Молчаливая слушательница
– Они скоро вернутся.
– Знаю, знаю. Я только хочу прочесть про общепризнанную истину.
Хлопнула задняя дверь дома. Джой вскочила. Если отец застанет ее за чтением книги из большой комнаты – книги Марка, да еще и без обложки… Джой вздрогнула.
– Быстрее, – шепнула Рут.
Джой повернулась. Поздно. Отец заглянул к ним.
– Ты! Марш на выход!
Она окаменела. Книга Марка так и осталась в грешных руках.
Что теперь? Пришел ее час?
Угри извивались и шипели.
Отец был в сапогах, комбинезоне и испачканном маслом дождевике; над красным лицом навис капюшон, брови сошлись над переносицей.
– Куры разбежались. Марш за мной, быстро!
Он исчез в кухне.
Джой зажмурилась, торопливо поблагодарила Господа и сунула книгу под подушку.
Кур отец терпеть не мог, хотя каждое утро с аппетитом съедал два вареных яйца. «Давно пора от них избавиться!» – выплевывал он зло при виде счета, который поставщики вручали каждый месяц вместе с зерном. Мама, наоборот, кур любила и, к явному раздражению мужа, всем давала имя Рут. Джой тоже порядком раздражало, что их называют в честь сестры.
Она выбежала в кухню. Красным зазубренным копьем ударил окрик отца: «Быстрее!» Поспешила за ним на заднее крыльцо, где хранились дождевики и резиновые сапоги. Во дворе заурчал фургон – вернулась мама. Наверное, это отца обрадует?
Он открыл дверь – в дом ворвались холод и дождь. Джой перевернула сапоги, постучала голенищем об пол на случай, если внутрь заполз паук.
– Папа? Мама ведь здорово управляется с курами. Раз она вернулась, может, ты скажешь ей? Чтобы мы не мокли. Куры всегда прибегают, когда мама стучит по кормушке и зовет их.
Идея была отличная. Не пришлось бы бродить по лугам под дождем и кричать во все стороны. Отец вернулся бы к починке изгороди, а Джой наконец выяснила бы общеизвестную истину…
Но он схватил дочь за горловину свитера и прошипел в ухо:
– Я сказал «марш», а ты выполняй!
Его ладонь взлетела, ударила Джой по лицу. Она упала на колени. Вспыхнувшая огнем щека стала, наверное, такой же багровой, как у Рут.
– Не указывай мне, ясно?!
Отец вышел на улицу, Джой схватила с крючка дождевик и заторопилась следом по потрескавшейся бетонной дорожке. Натянула капюшон, но это не спасло от косых струй: лицо и шея быстро вымокли и замерзли. Угри в животе катались клубком туда-сюда – и понемногу росли.
Почему отцу не понравилось ее предложение? Девочка проводила взглядом фургон, заезжающий в сарай. Мама вполне могла бы отнести каркасы венков в мастерскую позже, а сперва созвать кур. Джой вздохнула, семеня за отцом.
Марк с длинной палкой в руках уже стоял на ближнем пастбище рядом с курятником, глядя в никуда бессмысленным взглядом. Отец выдернул у сына палку. Отослал, как обычно, детей в разные концы пастбища, а сам остался у ворот загона – ровно в том месте, куда следовало направить беглянок, – и принялся выкрикивать указания да шипеть:
– Направо налево назад с-с-с вперед стой с-с-с-с гони их сюда, а не туда с-с-с-с-с-с.
Когда отец не кричал и не шипел на детей, он кричал на кур.
– Вы коров пугаете! Сюда, дурные птицы!
Пугают коров? Это вряд ли. Коровы привыкли к тому, что их собирают в стадо по утрам и вечерам, загоняют в стойло палкой по крестцу и доят; уносят телят, едва те встанут на шатающиеся влажные ножки. Коров не испугает дюжина Рут, клюющих на пастбище. Интересно, а куры с коровами дружат, как дружат утки, коровы, ягнята и жеребята в детских книжках с картинками? В странных книжках, полных лжи про ласковое солнце и добрых фермеров; их мягкие пухлые жены пекут фунтовый кекс[7] (что это вообще такое?) и готовят лимонад для смеющихся детей, чья единственная забота – потеплее укутать кукольным одеяльцем раненого утенка в кукольной коляске.
Плохо, когда писатели вот так лгут. Они должны рассказывать правду – о грязи, дожде, работе по дому, холоде, счетах и правительстве. Неужели никто из писателей не ходит в Церковь и не знает, что лгать грешно?
Стоя посреди луга, Джой представляла, как коровы беззаботно {лежащий на диване герцог} тянут: «До чего же вкусная трава… Вот только дождь… кончится он когда-нибудь?» Рут квохчут в ответ: «Ко-ко, да, хорошая трава, отличные будут яйца. Только да, ко-ко, когда же кончится дождь? Столько грязи кругом». И разгребают желто-белыми лапками землю, тычут пестрыми клювами то там, то сям в поисках лакомой букашки…
Левое плечо обожгло болью от удара палкой.
– Ты что творишь?! Хватит мечтать, марш к загородке, пока эти дуры не забежали на выгон к быку. С-с-с-с. Быстро!
Угри заскользили друг по другу. Опять рассердила отца! Второй раз за каких-нибудь тридцать минут.
«Придет твой час».
Он с каждым днем приближается. Надо стараться. Надо быть хорошей. Не повторять ошибок Марка.
Джой потерла плечо и потрусила к изгороди по мокрой, грязной траве. Косые струи дождя били по щекам, стекали за шиворот.
Через пять минут размахивания палкой и шипения отец крикнул:
– Гвен, Гвен! Куры. Гвен!
Марк и Джой продолжали носиться по лугу, не пуская кур на выгон к быку, когда вышла мама и застучала по кормушке, позвав нараспев высоким голосом:
– Рууууууут-Рут-Рут-Рут-Рут.
Куры суетливой стайкой кинулись к своему загону.
Отец зашагал по грязи к дальнему пастбищу, Марк медленно побрел следом. Сквозь дождевую мглу Джой ясно различила над плечами брата густую темно-зеленую ненависть.
Глава 9
Джордж и Гвен
Август 1942 года
Фургон Джорджа покатил по длинной подъездной дорожке, и взгляду Гвен предстал большой сарай из рифленого железа красно-коричневого цвета. Насквозь ржавый. Она вздохнула, уловила запах упадка и запустения.
Проехали пастбища, усеянные брошенной техникой – старым прицепом, плугом на конной тяге, металлическими колесами, еще какими-то незнакомыми предметами. Как и сарай, все было ржавым, неприглядным.
Джордж затормозил у ветхого деревянного дома в окружении нескольких кособоких деревянных сараев.
Кривая растрескавшаяся дорожка вела к скользким от дождя бетонным ступеням. Гвен поднялась на крыльцо. Джордж толкнул заднюю дверь, оказавшуюся незапертой. Внутри маленький дом был грязным, хотя выглядел довольно прочным. Хозяева («прежние хозяева», поправила себя Гвен) оставили тут всю мебель, всю домашнюю утварь. Сама Гвен об этом даже не подумала. Посмотрев на свои аккуратные кремовые туфельки, она поняла, что вообще не подумала ни о чем дальше свадьбы. Глянула на Джорджа. Тот улыбался. Успокоенная, Гвен представила зависть двоюродной бабки и Джин, когда те услышат о туалете и прачечной не на улице, а прямо в доме – в умело, хоть и грубо, сколоченной пристройке к заднему крыльцу.
Пока Джордж заносил чемоданы, Гвен изучала комнаты. Возле задней двери – спальня с ванной, идеально для мальчика. Кухня довольно просторная, с деревянным столом, шестью деревянными стульями и коричневым диванчиком перед камином. И холодильником! Надо же, не забрали… Гвен видела холодильники только в магазинах. Надо полагать, предыдущие хозяева были богачами, несмотря на внешний вид дома. Она заглянула в спальню, смежную с кухней (а значит, идеальную для девочки), и перешла в большую комнату, которая вела к парадной двери. Рядом с дверью располагалась еще одна спальня – эта, наверное, будет нашей, решила Гвен.
Чуть позже она, прихватив четыре полотенца из своего приданого, распахнула дверь рядом со спальней мальчика. Думала увидеть чулан, а обнаружила маленькую комнатку размером с ванную. Вдоль одной стены стоял верстак, как в мастерской Стэна: на таком верстаке она втыкала листья камелий в венки. Противоположную стену подпирал шкаф, в нем отлично поместятся полотенца и белье.
Или каркасы венков, нетерпеливо ожидающие чьей-нибудь смерти.
Глава 10
Джой и Рут
Декабрь 1960 года
Джой помогала маме готовить Рождественские сладости – песочные коржики и пирожки. В заднюю дверь постучали. Девочка отряхнула руки от муки и пошла открывать с улыбкой, поскольку за дверью наверняка стоял мистер Ларсен с еще большей улыбкой на лице. Мистер Ларсен приезжал каждую среду и субботу.
Он походил на огромного приветливого лесника из сказки. Громко смеялся, носил красные клетчатые рубашки под стать красным лицу и шее, имел самые большие в мире руки и часто путал слова, чем смешил Джой – хотя смеялась она только внутри. За исключением одного раза – тогда восьмилетнюю Джой отправили отнести мистеру Ларсену письмо, по ошибке попавшее в их почтовый ящик. Путь был неблизкий, она его одолела, и мистер Ларсен настоятельно пригласил ее в дом выпить лимонной воды. Джой неловко топталась посреди кухни и смущенно молчала, но помнила, что нужно быть вежливой, иначе отец рассердится. Поэтому она похвалила кухню. Мол, очень красивая. Мистер Ларсен подтвердил с широкой ухмылкой: «И верно, деточка». Добавил – у его кузена недавно дом сгорел, еще и двух месяцев не прошло, пожар начался в кухне. Джой высказала надежду, что с кухней мистера Ларсена ничего подобного не случится. Тот ухмыльнулся еще шире и заверил: «Этого бояться точно не стоит, деточка». Подошел к небольшому красному цилиндру, висевшему на стене у печки, и ласково по нему похлопал. «Вот, только что приобрел расчудесный огнеглушитель». Джой рассмеялась, затем в ужасе зажала рот, но мистер Ларсен продолжил болтать как ни в чем не бывало.
Миссис Ларсен тоже походила на персонажа сказки – на жуткую мачеху. Она была тощей и злой, с длинным крючковатым носом и прямыми пепельно-каштановыми волосами, которые собирала в низкий хвост и завязывала резинкой. Миссис Ларсен зарабатывала небольшие деньги – шила и чинила платья для соседок. Она перебивала мужа и постоянно его бранила.
– Это что, мне убирать оставили? – проворчала миссис Ларсен, войдя в кухню и увидев в раковине пустой стакан Джой, пластмассовую ручную соковыжималку и половинки лимона.
Джой машинально ответила:
– Простите, миссис Ларсен, нет… – И направилась к раковине.
– Не ты. Я ему говорю, – рявкнула хозяйка дома. – Ну?! – Она воззрилась на мужа.
Мистер Ларсен встал, подмигнул Джой, та сглотнула и сказала, что ей пора. Не забыла поблагодарить:
– Спасибо за лимонную воду, мистер Ларсен. И вам спасибо, миссис Ларсен.
Колин был их сказочным сыном, обреченным на странную, печальную жизнь. Правда, Джой нравилось думать по-другому: в Колине таилось волшебство, о котором не знал даже он сам. По маминым словам, Колин при рождении получил мало кислорода. Как это? Джой не понимала. Тридцатилетний Колин до сих пор жил с родителями, помогал отцу Джой на ферме, а в остальное время смотрел Дьявольский ящик, купленный мистером Ларсеном в год проведения Олимпийских игр в Мельбурне. Почти не разговаривал. Мама объясняла – это потому, что Колин хороший слушатель, и, если уж он начинает говорить, то слушать надо внимательно. В его глазах Джой всегда чудились слезы, будто Колин вот-вот заплачет.
Даже дом Ларсенов принадлежал сказке. Не потому, что представлял из себя замок, а потому, что напоминал книгу сказок, которую тетя Роза прислала Джой на пятый день рождения. Стоило перевернуть последнюю страницу, и перед вами, как по волшебству, разворачивался замок, вставал над страницей. Он был выполнен очень затейливо {лабиринт в старом английском саду} и даже позволял заглянуть внутрь, но только самую малость. Именно так Джой воспринимала дом Ларсенов – он демонстрировал окружающим далеко не все. (Впрочем, если подумать, то и ее дом тоже.) Она любила эту книгу, но в прошлом году та вдруг исчезла. Мама сказала, что отец отдал книгу Церкви, для Рождественской распродажи.
Словом, открывая мистеру Ларсену дверь каждую субботу (и каждую среду на каникулах), Джой думала о той книге и о сказочном происхождении Ларсенов. Тем не менее ждала его визитов с нетерпением.
– Здравствуйте, мистер Ларсен, – приветствовала Джой. – Входите.
Она отступила, пропуская его в кухню. Отец велел обязательно пропускать других вперед, потому что Джой – девочка и грешница. «Никогда не лезь вперед. Уступай это право другим. Грешникам вроде тебя место в конце. Гордыня предшествует падению».
– Добрый день, Роберт. Как ты? – Мама широко улыбнулась.
Она тоже любила визиты мистера Ларсена.
– Я отличник, Гвен, спасибо большое.
Мама каждый раз одаривала дочь коротким взглядом, точно предостерегала не поправлять мистера Ларсена.
Сколько себя помнила Джой, после обмена приветствиями мистер Ларсен доставал плитку шоколада и клал ее на стол. Затем направлялся в большую комнату со словами:
– Сделаю быстренький межогородный звонок.
При этом позвякивал в кармане монетами – показывал, что в уплату за звонок положит деньги в банку.
И, сколько себя помнила Джой, она хихикала, услышав «межогородный» вместо «междугородный».
Дальше, чтобы «не мешать мистеру Ларсену», мама удалялась в мастерскую и отсылала Джой на улицу.
Сегодня, когда мистер Ларсен исчез в большой комнате, а Джой с мамой покинули кухню, откуда-то из темных глубин разума вдруг всплыла мысль.
– Мама, почему мистер Ларсен звонит по нашему телефону, ведь у них есть свой?
– Откуда мне знать? Советую не совать нос в чужие дела. Ступай.
Трактор мистера Ларсена, как обычно, стоял за оградой. Джой раньше думала – хорошо, значит, мистеру Ларсену не пришлось идти издалека ради срочного телефонного разговора. Однако теперь понимала, что эти звонки не были срочными, ведь мистер Ларсен всегда делал их в одно и то же время – и всегда имел наготове шоколад и монеты.
Спустя двадцать минут Джой уже сидела в кухне и улыбалась мистеру Ларсену, разворачивающему шоколадку.
– Шоколаду, Гвен? Деточка?
Он отломил ряд от плитки, протянул маме, затем отломил еще один – для Джой.
Никто, кроме мистера Ларсена, не давал ей шоколада – нежного, молочного и вкусного. Джой легонько прикусила передними зубами между вторым и третьим квадратиком, оставила шоколад на языке – пусть тает помедленнее, подольше.
Мистер Ларсен с мамой пили чай и беседовали – о дожде, о том, что «инсоляция» взвинтила цены до небес, и как теперь зарабатывать на хлеб порядочному фермеру, просто «уму недостижимо». Мистер Ларсен рассказал о корове Кевина Стоуна, которая в начале недели утонула в пруду. Видимо, захотела попить, упала и увязла в грязи. Или увязла в грязи, а затем упала. Очередность неважна. Джой знала – это не первая корова в окру́ге, увязшая и погибшая в пруду.
Ей нравились эти дружеские разговоры, потому что мистер Ларсен был добрым и потому что во время его визитов отец работал на пастбище. Жаль только, Марк помогал отцу и не ел шоколад. Впрочем, сегодня Джой не думала о Марке – ей не давал покоя вопрос, почему мистер Ларсен пользуется их телефоном и кому звонит. Неужели занимается чем-то грешным? Например, делает ставки на лошадиные скачки? Или планирует ограбить банк? Джой обсудит это с Рут.
Когда шоколадка закончилась, мистер Ларсен встал, посмотрел маме в глаза и произнес:
– Спасибо, Гвен. Большое тебе спасибо.
– На здоровье, Роберт, – ответила мама с улыбкой.
Затем кивнула дочери – мол, убери со стола. Мистер Ларсен большой красной ладонью сгреб обертку и фольгу, сунул в карман брюк. Посуду Джой отнесла в раковину.
– Увидимся в среду, Гвен. – Мистер Ларсен направился к задней двери. – С тобой тоже, деточка, ты ведь на каникулах…
Джой, как обычно, проводила его и сказала у выхода:
– Спасибо за шоколад, мистер Ларсен.
Он посмотрел на нее так же, как перед тем на маму. Кивнул.
– Мне это в сладость. Рад, что тебе понравилось, деточка.
Джой наблюдала, как гость забирается в трактор и уезжает.
Она поспешила назад в кухню, помогать маме с Рождественской выпечкой. Джой радовалась тому, что липкие черные угри тонут в нежном коричневом шоколаде, и предвкушала новую порцию лакомства в среду.
Глава 11
Джой и Джордж
Февраль 1983 года
В комнате стоит затхлый запах; его источают оранжевые одеяла, напитавшиеся от тела предсмертным духом. Полумрак напоминает о том дне, когда я спряталась в этой спальне и увидела на кровати змею. Я снова здесь, не один десяток лет спустя, стою на пороге и категорически отказываюсь бояться. Усталый вентилятор в углу гоняет по комнате горячий воздух; отец лежит в кровати, смотрит в никуда.
– А, это ты… Не очень-то спешила.
Голос слабый, остальное не изменилось.
– Прости, я… пришлось закончить кое-какие дела на работе. Приехала, как только смогла.
«С какой стати я оправдываюсь?!»
– Что сегодня за день?
– Вторник, папа.
– Работаешь по выходным?
– Нет. Ну, бывает. Я…
Все. Хватит. Нечего со мной так разговаривать. Я уже не ребенок. Поеду в мотель в Блэкханте, поживу там, пока отец не умрет. Заправлюсь горючим из сорокачетырехгаллонной бочки в сарае – и поеду.
– Воды. – Отец закашливается, машет рукой в сторону столика. На нем – ярко-желтая детская чашка-непроливайка с двумя большими пластмассовыми ручками и крышкой с носиком.
Пожалуй, воды я подать могу. Это не уступка.
– Хорошо, папа.
– Быстрее… – шипит он.
Вкладываю чашку ему в руки. Они напоминают куриные лапки: тонкие кости и узловатые вены под полупрозрачной кожей.
Пока отец пьет, я размышляю – унизительно ли ему чувствовать собственную слабость? Рут права, его больше нечего бояться. Однако сердце никак не может успокоиться, а в животе просыпаются угри.
– Мне нужно обезболивающее, Гвен.
Вики тоже права. Отец оторван от реальности, принимает меня за маму. Что говорила Вики? «Вовремя, иначе ему грозит невыносимая боль».
– Рано, папа. Часа через полтора.
– Ты что, доктор, Гвен? Дай таблетки.
– Я – Джой, папа.
– Давай уже таблетки!
В кухне сверяю часы с таблицами Вики. Говорю Рут:
– Еще не меньше часа. Как быть?
– Дай лекарство, – она пожимает плечами.
– Мы ведь нарушим расписание. Вики дала таблеток всего на неделю. А если начнутся боли каждые три часа? Или чаще?
– Господи, Джой, тогда дадим очередную дозу. Если ему больно, мы даем обезболивающее. Чего тут сложного?
– В расписании сказано – до двух часов новая доза не нужна.
– Предпочитаешь, чтобы он корчился от боли и вот так стонал? Доводил нас до одурения?
Стоны из спальни звучат громче.
– Ладно, ладно…
Высыпаю из пузырька две голубые таблетки, отмечаю крестиком в расписании прием лекарства в два часа и возвращаюсь в спальню. Вкладываю таблетки в раскрытую ладонь отца, наблюдаю за тем, как он соскребает их губами и делает глоток из чашки.
Надо же, как все просто…
Он указывает на «Блэкхант газет», валяющуюся на полу. Я ее поднимаю – газета двухнедельной давности.
– Почитай мне что-нибудь.
Раскрываю страницу с некрологами и следующие пять минут читаю их вслух. Отец качает головой, если не узнаёт имени покойного, и поднимает указательный палец, когда хочет услышать объявление целиком. Временами немного печалится.
Некрологи заканчиваются, отец говорит:
– Хорошо, иди.
Я встаю и вдруг понимаю, что вновь веду себя, как двенадцатилетняя девочка. Не собираюсь я уходить по приказу! У меня к отцу вопросы. О том, что он сделал со своими детьми. Ну и, конечно, нужно разобраться с историей Венди Боскомб.
– Минутку. Я хочу спросить…
– Рут, – умоляюще перебивает отец.
Я злюсь, но, если честно, чувствую себя польщенной – ведь он перепутал меня с идеальной Рут. Отец тычет в пустую непроливайку.
– Принеси «Пассионы».
– Извини, папа, ее нет.
– Значит, купи.
– Утром я съезжу в город и заодно куплю нормальной еды.
Похоже, я все-таки остаюсь.
– Вот еще… Я хочу «Пассиону» сейчас.
На то, чтобы доехать до города, приобрести все необходимое и вернуться, уйдет три часа. Ну уж нет.
– Папа, я ведь только…
– Я умираю. Ты это понимаешь? Умираю.
Уже на полпути к двери меня настигает его рык:
– И не вздумай привезти дешевую подделку!
В большой комнате я вздыхаю. Вот мерзавец! Разбил меня в пух и прах. Ладно, «Пассиону» я привезу, но больше не потерплю никаких гадостей. И не сбегу.
– Садись и рассказывай, – спокойно предлагает Рут, похлопывая по дивану.
– Придется ехать в город за «Пассионой» для гада. Плюс нам нужна еда. И еще один вентилятор. Я тут расплавлюсь.
На лице Рут, естественно, нет ни капли пота – только страшное родимое пятно.
– Я вот думаю, – говорит сестра. – Лекарство. Это решение. Вики обеспечила нас именно тем, что нужно.
Жара невыносимая. Я, в отличие от Рут, жутко потею, и к тому же не понимаю, о чем она.
– Ты ведь понимаешь, о чем я.
Господи, ненавижу, когда Рут так делает. Будто мои мысли читает.
– Послушай, я приехала только ради ответов. И его признания.
– Признания?! – изумленно восклицает она. – В чем?
– Во… во всем.
– Размечталась.
Покачав головой, Рут говорит дальше. От ее серебристого голоса трудно оградиться. Так было всегда: Рут вкладывала идеи в мою голову, я молча слушала.
Перед уходом захожу к Марку. Замираю в попытке обуздать разбушевавшиеся чувства, но в комнате ничего о нем не напоминает. Сюда нужно поселить Рут – по крайней мере до моего отъезда, чтобы не шептала мне на ухо всю ночь.
Заглядываю в мамину мастерскую. Всегда полная красок и цветочных запахов, теперь она пахнет пылью и одиночеством. На верстаке до сих пор стоят банки с проволокой, а на стержень нанизаны катушки с лентами – заброшенные и жалкие, как опустевшая после ярмарки площадь. В шкафу наверняка лежат каркасы венков. Все мое детство мама, если не стряпала и не работала в саду, находилась здесь. Видимо, люди умирали постоянно, и постоянно требовалось делать новые венки. Здесь же она отсиживалась, когда отец раздавал наказания.
Неудивительно, что ребенком я воспринимала маму как некое бледное пятно оттенка картонной папки, как безучастную фигуру – она не знала, что делать, и умела лишь одно: удаляться в мастерскую и создавать букеты для беременных подростков и венки для покойников. Странно, я никогда не задумывалась, люблю ли маму, любит ли она меня. Мама просто была, и все. На заднем плане, физически и эмоционально. Еще одна молчаливая слушательница – особенно наших криков.
Теперь-то я, конечно, понимаю, что сюда она сбегала. Укрывалась в мастерской даже во время единичных визитов дяди Билла и тети Розы – ненавидела его безобразную инвалидную коляску и пустые штанины. Как только все допивали чай и отец доставал фотоальбом – вероятно, чтобы избежать неловкого молчания, – мама вставала и уходила в мастерскую под предлогом недоделанных венков. Я вытягивала шею, чтобы разглядеть три младенческие фотографии (по одной на каждого из нас). Вот они мы, новорожденные, с закрытыми глазами, завернуты в больничные одеяла. Обычно я ловила себя на мысли, что мы с Рут выглядим одинаково, но не успевала рассмотреть подробнее, поскольку эту страницу отец всегда переворачивал быстро.
Теперь-то я понимаю – мама удалялась в мастерскую потому, что ненавидела тот фотоальбом не меньше инвалидных кресел.
* * *В город за бесценной «Пассионой» я еду на очень большой скорости, и в этом виновата Рут. В ушах вновь и вновь звучат ее слова: «Он все равно через несколько дней умрет, так что мы вполне можем организовать гаду передозировку. Никто ничего не заподозрит, а мы наконец отомстим».
Глава 12
Джордж и Гвен
Август 1942 года
Гвен вернулась в грязную кухню, воодушевленная открывающимися возможностями. Хорошая уборка все тут изменит. И цветы на кухонном столе. Где-нибудь в этих диких травяных зарослях должны расти цветы. Гвен посадит еще – в ближайшие недели. В ближайшие недели, месяцы и годы.
Однако отправиться на поиски цветов она не успела, так как Джордж предложил ей разобрать вещи, пока он осмотрит сараи, пастбища и сто двадцать коров, которые теперь тоже принадлежат им. Бросил взгляд на часы.
– В четыре пятнадцать выпьем чаю.
Джордж вышел, а Гвен почему-то вздохнула и расслабила плечи. Утомилась, наверное, от свадебных волнений и долгого путешествия. Она достала еду, затем восемь свадебных подарков: три скатерти из дамаста, два комплекта льняных кухонных полотенец, два набора для соли и перца и подарок от Джорджа – шесть красивых стаканов, которые его родители получили на собственную свадьбу больше тридцати лет назад. Стаканы из тончайшего стекла, украшенные золотым ободком и золотой виноградной лозой поверх матово-белой полосы. Для чего можно использовать эту удивительную красоту? Гвен так и не сумела придумать. Сильно же Джордж ее любит, раз дарит фамильные ценности… Гвен с величайшей осторожностью отнесла их в большую комнату и расставила в два ряда в серванте. Бережно закрыла дверцы.