Трудно быть другом
Вот и врезали Циркулю по носу! А на что тот мог рассчитывать? Видимо, он был не в курсе, что у Алисы никто из «гостей» обычно не задерживался более двух недель. Сейчас и так уже явный перебор – почти месяц! Рекорд! Мировой! Бронзовая… нет, серебряная медаль!
Ромка с аппетитом навернул гречневую кашу. Достал из холодильника кусман сала – сам солил по рецепту тети Кати! С чувством умял кусочек. Еда у спортсмена должна быть простой и высококалорийной. И вкусной! Так учил его Важен. А что может быть вкуснее черного хлеба с соленым сальцем вприкуску?! А сверху чесночнику!
Ушел к себе и дверь в свою комнату закрыл покрепче, чтоб не слышать, как Циркуль будет сматывать удочки, когда приползет домой и ознакомится с уведомлением от великой актрисы.
Было уже довольно поздно, когда донесся какой-то стук. Ромка приглушил музыку и прислушался: явно кто-то что-то долбит молотком. И здорово долбит!
Вышел и был потрясен: Циркуль как ни в чем не бывало что-то мастачил на кухне, где на полу лежали стамески, дрель, доски.
– Привет! Прямо вовремя пришел! – Глаза у Циркуля, видимо, были на затылке, потому что Ромка тихо вошел и стоял у него за спиной. – Будь добр, подай молоток.
– Привет, – ответил Ромка, как автомат.
Он никак не мог врубиться в пейзаж на кухне. Взглянул на стол – записки нет. Прочел, значит. Ознакомился с содержанием. А где же выводы? И почему не смотался?
– Теперь, прошу, подай мне вон ту симпатичную дощечку, – попросил Циркуль, тюкая молотком. Будто сто лет они вместе что-то мастерили.
Ромка подал доску. На самом деле красивая, полированная.
– По-твоему, что это за доска?
– Не знаю. Доска как доска…
– Не-ет, это… Мы из нее сейчас сотворим хорошую полочку.
– Зачем?! – вырвалось у Ромки.
– Хороший вопрос… – Циркуль взял дрель. – Я уже давно принес эту доску, но все как-то не хватало времени. В такой кухне должна быть приличная полка, разве не так? Ты, конечно, прочел записку?
– Прочел.
– И тебе теперь совершенно непонятно, почему я еще здесь…
– Страшно удивляюсь, – кивнул Ромка.
– Я и сам удивляюсь, если честно. Но, понимаешь, у меня уж такой идиотский характер: я ужасно не люблю бросать уже начатое. Краску хорошую принес – надо кое-что подкрасить. Вот и решил: закончу, что планировал, и всё, «закроем буфет», как говорит один мой знакомый. Или я тебе очень мешаю?
– Нет, не мешаете. Просто… – Ромка пожал плечами. – Алисе все эти тумбочки, полочки до самой высокой лампочки.
– Ну, это ее личное дело. И уже несколько из другой оперы.
За таким странным разговором Ромка даже не заметил, как на стене появилась полка. Вписалась она в кухню идеально.
Вот таким макаром и пошел день за днем, вернее, вечер за вечером, потому что Циркуль поздно возвращался со своим тяжеленным кофром, тогда и начинал стучать молотком, жужжать дрелью. Он теперь вовсю занялся дверью на кухне: ее от древности всю перекосило и это портило весь пейзаж.
Они почти не общались. Только на уровне «привет», «подай», «подержи».
Ну а тот день Ромка плохо помнит. В школе почти всех свалила какая-то гадость с температурой. Хруст на уроке зашелся кашлем и поплелся домой. Барабан хвалился, что молотит в день по две головки чеснока и никакая зараза его не возьмет, и ходил очень гордый, но тоже сковырнулся и залег на койку.
Ромка на уроке почувствовал страшную слабость. Домой причапал на полусогнутых, добрался до своей «пещеры» и плюхнулся на диван.
Что происходило дальше, он помнит какими-то бессвязными обрывками. Уже потом обо всем ему рассказал Циркуль.
У Кирилла в тот день с самого утра было паршивое настроение. Он понимал, что уже пора уходить. Осталось вбить пару гвоздей в дверь – и можно сегодня же ехать домой. Мать там одна, мучают ее искореженные артрозом суставы, да еще страшно переживает, что беспутного сыночка никак не женить. Все друзья обзавелись семьями, а он носится по белому свету с фотоаппаратом. И сейчас он ей толком не мог объяснить, что с ним происходит. А что объяснять? Что сбрендил, встретив бесподобную женщину? Перестал трезво соображать?
Да и с самого начала все складывалось как-то странно. Но это он сейчас стал понимать, а тогда был словно пьяный. В Доме актера проходила большая фотовыставка. Кирилл и его коллеги показывали свои последние работы, портреты актеров, художников, музыкантов. Много было разных экспериментальных фотографий. Кому-то нравилось, кто-то нещадно ругался.
И тут к нему подошла очаровательная блондинка.
– Простите, значит, вы тот самый Клёнов Кирилл, чьи фотографии тибетских монахов получили в Париже главную премию?
– Похоже, тот самый, – удивился Кирилл.
– Вы встречались с монахами! Это же так интересно! Мы в своей театральной студии как раз работаем над пьесой, где один из главных героев страдает, мечется, хочет вырваться из нашего быта. И встречает он монаха из Тибета… Тот живет совсем в другом мире! И тут в его жизни начинается такое, такое… Да вы прямо настоящая находка для нашей студии! Может, расскажете нам о Тибете, о людях, живущих там? Вы же общались с ними.
Он, конечно, разыскал ту студию. Сырой полутемный подвал. Вместо занавеса – свисающая кусками пленка, заляпанная краской и исписанная матюгами – цитатами со стен общественных туалетов. Шел какой-то безумный спектакль. Этой дурью Кирилла не удивить: в Голландии и Германии в таких же подвалах показывали куда круче. Но тут Кирилл ничего и никого не видел, не слышал, кроме нее… кроме Алисы…
Вот тогда и поплыли мозги. И до сих пор плывут. И ничего не может сделать с собой. Еще не получив ту записку, он знал, что закончится именно так. Знал, но не хотел верить. Все продолжал и продолжает надеяться на какое-то чудо. Хотя понимает: никакого чуда не произойдет. Алиса просто вычеркнула его из своей жизни.
Ужин решил не разогревать, сразу взялся за дверь. Стук молотка всегда успокаивал его. С детства привык к этому стуку: отец по профессии был столяр-краснодеревщик. Когда-то к нему приходили заказывать любую мебель, очереди стояли в мастерскую. И Кирилл научился многому у отца. Тот хвалил его и был уверен, что сын продолжит династию. Но Кирилл поступил в университет. Потом увяз в фотожурналистике, и накрепко.
Отложил молоток, чтобы взять с пола стамеску, и… ничего не понял.
Квартира номер 168 никогда не славилась тишиной. Роман, сын Алисы, готов был день и ночь услаждать свой слух ритмами джаза и разных роков. Ну а когда к нему приходили школьные дружки, то и вовсе на всю катушку отрывались – стены дрожали.
Дверь в свою комнату Роман всегда держал закрытой. Иногда даже запирал, уходя в школу. Алиса сразу предупредила: «Не подходи к его двери»! Она, как понял Кирилл, никогда к нему не входила.
Так вот, он услышал… Нет, он совсем ничего не услышал. В квартире стояла тишина. Такая неестественная, что даже в ушах звенело. Обычно в такое время в комнате Романа звучит музыка или он в «спортзале» гремит железяками.
Кирилл прошелся по кухне, затем из угла в угол по гостиной. Чем-то не нравилась ему эта тишина.
Заглянул в прихожую. На полу – кеды Романа, белые с красными шнурками. Тут же висит джинсовая куртка и кепка. Значит, дома парень.
Дверь в комнату Романа плотно закрыта. Кирилл подошел поближе и прислушался. Прислонился ухом к замочной скважине – неясные звуки…
Походил. Ему все больше и больше не нравилась эта тишина.
Негромко постучал в комнату Романа. В ответ – молчание.
Стукнул громче – снова ни звука из-за двери.
И тогда решительно рванул ручку. Дверь распахнулась – темнота.
Но вот он различает окна, стол, компьютер, телевизор, огромный книжный шкаф блестит стеклянными дверцами… Диван… В угол забился Роман… Лежит в одежде, и как-то странно лежит. Вот он застонал…
Кирилл нажал на выключатель, и свет заполнил большую комнату.
Лицо Романа пылало жаром. Попробовал прощупать пульс – тот едва трепетал под пальцем. Ясно: пацан заболел!
Медицинские познания Кирилла были весьма ограниченны. В нелепой аптечке, что висит на кухне, – градусник, зеленка, борный вазелин, лейкопластырь. И зачем-то катушка черных ниток с иголками.
До «Скорой» дозвонился быстро. Вызов записали.
Взглянул на Романа: тот совсем нехороший был…
Вспомнил про малиновое варенье. Эта ягода ото всех болезней, всем известно! И мать поила его много раз. В холодильнике стоит банка, сам купил.
В кружку бухнул несколько ложек малины, и сразу на всю кухню разлился знакомый с детства вкусный запах.
Напоить Романа не удалось. Втолкнул пару ложек ему в рот. Тут и зазвенело в прихожей.
На пороге появилась докторша в белом халате и строгих очках. За ее спиной – блондинка медсестра с чемоданчиком размером с хороший почтовый ящик.
– Что случилось? По телефону регистратор ничего не поняла.
– Да-да… Я наговорил черт знает чего. Понимаете… это… Да вы проходите… Он вот тут лежит…
Не дождавшись вразумительного ответа, врач зашла в комнату Романа. Присела на край дивана и стала осматривать больного, пощупала живот, заглянула в рот, послушала сердце, легкие.
– Когда заболел?
– Сегодня… Как я понял, он из школы пришел, ну и…
Докторша что-то сказала медсестре, и та проворно открыла свой чемоданчик. Еще мгновение – и в ее руках шприц, ампула, запахло спиртом.
Врач за столом что-то строчит на листке.
– Сколько лет вашему сыну?
– Ну… это самое… девятый класс…
– Ясно. Ему нужно хорошо вылежаться. Побольше пить давайте. – Заметила банку с вареньем на столе. Малина – очень хорошо! Строчит и говорит, строчит и говорит, одни только медики так умеют. – И мед можно… И пить, пить, пить…
– А банки? – Кирилл вспомнил, как мать лепила ему на спину круглые стеклянные баночки, когда он простужался.
– При температуре нельзя ставить. А вот это в аптеке купите. – Докторша подтолкнула пальцем листок на середину стола. – Здесь я все написала. И пусть он лежит сегодня, завтра… Постельный режим.
Глянул на стол: на бумажке что-то накорябано. Читать некогда.
Роман дышал часто и с хрипом. Тонкая шея мелко дрожала. И сухие, в трещинах, губы подергивались. А докторша уже уходила…
– Простите! Вы…
Кирилл рванулся из комнаты и едва не сшиб медсестру. Та с писком отскочила в сторону.
– Доктор! Вы не помыли руки! – Кирилл распахнул дверь в ванную. – Сюда! Прошу!
Та зашла в ванную. Блондинка стоит и хлопает ресницами.
Вот вода уже не шумит. Сейчас доктор уйдет, а Роману плохо. Очень плохо! Она уже вешает полотенце на крючок…
– Доктор… простите… Ему же плохо… А у меня нет ничего! Одна малина… И всё!
– Как вас зовут? – Врач тронула Кирилла за руку.
– Кирилл Николаевич…
– Кирилл Николаевич, возьмите себя в руки. Так нельзя. – Доктор достала из кармана халата упаковку с каким-то лекарством. – Вашу ладонь! – Он послушно протянул руку, и она выдавила из упаковки две красные таблетки. – Это на ночь. Вам. И без паники. У мальчика интоксикация, и потому такое состояние. Пить, пить воду – и все пройдет. Вы меня поняли?
– Понял, – кивнул Кирилл, смотря в глаза докторши. И вроде блондинка смотрит спокойно, даже улыбается. – Все понял, спасибо. Вы уж извините… Вы же понимаете…
– Ничего, все будет хорошо.
Дверь захлопнулась. В голове пустота. Прислонился к стене.
Нужно взять себя в руки. Разве он не бывал черт знает в каких переделках! На Эльбрусе с фотографом из английского журнала попали в страшный ураган. Смит сломал ногу, пришлось тащить его на себе, да еще целый пуд аппаратуры. И выбрались. А в Калмыкии как загремели! Кругом пустыня, и почти вся группа в лёжку: отравились чем-то. И выжили. А тут даже докторша пришла! И медсестра! Вылечим цыпленка, обязательно вылечим!
И теперь Кирилл уже не давал Роману поблажки: заставлял глотать ложку за ложкой чай с малиной. Тот отворачивал голову, хрипел, сипел, но нет, братец кролик, тут уж не отбрыкаешься, выпьешь малинку, раз попал в такой переплет! Это расчудесное снадобье!
Романа стала бить дрожь. Кирилл закутал пацана в теплое одеяло. Вскоре дрожь прошла, и парень заснул.
Две ночи и два дня Кирилл провел возле мальчика. Заставлял глотать таблетки, клал на горячий лоб мокрое полотенце, вливал в него чай с малиной и медом. Сам дремал урывками в кресле, не выпуская Романа из поля зрения.
Что он знает о нем? Да почти ничего.
Алиса сказала, что у нее есть сын. Школьник. «Милый мальчик». И Кирилл был удивлен, когда увидел в прихожей уже вполне сформировавшегося пацана. Но еще больше его удивило, как «милый мальчик» разговаривал со своей матерью. Понял, что у них не контакт. С Алисой на эту тему разговора не получалось. И о бывшем муже почти ничего не хотела говорить. «Его нет. Я свободная женщина. И ты мне ужасно нравишься. Неужели тебе этого мало?» Много, мало… Он совершенно терял способность соображать, когда слышал ее голос, чувствовал рядом ее дыхание, видел ее локоны и затягивающий омут глаз… Да, это настоящее наваждение.
И все закончено. Надо заставить себя осознать это.
И вот пацан. Маленький человек в этом непутевом большом доме. Пацану худо. Очень. Болезнь свалила. Ничего, выкарабкается. И снова будет греметь железяками. Устроил в кабинете отца настоящий спортзал с оригинальными тренажерами. Для чего ему эти железяки, пружины? Алиса толком не объяснила, как и то, что у парня с ногой. И только теперь, когда увидел, понял, что дело довольно серьезное.
На стене, над диваном, – с десяток любительских фотографий. На них какие-то парни с веслами на байдарках. На одном снимке увидел пацана, который, сидя в лодке, кому-то махал веслом…
Кресло мягкое, в нем хорошо читать. Устал сегодня. Наваливается дремота… Чертовски устал…
Приоткрыл глаза и встретился с глазами Романа.
– Как дела? – обрадовался Кирилл.
Смотрит осмысленно, значит, самое плохое позади.
– Болит что-нибудь?
– Не болит… – Кирилл скорее понял это по шевелению губ мальчика, чем услышал.
– Ты слегка приболел. Доктор приходила. Таблетки всякие будем принимать – она назначила. Я тебе чаёк даю, с малиной и медом. Надо много пить, чтоб все зловредные вирусы вымыть из организма. Ты со мной согласен?
«Согласен», – ответили глаза Романа.
– Вот в эту посудину будешь выливать вирусы. – Кирилл показал Роману большую стеклянную банку, которую нашел на балконе. – Они здесь должны подохнуть окончательно. Голова не болит?
– Нет, – негромко произнес Роман. – А сколько прошло?
– Три дня, – сказал Кирилл. – Ты извини, я к тебе зашел без разрешения. Слышу, нет музыки, и понял: с тобой что-то не то… Ты был не совсем в форме. Но теперь уже пошел на поправку. Пока надо соблюдать постельный режим – лежать и пить. Так доктор сказала. А я в этом кресле устроился, даже спал здесь… Мне нравится твое жилище. Можно посмотреть книги, что в шкафу?
– Смотрите, – кивнул Роман.
Он уже приходил в себя – голова не болела, только во всем теле какая-то ватная слабость. И ему интересно было наблюдать за Циркулем.
Через стеклянные дверцы шкафа поблескивали золотым тиснением толстенные старинные фолианты – классика, альбомы разные.
– Здесь столько замечательных книг!
– Их собирали дедушка и мой отец, – с гордостью сказал Роман.
– Можно взять что-нибудь почитать?
– Конечно.
– Твой дедушка – академик Зеленский? Федор Николаевич?
– Он самый. Но я его почти не помню.
– А это твой отец? – На полке фотография улыбающегося мужчины.
– Ага.
– Ты очень похож на него.
– Он изучал всякие инфекционные болезни. Однажды поехал в экспедицию в Индию и там заразился. Почти все, кто ездил с ним, тоже умерли. Похлеще гриппа подцепили гадость.
– Я там бывал. К сожалению, разной гадости на свете еще очень много. Давай пообедаем? Со шкварочками гречневая каша, как тебе?
– Моя любимая!
– Значит, я угадал! – Кирилл давно заметил, что Роман на кухне готовит себе главным образом эту кашу. – Но сначала по тарелочке рассольника, а? Половника два. Не возражаете, сударь?
– Не возражаю!
– Только не вставать – приказ доктора! Все принесу сюда.
Вот так они и познакомились. Вот таким макаром Циркуль и вошел в жизнь Ромки.
Кухонную дверь отремонтировали, плинтуса уложили, краску израсходовали.
Дядя Серега вернулся из командировки и сразу посетил квартиру номер 168, чтобы познакомиться со странным человеком – Кириллом Николаевичем Клёновым.
Дядя Серега бывает жестким и прямолинейным. Тетя Катя за это иногда даже ругает его. На что дядя Серега отвечает: «Терпеть не могу подковёрной нанайской борьбы и разной неясности. Нужно вовремя ставить точки над и». На таком уровне они и беседовали с Циркулем на кухне.
Потом дядя Серега пояснил Ромке, о чем они говорили, что к чему, чтоб все неясности стали для него ясными.
Во-первых, и что самое важное, – Кирилл совершенно потерял голову: он влюбился в нашу актрисулю Алису Петровну. Во-вторых, узнав, что та решила разорвать с ним отношения, уже собрался уйти, но обнаружил больного Ромку и стал заниматься его лечением. После выздоровления Ромки вдруг выяснилось, что они уже подружились, а дома Кирилла никто особенно и не ждет. И вопреки здравому смыслу – так прямо сам и сказал! – он решил пожить здесь, все еще надеясь, что скоро появится Алиса и скажет, что пошутила, что проверяла его.
Короче, дядя Серега понял, что у Циркуля мозги здорово заклинило. И он прямо выдал Циркулю, что тот зря питает надежды на возвращение к нему Алисы, что та выкидывала номера и похлеще. Но, конечно, не стал рассказывать, как она рванула ночью из роддома, увидев врожденную культяпку сына.
Дядя Серега еще что-то говорил Ромке про разговор с Циркулем, но все остальное была уже шелуха.
Все это как бы само собой прокручивалось в голове Ромки.
Вдох-выдох… Вдох-выдох… Вверх-вниз… Вверх-вниз…
Он любил работать с эспандером: мягкая упругость пружин совсем не мешала думать. Можно даже прикрыть глаза.
И увидел Сыроежку, четко так… Она смешно улыбается… И у самого рот поплыл к ушам.
Вдох-выдох… Вдох-выдох…
Обтер пот, слегка отдышался. Теперь к следующему тренажеру. Укрепил ремни, и заскрипели другие пружины, застучало железо.
Сыроежка сегодня должна прийти в спортклуб.
Прокопьич зовет ее Сашок. Он ей приходится дедом. Ой, строгий дедуля! Отвечает в спортклубе за инвентарь. Этого добра там выше головы, и надо следить, чтобы все было в порядке.
Ромка свою байдарку чуть не языком вылизывает. Они вместе с Сыроежкой даже имя ей придумали – «Быстрая».
Как-то он отрабатывал гребок, и байдарка черепахой ползла по каналу вдоль берега. Ему не скорость была нужна – выполнял установку тренера. Левая рука что-то барахлила, и гребок иногда срывался. Тут слышит с берега писк:
– Эй, на корыте! Тише едешь – дальше будешь! Смотри не перевернись! Спасатели обедать ушли, никто не выловит!
Скосил глаза: по берегу шлепает незнакомая рыжая пацанка в весело разрисованных джинсах. На плече висит какая-то большая котомка.
Решил не отвлекаться и продолжал отрабатывать гребок.
Пацанке вроде надоело хохмить, утомилась и села возле кустов.
Возвращаясь обратно, он уже работал веслом вовсю, вода прямо кипела… Вдох-выдох… Рывок на себя… Вдох-выдох…
Краем глаза засек: пацанка торчит на том же месте. Хотел быстро проскочить мимо – не вышло. Закричала, замахала руками:
– Ну, давай, давай! Жми на всю железку! Засекаю! Финиш скоро!
Он ничего не ответил трещотке. Работать надо, следить за дыханием, за руками, ногами – сразу за всем.
«Ты должен слиться с байдаркой в одно целое! – твердил ему Важен. И тренер Борис Борисыч так же говорит. Важен сначала тоже у него тренировался. И вместе с другими отрабатывал каждое движение, каждый вдох и выдох.
Причалил к пирсу, поставил байдарку на положенное место, доложил Прокопьичу. Дома запишет, как прошла тренировка. У него есть специальная тетрадка – Важен посоветовал завести, – Ромка в ней регулярно записывает, что получилось, над чем надо попотеть, мозоли набить.
Поднимался по ступенькам к набережной, и тут его пацанка догоняет.
– Приветик будущим чемпионам России и мира!
– Салютик, – ответил Ромка, не поворачивая головы.
Пацанка рядом скачет, не отстает. Он терпеть не может трещоток.
– А что ты такой неразговорчивый? У меня, может, вопросик к тебе! Я слышала, ты с Васей Баженом переписываешься. Так, да?
– Да.
– Отлично! Надо поговорить об одном деле!
– О каком?
Если бы пацанка не назвала имя Бажена, Ромка не стал бы даже рта раскрывать. А тут рыжая мелет языком, скачет рядом и даже Баженом интересуется.
– Ты на метро?
– Ага, – ответил Ромка.
– Айда! Как он там?
– Кто?
– Как – кто?! Ну Вася, конечно!
– Нормально. А тебе-то чо?
– А ничо! Важен просил, чтоб я нарисовала ему что-нибудь на память о наших местах. Фотки ему не интересны. Меня тут не было целых два месяца. Ну, Важен без меня и уехал.
– И?.. – Ромка все никак не мог врубиться, что нужно рыжей. А такой рыжей он еще никогда не встречал. Наверно, загорится спичка, если провести по ее конопатому носу.
– Объясняю: у тебя есть адрес Бажена и я хочу попросить, чтоб ты отправил ему бандероль с моими рисунками. Деньги дам, потому что бандероль не очень дешево стоит.
– Так ты художник? – догадался Ромка.
– Учусь. Пишу по-тихому…
– Ага, учишься… пишешь…
Ромка мысленно увидел альбомы с рисунками – пейзажи, портреты. И там же портреты самих художников – с горящими глазами, растрепанными волосами, с этюдниками. Он такими и представлял их. А тут перед ним какая-то рыжая трещотка и доходяга.
– Что уставился, как на привидение? Учусь. Очень люблю акварель и еще занимаюсь чеканкой.
– А что ты хочешь послать Бажену?
– Могу показать.
На скамейке рыжая раскрыла холщовый мешок, что висел на плече. Оказывается, в нем лежали краски и папки с бумагой.
– Вот. – Она стала подавать Ромке лист за листом.
Ромка молча рассматривал их.
Всё на этих картинах было знакомо и незнакомо. Он как будто впервые увидел старые липы, что стояли строгие и могучие, точно солдаты на охране канала. Никогда не думал, что так красив мокрый пирс после дождя. А вот, сливаясь с небом, темная синь озера, куда они с дядей Серегой ходят рыбачить…
– Это акварель, да? – Ромка осторожно тронул пальцем мазок краски, тонким слоем нанесенной на лист.
– Да, – негромко сказала девчонка.
– Здорово! Бажену понравится. А когда посылать?
– Я скажу. Надо выбрать самые-самые.
– Ты его давно знаешь?
– Давно. Сто лет. Он с моим дедулей дружит. – Рыжая уложила акварели обратно в мешок. – Я видела, как ты тренируешься. Чемпионом хочешь стать, как Вася?
– Хочу попробовать. Важен уверен, что у меня уже получается кое-что… Он мне подарил свои тренажеры и сказал: «Вкалывай!» Вот я и вкалываю. А ты что здесь делаешь?
– К дедушке прихожу. Он в спортклубе за вашими лодками следит. И за порядком.
– Так это наш Прокопьич?! – удивился Ромка.
– Ага.
– Мировой старикан!
– Мировой… Он для меня всё-всё… Я видела, как ты крутил на турнике. У нас в школе ни один пацан так не сможет. Но зато пускают дым через нос, а у двоих совсем мозги полетели: то нюхали клей, а тут недавно застукали с таблетками. Уже в полиции их взяли на заметку.
– Я тех пацанов знаю. Ты, значит, в третьей школе учишься?
– Ага. Саша меня зовут. А вообще-то Александра.
– А я просто Ромка. Можно вопросик?
– Давай!
– А почему ты такая рыжая? Или крашенная и плохо отмытая?
– Не, это меня мама в роддоме выставила на солнышко и забыла на минутку, вот я там и успела так загореть.
– Здорово загорела! Прямо смотреть на тебя глазам больно!
– А ты вприщурку смотри! – расхохоталась Саша. – А то ослепнешь!
Ромка потел уже на третьем тренажере. Работал и улыбался, вспоминая, как они тогда встретились. Но Сашей он ее не звал. Сыроежка – и точка! Они вот такие же конопатые.
Еще пять минут поработаем – и в душ. А потом хвост пропеллером – и в спортклуб на десятой скорости. После обеда дядя Серега обещал принести документы для Тумагана.
Ромка вышел из ванной – хорошо! Душ после зарядочки – это у него железное правило. Потом аккуратно уложил в мешок спортинвентарь. Чтоб протез сидел на ноге как влитой, не болтался, были придуманы разные специальные примочки. Над этим в свое время ломал голову дядя Серега, потом Важен, сейчас даже Циркуль озаботился.
– Тумаган! – Ромка закинул вещмешок за плечи. – Я пошел воду месить. Так говорил один человек. Ты читай книги, смотри телик. На телефонные звонки лучше не отвечай. Все знают мой мобильник и позвонят, если позарез. Дверь открывай только дяде Сереге, Циркулю и мне. Слегка потерпи – скоро вместе будем по Москве мотаться, всю исколесим! Будь!