Зов Сирены

Уж тем более ночью.

Кстати, алкогольный сон, замешанный на отчаянии, похож на смерть. Ну, или на желание смерти. А как еще назвать состояние, когда любой звук извне вызывает досаду и болезненную тоску? И даже телефонные позывные… Ну что, что? Кому я нужен? Я ведь умер, нет меня…

– Да, слушаю…

– Дмитрий, это ты?

– Да, я, Игорь Владимирович. Здравствуйте.

– А что у тебя с голосом? Ты болен, что ли?

– Да… Да, я болен. Простудился, температура высокая.

– Понятно… А чего не позвонил, не предупредил? Мы еще вчера тебя потеряли. И сегодня с утра ребята телефоны оборвали, ты не отвечал. У тебя точно все в порядке, Дмитрий? Ну… кроме простуды? Уж больно голос у тебя странный, совсем убитый.

– Да, у меня все в порядке. Спасибо.

– Ладно, выздоравливай. Проектом пока Макс займется вплотную. Я тебе даю неделю, слышишь, Дмитрий? Нет, лучше две недели. Но у меня есть одно условие. Или просьба, не знаю… Расценивай как хочешь. В общем, или ты приходишь в прежнее деловое рабочее состояние, или… Или нам не по пути. Ты меня понял, надеюсь?

– Да, Игорь Владимирович, понял.

– Не обижаешься?

– Нет.

– Ну и ладно. Конечно, не хотелось бы с тобой расставаться. Просто у меня другого выхода нет.

– Я понял, понял.

– Ладно, лечись. Пока.

– До свидания…

И минуты не прошло – снова звонок. Мама… Митя прокашлялся на всякий случай, ответил, как самому показалось, довольно бодренько:

– Доброе утро, мам!

– Ну, наконец-то! Ты почему трубку не берешь? Отец тебе весь вечер звонил…

– Батарея разрядилась, я не увидел. Извини.

– А что у тебя с голосом? Ты болен? Или… Что с тобой, сынок? Тебе плохо?

– Да все в порядке, мам…

– А ты где сейчас? У Дениса? Извини, я вчера звонила твоей Вике… Просто ты весь день не отвечал на звонки, и я беспокоилась… И она мне сказала… В общем, неважно, что она мне сказала. Ты у Дениса, Мить, да?

– Да.

– Хорошо, сынок. Я сейчас приеду.

– Зачем? Не надо!

– Надо. Тем более я уже еду. Вернее, уже подъезжаю. У меня на сегодня учебных часов больше нет, только факультатив вечером. У вас продукты какие-то есть? Я суп успею сварить.

– Продукты? Не знаю, мам… Да не надо ничего… А который час?

– Половина пятого.

– Сколько?!

– Ладно, понятно. А продукты я куплю. Сейчас выйду из автобуса, зайду в супермаркет.

– Не надо ничего, мам…

– Ладно, через двадцать минут буду. Жди. – И она отключилась.

«Надо вставать, срочно приводить себя в мало-мальский порядок, – думал Митя. – Побриться, рожу холодной водой умыть, душ принять. Нет, на душ времени не хватит… Лучше убрать бардак на кухне, пустые бутылки спрятать. Хотя прячь не прячь… И без того все понятно. Боже, как стыдно-то! Особенно перед мамой! Выходит, он со вчерашнего утра в отключке? А в зеркале-то страх смотреть! Зеленая рожа похмельная…»

Анна, увидев сына, быстро сглотнула комок, подступивший к горлу. И улыбнулась как ни в чем не бывало. Протянула Мите пакеты, проговорила весело:

– Неси на кухню. Сейчас кормить тебя буду.

И выдохнула, когда он, повернувшись к ней спиной, побрел на кухню. Потом снова втянула в себя воздух… Да, так и есть. Пьянствовал сынок, причем основательно. Ни с чем не спутаешь этот прогорклый душок человеческого несчастья, упадка и слабости. Анне хотелось заплакать, выкрикнуть в спину Мите свою материнскую досаду… Но она сдержалась. Это было бы слишком просто. Слишком по-бабьи. Не для того она сюда ехала.

Встала у зеркала в прихожей, отрепетировала бодро-веселое выражение лица. И улыбку, обязательно улыбку!

Черт, ничего не получается. Лицо само едет вниз, губы дрожат, не слушают отдаваемых приказов к бодрости и веселью. Организм же актерскому ремеслу не обучен, от противного играть не умеет. А зря! Всякое умение хоть раз в жизни да пригождается!

– Надо еще раз попробовать, через силу, – велела себе Анна. – Вдохнуть, задержать дыхание, прогнать слезы из горла. В конце концов, мать ты или кто? Зачем тогда приперлась?

Вот так… И улыбка нормальная получилась. Пусть будет позитив, хоть и суррогатный.

– Мить, я куриный супчик сварю, ладно? Где у вас кастрюля? Ага… А разделочная доска? Может, пока бутерброд будешь? Я колбасы докторской купила и сыру!

– Нет, мам, не хочу. Да ты сядь, не суетись, пожалуйста, мне и без того страшно неловко… Скажи лучше, как папа себя чувствует?

– Да ничего, нормально.

– Нервничал вчера из‑за меня? Ну, что я на звонки не отвечал?

– Да, было дело. А сегодня утром до Дениса дозвонился и успокоился. Хотя из твоего Дениса тоже слова не вытянешь… Молчит как партизан или мычит что-то нечленораздельное. Ой, вчера нам еще Ксюша звонила…

– И что?

– Да все как обычно. Голос раздраженный, хамит…

– А чего хотела-то?

– Да ничего она не хотела, сынок. В смысле, ничего особенного, все то же самое. Ты же понимаешь, ей накопившуюся энергию обиды надо выплеснуть. Она еще долго будет на тебя обижена, очень долго…

– Понятно. А почему тебе-то звонит? На меня бы и выплескивала.

– Так ты ж на звонки вчера не отвечал.

– А… Но это же не значит, что тебе надо хамить.

– А кому? Я в данном случае сыграла роль приемника.

– Ладно, я потом с ней поговорю…

– Не надо. Она позже перезвонила, извинилась.

– А Майку на выходные отпустит?

– Да я просила, конечно… На что Ксюша ответила – пожалуйста, мол, но только в моем присутствии. И на нейтральной территории. Так что, может быть, в зоопарк пойдем в эти выходные… Будем там гулять – я, папа, Ксюша и Маечка. Все соблюдено, получается, и нейтральная территория, и присутствие. Можешь и ты приходить, если так. Придешь?

– Приду.

– Только без Вики, пожалуйста. Если Ксюша увидит… Представляю себе, что она устроит…

– Мам, не надо про Вику! Вообще не надо! Никогда! Пожалуйста!

– Хорошо, хорошо. Я поняла, сынок. Поняла… – произнесла Анна смиренно, тихо радуясь Митиной гневной эмоции. Пусть хоть что-то, лишь бы не эта энергия отчаяния, сдобренная запахом перегара.

Наверное, перебрала она с позитивным смирением. Слишком высокую ноту взяла. И пауза образовалась неловкая, нервная какая-то. И Митин вопрос прозвучал тоже нервно, с надрывом самоуничижения:

– Вот скажи мне, мам, только честно… Ты сейчас думаешь – я к ней все равно побегу, да? Подожду денька два-три, помучаюсь… И побегу, да? Ты ведь презираешь меня за это, правда? Я ведь слабак? Ну, если честно, мам?

– Нет, сынок. Почему я должна тебя презирать? Нет. И я знаю, что ты никогда не был слабым. Ты и сейчас не слабый. Просто… Просто тебе не повезло. И я уверена – ты сумеешь выскочить из всего этого… Рано или поздно. Сумеешь…

– Не плачь, мам.

– Я не плачу. Видишь, я лук режу.

– Давай лучше я.

– Нет, я сама. Буду резать лук и плакать. И вот что я тебе скажу, Митенька, сынок дорогой! Не занимайся-ка ты самобичеванием, вот что! История, в которую ты попал, она… Как бы тебе сказать… Более опасна, чем ты себе представляешь. Это со стороны легко рассуждать – мол, брось эту вздорную бабу, и все! Точно так же можно посоветовать утопающему – дыши глубже, греби руками и выплывешь! Да, посоветовать и дальше пойти. Еще и плечиком пожать в недоумении: чего этот утопающий, не слышит, что ли? Нет, сынок, не все так просто с этой Викой… Она сирена особенная…

– Кто? Сирена?

– Ну да… Помнишь, в греческой мифологии? Сирены, полудевы-полуптицы, хищные красавицы с головой и телом прекрасной женщины, с когтистыми лапками, с божественно-манящим голосом… А твоя Вика – она вообще Сирена с большой буквы. Не знаю, какой у нее голос, но природная энергетика точно манящая. Вернее, злобно приманивающая, пожирающая, гипнотическая… Да, именно так. Ей удалось тебя приманить и загипнотизировать. Ты ее добыча, Мить, она тебя никогда из своих когтистых лапок не выпустит, пока не наиграется, не выпьет все соки, не изведет до степени ненадобности. Да, никогда, если ты сам не предпримешь попыток. Тебе самому как-то спасаться надо, самому. Потому что, когда она тебя выпустит, это будет значить, что ты уже ни на что не годен. Самому надо… Кстати, мне вчера Лена Симонова звонила… Она считает, что на тебя сделан элементарный приворот. Ты же помнишь Лену, мою приятельницу? Она очень верит во все это… Сказала, надо тебя к знахарям вести. И даже договорилась с одной знахаркой, адрес мне дала… Ну, чего молчишь? Как ты на это смотришь?

– Да какой приворот, мам? Не говори ерунды. Даже странно от тебя слышать такое, ей-богу.

– А что? Хоть какое-то действие… Нельзя ждать у моря погоды. Ну, может, знахарки эти… Как правильно сказать-то, не знаю… Извини, что я об этом говорю, но… Хотя бы твою болезненную сексуальную зависимость снимут. Вика же тебя и на этом держит, согласись? Ведь любая сверхзависимость – своего рода болезнь, Мить…

– Мам, прекрати! Правда, не добивай меня, а?

Мне и без того тошно. Еще сопли мне подотри и на горшок отведи. Не ожидал от тебя…

– Ладно, прости. Я и впрямь не туда сунулась. Может, и туда, но именно я, как мать, не вправе… Прости! Я всего лишь пытаюсь вытащить тебя из этого ада.

– Да ничего. Я понимаю. Спасибо тебе, конечно, но… Лучше не надо. Я сам попал в этот ад, ни у кого совета и разрешения не спрашивал, значит, мне самому из него и выбираться надо. Если оттуда вообще можно выбраться. Да, сам зашел во врата…

– Хм! А ты, кстати, помнишь у Данте, что было написано на вратах ада? Расхожее такое выражение?

– Оставь надежду, всяк сюда входящий? Так, кажется?

– Да. Все правильно. А только у меня одна ученица есть, Варечка Тихонова… Способности у нее средненькие, но амбиции – будь здоров. Так вот, эта самая Варечка приспособила недавно эту фразу как эпиграф к сочинению. И знаешь, как она ее нечаянно интерпретировала?

– Как?

– Оставь одежду, всяк сюда входящий…

– Да, смешно.

– Ну, мы тоже в учительской потом веселились. Хорошее, мол, предостережение для ада – оставь одежду. Особенно для влюбленных мужчин годится. А теперь я думаю – зря веселились-то. Девочка не так уж и не права была…

– И все равно – смешно. Не более того.

– Ладно, не сердись, я больше не буду. Закроем эту тему.

– Да, закроем.

– Значит, в выходной точно придешь в зоопарк?

– Приду. Я по Майке жутко соскучился.

– И я… Вот и погуляем все вместе. Правда, боюсь, Ксюша твоего появления не одобрит. А может, наоборот, а? Может, тебе попробовать как-то помириться с ней? Вернуться в семью с покаянной головой. Перешибить свою болезнь новыми заботами, отработкой вины. Глядишь, в процессе и от наваждения своего избавишься.

– Нет, мам… Я бы рад, но не могу. Будто колючей проволокой душу скрутило. И каково будет Ксюхе со мной – таким? Нет… Это еще хуже… Получается, будто я ее использую в своих целях. Нет…

– Да я понимаю, сынок. Да, понимаю… А может, Вика и впрямь тебя приворожила? Сейчас, говорят, это модно, многие женщины к знахаркам ходят. Именно такого плана, как Вика, и ходят.

– Да перестань, мам… Решили ведь, что к этой теме не возвращаемся! Что мы ходим все по одному и тому же кругу? Да, я понимаю, ты хочешь мне помочь, но…

– Да, я очень хочу тебе помочь, сынок. И не перебивай, дай право на эмоцию. Да, разговаривать можно сколько угодно и кругами ходить сколько угодно, но в конечном итоге надо же все равно что-то делать, Мить. Не сидеть сиднем, не пить водку! Ну скажи, как тебе помочь, как? И почему именно ты, а не кто-то другой?.. Почему именно ты?.. Почему? Почему?

Анна вдруг испугалась, услышав истерические нотки в своем голосе. Повернулась от плиты, держа в руках доску с нарезанной для супа картошкой. Одна картофельная долька не удержалась, упала на пол, и Анна испуганно посмотрела себе под ноги. Потом – на сына…

Митя сидел на кухонном табурете, зажав ладони меж колен, покачивался едва заметно. Казалось, будто и не услышал никаких истерических ноток. И вообще, казалось, не воспринимал ничего, приходящего извне.

– Сынок… Ну что ты?.. Слышишь меня, Митенька?

Митя вздрогнул, поднял на мать мутные глаза, втянул голову в плечи. Подавленный. Униженный. Никакой.

Анна хотела было шагнуть к нему в порыве, но он ее опередил, выставил упреждающим жестом ладонь:

– Мам, не надо. Прошу тебя.

– Да что ты, сынок, я не… Я вот суп варю.