Солнце на дороге

1

– Ну, с кого начнем? – весело спросил мужчина и сбросил с головы шлем.

Шлем попробовал покатиться от страшного места, но густая трава – плохая дорога, и боевая шапка беспомощно замерла.

Шлем был хорош: деревянный, укрепленный железными ребрами. Его венчала изящная железная верхушка.

Да, эти головные уборы были красивы. И длинные мечи с причудливо украшенными рукоятками хороши. Пояса с изящными пряжками и волчьи клыки, висящие у каждого из мужчин на шее, – тоже. Даже волнистые волосы, завязанные сзади в пучок, казались вполне симпатичными.

Только вот обладатели всей этой красоты были отвратительны.

«Мерзкие людишки!» – понял Антошин, осторожно выглянув из-за деревьев и увидев на поляне картину, видеть которую совсем не хотелось.

Мужчина расхохотался. Волчьи клыки у него на груди аж запрыгали от раскатистого смеха.

– Может, с бабы? Что скажешь, Азамат?

Антошин осознал: эти люди разговаривают на ином, нежели Боровой или разбойники, языке. Но полковник их прекрасно понимал, так как в его тело был вшит переводчик. Ох уж эти удивительные технологии конца двадцать первого века!

И если вдруг придется заговорить, то эти мерзкие людишки поймут его, как и те несчастные, что были привязаны к дереву. Как поняли его разбойники, Боровой и даже, кажется, медведь.

Размышлять о том, почему так происходит, не хотелось: полковник не любил долгих размышлений.

Тот, кого назвали Азаматом, посмотрел на людей, привязанных к дереву.

Пленников было трое: мужчина, женщина и подросток лет четырнадцати. Уперев взгляды в землю, они ждали своей участи.

Азамат подошел к женщине, потрогал мускулы на ногах.

– Ты прав, Сидак, она слабая, повозку тащить вряд ли сможет. – Он улыбнулся. – А печень у нее наверняка вкусная, молодая еще.

И Азамат снова весело расхохотался.

Мужчина-пленник медленно поднял голову, что есть силы плюнул Азамату в лицо и прошептал – тихо, но так, что шепот этот, казалось, был слышен даже на самых отдаленных тропинках леса:

– Обры проклятые! Не будет вам спасения! Даже звери лучше вас!

Не в силах продолжать, мужчина замолчал.

Азамат улыбнулся, стер плевок с лица, потрепал пленника по щеке и произнес спокойно:

– Я не знаю твоего языка и знать не хочу, поэтому мне все равно, что ты там сейчас прошебуршал. Тебе неведом мой язык, но я все равно расскажу, в чем наша правда. Может, ты не поймешь, так хоть почувствуешь перед смертью.

– Правда зверей, – буркнул тот, кого звали Сидак. – Наша правда.

Азамат величественно кивнул: ему очень нравилось происходящее. И говорил он, понятно, не пленникам, которые его все равно понять не могли, но своим друзьям. Вещал торжественно, будто не в лесу находился, а на площади и словно не два товарища стояли перед ним, а толпа слушателей.

– Наша правда – она безусловна, – изрекал Азамат. – Мы – звери. А человек не может победить зверя. Он не в силах справиться ни с медведем, ни с волком, ни даже с хорошо откормленным псом… Нас было трое, однако мы с легкостью разгромили вашу деревню, подтвердив, что человек бессилен против зверя. Люди побеждают зверей хитростью, а потом едят их. И это нечестно. А звери уничтожают людей силой, и это справедливо.

Женщина и подросток дрожали так сильно, что, казалось, ветки на деревьях колеблются не от ветра, а от их дрожи.

Но никто из пленников не плакал. Ни слезинки не катилось по их абсолютно белым лицам.

«Уйти? – спросил сам себя Антошин. – Какое мне дело до всех этих страстей? Да и не имею я права вмешиваться в ту жизнь, в которой меня не было».

Конечно, правильней было бы уйти.

Однако были вещи, которые полковник Николай Васильевич Антошин переносить был не в состоянии. Например, когда кто-то издевался над людьми. В каком бы месте ни происходило это издевательство и в какое время, значения не имело. Этого просто не должно было быть – и всё.

Полковник Николай Васильевич Антошин знал: человек – это тот, кто не позволяет издеваться над себе подобными.

И он никуда не ушел. Он стал прикидывать, как можно спасти этих несчастных.

Азамат посмотрел на своих товарищей и крикнул молодому:

– Тутай, из нас ты самый юный зверь! И мы, старые волки, отдаем тебе первую добычу.

Молодой парень, почти мальчишка, вскочил, улыбнулся радостно, обнажив гнилые зубы, выхватил из ножен свой меч и – Антошин даже вздохнуть не успел, настолько быстро все произошло – одним ударом, почти без напряжения, отсек голову несчастной женщине.

Ни мальчик, ни мужчина не издали ни звука, не проронили ни слезинки. Только сжали зубы. Антошину показалось, что этот зубовный скрежет звучит громче всех иных звуков шумящего леса.

Тутай издал победный вопль и, все так же радостно улыбаясь, запрыгал в безумном танце вокруг женского обезглавленного тела. Не прекращая танца, он рассек его и вынул печень.

Смотреть на это было невыносимо.

Антошин убежал в глубь леса: его выворачивало так, будто все внутренности решили выскочить наружу.

Многое повидал на своем веку полковник Николай Васильевич Антошин. Но то, что он видел на этой красивой лесной поляне, вынести было невозможно.

Обры не обратили на шум никакого внимания: они были слишком увлечены наблюдением за пиршеством своего товарища.

Очень кстати под ногами Антошина оказался ручеек с быстрой ледяной водой. Полковник умылся, попил водички.

Полегчало.

«Слишком ты стал впечатлительным, полковник, – сказал себе Антошин. – Стареешь».

Да, он не успел спасти женщину, но еще есть шанс помочь мальчику и мужчине.

Полковник еще попил хрустальной воды. Заломило зубы.

Надо забыть, что он видел только что. Жуткие картины вызывают страх и жалость. А это отвлекает. Перед Антошиным стояла задача – спасти людей. Задача понятная и привычная. Теперь нужно сообразить, как ее решать.

Впрочем, вариантов-то особых и не было. Как всегда в подобных случаях, сработает внезапность. А что еще поможет безоружному человеку, когда он один выступает против трех зверей, вооруженных вполне себе по-человечески?

Азамат обратился к своему второму товарищу:

– Ну что, Сидак, тут у нас есть молодое свежее мясо. – Азамат мечом показал на мальчишку.

Пленный мужчина поймал этот взгляд и сказал жестко:

– Даже звери не убивают детенышей своих врагов. Убить ребенка – это плюнуть в свое будущее.

Но обры то ли не поняли пленника, то ли сделали вид, что не поняли.

Сидак начал медленно подниматься. Предвкушение счастья, как известно, приятней, чем обретение его. Сидаку хотелось продлить эти тающие мгновения.

Антошин оглядел поляну, на которой устроили свой страшный пир неведомые ему обры. Костер, сложенный из веток. Хорошо. Тутай оставил свой меч рядом с телом убитой женщины. Очень хорошо. На труп не смотреть, а меч пригодится.

Полковник внимательно вгляделся в оружие, конец которого казался тупым. Так и есть! Этот меч создан не для того, чтобы колоть, а чтобы рубить – например головы. Неплохо, что Антошин заметил это сейчас.

Сидак улыбался. Улыбка его вовсе не была кровожадной – она просто выражала радость человека, который понимает: жизнь его удалась и сейчас он получит еще одно подтверждение этому.

От счастья Сидак запрокинул голову. Деревянный шлем начал сползать. Обр снял шлем, подмигнул Азамату и, продолжая улыбаться, пошел навстречу маленькому пленнику.

Губы мальчишки были сжаты, широко открытыми глазами он смотрел на обра. Казалось, парень совсем не боится смерти.

Мужчина не молил пощадить ребенка.

– Убить ребенка – плюнуть в будущее, – повторил мужчина. – У вас же есть свои боги? Они не простят вам того, что вы заставили отца наблюдать за гибелью сына. Таков порядок вещей: родители должны уходить раньше детей. Вы нарушили порядок вещей. И вам это не простится.

Но никто, кроме Антошина, не слушал пленника.

За свою жизнь полковнику не раз приходилось видеть людей, которые смотрели в глаза смерти. Они вели себя по-разному: большинство, конечно, умоляли о пощаде, но были и те, кто не отворачивался от своей гибели, у кого хватало смелости или безрассудства смотреть в глаза смерти не отводя взгляда.

Но эти двое – большой и маленький, отец и сын – вели себя как-то по-особенному: в их поведении было не только мужество, но и презрение к тем, против кого они бессильны.

Они презирали своих врагов.

Сидак сделал еще один шаг. Еще. Обр радостно поигрывал то волчьими клыками, висящими на шее, то своим мечом.

У него было прекрасное настроение, и он улыбался своим товарищам.

Те кричали ему:

– Давай, давай, быстрей! Не тяни! Печень мальчишки, никогда не пившего вина, – это же так здо́рово, это невыносимо вкусно!

Мужчина повернул голову к сыну.

– Ничего не бойся! – сказал он громко и четко. – Я объяснял тебе: смерти нет. Сейчас в Вырии ты встретишь маму, а чуть позже туда приду и я. И мы снова будем вместе. В Вырии лучше, чем здесь, потому что там нет зла. – Мужчина перевел дыхание, и Антошин понял: этот человек изо всех сил старается не зарыдать. – Помнишь, недавно тебя укусила собака? Так вот сейчас тебе будет даже не так больно, как тогда. Поверь мне, я ведь тебя никогда не обманывал…

Мальчишка поднял глаза и произнес тихо:

– Отец, я не боюсь. Я помню, как ты говорил: смерть никто не хочет приближать, но, когда она приходит, ее принимают смиренно. У каждого свой срок.

Парень, улыбаясь, смотрел в глаза своему убийце.

«Господи, что за удивительные люди живут в этой стране?!» – некстати подумал Антошин.

Он знал, что посторонние мысли отвлекают, но куда от них денешься?

– О чем они говорят? – спросил Сидак.

Азамат ухмыльнулся:

– Умоляют пощадить их!

– Звери не ведают жалости! – заорал Сидак и поднял меч.

С диким криком выскочил Антошин на поляну, схватил брошенный Тутаем меч и одним ударом отсек голову Сидаку.

Да, конечно, в прошлое нельзя вмешиваться так активно, тем более нельзя убивать.

Нельзя! Об этом не говорили – кричали все инструкции.

Но ребенок… Но мальчик примерно одного возраста с его сыном… Но его отец, на глазах которого…

Да пошли они все со своими инструкциями!

Пока обры не успели опомниться, Антошин схватил горящую ветку, ткнул ею в лицо Тутаю.

Тутай схватился за глаза, повалился на спину и дико закричал.

Еще несколько веток Антошин раскидал вокруг костра. Как он и рассчитывал, сухая трава мгновенно занялась. Казалось, что костер каким-то чудесным образом вырос в одно мгновение.

– Леший! – в ужасе закричал мальчик.

А мужчина-пленник, наоборот, обрадовался:

– Боровой, помоги нам, детям своим! Спаси нас!

Антошин подбежал к пленникам, встал к ним спиной, готовясь к атаке.

Азамат был воин: он быстро пришел в себя и бросился на врага, взявшегося неведомо откуда.

Полковник пригнулся – меч врага просвистел у него над головой и полоснул по груди пленного мужчины, оставив довольно глубокий след.

Антошин удачно уворачивался от ударов, пытался сам нападать, но скоро понял: он, впервые в жизни держащий в руках меч, победить опытного воина не сможет.

К тому же пленник истекал кровью, и было ясно, что ему срочно нужна помощь.

«Если я уговорил медведя, неужели я не смогу уговорить человека?! Пускай дикого, пускай считающего себя зверем, но ведь все равно – человека?» – подумал Антоши н.

Полковник забыл: нельзя одновременно драться и думать.

Азамат выбил меч из рук Антошина и уже замахнулся, чтобы отсечь ему голову.

Антошин поднял правую руку и произнес совершенно спокойно:

– Ты, зверь, поднимаешь меч на хозяина леса?

Азамат застыл, потрясенный тем, что это существо умеет говорить на его языке.

– Эта добыча – моя, – проговорил Антошин, показав на пленников, и повторил, не столько для Азамата, сколько для собственного успокоения: – Моя! Пошел вон!

Азамат вертел головой, явно соображая, что надо делать.

И тут подал голос Тутай.

Не отпуская рук от черного, словно закопченного лица, он прошептал, плача:

– Уйдем отсюда, Азамат! Это хозяин леса. Ты видел: он умеет повелевать огнем. Звери боятся огня. Они не могут драться с тем, кому подчиняется огонь.

Антошин пытался смотреть победно.

Но Азамат был воин, он не мог уйти с поля боя побежденным.

Антошин понимал, что в этом человеке сейчас борются страх перед неведомым лесным хозяином и привычка воина убивать врага, каким бы странным он ни казался.

Привычка сильнее всего в человеке. Даже сильнее страха.

Подумав не больше секунды, Азамат снова поднял свой меч. Не так решительно, как в начале битвы, но поднял.

Антошин посмотрел на мужчину-пленника. Глаза его были закрыты, лицо побелело: он потерял слишком много крови.

Надо было заканчивать эту историю, и как можно быстрее.

И тогда Антошин сделал то, что сам объяснить никогда бы не смог.

Полковник упал на колени и завыл – страшно, чудовищно, по-волчьи. Весь свой страх, все свое нежелание шататься по этой дикой земле, всю свою тоску по невоплотившейся Ирэне и по жизни, которая тоже не воплотилась до конца, вложил он в этот полузвериный-получеловеческий вой-плач.

Затихли птицы, напуганные непонятными и жуткими звуками. И даже ветер от удивления, казалось, перестал шелестеть кронами деревьев.

Азамат открыл рот и опустил меч.

В его глазах Антошин увидел панику и понял, что победил.

Тутай рыдал уже во весь голос.

– Не трогай его! – сквозь слезы умолял он. – Ты что, не видишь, что он зверь?! Он даже страшнее зверя!

Тутай встал, шатаясь. Он ничего не видел. Он хотел одного: исчезнуть, чтобы не слышать этот ужасный, не человеческий, но и не звериный вой.

Азамат убрал меч, подхватил Тутая под локоть.

И уже через мгновение обры исчезли в чаще леса.

Стараясь не смотреть на женское тело, Антошин подошел к мальчику, в глазах которого читался только ужас.

Антошин хотел бы говорить ласково, но после воя в горле рождался только глухой хрип:

– Не бойся меня. Я – свой. Я – друг.

– Ты знаешь и наш язык тоже? – удивился мальчик.

Антошин попытался улыбнуться:

– Говорю же тебе: я свой.

Полковник схватил меч и разрубил веревки, которыми парень был привязан к дереву. Потом освободил мужчину, положил на траву, разодрал его рубаху, чтобы перевязать рану.

Рана оказалась довольно глубокой, и пленник потерял слишком много крови.

«Скорей всего, он не выживет, – понял Антошин. – Черт возьми, мальчишка лишился обоих родителей!»

Антошин был слишком занят пленником, к тому же он не ждал от спасенного ничего плохого. И потому не заметил, как мальчик нашел толстую палку, подкрался сзади и изо всей силы ударил полковника по голове.

Последнее, что услышал Антошин, были слова:

– Еще неизвестно, Леший, кто из нас чья добыча… Еще неизвестно…

Черная пелена накрыла полковника, и он потерял сознание.

2

Антошин открыл глаза и осмотрелся.

Теми же самыми веревками, которыми были привязаны пленники, теперь к тому же самому дереву привязали полковника. Причем так крепко, что дышать было практически невозможно.

Явно ему еще пару раз дали по голове: ныла она нестерпимо.

Антошин не попросил – потребовал:

– Развяжи меня!

Парень не обратил на его слова никакого внимания: он хоронил погибших родителей. Пока полковник приходил в себя, мальчишка успел сложить два погребальных костра. Лицо мальчика не выражало ни скорби, ни печали. Это было лицо человека, занятого важным и серьезным делом.

Антошин попробовал говорить вежливей:

– Пожалуйста, развяжи меня. Неужели ты не видишь, что я – друг?

Парень не слышал его: он сосредоточенно тер о сухую палку длинный обрывок веревки.

Антошин не сразу понял, что таким образом мальчишка добывает огонь.

Но зачем?

Угли от костра обров, который, судя по всему, загасил мальчишка, еще не остыли, и их вполне можно было раздуть.

– Там же есть огонь, – начал было полковник, подбородком показывая на угли.

Но тут же осекся.

Разве не очевидно, что от огня, который разожгли убийцы, нельзя поджигать погребальный костер для их жертв?

Антошин не сразу догадался об этом. Но парень, видимо, это знал.

Мальчик не спеша поджег один погребальный костер, затем – другой. Он стоял между двумя кострами и говорил что-то очень тихо, почти шепотом…

Антошин прислушался.

– Я не умею, – шептал мальчик, – я не знаю, как надо. Прости меня, Сваро́г. Я один. Я не знаю обрядов. Да кабы и знал, что я могу, неумелый и непосвященный? Могу я только просить. Я прошу тебя, Сварожич, сын Сварога, пусть души моих родителей в Вырии не забывают про меня. Я так боюсь, что мы встретимся потом, а они меня не узнают… Я так боюсь этого!

Только сейчас – впервые – полковник увидел слезы на глазах мальчишки.

Запах паленого мяса становился все более нестерпимым. Антошина непременно стошнило бы, но желудок его был уже абсолютно пуст.

«Два раза подряд вырвать не может даже в этом безумном крае», – подумал полковник.

Эта простая мысль почему-то успокоила.

Погребальные костры догорели. Мальчик снял рубаху. Мечом разрезал ее на две части.

В одну аккуратно собрал прах матери, в другую – отца. Потом все тем же мечом вырыл две довольно глубокие ямы и похоронил в них прах.

При этом он постоянно что-то говорил, вскрикивал, совершал непонятные движения…

Антошин чувствовал, что силы оставляют его. Тело одеревенело, дышать становилось все трудней. Полковник совершенно не представлял, как будет выпутываться из этой ситуации. Печальную неясность будущего Николай Васильевич Антошин ненавидел больше всего на свете.

Наконец похоронный обряд был закончен.

Мальчик положил на могилы еловые ветки, трижды поклонился и только после этого повернулся к полковнику.

Лишь одно смог прочитать Антошин в его взгляде – неприкрытую ненависть.

– Послушай… – начал полковник. – Ты же разумный мальчик. Подумай сам: ведь это я тебя спас. Я. Ну, ты вспомни, как все было… Если бы не я, ты бы… Ты бы сейчас где был? Сам подумай.

Мальчик взял меч и два раза, как бы тренируясь, прочертил им круги по воздуху. Он не слышал и не видел полковника.

«С медведем можно договориться. С хозяином леса Боровым. Даже с чудищем каким-нибудь. Обра можно напугать, и он сделает то, что тебе нужно. Но с ребенком, на глазах которого только что погибли родители, договориться не удастся никогда», – понял Антошин.

Ну и что делать в такой ситуации? Не молчать же в ожидании, пока тебе отрубят голову?

– Вот ты меня сейчас убьешь, – прошептал Антошин: сил на то, чтобы говорить громко, уже не осталось. – Голову отрубишь… Хорошо. Пожалуйста. Но знай, что я всю жизнь буду к тебе приходить во сне. Потому что те, кого невинно убили, обязательно приходят во сне к своим убийцам.

Мальчик внимательно посмотрел на полковника и произнес тихо:

– Странно… Ты немолодой вроде, а не понимаешь совсем простых вещей. Невинного убить нельзя. Если убили, значит, боги решили отнять жизнь. Значит, есть вина у человека.

Обрадовавшись, что парень заговорил, Антошин затараторил:

– А родители твои, родители, они что – тоже виноваты?

– Не тебе судить! – крикнул мальчик, а потом прошептал в сторону: – Деревню не защитили, сестер не уберегли… Невинные не погибают.

И парень снова очертил мечом круги по воздуху.

«Следующий удар – по моей голове», – понял Антошин.

Но мальчик, оказывается, хотел рубить вовсе не его голову. Он подошел к ближайшей осине, одним ударом срубил толстую ветку и начал, спокойно и молча, затачивать ее конец, превращая палку в пику.

– Ты чего это? Ты меня – этим? – возмутился Антошин. – С ума сошел?

И тут услышал над самым ухом:

– Он же считает тебя нечистой силой. Ну а нечистую силу, понятно, осиновым колом надо. Вот люди дураки!.. Придумают же глупости…

Боровой!

Антошин огляделся – никого!

Да и мальчишка, похоже, никого не видел и не слышал. Он продолжал сосредоточенно делать свою жутковатую работу.

Веревки между тем ослабли. Полковник снова услышал голос Борового:

– Головой-то не верти понапрасну: спрятался я. Ты что думаешь, хозяин леса в лесу спрятаться не сумеет? – Одна из веревок упала к ногам Антошина. – Не люблю, когда непорядок. Я порядок во всем люблю. Лес – это ведь порядок. Не бывает, чтобы цветы выше деревьев росли. Или чтобы заяц на лису напал. Обры эти тоже порядок нарушают… Но тут, видишь, не успел помочь. За всем-то не уследишь: лес вон какой большой.

Невидимый Боровой говорил, а сам при этом распутывал веревки.

Наконец Антошин понял, что свободен.

– Ну, вот и всё… – облегченно вздохнул Боровой. – Непорядок бы случился, если б он тебя убил, понимаешь?

Антошин с радостью согласился:

– Конечно. Спасибо тебе! Ты меня спас!

– Я вой как услышал – прибежал. Ты выл, что ли?

– Мм… – Антошин почему-то смутился.

Боровой вздохнул.

– Тяжелая у тебя жизнь, если ты так воешь. Ты уж давай как-то облегчай ее, жизнь-то, ладно? Я когда непорядок вижу, очень нервничать начинаю. Меня Боровуха за это ругает. Ну всё! – Антошин почувствовал, как Боровой хлопнул его рукой по плечу. – Вы теперь сами как-то. Теперь – порядок. Когда два человека не связаны, они всегда меж собой сумеют договориться. Если захотят.

Антошину показалось, что Боровой уходит. Странно: как приблизился хозяин леса, полковник не заметил, а как уходит – почувствовал.

И уже явно издалека Боровой крикнул:

– Парня-то Малко зовут! Это я тебе так, на всякий случай, говорю, ну, чтобы тебе проще было…

Конечно, можно было бы убежать, а если бы мальчишка попытался его остановить, полковник легко бы с ним справился.

Но парень понравился Антошину. Что-то в нем напоминало полковнику его сына.

Уйти сейчас, оставив парня одного в лесу рядом с могилами родителей? Нет, невозможное дело.

Да и Боровой посоветовал договориться. Почему бы не послушаться его совета?

На самом деле никакой логической причины для того, чтобы остаться с парнем, не было. Была не логическая, но абсолютная уверенность, что уходить нельзя.

Полковник Антошин Николай Васильевич знал: чувствам подчас стоит доверять больше, чем разуму. Разум можно уговорить – чувства никаким уговорам не поддаются.

Малко не просто затачивал осиновый кол, но и произносил при этом таинственные заклинания. Он до такой степени сосредоточился на своей работе, что не заметил, как его пленник освободился.

– Послушай, Малко… – начал Антошин и сделал к парню шаг.

Малко в ужасе огляделся, будто раздумывая, бежать ему или дать отпор. Парень все-таки выставил осиновый кол и прошептал:

– Ты не Леший – ты сам Боровой и есть. Ты узнал мое имя, но тебе не удастся взять меня в плен. Я все равно тебя убью. Я не стану тебе служить!

Антошин улыбнулся.

– Во-первых, я не Боровой. Боровой тут был – это правда. Заходил ненадолго, по дружбе. Но ушел уже.