Лесная банда

Казалось бы, все чувства испепелило время, остался только прах, на котором не может зацвести ничто живое, но вот стоило увидеть Марысю, и как будто бы и не было стольких лет разлуки. Это не душевная буря. Не рвущийся из горла стон. Ничего такого. Волнения тоже не отыскать. Просто громче обычного застучало сердце. И невозможно было понять от чего: не то от щемящей боли, оставшейся от потери лучшего друга, не то от нежданной встречи с желанной, но такой недосягаемой женщиной. А может быть, от того и от другого одновременно.

Вдове с трехлетним сыном на руках, невероятно похожим на отца, помогали всем куренем: снабжали продуктами, иной раз подкидывали деньжат. Чаще других в городе появлялся Свирид. Оставаясь наедине, говорили немного, чаще о беззаботном прошлом, которое, как оказалось, было и для Марыси столь же небезразличным. У женщины, заметно ссутулившейся под тяжестью недавнего горя, непроизвольно вспыхивали в глазах искорки. В точности такие же, как в то время, когда их юношество было одно на двоих.

На других женщин Головня смотреть более не мог, но и прикоснуться к Марысе тоже не смел, как если бы опасался своими неуклюжими действиями расколоть то немногое, что продолжало их связывать. Хотя порой ему казалось, что в глазах любимой женщины он наблюдает искорки прежнего озорства: и если не призыв к решительным действиям, то, во всяком случае, должное понимание.

Впрочем, сам он, душевно израненный и распятый, не представлял, как им быть далее. Но без Марыси свою жизнь более не мыслил.

На перекрестке двух узких улиц остановился и нырнул в тень Пролетарского переулка, по обе стороны которого, защищая жильцов от палящего и яркого солнечного света, низко согнув густые ветки к земле, произрастали каштаны с густой широкой кроной. По тенистой аллее, под низким сводом из сплетенных между собой по обе стороны густых ветвей, с трудом пропускающих лучи солнца, потопал к Марысе. Через сотню метров показался ее дом с крышей из темно-красной черепицы, едва приметный из-за веток разросшихся яблонь.

Свирид уже подошел к крыльцу, готовый с головой окунуться в женскую улыбку, как дверь неожиданно распахнулась, и прямо на него вышел тот самый светловолосый капитан, с которым он повстречался полтора часа назад в центре города. За его спиной, слегка сконфуженная, заметно раскрасневшаяся, стояла Марыся, вокруг ее красивых бедер извивалась цветастая юбка, собранная в крупные, прямые, хорошо отглаженные складки. Военный по-хозяйски, как доступно человеку, имеющему над ней власть, слегка приобнял ее за плечи и громко произнес:

– Комната меня устраивает, хозяюшка. Хорошая, чистая, светлая. Не беспокойтесь, заплачу, сколько нужно. А еще и мальчику что-нибудь принесу, смышленым растет. Скажу своему ординарцу, чтобы перенес сюда вещи.

Повернувшись, офицер увидел стоявшего у порога Головню. Видно, в его лице капитан разглядел нечто такое, что заставило переломить губы в неприятном кривом изгибе, а рука дернулась к кобуре.

Выстрел бабахнул в тот самый момент, когда широкая ладонь офицера облекла лоснящуюся темно-коричневую кобуру, чтобы извлечь на белый свет красивый кусок металла со свинцовой начинкой внутри. Дернувшись, словно от сильного удара, капитан на какое-то мгновение застыл, как если бы прислушивался к тем разрушительным процессам, что незамедлительно стали происходить в его сильном молодом теле. Будто бы осознав степень непоправимого, в глубине его глаз, еще какую-то минуту назад необыкновенно ясных, вдруг темной скорбью проявилась тень. Слегка полноватые губы, созданные для бабьих поцелуев, тотчас сомкнулись в белесую безжизненную тонкую нить, пытаясь сдержать боль, а сознание уже вопило от неисправимости случившегося: «Я – убит!»

Уже непослушными ногами, подгибающимися в хрустящих коленях, понимая, что это будет самый трудный и последний путь в его жизни, офицер пошел прямо на Головню – в желании сомкнуть пальцы на шее врага. А еще на его лице запечатлелось сожаление за бестолковую кончину, что убит ни на поле брани, как и положено боевому офицеру, а в глубоком тылу на городской окраине тихого украинского городка рядом с красивой женщиной.

– Что же ты делаешь, гад! – едва прошелестел капитан губами.

Свирид Головня, продолжая держать пистолет у пояса, разглядел в глазах офицера прожигающую ненависть и невольно отпрянул назад, подумав: «Неужто они здесь все такие?»

В какой-то момент на всей земле их осталось только двое, точнее он сам и глаза уже умирающего офицера, попиравшего все физические законы и продолжавшего упрямо шагать вперед. Вокруг будто бы образовалось безмолвное пространство, некий вакуум, нервы оголились, а чувства обострились до предела.

Неожиданно в доме громко зазвенели окна. Что это? Ах, да – это прозвучал второй выстрел. Странно, что он совершенно его не услышал, зато уловил мяуканье котенка, залезшего на качающийся ствол каштана. Бедняга никак не мог спуститься и теперь взывал о помощи.

Действительность вернулась вместе с падением мертвого тела. Ноги смертельно раненного офицера подогнулись окончательно, и он нелепо упал на ступени, совсем немного не дотянувшись до своего убийцы.

Прижав ладошку ко рту, Марыся подавила крик животного ужаса, уже готового было сорваться с ее побледневших уст.

– Успокойся, – негромко проговорил Головня, – ты здесь ни при чем.

Женщина вряд ли соображала, что было сказано, и продолжала смотреть на поверженное тело.

– Пойдем со мной в лес, – предложил Свирид Головня. – Там тебя не тронут, – протянул он руку.

– Нет, – отчаянно отскочила Марыся и громко хлопнула за собой дверью, закрываясь от всего ужасного, что произошло с ней за последние годы, в том числе и от убитого офицера, лежащего на пороге.

Замешательство продолжалось какое-то мгновение, показавшееся Свириду едва ли не вечностью. В действительности оно было не длиннее полета пули во время выстрела в упор. В следующее мгновение он услышал, как с противоположного конца улицы яростно прозвучало:

– Не уйдет, гад! Он там!!

Донеслись лающие звуки короткой автоматной очереди. С коротким свистом щеку обожгла пролетевшая пуля. Громко, будто бы барабанная дробь, застучали по твердой земле солдатские сапоги. Пригнувшись, Свирид Головня юркнул за угол дома, пробежал заросшими огородами и с разберу нырнул в густой колючий чаплыжник. Раздирая лицо, кисти, он побежал прямо к небольшому пролеску, вытянувшемуся вдоль неширокого поля длинной серповидной полоской.

Далеко позади приглушенно раздавались выстрелы, доносились до слуха обрывки громкой речи. Преодолев широкую полосу кустарника, Головня юркнул в густую рожь, стоявшую перед лесом высокой колыхающейся волной. В небе, будто бы в свадебном танце, кружились два коричневых коршуна. Птицы то забирались на самый небосвод, становились едва различимыми в беспредельной синеве точками, а то вдруг, подхваченные порывами ветра, уходили на снижение и продолжали одним им понятный круговорот, невольно околдовывая зрителя плавными размашистыми движениями.

Птицам можно позавидовать – с километровой высоты все происходящее на земле выглядит как-то иначе. Попроще, что ли…

– Где он? – прозвучал громкий голос, явно принадлежащий командиру.

– Не могу знать, товарищ старший лейтенант, – прозвучал в ответ виноватый и не столь зычный голос. – Я буквально следом за ним бежал, а он как камень в воду канул.

– Вот только не в воду, боец, а в рожь. Этот бандеровец, он где-то здесь в поле прячется!

– Вот только как его тут отыщешь, вон поле какое… Можно и на пулю напороться.

– А автомат у тебя для чего? Увидишь, стреляй!

– А он не убежал дальше? – прозвучал голос третьего. Он был с заметной хрипотцой, явно принадлежавший человеку немолодому.

– А пес его знает! Может, и перебежал уже. Прыткий он больно.

– Вы вдвоем оставайтесь здесь. Может, он все-таки тут запрятался. Если что, стреляйте в эту гадину! Боевого офицера убил! Кто бы мог подумать… Такую мясорубку прошел, два года без единой царапины, а тут, в тылу… От бандеровской пули сгинул.

Несколько минут Свирид Головня выжидал. Поглядывал на колосья, колыхающиеся в такт ветру щетинистыми зернистыми головами. Немного в стороне, в белом кружеве ромашек, кровавыми пятнами произрастали маки. Осторожно, опасаясь быть узнанным, Свирид слегка приподнялся и глянул в просвет через густо разросшиеся злаки.

На самой бровке дороги с направленными на ржаное поле автоматами стояли два красноармейца и внимательными взглядами мерили неровную поверхность ржаного поля. Времени у него оставалось немного, каких-то несколько минут, далее появится вооруженный отряд автоматчиков, который за несколько минут прочешет несжатую полосу. Вот тогда конец! Но сейчас над ним застыла почти хрустально-звенящая, уходящая куда-то ввысь тишина, которую очень не хотелось разбивать.

Бойцам было не более двадцати лет. Одетые в потертые, не по размеру гимнастерки; в выцветших до самой белизны пилотках, спадающих краем на въедливый прищур, с темно-коричневым загаром, густо покрывающим их ребячьи лица, они казались несколько постарше, чем были на самом деле. Но их молодость была обманчивой: у одного на груди висела медаль «За боевые заслуги», у другого – «За отвагу». А значит, воюют не первый день, имеют боевой опыт, успели изрядно полежать под пулями и не однажды глохли от гаубичных разрывов. Для них бандеровец, спрятавшийся в рожь, не кажется опасным (на войне бывали ситуации и посложнее), всего-то очередная цель, которую следует уничтожить.

А вот это вы, хлопцы, зря!

На фронте гибнет тот, кто недооценивает коварство противника. Оба привыкли к открытому бою, так чтобы видеть противника на расстоянии автоматной очереди. Здесь другая война, и правила совершенно иные, а может, и вовсе нет таковых. К этому тоже стоит привыкать. Придется преподать вам серьезный урок.

Отыскав на земле камень, Свирид Головня что есть силы швырнул его в середину поля метров за пятьдесят. Ломая тонкие колосья, обломок с уловимым шорохом ударился о землю, привлекая к себе внимание бойцов. И тотчас в место падения, безжалостно срезая колосья ржи и взрыхляя землю, синхронно ударили две автоматные очереди.

Приподнявшись, Головня увидел, как красноармейцы поспешно двинулись в сторону упавшего камня, позабыв о том, что опасность может исходить с противоположной стороны. Теперь он видел их коротко стриженные русые затылки, пропотевшие на спинах гимнастерки, мешковатые, явно не по размеру брюки. Обратил внимание, что оба были в обмотках с ботинками.

Прицельно, затаив дыхание, выстрелил в затылок красноармейцу с медалью «За боевые заслуги». Увидел, что попал в цель – брызнул небольшой фонтанчик из расщепленных костей и крови, – и тотчас перевел прицел на второго, двигавшегося немного поодаль. Не то у него сбился прицел, не то расторопным оказался красноармеец, но выпущенная пуля вместо головы ударила ему в плечо, заставив болезненно присесть и затаиться за густо произраставшую рожь. Последующие две минуты он не вояка – будет бороться с шоковой болью, которая в этот момент должна парализовать все его тело. Пройдет время, прежде чем он сумеет адекватно принимать решения.

Не упуская драгоценных секунд, Свирид побежал через поле, ощущая подошвами каждую неровность. Сейчас главное не оступиться и не подвернуть ногу. Вот тогда ему крышка! Красноармейцы даже не доведут его до комендатуры, просто банально прихлопнут здесь же, посредине поля, и оставят гнить на солнце его молодое и некогда сильное тело.

Головня оглянулся лишь раз, когда пришло время выныривать из широкого рыжего колосящегося моря, и, не увидев опасности, юркнул в пролесок и побежал, как по ковру, по мягкому короткому мху, выстилавшему землю. Остановился только тогда, когда дорогу преградил узкий и прямой, как пущенная стрела, овраг, заросший густой ломкой лещиной. За ним раздалось вширь гречишное поле со следами от танковых гусеничных трактов, а на обочине свежими пятнами крови на месте недавнего сражения среди густой травы неровными большими пятнами произрастали сочные многолетние маки.

Осталось перебраться через овраг, пройти через гречишное поле и дальше углубиться в сосновый лес. Там его уже не достанут, там места знакомые до самого последнего дерева. К хутору можно выбраться часа за три, правда, придется сделать крюк через широкую балку, чтобы не столкнуться с армейскими частями. На пути к хутору стоит старинный костел из белого кирпича, нужно будет поставить в церкви свечу «во спасение».

Спустившись на дно илистого оврага с глинистыми крутыми бортами, Головня не без труда выбрался на поверхность – основательно поцарапанный и изрядно перепачканный.

Гречишное поле оказалось местом недавнего танкового сражения. Русские танки пытались обойти город и взять его в кольцо, но натолкнулись на хорошо организованную и укрепленную немецкую дивизионную батарею, ударившую по наступающим прямой наводкой. На поле в причудливых и самых невероятных позах застыли поверженные бронированные громадины. Через наступающий танковый полк прошел самый настоящий артиллерийский девятый вал. Даже сейчас, по прошествии нескольких суток, было видно, что закаленный бронированный металл еще не остыл и, покрывшись черной копотью, мало-помалу отдавал свое тепло вспаханной гусеницами и израненной осколками земле.

В самом центре поля с рваными траками и со свернутой набок башней, без броневых листов, стояла убитая тридцатьчетверка. Страшно было подумать о том, что внутри покореженного закопченного железа могла скрываться какая-то жизнь. Подбитый танк представлял собой нерукотворное ужасающее строение, вылепленное злодейским талантом неведомого мастера. Катки жестоко разбиты, а сорванные гусеницы кривой лентой распластались по земле.

Немного в стороне с разлетевшимися по полю траками, с несколькими сквозными дырками в обтекаемой башне, уперев гнутый ствол в землю, памятником стоял тяжелый танк «Иосиф Сталин». Теперь, когда громадина была сражена, помятая во многих местах, неузнаваемо изуродованная, трудно было поверить, что совсем недавно суровая геометрия бронированного железа могла наводить ужас на передовые полки неприятеля. Более жалкого зрелища, чем изуродованный в бою танк, трудно было представить. Еще три подбитые бронемашины с вывернутыми башнями замерли у самых траншей; вместо люков – черные провалы. Сбитые башни – черные, основательно прогоревшие – превратились в металлический хлам и были хаотично разбросаны по всему полю.

А далее шла немецкая артиллерийская батарея, точнее то, что от нее осталось. Дивизионные пушки были раздавлены, лафеты помяты и покорежены, а некогда грозные стволы уродливо торчали из земли. Повсюду, куда ни глянь, валялись отстреленные гильзы от бронебойно-зажигательных снарядов, исковерканные и сплюснутые болванки. Из земли торчали куски колючей проволоки, а в траншее валялся покореженный станок для спирали Бруно.

Рубка была нешуточная. Вряд ли кто уцелел из артиллерийского расчета. Над полем витал смрадный приторный запах разлагающейся плоти. Трупы, еще не убранные и едва присыпанные землей, лежали по всему полю и взывали к милосердию. В зарослях гречихи валялись разбросанные расщепленные бревна – то немногое, что осталось от землянки.

Головня невольно ускорил шаг, стараясь как можно быстрее пересечь поле и добраться до соснового леса. Споткнувшись, не сумел удержать равновесие и упал прямо на что-то мягкое. Приподнявшись, увидел, что находится в яме, до самого верха заполненной спрессованными разбухшими телами. В лицо дохнуло приторное зловоние, запах был настолько удушливый, что ему показалось, будто бы он проник под одежду и забрался в каждую клетку его тела. Приподнявшись и преодолевая в себе отвращение, которое уже подкатывало к горлу, Головня отошел на несколько метров и долго отряхивался, как если бы хотел сбросить с себя не только комья земли, но и прилипший к штанинам запах.

Свирид не прошел и сотни метров, как неожиданно услышал строгий голос:

– Стоять!

Головня невольно приостановился, осознавая, что другого выхода не существует. Человек, стоявший за его спиной, не промахнется. Следующая команда прозвучала более требовательно:

– Подними руки!

Головня повиновался. Затылком он почувствовал враждебный бескомпромиссный взгляд и едва подавил в себе желание, чтобы не притронуться к голове пальцами.

– А теперь медленно повернись… И чтобы без глупостей!

Не опуская рук, Головня медленно развернулся и увидел в десяти шагах от себя советского капитана, уверенно сжимавшего в руке трофейный «вальтер». По обе стороны от него два бойца, в руках одного – автомат, а другой держал карабин, направленный точно в середину его груди. Немного поодаль с лопатами в руках стояли еще четыре человека. Не иначе как прибывшая похоронная команда. Появились они из распадка, острым углом врезавшимся в гречишное поле. Наверняка в глубине лесочка разместилась какая-то стрелковая часть. Как подтверждение его мыслям, из молодого редкого дубровника раздался размеренный стук топора. Решили обустроиться в чаще, благо что воздух свежий, когда еще таким надышишься. А то все копоть, смрад да дым. А потом и на постой в городе не встанешь, квартир на всех не хватает.

– Обыскать! – приказал капитан бойцу, стоявшему от него по правую руку.

Красноармеец привычно забросил за плечи винтовку и скорым шагом подступил к Свириду. Умело простучал широкими крестьянскими ладонями карманы брюк, поколотил по тужурке и, натолкнувшись пальцами на пистолет, произнес:

– Есть товарищ капитан… «наган»!

Голос у него оказался сиплым, неприятным, будто бы через рваные меха гармоники прорывался воздух. Капитан приблизился, забрал у бойца «наган».

– Документы не нашел?

– Нет, товарищ капитан.

– Понятно… Где ты так перепачкался, – доброжелательно поинтересовался офицер.

– Упав. Земля тут неровна, он як танки поле перепахали.

– Заметил уже, – охотно согласился офицер, – вот только перепачкался ты в зеленой глине, а тут коричневая. Через овраг, что ли, переползал.

– Не памятаю, где забруднився. Дорога длинная, до свояка йшов. А там невеликий овражек, – махнул Головня далеко в сторону, чувствуя, как немигающий взгляд офицера забирает остатки сил, – там и поскользнувся.

– Ишь ты, – продолжал капитан держать перед собой пистолет, ствол которого был направлен в левую половину груди Свирида. Война приучает к недоверчивости, – на все у тебя ответы имеются. Вот только глина-то на штанах свежая, даже подсохнуть не успела. А пистолет где взял?

– На поли знайшов. Тут цього добра полно. Он даже пушки е.

– И зачем тебе пистолет?

– Сьогодни пистолети у всих есть. Разны люди по дорогах шастають. Должен же я симъю защитять, – уверенно глянул он в глаза капитана кофейного цвета.

– А что за стрельба там была?

– Где?

– С того места, откуда ты прибежал.

– Звидки ж мени знати? – пожал Свирид плечами. – Мало хто стриляти може. Все-таки война йде.

– Где ты живешь?

– На хутори живу. У села Криворог, – кивнул Головня в сторону дороги.

– А что же ты тогда не в ту сторону идешь?

– Так брата двоюридного хотив провидати. Крюк невеличкий.

– Вижу, что много у тебя родственников.

– Чим багати! А то як же. Всю жизнь тут живу. Прадиди и диди тут мои поживали.

– Почему документов с собой нет?

– Це ми при нимцях вси документи тягали, чого ж ми при ридной советской влади носити будемо.

– Сладко ты поешь, как я погляжу… Вот только кто знает, свой ты или не свой. Может, ты полицаем при немцах был.

– Так, який же я полицай? – искренне завозмущался Головня. – Чи по мени не видно, що я свий.

– Не видно… Значит, говоришь, что пистолет этот здесь нашел? А вот только ствол жженым порохом воняет. И стреляли из него какой-то час назад. Даже не остыл толком. Это не тебя, часом, ищут? – показал он на группу бойцов, шагавших к ним через поле.

– Так селянин я, чого мене шукати, якщо потрибно, так я сам прийду куди треба! Мене тут все в округу знають, всякий пидтвердить, хто я такий.

– Вот и разберемся, селянин! Вяжи его!