Пять минут между жизнью и смертью
Почему было этого Катьке не сказать ей? Почему?! Зачем надо было снова напоминать об Овчарове? О нем уже позабыто давно, два года прошло, не два дня. Ну, или почти позабыто.
Лера вздохнула, вспомнив, каким несчастным выглядел Овчаров, узнав, что она выходит замуж.
– Валерочка, ты же его совсем не знаешь! – повторял он все время одну и ту же фразу, считая ее самым главным аргументом. – Вы же только месяц назад познакомились! И как познакомились?!
– Как? – Она тогда еще могла беспечно улыбаться.
– Странно, Валерочка! Вы очень странно познакомились!
– Почему же странно, Саш? Мы столкнулись с ним на улице.
– Вы не столкнулись! Он спихнул тебя на проезжую часть! – задыхался от ненависти Овчаров, без конца дергая себя за длинные волосы на затылке. – Это… Это как в дешевой мелодраме, Валерочка! Он это устроил специально, поверь мне. Он увидел тебя, понял сразу твою натуру.
– Какую натуру?
– Романтическую! – с укором ответил Саша, ее романтизм иногда выводил его из себя, а зачастую приводил в недоумение. – Эти олигархи любят таких вот восторженных романтических простушек, как ты.
– Я не простушка, – оскорбилась тогда до глубины души Лера. – И встреча наша совершенно не отдает мелодраматизмом. Это просто… Это просто судьба, Саш. И я ничего не могу с этим поделать. Я выйду за Сетина замуж.
– Ты еще об этом пожалеешь, – предрек он ей тогда и ушел насовсем.
Больше Лера его не видела. Если честно, то старательно его избегала, боясь снова увидеть несчастные глаза. Катька встречалась с Овчаровым регулярно. И даже на дачу к себе зазывала. И в Леркино кресло возле камина усаживала, утешая тем самым. И беседы с ним душещипательные вела, зализывая рваную рану его души. Это Степка однажды Лере проболтался. А потом чуть ли не на коленках умолял Катерине ничего не рассказывать.
Лера не проболталась, но на Катьку потом дулась целых три недели. И не звонила ей даже. Она и сейчас на нее немного обижена. Его, значит, утешать способна, а ее нет? Он бедный и несчастный, а она – Лера – ее лучшая подруга, счастлива, что ли?!
Ей тоже очень, очень, очень плохо. Ей невыносимо тяжело и душно в сетинском доме. И одиноко ей там, и невыносимо безрадостно.
Ты еще пожалеешь…
Эту фразу обронил Саша Овчаров, когда уходил из ее дома насовсем.
Пожалела она или нет? И если пожалела, то почему?
Нет, ну вот могла бы Катька помочь разобраться хотя бы в этом? Чего сразу орать-то? Чего сразу требовать от нее, чтобы она от Сетина ушла? Разве нет другого выхода?
– Слушай, подруга, я тут подумала…
Катя Быкова нашла ее в собственном саду без труда. Потеснила ее объемной задницей на скамейке, прижалась плечом к плечу, потом чуть толкнула локотком, призывая к вниманию.
– Я тут подумала и погадала на гуще. Может, ты того… Может, ты любишь этого своего Сетина, а?..
Глава 6
– Лев Романыч, ну что вы такое говорите?!
Продавец из его ларька в четвертый раз пересчитывала пачки с сигаретами и упаковки с жевательной резинкой, и в четвертый раз недосчитывалась двух блоков сигарет и трех упаковок жевательной резинки.
– Считай еще, – приказал он в пятый раз. – Если снова недосчитаешься, значит, украла.
– Лев Романыч, ну что вы такое говорите?! – ныла продавщица, изо всех сил стараясь выдавить из себя слезу.
Слез не было, разжалобить хозяина нечем, и ее прелести его не интересовали. Он сразу ей об этом сказал, как только она к нему устраиваться пришла. Важно так заявил, что он не любитель служебных романов и чтобы она при нем больше не раздевалась и поз вальяжных не принимала.
Ох и любит он поважничать, Лев Романыч этот. И владеет-то крохотным ларьком, а спеси-то, спеси… на козе драной не подъедешь. Ну вот не знает она, куда подевались два блока «Винстона» и три упаковки «Дирола». Не знает, и все! Пускай увольняет ее к чертовой матери, а считать в пятый раз весь его гребаный товар она не станет. Спина уже отваливается, на четвереньках в этой тесной духоте стоять. А он знай приказывает и ухмыляется. Сам небось и спер, а с нее теперь спрашивает.
– Ну что, Тоня, делать станем? – Батенин оперся спиной о дверной костяк, а ногу закинул на дверную ручку так, чтобы Антонина не удрала. – Украла, признавайся?
– Не крала я, – проговорила она устало и села на пластиковый ящик. – Смену принимала два дня назад, все на месте было, а сегодня… Будто бес попутал!
– И кто был тем бесом? – вкрадчиво поинтересовался Лев Романович.
Все он видел, все он знал, о чем не знал, о том догадывался. Но ему нужно было, чтобы эта толстая корова призналась. Она признается, тогда и он отстанет. Он же видел все, и время имел товар припрятать, который ее считать раз за разом заставлял. Проворонила, так признайся, дура! А она упрямится и молчит. А он ведь за доверительные отношения. Он же за честность! Что же будет, если его собственные работники обманывать станут? Это же… Это же беспредел полный.
Нанимая Таню, Тоню, Маню на работу, он должен быть в них уверен. Как в себе. Должен быть уверен, что они выручку в карман не положат, цену не накрутят, свой товар на прилавок не выставят. И уж тем более не станут лясы точить за углом ларька, оставляя тот настежь открытым.
Он же видел Тоньку с ее хахалем. Видел их продолжительную беседу. И возможность, и время имел, чтобы нырнуть в собственный ларек и выкрасть оттуда два блока сигарет и три упаковки жевательной резинки.
Ох как противно ему было в тот момент! Ох как отвратительно! Будто сам себя мордой в дерьмо окунул. Одно дело, когда он у кого-то крал, а другое дело у себя. И обворованным он себя, как ни странно, почувствовал.
Как, оказывается, гаденько, когда у тебя крадут что-то! Как же теперь…
Как же теперь она?! Милая, прекрасная фея, которой Лев Романович Батенин грезил вторую неделю?
Вот она вернулась домой, вошла в квартиру, прикрыла за собой дверь, включила свет, шагнула вперед, а там все вверх дном. Что она в тот момент, интересно, сделала? Закричала, упала в обморок, прислонилась обессиленно к стене, сползла потом по ней на пол? Какая у нее была реакция, интересно? А что было потом? Она вызвала милицию, бросилась по соседям, позвонила друзьям, своему парню?
Парень у нее был. В этом теперь Батенин был уверен. Как и в том, что он оставил у прекрасной феи дома свой портфель. И не просто оставил, а спрятал так, чтобы он не попадался ей на глаза. И в портфеле этом была сокрыта какая-то важная информация. И именно это искал тот вор, которого Лев опередил.
Во всем этом он разбирался целую неделю. Осторожничая, узнал, кто именно живет в квартире семьдесят четыре в доме номер пять дробь один по улице Ломоносова.
Узнал. Обрадовался. Не ошибся он в том, что квартира принадлежала молодой девушке. Последил немного, но ничего заслуживающего внимания не обнаружил. Никто к ней не приходил, никто от нее не уходил. Ее и то ни разу не видел, хотя свет в ее квартире исправно загорался каждый вечер. Как ей удавалось проскользнуть мимо него незамеченной, Лев недоумевал. Он не мог ее не узнать. Он ведь каждую черточку ее лица изучил на фотографии, каждую ресничку, кажется, пересчитал. И одна из соседок, которой он представился сотрудником уголовного розыска, подтвердила, что, мол, да, это именно она. Та, кому принадлежит квартира номер семьдесят четыре.
Почему же он никак не мог с ней встретиться? Как она просачивалась в подъезд? Не через чердачный же люк соседнего подъезда она домой к себе попадала, в самом деле! Зачем это ей? Она ведь ничего не сделала, хотя…
Вот в этом месте Лев всегда принимался нервничать. Начинал ходить по своей недавно отремонтированной квартире, ерошить волосы, стучать кулаками по бокам, и думать, думать, думать.
Что ему не нравилось во всей этой истории, в которую он нечаянно попал, решив обворовать квартиру семьдесят четыре? Что? Думал, думал и сам себе отвечал – да все! Все ему в ней не нравилось. Все было очень странным, невероятно странным.
И он начинал с самого начала.
Допустим, милая девушка, черты лица которой он изучил досконально, встречалась с каким-то парнем. Жить она с ним не могла, потому что в прихожей – Лев это помнил – не было мужских тапочек. Стояла пара женских мохнатых шлепанцев с заячьими мордами. Значит, они просто встречались. Встречались, стало быть, встречались, ходили друг к другу в гости. И однажды, в одно из таких посещений, ее парень зачем-то прячет свой портфель за ее пуфом в прихожей. Зачем он это делает? Почему не прячет в другом месте? Почему у нее?! Ведь там…
В этом портфеле была куча каких-то бумаг – раз. Лев в них не разобрался, потому что содержимое сплошь состояло из цифр. Еще он нашел мужской носовой платок, авторучку. В узком отделе посередине, застегивающемся на молнию, мужские бритвенные принадлежности, кучу визитных карточек, какую-то крохотную безделушку на длинной цепочке. Потом уже догадался, что это флэшка. Пошел с ней в компьютерный салон, попросил пацанов помочь ему разобраться. Сам Лев даже не знал, с какой стороны к этому умному ящику подходить. Те сунулись с флэшкой к компу, а там пароль. А пароля он не знал, разумеется. Забрал безделушку назад и домой побрел.
Таким образом, эти все портфельные сокровища для Льва значения не имели. Может, и мог бы он с информации этой денег срубить, да шантажом никогда не занимался, потому и не стал. Для него имела значения лишь фотография, которую он нашел свернутой вчетверо в крохотном кармашке под липучкой. На фотографии была запечатлена прекрасная фея, о которой Лев мечтал уже давно. Именно такой должна быть его жена, способная нарожать ему детишек-ангелочков. И даже именно эта.
Но как найти ее, если она ни разу ему на глаза не попалась? И что еще больше тревожило Льва, почему фотография эта была перечеркнута крест-накрест черным маркером?!
Тут он вообще в тупик заходил в своих размышлениях.
Если портфель принадлежит парню феи, то почему он фотографию своей девушки перечеркнул, да еще и, свернув вчетверо, засунул в самый дальний кармашек портфельный?
Он что же, порвать с ней собрался? Тогда почему именно у нее портфель спрятал? И продолжает встречаться с ней почему? Вчера, например, Лев явственно видел очертания двух человек за тонкими шторами на фоне светящегося квадрата окна. И было это в половине второго ночи. Стало быть, фея его была там со своим парнем, который перечеркнул ее фотографию и спрятал у нее за пуфом свой портфель. И который еще под удар ее подставляет. Чем? Да тем, что прячет в ее доме хрень всякую! Вернись бедная милая фея домой чуть раньше и застань там вора, или даже сразу двух воров, что было бы тогда, а?!
За себя Лев, конечно, был спокоен, он убежал бы, и все. А тот, второй? Кто знает, на что он способен! Может, у него и оружие имелось.
Одним словом, последняя квартирная ходка обернулась для Льва Романовича Батенина невозможной головной болью.
А тут еще толстобокая Тонька со своим нытьем. Выгнать ее, что ли? Выгонишь, завтра ларек хоть закрывай. Торговать-то некому. Сменщица – пенсионерка, еле шевелится. Выручки от ее продаж никакой. Эта хоть что-то сбывала.
– И ничего даже в голову не приходит, Антонина? – решил немного ей помочь Лев. – Может, отходила куда, а дверь не запирала?
– А-а! – спохватилась та, ухватившись за сердце. – А точно ведь, Лев Романыч, точно отходила!!! Неужели падла какая-то в это время внутрь нырнула, а?! Вот люди, а! Не люди, а жлобье сплошное! Увидать бы ту сволоту, удавила бы своими руками!
Батенин невольно покосился на ее руки. Кисти здоровенные, пальцы длинные, крепкие, такая за горло схватит – не сразу вырвешься, а то так и останешься в их кольце. Слушать дальше про то, какой он, мягко говоря, нехороший, ему надоело. Поэтому он приятельски потрепал ее по плечу и проговорил:
– Вот, Тоня, тебе и наука. Не доверяй людишкам, не надо. Видишь, как моментом пользуются.
– Да уж! Кто бы мог подумать, Лев Романыч! – От незатейливой хозяйской ласки слеза ее все же пробила. Она всхлипнула, уткнувшись лбом в его плечо. – Теперь оштрафуете, да?
– Ладно, прощу на первый раз, – решил проявить великодушие Батенин, поскольку сигареты и жевательная резинка у него в машине, в багажнике, валялись. – Но в следующий раз выгоню. И денег не дам, так и знай! Поняла?
Тоня покивала, выпроваживая хозяина из ларька и запирая за ним дверь. Потом исправно помахала ему рукой в торговое окошко. А стоило его машине скрыться из виду, разразилась гневными ругательствами.
Выгонит он ее! Да выгоняй, мать твою! Кто пойдет за такие гроши в этой консервной банке с утра до ночи сидеть?! Кому на хрен охота летом от жары изнывать, а зимой от холода?! Она бы ушла давно, если бы окна ее квартиры на нее не смотрели. Она за смену-то раз десять сгоняет домой детей проведать. Да за неделю блок-другой своих сигарет спихнуть удается, все к столу подспорье.
А то выгонит он ее! Честный какой! А то она не знает, что про него болтают! Знает, знает, да не скажет никому. Тот человек, который ей рассказал, за болтливость запросто язык подрежет. Помолчит она пока. А уж как соберется уходить, все ему выскажет. Честный какой нашелся!..
Глава 7
Александра осторожно промокнула голое влажное тело тонкой фланелевой простыней. Потом вылила себе на ладонь из красивого оранжевого флакона ароматного масла и принялась втирать в кожу бедер, живота, ног, особое внимание уделялось груди. Втирать надо было долго, тщательно, чтобы масло полностью впиталось и кожа сделалась горячей и чуть розовой, будто тлела тихонько изнутри. Только тогда наступал долгожданный эффект, и прикосновение к собственному телу радовало, ладонь скользила по коже, как по атласу. Потом тогда можно было накинуть на себя легкую домашнюю тунику и пройти в гостиную к телевизору.
Напротив телевизора рядом с любимым глубоким удобным креслом на столике ее уже ждал бокал красного вина, четыре ломтика сыра и три крупные виноградины. Все это Александра готовила заранее, перед тем как пойти в ванную холить себя после долгого нудного трудового дня.
Ну да, ну да, не мешки она ворочала. И за прилавком не стояла, и затылки ничьи не выстригала. Сидела в директорском кресле, просматривала бумаги. Слушала бестолковую бухгалтершу, иногда поддакивала ей, иногда противоречила. Потом просматривала книгу жалоб и предложений. Писала поощрения, если было за что. Или лишала премии, если на то имелись причины. Заставляла секретаршу варить ей кофе, носить из соседнего магазина свежее шоколадное печенье. Обходила свои владения раз по семь-восемь за день. Возвращалась в свой кабинет, смотрела на часы и понимала, что… день снова прожит зря.
Нет и не может ей быть удовлетворения от нудного времяпрепровождения, именуемого работой. Пускай все это принадлежало ей. Пусть она здесь целиком и полностью властвовала, миловала и казнила по собственному усмотрению, могла за день по нескольку раз менять себе прически, но все равно ничто ее не радовало.
Почему? Да потому, что все это было мелким, ничтожно мелким в сравнении с размахом сетинского бизнеса. И доходы соответственно такими же были мелкими и ничтожными в сравнении с его доходами. И тратить она могла также ничтожно мало, в сравнении с тем, что тратила прежде, когда была его женой.
Ах, как она ругала себя теперь, как ругала! Ну что за идиотка была, право, начав требовать к себе внимания, а?! Ну некогда ему, да и господь с ним! Пускай он себе работает, пускай считает что-то, переводит во что-то, инвестирует. Это его работа, забота, бизнес. Он ведь так однажды ей и сказал, пытаясь вразумить ее:
– Сашенька, голубушка, займись чем-нибудь, не приставай ко мне со своим бабским нытьем! Мне некогда!
– А тебе всегда некогда! Всегда! – негодовала Александра и роняла на пол какую-нибудь посуду, и та разлеталась фарфоровыми осколками. – Я для тебя мебель! Я для тебя красивая кукла, которую иногда, когда этого требуют твои дела, ты выводишь в свет! Я так больше не могу, Сетин! Я так больше не могу!
– Не можешь, и не надо, – пожал он однажды широченными плечами в обычной своей сетинской манере, сопровождаемой ленивым равнодушным кивком. – Собирай вещи и топай отсюда, дорогая…
И сколько потом ни билась в истерике Александра, сколько ни умоляла ее простить и не обращать внимания на блажь, вызванную скорее всего ежемесячным синдромом, ничто не помогло.
Сетин был непреклонен. Он ее выставил за дверь.
Да, он что-то выплатил ей, хотя она просила много больше. Помог ей основать свое дело. Даже оборудование завез и ничего не потребовал взамен. Но все это было ничтожно мало, скудно и смешно в сравнении с тем, что она могла бы иметь, прояви она хоть чуточку здравого ума и хитрости.
Ни того ни другого она в тот момент не имела. Это потом уже заматерела, потершись на светских тусовках. Но тогда была дура дурой. Не то что нынешняя сетинская женушка. Вот кто оказался умницей-разумницей. Вот у кого мозгов палата и выдержки столько же.
Он оставляет ее одну дома вечерами? Ну что ж, подумаешь! Он читает ей часами нотации? Ерунда! Он не пускает ее работать? А Саша знала, что Валерия просилась. Так что же, поработает в саду.
В саду Валерия не работала, об этом Александре тоже было известно. Но ей почему-то нравилось себя травить подобным образом, представляя, как ковыряет крохотной лопаточкой нынешняя сетинская жена клумбы с гортензиями. Как вытирает тыльной стороной ладони пот со лба, как заправляет рукой в грязной перчатке непослушные прядки под шелковую яркую косынку. И как спешит навстречу Виталику, когда тот возвращается из своей конторы, держа наперевес корзинку с…
Тьфу ты, чуть не подумала, что с ландышами. Это же совсем другая история. Это не про последнюю сетинскую жену, а про несчастную падчерицу, которую мачеха послала ночью в лес за цветами в дикий мороз.
Сетинская жена ничьей падчерицей не была. В лес ее никто не посылал ни в мороз, ни в зной, ни в дождь, ни в ветер. С корзинкой, полной нежного первоцвета, та не возвращалась и на шее у Виталика не повисала. Все меж ними было тихо, мирно и чинно. Что, собственно, и бесило Александру больше всего.
Неужели из-за денег так прогибается, кусала она губы, часами размышляя о более чем завидном положении своей последней соперницы. Любить-то она его не могла! Любить Сетина невозможно было в принципе. Почему тогда меж ними так все гладко-то? К какому такому соглашению им удалось прийти? Что сумела нащупать в нем Валерия, чего не обнаружили три предыдущих жены?
Ответа у Александры не было. Вернее, он был, и всегда один – все из-за денег. Меркантильной была Валерия эта, меркантильная и хитрая, потому и просидела на троне дольше незадачливых предшественниц.
А им вот хитрости не хватило…
Взяв двумя пальчиками тоненький кусочек сыра, Александра пригубила вино. Подумала, глотнула еще. Потом только заела сыром. Мельком посмотрела в телевизор, снова выпила. Поставила бокал на столик, взяла виноград. Потом перевела взгляд на телефонный аппарат и, позабыв о винограде, потянулась за трубкой.
Набрать Наташу не успела, та опередила.
– Привет, – поздоровалась с обычным томным вздохом, зашелестела чем-то, зашелестела, снова вздохнула и спросила: – Пьешь?
– Пью, – призналась Саша. – А ты?
– И я пью. Ты красное?
– Ага. – Саша проткнула острыми зубками виноградину, втянула с шумом брызнувший сок. – А ты, как всегда, коньяк?
– Коньяк. – Наташа опять вздохнула и пожаловалась: – А винограда нету. А у тебя, я знаю, всегда есть!
– А почему у тебя нет? У тебя же всегда горы фруктов были, Наташа!
Саша заволновалась. Прежде Наташкин роман с дядечкой – так она называла престарелого любовника своей бывшей соперницы, игнорируя заезженное «папик», – ее жутко раздражал.
Ну как же, одной Наташке из них троих удалось так удачно пристроиться. Машка окончательно опустилась и, кажется, бесповоротно. Пила и таскалась с кем ни попадя. От былой привлекательности ровным счетом ничего не осталось.
Самой Александре приходилось вкалывать с утра до поздней ночи.
Свое просиживание в директорском кресле она именовала только вкалыванием, и никак иначе. Пускай порой почти ничего не понимала и не старалась понять в цифрах, которыми жонглировала ее бухгалтерша. Хотя делала вид, что понимает, и пыталась даже спорить с ней. Пускай зевала часами, рассматривая свои ногти. Пускай накачивалась кофе до звона в ушах. И иногда даже днем заваливалась на свой диванчик, спрятанный от стороннего глаза в укромной нише.
Все равно она вкалывала, потому что ей необходимо было каждое утро подниматься по часам и самой готовить себе завтрак. Ей приходилось придерживаться распорядка дня. А это уже режим! А где режим, там и вкалывание.
Получалось, что Наташка одна из всех бывших сетинских жен ухватила фарт за хвост. Поначалу – да, раздражал этот фактор, завидовала даже. Но после той памятной встречи с Машкой в кафешке с грубыми пластиковыми столами и стульями, липкими блинами и кислой сметаной это Александру не могло не вдохновлять.
Да, они послали Машку куда подальше с ее страшными намеками и откровенными призывами к преступным деяниям. Да, они фыркнули, поднялись и ушли, гордо неся перед собой свою честь, достоинство и неподкупность. Да, потом даже посмеялись надо всем тем, что она говорила и предлагала, но…
Но забыть этого Александра не смогла.
Может, и правда говорил что-то подобное Сетин, а? Может, уже надоела ему за два года его безродная, безропотная жена? Может, приелась бессловесная преснятина? Может, он дейтвительно решится на то, чтобы попросить ее покинуть его дом? И тогда, устав от вечных поисков и притирок характеров, он вновь устремит свой взор назад? А там что?
А там, потирала руки Александра, – спившаяся Машка, пристроенная за обеспеченным дядечкой Наташка. И совершенно одинокая, ничем себя не запятнавшая, бывшая его первая и верная жена Александра. Так что шанс у нее был, хотя и призрачный весьма.
И тут вдруг звонит пристроенная по всем правилам Наташа, уставшая копошиться в роскоши, и вещает печальным голосом, что ей нечем закусить коньяк.
Что за дела, блин?! Что, даже ломтика лимона нет в ее огромном, как шкаф, холодильнике?!
– Были, Саш, были горы фруктов, теперь нет. – Наташа вздохнула уже с явной слезой.
– А куда же твой дядечка смотрит? – возмутилась Александра, едва не подавившись виноградной косточкой. – Он же всегда перед уходом твои полки проверял! Что случилось, Наташа?!
– Случилось. Ты права, случилось! – Наташа захныкала. – Мы расстались, Сашенька!
– Как это расстались? – не поверила Саша, противное подозрение черным пятном вползло в душу, все там сразу перепачкав.
Мудрит Наташка! Точно мудрит! Только прознала про сетинское заявление, как тут же наверняка наладила своего дядечку восвояси. Оно и понятно. Кому же охота ковыряться в складках морщин престарелого дядечки, каким бы обеспеченным тот ни был, если на горизонте вновь забрезжил силуэт Сетина Виталия Станиславовича.
Чего греха таить, все они в начале семейной жизни с ним были влюблены в него как кошки. Все, без исключения: и Сашка, и Машка, и Наташка. Наташка – так, кажется, больше остальных, потому что моложе всех была на тот момент. И если у Саши какие-то сомнения ковырялись в душе, то Наташка ухнулась в брак с Сетиным, как полоумный в омут.
– Как это расстались? – стараясь придать голосу ленивое равнодушие, переспросила Александра.
– Не стремись походить на Виталика, Саня, – попеняла ей тут же за ее попытку воссоздать тон Сетина Наташа. – У тебя это плохо выходит.
– Это ты о чем? – неумело рассмеялась Саша, хотя рычать уже хотелось.
– Это я о том, что ты мгновенно переполошилась, узнав о нашем разрыве. И хотя стараешься говорить равнодушно, как Виталик, – сделала нажим на имени бывшего мужа бывшая соперница, – у тебя ничего не выходит. Ты злишься!
– С чего ты взяла! – взбесилась Александра, решив стоять до победного. – Чего мне-то злиться из-за твоего разрыва с дядечкой? Это тебе надо злиться, потому что у тебя винограда теперь нету. Я-то его сейчас как раз ем.
– Ты злишься, – начала немедленно пояснять Наташа, будто и не слышала всего того, что только что сказала Александра, – потому что боишься меня в роли соперницы.
– Я?! Тебя?! Сдурела, что ли?!
Обидеться ей удалось совершенно неподдельно. Но только потому, что ее так точно раскусили. Вот поди ж ты, самая молодая из всех троих Наташа, а проницательности ей не занимать.
– Ничего я не сдурела, Саш. – Наташа вздохнула. – И не пытайся меня убедить, что ты не думала над Машкиными словами.
– Какими словами? – Она поперхнулась вином, которое уже принялась пить без церемоний, огромными глотками.
– Какими словами! – передразнила ее Наташа. – Хватит, Саш! А то обижусь, так и знай… И ты, и я, мы обе думали над тем, что рассказала нам Маша. О том, что Сетин заявил в кругу своих близких друзей.