в каждом слове явно проступала ложь. И эту ложь мог почувствовать только человек, чьи чувства обострены до предела, а нервы натянуты. Человек, находящийся в состоянии постоянного стресса, умело скрываемого силой воли, Черников частенько пил, пытаясь на время уйти от реальности, забыться. Но пьянство в итоге приводит к еще более сильной боли, а нередко и к гибели. Но таков человек войны. А старший лейтенант Черников и являлся человеком войны. А с ним – десятки тысяч его товарищей по оружию – офицеров и солдат ограниченного контингента советских войск в Афганистане.

Отложив письмо и докурив сигарету, Черников лег на спину и уставился на черную муху, повисшую у абажура на потолке. Он смотрел на муху и не видел ее. На Александра нахлынули воспоминания. Они овладевали старшим лейтенантом не часто, но затрагивали душу, иногда сжимая сердце стальными тисками, иногда, напротив, расслабляя и вызывая почти забытые ощущения искренней радости, беззаботности, иногда возвращая к сладостным моментам первой любви. Той любви, которая определяла его жизнь. А сейчас перевоплотилась в лживые фразы, написанные красивым твердым почерком на двух листах обычной школьной тетради.

Познакомился Александр с Галиной случайно, будучи курсантом 3-го курса Переславского военного училища. Находясь в увольнении, курсант Черников проведал родителей, живших в том же городе и, переодевшись, решил пойти в кино. На дневном сеансе в зале было всего человек сорок. Люди сидели либо поодиночке, либо парами. Рядом с ним в двенадцатом ряду сидела красивая девушка в скромном платье, с удовольствием смакуя обычное пятнадцатикопеечное сливочное мороженое в вафельном стаканчике. Девушка взглянула на Александра. И во взгляде ее был интерес. Да это и понятно – выйти замуж за курсанта или лейтенанта мечтали многие девушки. Там, в кино, Черников и познакомился с Галиной. После фильма они долго гуляли в парке, затем посидели в кафе. Потом он проводил новую знакомую до дома, договорился встретиться во время следующего увольнения. Но ждать очередного выхода в город Александру не пришлось. В понедельник, когда он вернулся после самоподготовки в казарму, дневальный по роте сообщил, что его ждут на контрольно-пропускном пункте. Черников удивился: родители в училище не приходили, друзья тоже… Отпросился у заместителя командира взвода и пошел на КПП. Там было много девушек, все кого-то ждали. Те, кто дождался, отходили в стороны, так как гостевая комната была переполнена. Александр хотел спросить у дневального по КПП, кто его вызывал, но услышал возглас:

– Саша! Это я! Я здесь!

Черников увидел Галину. Это был приятный сюрприз. Александр подошел к девушке:

– Здравствуй, Галя, признаюсь, не ожидал тебя увидеть.

– Здравствуй, Саша, я не собиралась приходить, а потом… потом вдруг решила пойти. Очень захотелось вновь увидеть тебя.

Они поговорили недолго. Дежурный по КПП объявил, чтобы курсанты вернулись в подразделения. Предстояло построение на ужин. Можно было прийти после ужина, но заставлять ждать себя Черников не захотел. Галя спросила, когда у него увольнение. На этот вопрос курсант ответить при всем желании не мог. Списки составлялись непосредственно перед выходными днями, если рота не заступала в наряд или курсанта не ставили дневальным по роте и с учетом полученных оценок за неделю, а так же отсутствия нареканий со стороны командования. Кроме этого увольнения составлялись по очереди. Весь взвод сразу не мог покинуть территорию училища. Да и лишиться очередного увольнения было проще простого. Замечание командира взвода или тройка по какому-либо предмету, и выход в город закрыт. Вместо города – лопату или лом в руки, и вперед на стройку новых боксов для техники батальона обеспечения учебного процесса. Поэтому Александр сказал, что он обязательно позвонит перед тем, как выйти в город. Они разошлись. А на следующий день Галя вновь пришла. И принесла с собой пакет, в котором лежала упакованная в целлофан аппетитная, зажаренная в духовке курица и блок болгарских сигарет «Родопи». Черников начал было отказываться, но Галя не отступала. Мол, кормят в училище наверняка не как дома, что полностью соответствовало действительности. Взял пакет, попросил не приезжать каждый день.

Но Галя осталась верна себе, и каждый вечер Черников выходил к КПП. Однокурсники подшучивали: зацепила деваха крепко, не отвертеться, так и женишься. А Александр и не хотел ничего менять. И на четвертом курсе во время зимнего отпуска они поженились. Затем Черников уехал на практику и стажировку и оттуда дважды сбегал домой, к своей любимой, как ему казалось, жене, которая всегда радостно встречала мужа.

Наступил день выпуска. На торжественное построение пришли родители и Александра, и Гали. Черников получил диплом, знак об окончании высшего военного учебного заведения и предписание после первого отпуска убыть в распоряжение командующего Северокавказского, в то время мирного, округа. А в Афганистане уже полгода шла война. Все курсанты перед выпуском написали рапорта для отправки в Афган, но попали туда сначала единицы. На Черникова же пришел запрос из части, где он проходил войсковую стажировку. Он поступал в распоряжение отдельного автомобильного батальона окружного подчинения, дислоцировавшегося в городе Новочеркасске.

Отгуляв отпуск, молодая семья уехала к месту службы мужа, где Черникову сразу же предоставили однокомнатную квартиру в новом, только что построенном рядом с частью пятиэтажном доме. Казалось бы, все складывалось, как нельзя лучше. В батальоне всего две роты, командиром взвода одной из которых был назначен лейтенант Черников. Техника на хранении. Служба не обременяла, наряды пролетали влегкую, не то что в училище, когда после дежурства хватало сил только добраться до кровати в казарме. Квартира отдельная, мечта почти всех молодых офицеров, приличное денежное довольствие. Черников получал двести шестьдесят рублей – столько же, сколько главный инженер местного авторемонтного предприятия. Денег хватало, чтобы Галя не работала. А тут еще родители с мебелью помогли. Купили стенку, диван с креслами, ковер, холодильник, кухонный гарнитур, а главное – цветной телевизор «Горизонт». В общем, все складывалось хорошо. Командир отмечал Черникова, как одного из лучших взводных, что предвещало неплохую карьеру в будущем. Галина являла собой пример образцовой жены.

А потом грянул Афган. Война достигла Черникова и в мирном далеком Новочеркасске. И случилось это неожиданно. После утреннего развода в понедельник, комбат попросил Черникова зайти в штаб. Офицер подчинился. В кабинете командир и вручил ему предписание об убытии в распоряжение командующего Краснознаменного Туркестанского военного округа.

– Афганистан? – спросил комбата Александр.

– Да, Черников! – ответил майор. – Афганистан! Хочешь спросить, почему ты, а не кто-то другой?

Но Александр не стал ничего спрашивать. Так как в предписании было предложено убыть на следующий день, он быстро передал дела ротному, попрощался с личным составом и пошел домой, сообщить супруге «радостную» весть. Но Галина восприняла известие о предстоящей командировке мужа на удивление спокойно. Александр ждал, что она заплачет, но Галя, обняв мужа, сказала:

– Что поделаешь, Саша! Ты военный, такая у тебя работа. Да и знала я, что рано или поздно, тебя отправят в Афганистан. Это для нас испытание. Испытание нашей любви. Ты вернешься, обязательно вернешься, а я дождусь. И потом ты же автомобилист, а не мотострелок, десантник или танкист. Отслужишь два года в таком же автобате, и вернешься.

– Ты уедешь домой?

– Конечно, к родителям. Что мне здесь без тебя делать? Устроюсь в школу или детский сад, буду работать и каждый день писать тебе письма.

– Жаль, что не смогу проводить, придется одной собираться. Контейнер заказывать.

– Мне помогут. Твои друзья и помогут, разве не так?

– Но все равно оформлять бумаги одной придется.

Черников согласился с доводами жены, но ее спокойствие было неприятно лейтенанту. Он ожидал другой реакции Галины. Все же уезжал на два года и на войну. А жену его отъезд будто не задел. Тогда он подумал, может, она сильно переживала, но скрывала свои чувства. Позже убедился, что нет, не переживала, и командировка супруга ее вполне устраивала.

На следующий день Черников уехал в Ростов. Галина проводила его до аэропорта. Поцеловала на прощание, и Александр улетел в Ташкент, а через две недели транспортным бортом прибыл в штаб 40-й отдельной армии, где получил назначение в N-ский мотострелковый полк, на должность заместителя командира тогда еще автомобильной роты. А чуть позднее, после того, как авторота была преобразована в роту материального обеспечения, принял командование подразделением.

Он узнал, что такое война, сразу же по прибытии в полк. Молодого заместителя командира роты отправили с топливозаправщиками на дивизионные склады ГСМ. Они находились недалеко, на равнине. И во время того рейса на колонну напали душманы, прямо из кишлака, рядом с которым проходила дорога. Обстрел был недолгим и слабым, однако двух солдат он потерял. Видимо, их убил снайпер – у обоих оказались пробиты головы. Первые потери, первый бой навсегда остались в памяти офицера. Но более всего его потрясло то, что произошло после того, как он сообщил о нападении в штаб полка. Ему приказали держать личный состав в укрытиях у дороги. А потом появились вертолеты огневой поддержки «Ми-24». Они прошли над колонной и ударили по кишлаку неуправляемыми реактивными снарядами. Один из вертолетов сбросил на селение две мощные бомбы, от разрыва которых к небу поднялись грибовидные столбы огня и дыма. Отстреляв боекомплект, «крокодилы» – так в обиходе называли «Ми-24» – ушли на базу, а Черников увидел сплошные развалины на месте, где еще полчаса назад стояли дома афганского кишлака. Он поднес к глазам бинокль. Среди развалин в самых неестественных позах лежали трупы мужчин, женщин, детей.

Находясь в оцепенении, Черников закрыл глаза. Из этого состояния Александра вывел связист, сообщивший, что старшего колонны вызывает штаб полка. Черников ответил, доложил о потерях, о воздушном обстреле кишлака, от которого остались одни развалины. Информацию о судьбе афганского селения заместитель начальника штаба пропустил мимо ушей. Он уточнил потери подразделения Черникова и передал ему приказ продолжить движение. Александр выполнил задачу, доставил в полк горючее. А поздним вечером, в отсеке офицерского модуля, впервые в своей жизни нажрался до чертиков. Точнее, до полного отруба. Пил один, так как соседи его, офицеры-мотострелки находились в наряде. Но Александру и не нужны были собутыльники. Ему было необходимо уйти от страшной реальности войны, пусть всего на ночь, но уйти, забыться. Он выпил две бутылки водки и забылся тяжелым сном.

Это был первый, но далеко не последний его бой. Со временем он стал воспринимать действительность, как нечто такое, что не имеет к нему отношение. Душманы стреляли в него, он стрелял в душманов. Это стало обыденностью и не вызывало сильных эмоций. Сердце лейтенанта окаменело, он очерствел, и только когда погибали его подчиненные, он оттаивал и становился прежним Сашей Черниковым.

Прошел год службы, ему присвоили очередное звание – старший лейтенант и наградили медалью «За боевые заслуги». А в сентябре восемьдесят второго года предоставили отпуск. Купив в военторге подарки, Александр вылетел в Ташкент, оттуда в Москву и далее на такси, благо платить было чем, – часть чеков он поменял по хорошему курсу, один чек за восемь рублей – в Ташкенте предлагали один к четырем. Сначала отправился к родителям. Александр не предупредил никого об отпуске, и его приезд оказался столь неожиданным, что матери чуть «Скорую» не пришлось вызывать. Внезапная радость иногда может убить. Но обошлось. Дома Черников не задержался, передал подарки и, извинившись, поехал к родителям Гали. Мать и отец его поняли. Год не видел жену, соскучился. Был выходной день, и где-то в полдень с баулом Черников поднялся к двери в квартиру родителей жены. Открыла дверь теща. Охнув, присела от неожиданности на пуфик в прихожей. Растерялся и тесть, только и проговоривший:

– Саша, ты? Откуда?

Черников рассмеялся:

– Откуда? Хороший вопрос! Вы до сих пор не знаете, где служит ваш единственный зять?

Тесть пришел в себя:

– Черт! Да уж, идиотский вопрос. Но ты появился так неожиданно… Почему не предупредил?

– Хотел сделать сюрприз, да видно, напрасно. Где Галя?

Он ждал, что супруга сию минуту выйдет в прихожую, застынет, как и родители, приоткрыв от удивления свой красивый, такой притягательный ротик, а потом бросится ему на шею. Но вместо этого услышал покашливание тестя и ответ, которого никак не ожидал:

– Так это, Саша, Галя не живет с нами. Пожила с месяц, как приехала из Новочеркасска, а потом сняла квартиру.

– Не понял! Что значит, сняла квартиру? Зачем?

– Ну это ты у нее спроси. Не захотела жить здесь. Да и денег ты ей присылал столько, сколько мы с матерью на двоих не зарабатываем, а ты знаешь, оклад у меня…

– При чем здесь деньги? – перебил тестя Черников.

– Ну, на них она и квартиру сняла. Мебель купила. Ту, что из Новочеркасска в контейнере пришла, у нас расставили. К нам заходит нечасто, больше звонит, но всегда о тебе рассказывает. То, что из писем узнает.

Теща подтвердила:

– Да, Саша, о тебе она постоянно говорит. Ждет тебя.

– Ждет? Ладно, посмотрим, как ждет. Скажите адрес съемной квартиры.

Ответил тесть:

– Так это здесь рядом, на соседней улице. Да ты знаешь, дом пятиэтажный, там, где поликлиника.

– Номер квартиры?

– Шесть. Первый подъезд, третий этаж. Хочешь, я провожу тебя. Или вот мать.

– Не надо. Сам найду, – отозвался Александр.

Он раскрыл баул, достал из него два свертка, положил на трюмо:

– Это вам, подарки.

– Спасибо, не надо бы ничего, хорошо, что сам приехал.

– Это, как вижу, смотря для кого. Но я пошел.

Теща остановила его:

– Подожди, Саша, возьми ключи.

– Что за ключи?

– Вторые ключи от Галиной квартиры. Ее может не быть дома – вроде на рынок собиралась…

Забрав ключи, Александр вышел из квартиры родителей супруги. Остановился у окна между этажами. Закурил. То, что Галя жила одна, неприятно удивило офицера. Он испытал чувство недовольства, раздражения и ревности. Что значит ее поведение? Почему решила жить одна? Не потому ли, что родители не дали бы привести домой мужика? Хотя почему не дали бы? Ну поворчали бы, возможно поругали… Впрочем, они и ругаться-то не умели. Интеллигенты. В любом случае ему, Александру, ничего не сказали бы. И с другой стороны, совершенно не обязательно снимать квартиру только для того, чтобы водить туда любовников. Напротив, это небезопасно. Проще встретиться у тех дома, в крайнем случае в гостинице. Сунул администратору червонец, и он предоставит номер на несколько часов, закрыв глаза на все инструкции. Может, Галя отвыкла от опеки родителей? Ведь и сам Черников сейчас не смог бы жить вместе со своими. Но скоро все выяснится. Ему не хотелось верить в то, что жена может изменить. Да и повода для этого не было. Пока не было.