Полюс вечного холода

– Яма с костями? – выказал недоумение Арбель. – Мы видели ее, но уже пустую.

– Значит, Толуман приказал перенести бивни в другой тайник. В предусмотрительности ему не откажешь.

Генриетту взволновали вовсе не бивни.

– Налим, он же акула. Псы двухголовые… Сколько тут еще этих гадов?

– Немало, – с уверенностью заявил Вадим. – Кто-то растерзал оленя, а потом и нашего проводника. И это не галлюцинации, не воздействие угольного ангидрида или чего-то там еще.

– Что же это, по-твоему?

– Не знаю. Если уж наука восстает против такого…

– Заг нихт! – вставил вдруг немец, погруженный в раздумья. – Наук не восставаль. Наук знайт пришин. И я знайт.

– И что же это за причина? – хором спросили Арбель, Вадим и Генриетта.

Фризе воздел к облачному небу перст с похожей на пуговицу бородавкой и произнес единственное слово:

– Радиацион.

Вадим ухватил себя за вихор, дернул. Как можно было забыть? Он же читал об этом в журнале «Успехи физических наук»! Человечество уже тридцать лет изучало невидимое излучение, присущее некоторым химическим элементам. И если на заре этих исследований легкомысленный Пьер Кюри из любопытства привязывал к своему предплечью пробирку с радием, вследствие чего заработал тяжелейшую язву, то к середине двадцатых годов нового века воздействие радиоактивных элементов на биологические ткани было уже хорошо известно. Не далее как год назад советские генетики Филиппов и Надсон доказали, что радиационное облучение приводит к самым невероятным мутациям в живых клетках. И вот оно, наглядное подтверждение!

Все четверо уселись у костра. Он требовал подпитки, но никто и не шевельнулся, чтобы сходить за дровами. Не терпелось обсудить сделанное открытие.

– Радиация? – Арбель потер ладонью небритый подбородок. – Я тоже читал… Но чтобы животные превратились в мутантов, подобных тем, какие здесь водятся, необходимо не одно поколение… уф!.. Вы предполагаете, что люди научились добывать радий задолго до Марии Склодовской?

– Почему обязательно р-радий? – Вадим не хотел вступать в ученый спор, но требовалось обосновать теорию Фризе, благодаря которой все происходящее получало удобоваримое истолкование. – Чем вам не нравится уран? Его руды встречаются в природе, и, кстати, есть признаки, указывающие на то, что их залежи расположены на юге Якутии.

– Бездоказательно! – настаивал упертый служащий. – В нашем распоряжении нет достоверных фактов…

Его прервала Генриетта. Она и без фактов приняла Вадимовы допущения и заволновалась не на шутку:

– То есть если мы тут завязнем, у нас рога поотрастают? Или хвосты с плавниками? Мило! Хохлатые хохотушки хохотом хохотали…

– Не переживай, нас раньше сожрут. – Вадим привалился к глыбе и закинул руки за голову. – Начнем прения? На повестке дня пункт первый и последний: что делать?

Конструктивнее всех сегодня мыслил Фризе. Издав для разгона что-то вроде «гм… гм… упс», он разразился речью такового содержания:

– Проблем есть айн и цвай. Айн проблем – ви манн комт… как дойти до населений. Этот проблем ми не разрешайт… не имейт фозможност. Проблем цвай – есть ли в этот вальд, – он показал на лес, – радиацион. Этот проблем разрешайт фюнф минутен.

Он покопался в своем заплечном мешке и бережно поставил на траву средней величины футляр с германским клеймом.

– Счетчик радиацион. Перфект! Немецкий качестфо.

Это был прибор, чей принцип предложил восемнадцать лет назад физик Ганс Гейгер. Фактически ничего нового он не открыл, просто додумался использовать ионизационную камеру в качестве детектора радиоактивных лучей. На поток это изобретение так и не поставили, оно нуждалось в доработке. Но у Фризе в Штутгарте жил племянник Макс – мастер-умелец, – который по собственным чертежам усовершенствовал электрический конденсатор, эмпирическим путем подобрал давление наполнявших его газов и стал производить единичные экземпляры для нужд рейхсвера. Счетчик не отличался надежностью и регистрировал только альфа-частицы, но для обнаружения урановой руды этого было достаточно.

– Так запускайте же его, шайтан бы вас побрал! – вырвалось у всегда интеллигентного Арбеля.

– Айне секунде.

Фризе открыл футляр и достал из него кругляш, схожий с дымовой шашкой и снабженный сверху стеклышком, за которым виднелась шкала с цифрами. Он повозился с проводками, что-то к чему-то подключил, и шкала загорелась неярким желтушным светом.

– Ходиль и смотрель на циффер – не есть удобно, но Макс говориль, будет другой механизмен. Гейгер уже делайт нофый разработка. Детектор издафайт кланг… звучаний. Вот так: цок-цок. Комфорт!

Поделившись информацией, немец с кругляшом в руках обошел вокруг глыбы, под которой приютились путники. Черная стрелка прибора, замершая на нуле, подрагивала, но не предпринимала попыток передвинуться на следующее деление.

– Радиацион нормаль, – провозгласил Фризе. – Без отклонений от природный показатель.

– Тут-то, может, и нормаль, а где-нибудь подальше зашкалит, – предположил Вадим. – Идем вдоль берега.

Что-то подсказывало ему: если источник радиации в наличии, то он должен быть сокрыт в озере. Такие создания, как акулий налим, могли возникнуть только в зараженной воде.

– А наше барахло? – напомнила Генриетта. – Бросим? Или кто-то останется караулить?

– Нет, – не согласился Вадим. – Р-разлучаться отныне будем только в самых пиковых случаях. А барахло спрячем.

Они подыскали неподалеку подходящее углубление, сложили в него вещевые мешки и навалили сверху камней. Кто не знает, тот и не найдет. С собой, кроме оружия и радиационного регистратора, взяли немного сухарей на случай, если прогулка затянется, и переносной фонарь.

Процессию возглавлял Фризе. Прямой, на длинных ходилках, он вышагивал, словно журавль, не сводя глаз со светящихся цифр. Арбель придерживал его под руку – чтобы ненароком не оступился.

Так шли часа два. Никто их не беспокоил, слева матовым шелком рябилась поверхность озера, справа шумела остатками листвы тундра. Даже Вадим, настроив свои уши, как два локатора, не улавливал ничего, кроме птичьего щебета.

– Радиацион нормаль… нормаль… – бубнил Фризе через каждые пятнадцать-двадцать шагов.

До северной оконечности Лабынкыра оставался еще добрый десяток верст, а солнце, под вечер вынырнувшее из хмари, уже коснулось горизонта. Вадим осознавал, что продолжать изыскания в потемках нежелательно.

– Р-разворачиваем оглобли. Поужинаем, переночуем, а завтра с р-рассветом двинем снова.

– Давайте хотя бы до той косы дойдем. – Генриетта указала на песчаную отмель, вдававшуюся в озеро.

Дошли. Песок имел красноватый оттенок, тут и там вразброс лежали осколки скальных пород. Один из них привлек Вадима – на зернистой грани были начертаны некоторые из тех образин, что попались ему в пещере, где его заперли перед утоплением. Теперь он уже не воспринимал этих горгулий как выдумку древнего художника. Если уран в Лабынкыре все-таки есть и он источал свои тлетворные лучи тысячи тысяч лет, то рыбы-гибриды и двухголовые шавки могли существовать и тогда.

Подошел Фризе, постоял, уткнувшись в детектор, и вдруг в несвойственной ему манере завопил на весь околоток:

– Я! Радиацион! Ихь биль праф!

Вадим оторвал взгляд от рисунков, перевел на шкалу. Черная стрелка ожила, отделилась от нуля и запрыгала по соседним цифрам.

– Кляйн уровень, – определил Фризе, когда она угомонилась. – Уранус есть глубоко под земля. Но дно озера ниже, залежь подходиль к вассер… Загрязняйт.

– Вот ешки-матрешки! – возмутилась Генриетта. – А мы ее пьем… Наш Полкан из Байкала лакал, да не вылакал.

– Не спешите, – влез со своей ремаркой махровый скептик Арбель. – Почему счетчик показал радиацию только в этом месте? Перед тем мы прошли четыре версты – и все чисто!

– Здесь кусок земля, – принялся втолковывать Фризе. – Входиль в озеро. Берег – нет. Уранус там, унтен… внизу. Под Лабынкыр.

У Вадима родилась идея.

– Сдвинем-ка этот камень!

Они навалились, сдвинули. Он оказался не таким и тяжелым. Арбель съязвил по поводу намерения Вадима докопаться до урановой жилы, но осекся, потому что под камнем обнаружились шесть холщовых мешочков с завязанными горловинами.

– Вот вам и уран! – Вадим выдернул крайний мешочек, развязал и вытряхнул из него горстку бледно-охристых чешуек.

– Это не есть уранум! Голт! – задохнулся в ажитации Фризе. – Золотой песчинка!

Все столпились возле находки.

– Тут его фунтов сорок, не меньше! – прикинул на глаз Арбель, оглядев мешочки. – Откуда такой клад?

– Кабы знать… – Вадим завязал вынутый мешочек и уложил его подле остальных. – Правильнее всего поставить камень обратно и уйти отсюда подобру-поздорову.

Генриетта округлила изумрудно-зеленые глазищи.

– Мы не возьмем золото?!

– Куда нам его девать? И учти: я не хочу превращаться в мутанта. Оно радиоактивное.

Фризе проверил, поводив счетчиком над мешочками, и подтвердил:

– Зо… Хох радиацион. Ошень високо.

Вадим вымыл руки в озерной воде и дал знак отправляться. Смеркалось, но дряблый свет заходящего солнца еще держался. Лабынкыр, согласно геодезическим данным, находился на высоте около тысячи метров над уровнем моря. Будь он пониже, уже утопал бы в вечерней полумгле.

Отмель покидали, объятые волнительными думами. Золото под камнем укрыл человек, причем сделал это не так давно – мешочки не тронуты ни тлением, ни червями, они даже не повлажнели. Но кто этот неизвестный старатель и где он сейчас?

– Возле Лабынкыра золотоносных месторождений нет, – объявил Арбель безапелляционно. – Не та структура. Я кое-что понимаю в геологии.

– Откуда же его принесли? – проронил Вадим, предвидя, что сейчас они снова погрязнут в зыбучих предположениях.

– В чем в чем, а в золоте у якутов нехватки нет. Разведана хорошо если сотня залежей, а всего их, по предварительным подсчетам, за тысячу… уф!.. Но они располагаются севернее, южнее, западнее Лабынкыра… И кстати, золото считается попутным компонентом урановых руд, отсюда и радиационное излучение.

– Какие вы умные слова знаете, Шура, – проговорила Генриетта, скорее с завистью, чем с одобрением, и не без умысла присовокупила: – Саша шапкой шишку сшиб.

– По-вашему, какой-то золотоискатель намыл драгоценного песка и принес его на Лабынкыр? – допытывался Вадим. – Кому он собирался его сбыть? Нищим оленеводам? Или двухголовым псам?

Арбель на ходу снял очки, подышал на стекла и протер их обшлагом.

– Почем знать, кто тут еще обретается… Ваш кунак Мышкин – чем не перекупщик? Сами говорили: не внушает доверия. У нас в ялтинской уголовке его бы в момент на чистую воду вывели… уф!..

Фризе в дискуссии участия не принимал, он таращился в свой детектор и гудел под нос:

– Нормаль… нормаль… Пошему радиацион только на коса?

– Ее принесли с золотом. Нет здесь урана, хоть заищитесь.

Вадим собрался с мыслями, чтобы компетентно возразить клерку-эрудиту, но тут в его уши, не терявшие сверхспособностей ни при каких обстоятельствах, влились звуки, заставившие разом прекратить дебаты. Это был стон, и он доплыл из тундры.

– Тс-с! – Вадим призвал отряд к молчанию. – Там кто-то есть!

Все онемели, Фризе поднял голову от шкалы со стрелкой.

– Не слышу, – зашевелил губами Арбель.

Вадим погрозил ему:

– Тихо! За мной!

На цыпочках прокрались в лес, оставив озеро позади. Пока Вадим искал нужное направление, приставив ладони к ушным раковинам, Генриетта смотрела под ноги и внезапно ойкнула.

– Кровища…

По лишайникам стелилась прерывистая дорожка цвета киновари. Вадим жестом призвал: идем по ней!

Они продвинулись в глубь березняка саженей на тридцать и пали ниц, потому что откуда-то из-под земли ударил выстрел. Свинцовая пчела ужалила белый в крапинку ствол в вершке от Фризе. Отряд заклацал «фроловками, Арбель вытянул руку с зажатым в ней «смит-вессоном». Секунда – и ухнул бы дружный ответный залп, но Вадим громогласно прокричал:

– Не стрелять!

В уже загустевшей темени он заметил то, чего не видели друзья: из звериной норы выполз некто со славянскими чертами обветренного лица и большелобой головой, обмотанной красной тряпкой. Он прыгающими пальцами силился удержать обрез, сделанный, без сомнения, из винтовки «Мондрагон», популярной в германскую войну, но безысходно устаревшей.

– Эй! – Вадим сложил ладонь трубкой и приблизил ко рту. – Мы с миром! Выходи, поговорим!

Забинтованный привстал на колени, но в следующее мгновение уронил обрез и завалился в траву. Не дожидаясь команды, к нему бросился немец, за ним Генриетта и Арбель. Вадим постыдно запоздал, дивясь, откуда принесло в заколдованный якутский лес еще одного европейца. А тот, приведенный в сознание манипуляциями Фризе, разлепил веки и пробормотал несвязное:

– Цэ-о-три твою аш-два-о! Люди…

Раненого звали Федором Федоровичем Забодяжным, и было ему от роду тридцать лет и три года.

– Байстрюк я, – разоткровенничался он, когда, доставленный на самодельных носилках к стоянке экспедиции, высасывал из фляжки спирт. – Ни папки, ни мамки. Фамилия от прозвища пошла, а потом и в документ вписали, аргентум через плюмбум…

– Вы химик? – спросил Арбель, заинтересованный частым употреблением специфических терминов.

– Недоучка. В молодости сдуру на химический факультет поступил в Питере. Три года оттарабанил да и бросил. Но с той поры только по Менделееву и лаюсь.

Расставшись с университетом, Федор Федорович осенью приснопамятного четырнадцатого года, чтобы избежать мобилизации, подался в Зауралье. За двенадцать лет кем только не батрачил: работал подмастерьем в кузнице в Златоусте, валил тайгу, сплавлял бревна по Енисею, добывал пушнину, собирал грибы и ягоды для заготпунктов…

– А теперь золотишко моете? – закончил за него Вадим.

– Почем знаешь? – поднапрягся раненый и завинтил фляжку.

– У вас на ладонях мозоли от р-решета, через которое просеивают песок. А еще пятна от ожогов. Но это не огонь. Вас обожгла р-радиация. Дело в том, что ваше золото соседствовало с ураном, от него и набралось. Вам, как бывшему студенту-химику, должны быть известны свойства р-радиоактивных элементов.

– Яволь, – закивал Фризе. – Ми находиль ваш сокровищ. Показатель радиацион выше норма. Ошень опасный, ошень!

Забодяжный тряхнул взъерошенными лохмами, выбивавшимися из-под повязки. Неосторожное движение отозвалось болью, он прикусил нижнюю губу.

– Уран? А не врете?

– Подтверждено показаниями прибора. – Вадим всунул ему в руки счетчик Гейгера. – Вон, даже от одежды слабый фон исходит… Я бы на вашем месте сжег ее к чертовой матери. Запасную мы вам подберем.

Федор Федорович без лишних понуканий стащил с себя пошарпанную малицу и пихнул в огонь. Завоняло паленым мехом. Туда же, в пламя, отправились чоботы с собранными гармошкой голенищами и ватные штаны. Генриетта отвернулась. Покуда незадачливый золотодобытчик стягивал подштанники, Вадим раскрыл рюкзак и вытащил взятую из Якутска сменную одежду.

– Не знаю, подойдет ли на ваш р-рост, но, как говорится, чем богаты…

Переодевшись, Федор Федорович уселся у костра, по-турецки скрестив ноги.

– Вот же цэ-два-аш-пять-о-аш! Ежели б ведал про уран, ни в жисть бы на тот прииск не полез…

Однако где именно находится прииск, он так и не признался, ограничившись расплывчатым указанием «на севере, ближе к Чукотке». Видимо, невзирая на радиационную угрозу, поостерегся выдавать первым встречным координаты золотоносной россыпи, держа в уме возможность поработать там еще. Вадим в который раз убедился, что страсть к наживе – самый прилипчивый бес, она овладевает человеческой душой раз и навсегда.

– А чего это ты с золотом на Лабынкыр подался? – не церемонясь, вступила в разговор Генриетта. – Тут его и продать-то некому.

Забодяжный не смутился.

– Лабынкыр, говоришь? Эвона куда закинуло, триметилксантин… Я, вообще-то, к Магадану пробирался. Там у меня скупщик знакомый, выгодно берет… Да не глядите вы так! Кто в наше время золото государству сдает? Смехота… Шел, значит, к Магадану, сбился с дороги. В тундре все тропинки одинаковы, в особенности если их нет.

– А рана откуда? – вставил и свое слово Арбель.

– Рана – это, братцы, отдельная песня. Иду вчера впотьмах через лес. А на меня сзаду кто-то как сиганет!.. И когтями! Чуть скальп не содрал, падла… Я оборотился, из обреза выпалил. Он наутек. Я до озера дополз, чую, кровью истекаю. Как сумел, рану промыл, замотал чем пришлось. Ноги не держат, лихоманка бьет. Думаю, отлежусь денек-другой, а потом дальше двину. Золотишко на косе припрятал, а сам в укрывище. Всю ночь культяпки сводило, боялся, что подохну… Хорошо, вы подоспели.

– Повязка надо меняйт, – сказал Фризе тоном, не допускавшим возражений. – Может бить сепсис, гниль… Ихь хабэ бинт, вата, йод. Сделайт в зупер вид.

Он извлек из аптечки означенные медицинские причиндалы и приступил к перевязке. Сначала отодрал от раны облепленную кровавой коростой тряпку, для чего пришлось отстричь часть слипшихся волос. Федор Федорович терпел мучения стоически. На его затылке и ниже, на шее, обнаружились вспухшие борозды с рваными краями, Фризе обработал их йодом.

– Ничего себе лапища! – подивился Вадим. – И кто это был?

– Не заметил я! – протолкнул страдалец меж стиснутых зубов. – Тьма-тьмущая была. Когда стрельнул, вроде показалось, что тигр… но гарантии не дам.

– Тигры водятся в Приамурье, – припомнил энциклопедист Арбель. – Далековато… Хотя после двухголовых собак я уже ничему не удивляюсь.

– Двухголовые собаки? А что, и такие бывают, один-пропил-два-бутилен?

– Бывают…

Новичка, которого Фризе старательно перевязывал бинтом, переложенным клочками ваты, ознакомили с особенностями озера и прилегающей тундры. Недоверия он не выразил – может, потому что сам едва избежал смерти, подвергнувшись нападению зверя с неопределенными приметами.

– Чуднó у вас… Прямо как в иллюзионе.

Подкрепившись салом и выпив две кружки чаю с сахаром, Забодяжный признался, что его тянет в сон. На тундру уже опустилась ночь, пощипывал мороз. Убежища соорудить не успели, поэтому пришлось расположиться под открытым небом. Окружили костер еловыми и сосновыми ветками, на них и улеглись. Вадим перезарядил ружье, пистолет и сел дежурить.

За полночь, когда все уснули, к нему пододвинулась Генриетта, задышала над ухом:

– Что мы будем делать с этим Федором Федоровичем?

– А что с ним делать? Побудет с нами, подлечится. А после сам р-решит.

– Не нравится он мне. Говорит складно, а глаза бегают… И вот что. Золото на косе он спрятал еще до того, как на него зверь накинулся.

– Почему?

– Мы кровь только в лесу видели, а возле камня – ни капли. И подумай: как он мог без сил, весь подряпанный, такую махину своротить, а после на место поставить? Враки…

Наблюдательная! От внимания Вадима эти нестыковки тоже не ускользнули, но он предпочел держать их при себе.

– И ты пока тоже молчи, – попросил Генриетту. – Если он не тот, за кого себя выдает, мы его скоро р-разоблачим. Ты – милиционерша, Арбель в р-розыске р-работал, да и мы с Фризе не швейцарами служим. Четыре профессионала!

Они условились, примолкли, но Генриетта так и пригрелась у него под боком, не захотела отодвигаться. Он и не гнал. Зачем? Мировая девчонка. В ресторан с ней не пойдешь, засмеют, но в разведку – железно. На память пришла Аннеке. Как она там, в Москве? Поди, горюет. Слева, за ребрами, стало поднывать, и он подавил вздох. Затягивается командировочка, и развязку не предугадать. Одному Улу Тойону ведомо, отпустит ли путешественников якутская тундра или разделается с ними так же беспощадно, как с горемыкой Юргэном.

Встали рано. Продлить очарование сна помешал мороз, облекший к утру в узорчатый иней и стебли травы, и ворс на шапках, и древесную кору. Костер припекал только с одной стороны, а с другой немилосердно глодал холод.

– Руссише винтер! – жалился Фризе, пряча в рукава иззябшие руки. – Дас ист дубак… Кто не находит дом, тот околевайт.

– Это еще не зима, а р-ранняя осень, – внес поправку Вадим. – Но не поспоришь: холодрыга.

Зато Федор Федорович проснулся бодрячком. Рана беспокоила его гораздо меньше, он даже попросил Фризе снять бинт.

– Я дубленый, на мне все в два счета присыхает, аш-два-эс-о-четыре!

Но немец воспротивился, долдонил про «леталь микробен». Пришлось недохимику остаться с коконом на голове.

Завтрак состоял из трех сижков, пойманных Арбелем на утренней зорьке. Их зажарили в угольях прямо в чешуе, а после отламывали запашистые, обжигающие куски и ели, присыпая солью. Еда не препятствовала обсуждению текущей повестки дня.

Первым слово взял Фризе. Ему не терпелось поскорее пустить в ход сработанный родичем детектор и завершить обследование восточного побережья. Против выступили двое – Арбель и Забодяжный. Они настаивали на том, что проверка Лабынкыра на радиацию – никчемная трата времени.

– Я ее с прииска приволок! – кипятился Федор Федорович. – На кой ляд здесь искать?

– А страшилища? – пискнула Генриетта. – Если они не от радиации такими уродились, то отчего?..

Ее не услышали. В разгар перепалки Забодяжный едва не заехал своему лечащему врачу кулаком в шнобель. Распрю прекратил Вадим.

– Р-радиацию поищем позже. Морозы усиливаются, следующей ночью можем окочуриться. Поэтому в первую очередь нужно подумать о жилье. Но для начала выбрать место, где не застигла бы никакая вражья сила.

– Ты знаешь такое место? – взмахнула ресницами Генриетта.

– Помните избу Мышкина? Подойти к ней по суше затруднительно, а плеск весел я за пять верст услышу. Предлагаю перебазироваться туда.

– Но у него же изба махонькая… Мы все не поместимся! Волхвовал волхв в хлеву с волхвами.

– Ютиться у него мы не станем. На берегу р-рядом просторно, там и р-разместимся. Только для этого предстоит переправиться на западный берег.

– Опять кругаль давайт? – приуныл Фризе. – Туда-сюда, туда-сюда…

– Пешком не пойдем, поедем по воде.

– Ист эс ви?

– Сделаем плот. Переплывем напрямик, на берегу р-разберем его и поставим что-нибудь наподобие индейского вигвама.

Для реализации этой идеи вернулись на отмель, где Забодяжный зарыл свой золотой запас. Здесь ширина озера составляла около четырех километров – сущий пустяк, как выразился Арбель. За березняком высился сосновый лесок, стволы нужной толщины подобрали быстро. В распоряжении экспедиции имелись топоры, но не было ни молотков, ни гвоздей, поэтому плот скрепили при помощи разрезанного на полосы брезентового полотнища.

Пока товарищи обкатывали получившееся транспортное средство, Вадим прошелся в рощицу. По кровавой дорожке вышел туда, где когтистая зверюжина напала на Федора Федоровича. Орошенный красным ягель местами был выкорчеван, на рыхлой земле виднелись отпечатки лап. Не тигриных – медвежьих. Тремя годами ранее в Кольском Заполярье Вадим столкнулся с шатуном. Бр-р! Не пожелал бы повторения того рандеву.

Он уже собирался вернуться на берег, где его спутники готовились к отплытию, но боковым зрением зафиксировал взгорок, видневшийся за рядами берез, и пошел проверить. Земля была набросана кое-как, слипшимися комьями. Он разворошил ее отломанным от дерева суком и обнаружил то, чего совсем не ожидал увидеть.

…Отчалили после полудня. Конструкция вышла хлипкой, плохо скрепленные бревна разъезжались, и требовалось балансировать на них, чтобы не провалиться ногой в зазор. Мужчины – все четверо – стояли по краям и подгребали импровизированными веслами, выструганными из тонких сосенок. Площадь лопастей была невелика, поэтому продвигались крайне медленно. Генриетта порывалась поучаствовать в гребле, но ей велели сидеть в центре, дабы не нарушать равновесия.

Вадим испытывал неприятный мандраж. А ну как вынырнет из пучины какой-нибудь Левиафан почище акулы-налима и разнесет утлое суденышко в щепы?

С плота открывался превосходный обзор, и при других обстоятельствах любование красотами Лабынкыра доставило бы путешественникам истинное удовольствие. Видны были и островки, которые Вадим приметил еще в первый день. Он снова насчитал три, то есть исчезнувший клок земли тоже показался над водой. Явление выглядело совершенно необъяснимым.

Они преодолели больше половины дистанции, озеро не преподносило сюрпризов. Поднявшееся солнце прогрело воздух, иней стаял, сделалось тепло. Вадим, шевеля веслом, поглядывал на приближавшийся берег. Можно было различить скалы, но вместо домика Мышкина почему-то помигивала красноватая звездочка. Вадим приказал своим прекратить движение и расслышал гул и треск, как будто раздувается большой пожар.

– Гера, бинокль!

Так, сокращенно, Генриетту прозвали в отряде с легкой руки Арбеля. Она поначалу обижалась, но он довел до ее сведения, что Гера – это верховная богиня Олимпа, жена Зевса, покровительница брака и домашнего очага. Брак с очагом Генриетте приглянулись, она перестала дуться и на новое имя отзывалась с готовностью.