Маньяк между строк
Борис вскипел:
– Я тебя понял, Вик. Там, в Ставроподольске, филологи напрягаются, тут следаки бегают, а ты в своем бултых-отеле с голой задницей и не при делах!
Вика помрачнела и заметила уже довольно холодно, что в разговорах с Борисом случалось с ней крайне редко. В этот раз следователь явно передавил:
– Борис, это не я возбудила уголовное дело на основании самооговора психически нездорового человека. А я, хоть и ваш эксперт, но человек процессуально независимый и свободный, смею напомнить, мое мнение как эксперта не совпадает с мнением следствия. Это не преступление, а моя научная позиция. Так что давай без оскорблений и голых задниц.
Майор Краснов молча поднялся, но на пороге комнаты обернулся и сказал вполне серьезно:
– Вик, опрометчиво поступаешь. Крепко ты меня на этот раз подставила, потому что…
Борис недоговорил почему. Из коридора донесся дикий вопль ярости. Выбежав следом в узенький коридор моей съемной хрущевки, мы с теткой обнаружили страшную картину: китель, который майор Краснов беззаботно бросил на табуретку у входа, был густо полит кошачьей мочой. Филипп постарался прицельно, в единственном заломе-складке образовалось небольшое озерцо, из которого тонкой, но неумолимой струйкой жидкость медленно стекала прямо на распечатанные и заверенные печатями листы подготовленных на экспертизу текстов, привезенных Викторией из Ставроподольска.
Какой тут поднялся крик, передать словами я не берусь. Чувства и желания во мне боролись самые разные, но победило самое глупое: жалость. Перехватив Филиппа под передними лапами, не одеваясь, я выбежал на улицу. Следом с криком «дай его сюда» несся, размахивая мокрым кителем, Борис. Добежав до первого же дерева, я подсадил очумевшее от ужаса животное на ближайшую ветку, где инстинкт самосохранения подсказал ему дальнейшие действия. Кот уверенно заперебирал лапами и к тому моменту, когда Борис догнал меня, Филипп уже дико взирал на нас почти с самой верхотуры, не переставая орать как оглашенный.
– Мне нужны стремянка и топор, – сухо констатировал Борис. Я не стал уточнять, собирается ли он срубить дерево и добить стремянкой кота или имеет на уме что-то другое. В любом случае было ясно, что намерения следователя по особо важным делам Следственного комитета города самые серьезные.
Стремянка имелась, но я, конечно, соврал, что отродясь не держу в доме ничего выше табуретки. Забрав мокрый китель, я клятвенно пообещал, что к вечеру сам привезу вычищенную форму майору Краснову в кабинет. В свою очередь, Борис заставил меня дать еще одну клятву: что ни одна живая душа в отделе не узнает, по какому поводу его майорский китель проходил внеочередную химическую чистку. На том вроде бы порешили.
Документы, равно как и чужое имущество, мой кот описывал отнюдь не впервые, поэтому я знал, что делать. Для кителя у меня имелось забойное хозяйственное мыло с высоким содержанием глицерина, которое почти идеально справлялось с запахом при условии последующего замачивания и двух-трехчасового проветривания на балконе. Что же касалось документов, тут было посложнее: радовало только то, что печати оказались на той части листа, куда влага не попала, а с поверхности урину можно было просто смыть водой, мгновенно поднеся под струю, пока ничего толком не успело пропитаться. Это были фотокопии, поэтому мой эксперимент почти удался.
– Да выброси ты их, – поморщилась Вика. – Вряд ли эти копии кому-то понадобятся, если только тебе для твоей дипломной работы по юридической лингвистике.
«Нашла дурака!» – подумал я. Не каждый день столкнешься с письмами маньяка, ну или как минимум главного подозреваемого на эту незавидную роль. Мокрые письма – в прямом и переносном смысле слова. Страшный и бесценный материал было решено просушить, оцифровать и сложить в мой лингвокриминалистический архив.
Наконец все успокоилось, я отправился готовить завтрак, Виктория собиралась вернуться в бултых-отель на пару дней, потому что там, по ее словам, осталась куча уже оплаченных процедур. Но не прошло и пятнадцати часов, как мы уже ехали в Ставроподольск с особым, я бы даже сказал – наиособейшим в нашей карьере поручением.
Глава 9. Безумный Шляпник
Успех бывает часто единственной видимой разницей между гением и безумием.
Пьер Буаст«Клевые девочки. Как из ничего сделать праздник? Они умеют. Люблю таких людей. Потратить кучу времени, просто чтобы красиво. А ведь это надо додуматься: чертежные чернила в воде растворились и выкрасились так, что весь город смотрел.
Недавно узнал от Лены про Юпи. Который «просто добавь воды». Якобы наколотили они с девчонками пять пакетиков этого неземного напитка: чудо-коктейль из вишни с малиной. Делая цвет погуще. И замутили себе красные пряди, как у Милы Йовович в «Пятом элементе». Хотя нет, на Йовович шел апельсиновый Юпи. Поднимающего настроения. Интересно, врут или правда?! Но все равно. Лена была королевой вчера с красно-синими волосами. Хотя врут, наверное, про Юпи. Наверное, какая-то заграничная краска. У Лены все-таки отец большая шишка. Деньги есть, достать может. Но как складно врут!»
На другом листе, произвольно выпавшем из кучи, той же рукой было написано следующее:
«Сейчас же куда ни кинь везде афиши висят: «новый проект», «проект года»! А я не хочу быть проектом. И не буду никогда. Надо заниматься только тем, что нравится. Я не понимаю, как это «мы закончили проект»? Проект нельзя закончить или начать. Проект – это только план, мифическое ничто, набросок. Начало будущих свершений. Стать проектом – это стать пшиком, мистификацией. Нет-нет, я не проект. Не будучи проектом. Я человек».
«Иногда мне кажется, что я потерял сознание и долго-долго болел. А потом проснулся однажды в другой стране. Потеряв сознание в одной стране, очнувшись в другой. Похоже на героиновую ремиссию. Никогда не зная. Когда сорвешься снова».
– Это его дневник, – пояснила Виктория, входя в комнату.
– Чей? – уточнил я. Хотя чей же еще, но верилось не сразу.
– Шляпника, Шляпника.
– По твоим рассказам, я думал, что он совсем ку-ку. А тут довольно связный текст.
– Местами он кажется умнее всех нас, вместе взятых, – проговорила Вика и исчезла в кухне, где активно занялась поисками пропитания, судя по задорному хлопанью дверцы холодильника.
– Шизофрения – это разве не раннее слабоумие? – Я вошел следом за ней на кухню.
– Шизофрения – это одна из величайших загадок мозга. Приблизительно тридцать процентов писателей в мировой истории имеют признаки шизофрении. Процентов десять известных политиков. Про художников даже и говорить не стану. А так вообще по клинической картине все верно: да, дефект, внешне выглядящий как слабоумие, распад личности.
«Разум – не обязательный элемент эволюции, а лишь один из возможных ее вариантов. Наш разум настолько уникален, что совершенно одинок во вселенной. Так кто устанавливает нормы? Что такое норма? Где эталон, если нам, жителям Земли, даже не с чем сравнивать? И вот на фоне всего этого приходит он – император Вселенной, созерцавший другие миры. Неужели я должен не верить ему, а верить жалким людишкам, ничего не видевшим дальше Млечного Пути?»
Я пытался найти еще парочку сухих листов, но, боясь порвать намоченную бумагу, вынужден был прекратить чтение и разложить дневник на кровати до полной просушки.
– И долго он там будет теперь сидеть? – поинтересовалась тетка, когда я появился на кухне снова.
О ком она говорит, догадаться было несложно. Моя квартира на четвертом этаже. Филипп занял ветку приблизительно на уровне третьего. Он моментально нас заметил, начал таращить глаза и призывно мяукать, только, к счастью, через окно все равно было не слышно.
Ответить на вопрос Виктории оказалось не так просто. По всем законам логики, нужно было сказать: «теперь он там навсегда». Хотя бы по той причине, что кот невыносим, невоспитан и невоспитуем. Но логика вечно разбавляется какими-то жизненными обстоятельствами, которые могут превратить стройную мыслительную конструкцию в свою полную противоположность. Обстоятельств было несколько. Во-первых, кот был чужой. Во-вторых, его хозяйка, а по совместительству и хозяйка квартиры, где я поселился почти год назад, назначила очень привлекательную арендную плату именно с тем условием, что я буду присматривать за Филиппом, пока сама Ольга Витальевна живет в Италии, помогая дочери воспитывать детей. Кажется, кот понимал, что его лоснящиеся бока являются гарантом почти дармового жилья для его двуногого соседа, и отмораживался по этому поводу как умел. Было еще и в-третьих.
– Смотри, какой он бедный, – сказала Вика, жалостливо растягивая слова. – А если вдуматься, то он просто защищал свою территорию от вторжения какого-то большого хмыря, полного тестостерона, угрожающих интенций и, я бы даже сказала, активно противоречившего законам Российской Федерации. Если честно, то я бы и сама Борьке отомстила как-нибудь… – Она рассмеялась, хитро щурясь, видимо, представляя себе картины сладкой мести с задействованием различных атрибутов телесного низа.
Короче говоря, хотя кот пребывал в шоке и рассказывал со своей ветки ужасные вещи про всех нас, возвращать его все равно пришлось бы. Заверив Вику в своих благих методических намерениях, мол, часок-другой пребывания на дереве пойдут Филиппу исключительно на пользу, я попытался оттереть ее от окна, но она уже заметила. Поскольку я ждал ее возвращения только через пару дней, то без стеснения припарковал «Джетту» прямо под окнами, лишь только высвободилось место.
– Это то, что я думаю? – поинтересовалась тетка, проследив за моим взглядом.
Я кивнул, отрицать все равно бесполезно.
– Инна внесла меня в страховое свидетельство, я езжу, пока работаю над ее делом. А будет ли машина переписана на меня полностью, зависит от результата. Так мы составили контракт.
Виктория покачала головой. Подписывать экспертизу все равно в конечном итоге ей, и она это прекрасно понимала. Понимала также и то, что я понимал. Я ждал ее ответа, затаив дыхание.
– Морочишь только женщину. Шансов по этой экспертизе ноль, я в ней участвовать не буду и тебе не советую. Верни машину, пока не грохнул, – сказала она устало, махнула рукой, мол, все, разговор окончен.
Короче, тетка пошла в тотальный и, похоже, безоговорочный отказ по всем направлениям.
Глава 10. Первый выезд «Джетты»
– Кстати, Саша, насчет опоздания: мы вот только что отплыли.
– Как отплыли? Но это же бардак.
– Зато ты главный.
К/ф «День выборов»Хозяйкой медного таза, которым накрывались мои светлые помыслы, а также не очень светлые, но от этого не менее важные карьерные ожидания Бориса, моя мизантропствующая с особой жестокостью тетка пробыла ровно тридцать минут.
В дверь снова позвонили.
– Это опять я, – сказал Борис, входя. Лицо его выражало обреченную сосредоточенность. – Руководитель следственной группы в Ставроподольске принял все твои предложения. Ждут тебя с племянником завтра. Гостиницу нашли не хуже твоего бултыха, командировочные, суточные, все будет.
– За эти полчаса кого-то успели убить? – Виктория стояла в дверях, скрестив на груди руки с видом: а я вам говорила.
– Нет, к сожалению, гораздо хуже.
– И что в нашей доблестной полиции считается хуже убийства?
– Журналисты. Они уже пронюхали о том, что приглашенный эксперт, то есть ты, дорогая, не дал заключения, раскопали информацию о том, что, кроме убиенных собак, никаких прямых улик на Шляпника следствие не имеет, и подняли хай, не хуже того, что был до этого: «Настоящий маньяк на свободе». Короче, из Москвы взяли это дело под особый контроль.
Вика слушала, кивала и, кажется, даже оживилась на словах о «контроле из Москвы», но быстро сориентировалась и снова сделала скучающее лицо: по своему обыкновению, начиная торговаться.
– Мне лет пять понадобится, чтобы все это прочитать. В Ставроподольске есть филфак, я уже говорила, пусть они и читают.
– Они и будут читать, – мгновенно парировал Борис, уже неплохо изучивший своего главного эксперта-филолога и тоже усвоивший тезис о том, что со словами можно бороться словами, потому что слова имеют значение. – СК уже дал официальный запрос. Но кто-то должен им объяснить, что мы ищем и по каким признакам в тексте работаем. Эксперт такого уровня у нас только ты, поэтому ты едешь и назначаешься руководителем филологической части операции. С филологами договоришься сама.
– Сколько времени… – начала было Виктория, поддавшись на этот явный подхалимаж и, думаю, не в последнюю очередь на роскошные условия.
– Сейчас. Срочно. «Газельку» пришлю за вами завтра часам к семи утра.
– А вот «газельку» не надо, – отмахнулась Вика. – Съездила уже на вашей «газельке». На своей машине поеду. Ты лучше договорись там о месте в гостинице для одного милого котика.
Борис отрицательно покачал головой.
– Этой заразе я могу предложить погостить в Ставроподольском КПЗ, а лучше в нашем – под моим чутким присмотром. Хоть сейчас ордер выпишу. Отдадите на перевоспитание?
Сказать откровенно, предложение выглядело заманчивым, но Вика оказалась категорически не согласна. Кажется, Филипп каким-то чудом догадался, что речь о нем: он замолчал, попытался вытянуться в струнку, отчего перестал быть похож на черное облако и стал больше смахивать на огромный дедов валенок, с голенищем, туго набитым луком и старыми капроновыми колготками. Как бы то ни было, морда кота в мгновение ока преобразилась во вполне добропорядочную, а сам он притих и почти успешно изображал несчастное животное, жертву сплетен и наговоров.
– Ладно, берите своего кота, – согласился Борис, забирая все еще мокрый, но уже худо-бедно отмытый китель. – И завтра, рано утром выезжайте.
После того, как за следователем закрылась дверь, Виктория повернулась ко мне и ехидно заметила, передразнивая следователя:
– Журналисты каким-то образом пронюхали. Каким-то образом!.. Каким-каким? Виктория Берсеньева дала интервью Первому каналу. Вот каким.
– Да ладно?! – изумился я ее наглости и самоуверенности.
– При чем тут наглость? – вспыхнула Вика. – Кто-то ведь убивает этих людей. Правдоруб он или нет, сумасшедший или активно под него косит, но если это не Шляпник, а такая вероятность высока, то представь себе, что это значит.
Мурашки пробежали у меня по коже. Представилось, как где-то в сыром подвале или на кафкианском угрюмом чердаке маньяк со страшными стеклянными глазами пишет очередное подметное письмо, злобно хохочет и натачивает нож.
Виктория снова подошла к окну, но на сей раз внимание ее было приковано не к «бедному» котику. Вика внимательно рассматривала припаркованную у подъезда «Джетту», думая о чем-то своем. Вопрос ее, как часто бывает, показался парадоксальным.
– Селфи, говоришь, у этой Инны неправильные? Селфи несовместимо с клеветой? А с точки зрения ущерба деловой репутации, намеренного разрушения бренда, не пробовал к этому делу подойти?
Переход от маньяка к обрушенной страничке франчайзи Инны был неожиданным.
– Ты зацепку какую-то там видишь? – осторожно поинтересовался я.
– Пока нет, – наматывая прядь волос на палец, медленно проговорила Виктория. – Но ехать надо уже завтра, а у меня на машине до сих пор летняя резина стоит. Как вернулись из Эквадора, все руки не доходили.
Ого, вот это удача! У летяги Виктории вечно просвечивало и поддувало в какую-нибудь из несанкционированно образовавшихся бытовых дыр. Но в этот раз сквозняк оказался попутным. Ради того чтобы она помогла с первым в моей жизни собственным делом, которое с самого начала не заладилось, стоило рискнуть.
Глава 11. Инвентаризация, или Синдром первого курса
…В конце письма поставить vale,Да помнил, хоть не без греха,Из Энеиды два стиха.А. С. Пушкин, «Евгений Онегин»Наш Шляпник оказался типичным Вертером. Прямо по классике: герой, чувствительный юноша, встречает прекрасную девушку, его любовь возбуждают ответные чувства… Препятствием служит бедность героя или его недостаточно знатное происхождение; родители подыскивают героине богатого и знатного жениха, увозят ее, выдают замуж насильно… Покинутый герой впадает в мрачное отчаяние, за которым следует самоубийство. В нашем случае этот классический литературный сюжет был немного подправлен жизнью. И вместо самоубийства Вертер, то есть Алексей Шляпник, тронулся умом.
Все эти бесценные знания я почерпнул из речи Виктории, пока мы завтракали.
– Зачем ты привезла с собой его дневник, если уверена, что это не он, и не собиралась заниматься этим делом? – поинтересовался я, когда, наевшись, Виктория собирала вещи, чтобы перебраться к себе: оставаться у меня больше не было резона, поскольку Борис ее убежище все равно спалил.
– Не заниматься, видимо, не получится, – развела руками тетка. – Но и сушить эти папирусы было необязательно. Можно же по почте копии запросить.
Я усмехнулся ее вечной практичности, которая была направлена на создание абсолютного минимума телодвижений для нее самой. Никогда не делай того, что можно перепоручить другим.
– А дневник его нужно изучить, потому что этот Алексей Шляпник все-таки каким-то образом оказался в поле событий, мало того, почему-то воспринимает их как произошедшие с ним самим. Это очень подозрительно.
До нашего отъезда благодаря котику Филе я сумел прочитать только самое начало истории.
Игорь сегодня спросил, не еврей ли я. Почему-то если что-то выдающееся во внешности, то сразу еврей. В моем роду каждый норовил взять в супруги инородца, а желательно еще и иноверца. Есть и русские, и татары, и турки, и поляки, и финны, и евреи, и немцы и даже какой-то англичанин, говорят, мимо пробегал, оставив в наследство будущим поколениям длинный узкий подбородок и рыжие кудри. Наверное, англичанин тоже был из наших и имел в своей родне пару-тройку ирландцев.
У нас в группе девушек и парней поровну: пятнадцать и пятнадцать. Все вольные художники и гении. Во всяком случае, так говорит о себе каждый. А кто не говорит, тот думает. Пока присматриваюсь, но сразу ясно – контингент непростой. В основном все самарцы. Из парней в общаге живет пятеро, включая меня. Из девушек кто-то тоже живет в общаге, это в соседнем корпусе. Кажется, Валя. Мы пока не настолько близко знакомы с женским корпусом.
Есть две блатные подружайки: Лена и Изольда. Изольда – сплошное недоразумение. Челка стоит, как крыло у истребителя, лосины, куртка джинсовая, юбка с пол-ладони, красится, душится, все дела, но страшненькая. Как на картинах Яна Ван Эйка, будто пила не просыхая неделю. Только, к сожалению для Изольды, это ее обычный вид. Еще и тощая. Зато папа – проректор по науке.
А вот Лена очень даже. Глаза красивые, серые. Брови. Пальцы. Какие пальцы! Работала вчера за соседним мольбертом. Шебутная, только в путь. В общем, одна мертвая царевна, вторая – Забава Путятишна. Папа у этой Лены тоже какой-то большой туз. Бизнес в Москве крутит. Что-то с инвестированием. Интересно, почему не пристроил дочку в столице учиться? Но все равно – ни Лена, ни Изольда не про нашу честь. Наверняка будущие известные галеристки и светские львицы. Пока у нас нет такого понятия: галеристка. Но скоро будет. Это я точно могу предсказать. В Европе и Америке галеристки появились вместе с Энди Уорхолом, то ли так совпало, то ли «Фабрика» предполагала. Как бы то ни было, в Венесуэле и Гватемале среди жен наркоторговцев уже лет двадцать как не спадает мода быть галеристкой. Значит, скоро будет и у нас.
Из парней я знаком пока только с Владом, Гариком и Тимом (это типа от Тимофеев, а на самом деле его зовут Игорь). Влад живет в соседней комнате, но постоянно ездит домой. Что-то у него там семейное. Гарик – мой сосед по комнате. Тим на самом деле местный, но как-то добился места в общаге и съехал от предков.
17. 09.1995
Почему я веду дневник? Что за блажь? Я не монах, чтобы вести учет грехам, не великий писатель, каждый чих которого рискует стать мемуарным. Да и о чем мемуарить? Не о нашей же безумной, вечно пьяной группе. Хотя, кто знает, кто кем потом окажется. Может быть, среди нас Леонардо да Винчи, Гауди, или, тьфу-тьфу-тьфу, не дай бог Корбюзье! Кстати, в одном из гадских творений последнего я сейчас и живу. Хрущевочка-малосемеечка, общежитие типа домика из спичечных коробков, будь неладен этот хренов революционер от архитектуры. Искусство не место для политики. Форма – вместилище смысла, а какой смысл в творениях Корбюзье? Одна только социальная мастурбация.
Так вот. Да, о дневнике. Я хочу кое-что понять. Даже не так. Я должен где-то фиксировать некоторые вещи, чтобы потом понимать их. Моя теория работает, и я пишу. Два или три раза в неделю я залегаю, как сом, на илистое дно своей памяти, ворошу хвостом, припоминаю, что странного случилось за эти пару-тройку дней, пишу, а потом на следующее утро читаю и провожу очередную инвентаризацию. Четко, как в аптеке. Мой жемчуг мелкий, мутный, просто не добыть, не отмыть. Но все же чаще всего после второго-третьего перечтения мне удается разглядеть ясное перламутровое свечение. Луч света озаряет мой персональный внутренний кошмар, и все становится на свои места. Тогда я успокаиваюсь и могу жить дальше. Все, что понято, я принимаю и стараюсь не повторять.
20.09. 1995
Обычно странное происходит, когда вокруг много людей. Они сидят, пьют кофе или выпивают, красят чьи-то штаны акварелью и рассуждают, договариваются, сплетничают, ноют и хвастаются. Меня это быстро утомляет, потому что я все яснее понимаю, что все не важно. Поэтому иногда я говорю невпопад. Но мне не нравится быть белой вороной, не нравится, как они на меня смотрят после этих казусов: кто-то с жалостью, кто-то с иронией. Стараюсь не позволять себе этого: инвентаризация. Инвентаризация.
Надо заниматься. У меня в голове созрел один проект. Вылетная магистраль. У нас таких еще не строят, да и на Западе тоже далеко не везде. Она мне приснилась. Я несколько недель ходил пешком по городу, чтобы понять, как это будет, и теперь у меня есть план. Новая Россия, новые магистрали.
Мне не с кем это обсудить. Да и вряд ли в таком деле нужен помощник. Тут нужен человек проверенный. Впрочем, так даже лучше, я уже говорил. Дневник вполне подойдет. В каком-то смысле бумага лучше человека. ЕБЖ работает. Амулет проверенный, прожил до 90.
4.10.1995
Если бы не Лена, я бы не пошел. Но она позвала меня сама.
В общем, кататься поздней осенью по Волге на теплоходах – самая идиотская идея в мире. Еще больший идиотизм – играть в карты на переодевание. Проигравшие менялись одеждой в тесном удушливом гальюне, а потом эти переодетые парочки гуляли под руку по палубе на потеху нам и остальной теплоходной публике. Мне досталась Изольда. Слава богу, не Лена. Я б не стал. Когда я снял брюки, Изольда подхватила мои яйца, как опытная теннисистка перехватывает мяч. Поигрывала, как будто раздумывала, дать ли пас.
– Нормально, – сказала она без всякого смущения.
Наша с Изольдой прогулка не возымела на публику почти никакого эффекта. Колготки Изольды – нарочно она напялила белые – смотрелись на мне, как лосины на артисте балета. Ее юбешка на меня не налезла, поэтому я натянул ее коралловую водолазку, которая была и ей, и мне одинаково в облипку. Куртка даже близко не сошлась, не дотянулась до талии, сидела как болеро. Я представлял из себя что-то среднее между ковбоем, матадором и пидарасом. Надо запомнить, кстати. А что – такое унисекс-дерьмо сейчас активно рвется в моду. Кроссовками и кедами мы не стали меняться. Изольда со своей челкой-истребителем смотрелась в моих джинсах и черной футболке как девочки из «Ночных снайперов». И ей впервые было хорошо. Однозначно ее стиль. Я бы сказал, если бы не сцена с ее рукой на моем причинном месте.
Пассажиры, укрывшиеся от осеннего ветра в салоне омика, вяло смотрели на нас, ухмылялись, однако в век объявленной сексуальной революции мы никого не шокировали.
Зато, когда выползли Тим с Леной, вылупились все. Лена раздобыла где-то концертный костюм в виде черного комбидресса, больше напоминавшего купальник с расшитыми золотом чашками бюста. Сразу стало ясно, чья идея была играть на переодевание. В желтых лосинах, купальнике и диадеме размером с корону Российской империи Тим смотрелся как Игорь Наджиев в передаче «Утренняя почта». Лена же была хороша даже в черных штанах и китайском свитере. Ее волосы развевались на ветру, а сама она была похожа на гангстершу из какого-нибудь американского боевика с гнусавым переводом. Капитан обещал вызвать милицию и сообщить в вуз, но не сделал в итоге ни того ни другого.
На следующей неделе собираемся повторить. Если пароходство не закроют и вообще ЕБЖ.