Пять минут между жизнью и смертью
– Наташа, ты совсем с ума сошла! – фыркнула Саша, теперь, когда хмельно зашумело в голове, притворяться стало гораздо проще. – Какой Сетин?! В кругу каких друзей?! О чем заявил?! Ты что же, поверила в это, в самом деле?!
– А ты нет? – Кажется, Наташа прониклась ее искренностью, потому что голос ее разочарованно дрогнул. – Думаешь, соврала?
– Соврала не соврала, какая нам с тобой разница? Может, он и брякнул спьяну что-нибудь, кто-то приукрасил, Машке донес, она тоже прибавила что-нибудь, вот и…
– Ладно тебе, Саш, ерунду пороть. – Голос Наташи снова окреп уверенностью. – Во-первых, Сетин никогда не напивается, ты это знаешь. Во-вторых, он запросто мог такое ляпнуть.
– С чего это? – насторожилась Саша, выливая остатки вина из бутылки в бокал.
Она тоже никогда не напивалась, как и Сетин. Тем более в одиночестве, когда одиночество было таким вот домашним, а не случалось принародно за ресторанным столиком или барной стойкой, где его запросто мог скрасить кто-нибудь. Там лишние сто граммов вполне могли быть оправданными. Но сегодня был особый случай. Сегодня она перенервничала.
– Я знаю, что он мог такое ляпнуть, Саш, – упрямо повторила Наташа.
– С чего, спрашиваю, ты делаешь такие выводы?
– Не забывай, что я была последней его женой.
– Он до сих пор при жене! – поддела ее Саша.
– Ну… Я имею в виду, что последней из нас. Не цепляйся, а то трубку брошу! – пригрозила Наташа.
– Ладно, не буду, а ты не тяни. Говори внятно и быстро.
Краешек бокала легонько стукнул по зубам, сделалось неприятно, будто у нее и в самом деле от азарта руки тряслись.
Нет, ну какой азарт, какой азарт-то?! Она же не на охоте. А Сетин не дичь.
– Так вот, уже при мне он не раз говорил, что устал жить в вечном поиске. Что хочет покоя в доме, стабильности и все такое, – осторожно начала говорить Наташа, явно боясь сболтнуть лишнего. Потом запнулась ненадолго, подумала и все же призналась: – И про детей говорил что-то, Саш.
– Да?! И что же?
– Я плохо вслушивалась. Поскольку, сама понимаешь, эта тема не для меня.
– Можно подумать, для меня! – возмущенно фыркнула Александра. – Я вам еще в кафе сказала, что ни за что не стану рожать от Сетина, какими бы благами он меня ни осыпал.
И снова зубам стало больно от легонького удара стеклянным краешком.
А ведь родит! И еще как родит! И рожать станет каждый год, если ему того захочется! Ведь думала и об этом тоже, почти каждый день думала. И живот свой загорелый и плоский поглаживала, не востребованный пока истинным женским предназначением. И думала при этом, что запросто пожертвовать готова гладкой нежной кожей, если на то будет воля божья и Сетина. И пускай поправится, и оплывет, и грудь пускай ощетинится вздувшимися от молока сосками. Лишь бы Сетин взял ее снова в жены и признал за ней право рожать ему детей. Лишь бы это случилось все, а уж она готова жертвовать.
– Станешь, Саша, – с напором произнесла Наташа.
– Что?! – не поверила она своим ушам. – Что ты только что сказала?!
– Я сказала, что ты станешь рожать, если он того захочет. И я первая у тебя в ногах стану валяться, поняла!
– Нет, не поняла.
Александра и впрямь запуталась.
Когда узнала от Наташи, что та рассталась со своим дядечкой, то заподозрила ее тут же в том, что она стремится опередить их всех. Преимущества-то у нее были, чего уж. И вдруг бывшая соперница заявляет ей такое!..
– Если Сетин захочет от кого-то из нас ребенка, – выразительно, почти по слогам, начала Наташа свое объяснение, – то ты должна будешь ему родить, Саш. Ты, и только ты!
– Почему я? – удивилась Александра. – Почему не…
Наташа детей иметь не могла. Оставалась Машка.
– Потому что я ей не верю.
– Машке?
– Машке, Машке! Она поселится рядом с Виталиком, родит ему деток, а про нас забудет через минуту. Разве не так, Саш? Она же… Она же совсем другая. Она отличная от нас.
Машка и впрямь отличалась от них чрезвычайной беспринципностью. Опуститься до тривиального романа с собственным водителем, имея при этом такого мужа, как Виталик, могла только законченная дура. И что бы там она ни болтала про страсть, захватившую их обоих, какие бы объяснения ни плела, захлебываясь от слез в их присутствии, Саша с Наташей ей не верили и понять ее никак не могли.
– Ну да, она немного… немного не такая, – закивала Саша, будто Наташа могла ее видеть сейчас.
– Да, – обрадовалась обретенному взаимопониманию между ними Наташа. – И не немного, Саша! Не немного! Она ведь… Она ведь запросто может забеременеть от какого-нибудь проходимца, а потом заявить, что это ребенок Виталика.
– Может, – не могла не согласиться Саша. – И что предлагаешь?
– Я?.. Я предлагаю… – Наташа тяжело вздохнула, снова чем-то зашуршав, как в самом начале разговора.
– Чем ты там шуршишь, не пойму? – разлюбопытничалась Саша.
– Конфеты ем. Надо же чем-то коньяк закусывать, – нехотя призналась бывшая соперница. – Фруктов же нет!
– Смотри, талия поплывет с этих конфет. Как станешь Сетина заново пленять?
– Я и не стану его пленять. Собственно, поэтому я и звоню тебе.
– Почему поэтому?
– Потому что этим займешься ты, Саша.
– Я?!
Александра прикрыла расползающийся в радостной улыбке рот ладошкой. То, что Наташа добровольно сдавала свои позиции, было замечательно. Машкин вариант заведомо проигрышный. Наташа единственная, кто была серьезной соперницей. А она вот так запросто уступала ей свое место.
– Ты, ты, Саша, – она вздохнула со слезой. – Я не смогу родить, а ты сможешь. А он хочет ребенка, я помню, он говорил об этом. Ну начну я с ним жить заново при хорошем раскладе, Саш, а дальше что?
– Что?
– А дальше он детей захочет. И снова захочет меня поменять на какую-нибудь Леру. Нет уж, хватит. Больше мы его упускать не станем. Так ведь? Если не я, то только ты. Машка не в счет, сама понимаешь. Так что…
– Наташа, Наташа, постой! – Александра вдруг затрясла головой, вспомнив о самом главном. – Но ведь мы не знаем наверняка, говорил ли он в самом деле об этом! И опять же эта его Валерия. С ней-то что делать?!
– Что с ней делать, решим после того, как прощупаем Сетина, – деловито пояснила Наташа, разворачивая с диким шуршанием очередную конфету, будто фантик стеклянным был. – Это я беру на себя. Послезавтра вечеринка одна намечается. Ты приглашена?
О вечеринке в доме губернатора Александра была наслышана. У нее в салоне запись за неделю осуществлялась местными красавицами. Но ее туда не пригласили. То ли позабыли, то ли сочли недостойной. И она проревела целый вечер два дня назад, вспоминая, как пачками отправляла приглашения в мусорку, когда была еще сетинской женой. Тогда не могла ходить, потому что ему вечно бывало некогда, теперь…
– Да, пригласили, – соврала она тут же, – но я решила не ходить. Там Тополев будет наверняка. А он так меня достал в последний раз, что лучше уж я дома пересижу.
– Хорошо, – не поверив ни единому слову, закивала Наталья. – Сетин там будет непременно.
– А его Лера?
– Вряд ли. Она столь скучные мероприятия не посещает.
– Или он ее не берет, – подхватила Саша. – Может ведь такое быть, раз он зовет ее так же, как и нас – «дорогая»?
– Да все может быть, Саш, все! Надо не сидеть сложа руки, а действовать. Правильно? – И тут же сама себе ответила: – Правильно. Сначала мы с тобой удостоверимся в его намерениях, а потом уж… А потом уж станем решать, что с этой красавицей делать.
– Ты это, Наташ, смотри только глупостей не натвори.
– А ты что подразумеваешь, говоря о глупостях, а, дорогая? – замурлыкала Наташа и тут же рассмеялась. – Нет уж, в постель я его не потащу, будь уверена. Мне его надо тебе вернуть, а потом крестной матерью вашего первенца заделаться. А ты… Ты ведь меня не кинешь, Саш? Нет?
– Нет, – твердо пообещала она, и, поболтав еще пару минут о пустяках, они распрощались.
Кинешь не кинешь! Какие-то глупости говорит. Если посмотреть серьезно на все, о чем они сейчас говорили, то бредом все и покажется. Две бывших жены мечтают о том, чтобы вернуть одной из них бывшего мужа. При этом другая надеется на солидное вознаграждение и не менее солидное ежемесячное содержание. И вот, все это благополучно распланировав, они как-то позабыли спросить у самого бывшего мужа: а согласен ли, а захочет ли? Жить с одной из них и содержать сразу обеих? Так еще и третья бывшая жена имеется, которая тоже надеждой живет. И четвертая жена, пока не бывшая. С ней-то что? Ее-то куда?
Бред, да и только!
Саша выбралась из кресла. С сожалением посмотрела на пустую бутылку. Не надо было столько пить, нельзя. Сразу голова тяжелой делается. И мысли в ней под стать. Нехорошие, злые, некрасивые мысли.
Разве стала бы она, к примеру, на трезвую голову думать о Наташе как о безнравственной авантюристке? Нет, не стала бы. А она теперь вот именно так о ней и думает. Стала бы проклинать Машку за то, что та внесла в их души смуту такую? Ни за что не прокляла бы, грех потому что. А теперь вот, бредя шаткой походкой в кухню, клянет. И страх какой-то мерзкий и ползучий в душу крадется.
А вдруг вся эта гадкая затея не доведет их до добра? Вдруг кто-то из них пострадает? И самое главное: с Леркой-то, с Леркой что делать?! Ее-то куда девать? Она вряд ли добровольно захочет расстаться с милым уютным гнездом, которое второй год вьет для себя и для Сетина.
– Бред! – пробормотала Саша вполголоса и вдруг со злостью швырнула хрупкий бокал в раковину.
Он разлетелся вдребезги. Саша принялась сгребать осколки в кучку, тут же поранила палец. Кровь закапала столешницу, попала на подол туники, тут же просочилась сквозь салфетку, которой Саша попыталась перехватить порез.
– Да что же это такое, а?! – возмутилась она собственной неуклюжести.
Тут же заспешила, услышав звонок домофона, салфетку бросила на пол, оторвала бумажное полотенце, им перебинтовала палец. Побежала к двери.
– Кто там? – запыхавшись, спросила она в трубку домофона.
– Я, я, чего кричишь-то? Гонится за тобой, что ли, кто? – поздний гость захихикал. – Впустишь или как?
– Почему сегодня?! Почему так поздно?! – возмутилась Саша, вспоминая, какой сегодня день недели.
– А соскучиться разве грех?
– Нет, но… – Она с сожалением глянула на выпачканный кровью подол туники. – Я не готова!
– Ладно тебе, Саша. – В самое ухо тяжело и протяжно вздохнули. – Давай без церемоний. Не чужие мы друг другу, чтобы так вот заморачиваться. Открывай, что ли!
– Ладно, входи, – она ткнула пальцем в кнопку. – Только учти, недолго. Мне этих разговоров в прошлый раз хватило. Входи…
Глава 8
Батенин твердо решил сегодня поговорить с ней. Как бы ни был он нехорош для нее, как бы ни был недостоин ее, он все равно с ней поговорит. А там…
В конце концов, чем черт не шутит?! Может, она, так же как и он, не терпит одиночества? Может, устала от суеты людишек с вечной их жаждой накопительства, может, хочет чего-то чистого, достойного, приличного.
Он-то себя именно таким и видел. А в том, что крал, видел лишь удовольствие. Спортивный интерес, во! Денег-то он редко когда много вытаскивал. Мало кто все свое с собой таскает, а потом в сумке у самой двери на крючок вешает. А еще и банковскую карточку в бумажку с паролем заворачивает. Случались, конечно же, и такие, но редко. Так что его воровская лихая деятельность – не более чем хобби. И если она, узнав, потребует с этим делом завязать, он так и поступит. А сегодня…
А сегодня он идет с ней просто поговорить о том, что происходит вокруг нее. Что происходило? А что-то нехорошее. Лев это своим чутким воровским нутром чувствовал, только объяснить толком не мог. Для того чтобы эти объяснения у него появились, и нужно задать ей пару вопросов.
Он ведь увидел ее вчера! Слава богу, что увидел, а то ведь решил уже, что придумал все или приснилось ему. Фотография – да, существовала. Он ее разгладил, на твердую картонку наклеил, чтобы не коробилась в местах сгиба. И поставил на столе, оперев о стопку книг по рукоделию – все, что осталось от непутевой сестры, сгинувшей с каким-то заезжим хрычом. Но фотография фотографией, а живой фею очень хотелось увидеть. Посмотреть, так же хороша она, как на снимке.
Хороша! Еще как хороша! Пускай темно было на улице, и свет уличных фонарей почти не доставал до того места, где они столкнулись нос к носу будто случайно – он все подстроил, увидев, что она идет от проулка к своему подъезду, но он все, что нужно ему было, успел рассмотреть.
Это она! Это его фея! Он мечтал о ней долгими одинокими вечерами и ночами. Грезил о счастье подле нее. Потом, когда у него появилась ее фотография, даже пытался с ней разговаривать. Диалога, правда, не получалось, потому что фея лишь молча улыбалась ему со снимка и не отвечала. Но он-то, он-то мог говорить с ней хотя бы так.
Сегодня вот решил поговорить с ней лично, без фантазерства всякого, которое уже и раздражать начало. А то как бы чего не вышло. Больно нехорошие дела вокруг нее начали происходить.
Вчера он сам у себя спросил: а не сочиняет ли он? Не накручивает ли себя? Может, с психикой что из-за неразделенных чувств случилось?
Подумал, валяясь в ванне, и решил, что нет – с ним все в норме. Это с ней…
Нет, это вокруг нее что-то не то затевается. Да и портфель этот покоя не давал. Зачем он только взял его тогда?!
Так, минуточку, минуточку! Не взял бы портфель – не нашел бы ее фотографию. Не нашел бы фотографию – не узнал бы никогда, кто живет в той квартире, которую он на пару с каким-то ухарем обчистил в тот день. И не случись ничего этого, не собирался бы он сейчас на свое первое в жизни свидание.
Нет, конечно, бывали, бывали у него встречи. Но такие все глупые, несуразные. И бабы были такими же глупыми и несуразными. Им не то что розы, веника драного он никогда не додумался бы принести. С ними все бывало просто до ломоты зубовной. Созванивались, она приходила. Едва ли не с порога раздеваться начинала. Потом, сонно ломаясь на его койке, принималась жеманиться, корчить из себя непонятно кого.
Противно! Он выгонял их тут же, чтобы уже больше никогда с ними не пересекаться.
Его фея была особенной, он это знал. Она была умной, красивой, она никогда не стала бы сразу лезть в кровать, и не стала бы требовать туда чашечку кофе. Мужчина ведь должен до всего сам дойти, не так ли? И догадаться должен сам, когда натиск усилить, когда ослабить и когда капризам потакать.
Батенин поправил перед зеркалом узел галстука. Сколько ни бился над ним, так и не вышел он большим и объемным. Каким-то он у него получился морщинистым. И край воротника на рубашке он утюгом загладил неправильно. Стрелка на одной брючине уползла куда-то влево. Пиджак немного в плечах поджимал. Не очень, конечно, в глаза бросалось, но, если присмотреться, можно было заметить.
– Ну и что! – пробубнил он в зеркало. – Главное, чтобы человек был хороший, так ведь? А когда хороших двое и они вместе, это уже рай.
Батенин хотел рая на земле, фею подле себя и ангелочков там же. Все, что могло с ним быть после смерти, его не интересовало. Это когда еще будет, да и будет ли. Он хотел здесь и сейчас. Потому и шел упрямо на встречу с девушкой, которая его не знала совсем. И плевать он хотел на то, что пиджак ему маловат, а стрелки на брюках виляют, как поселковый тракт, плевать на то, что галстук он неумело завязал, а розы, купленные вчера, чуть увяли и уже не так хороши и свежи. Плевать! Он идет не просто на встречу с любимой девушкой, которую выбрал себе в жены. Он идет ее спасать, вот так!
– Нет ее! – гавкнула соседка его феи прямо в его спину, туго обтянутую пиджаком.
– А… А где она может быть? – Лев оглянулся, улыбнулся, поправил букет.
– А кто ж ее знает! – Женщина в тонком трикотажном костюме апельсинового цвета с огромным парусником во всю грудь посмотрела на его букет. – Завяли розы-то.
– Да уж.
– Давно, стало быть, ждешь?
– Со вчерашнего вечера, – вдруг брякнул он непонятно зачем. Видел же ее вчера, специально столкнулся с ней.
– Да? – соседка феи удивленно вскинула брови. – Вчера она приходила вечером. Странно, что ты ее проглядел. Правда… она может и не открыть, хотя и дома. Тут один ходил все, ходил, она не открывала. Он и поостыл. Больше не ходит. А вчера… Вчера она точно была здесь, я слыхала через дверь, как она с кем-то разговаривала.
– У нее были гости? – взревновал тут же Батенин.
– Может, гости, а может, по телефону с кем говорила.
– А утром ее не видели?
– Нет, не видала. На дачу поехала, семи еще не было. Только сейчас и вернулась.
– А как же вы тогда можете знать, что ее дома нет? – резонно заметил Батенин, перебросив букет себе за спину.
Дарить его уже было нельзя. Головки роз поникли, краешки лепестков потемнели. Отвратительное зрелище, Батенин брезгливо поморщился. Он терпеть не мог увядших цветов. Со дня смерти матери терпеть не мог. И дома их не держал никогда, и в вазы не ставил, боясь их увядания.
– Так почтальонша мне сказала. Мы столкнулись с ней возле подъезда, – охотно пояснила соседка, стягивая через задник крепко зашнурованные кеды. – Спросила про нее вон, где, говорит, может быть. Второй раз за сегодня, говорит, извещение на заказное письмо с уведомлением приношу, а ее нет.
– Может, открывать не хочет, – задумался Лев. – Вы же сами говорите, что может не открыть, даже когда дома.
– Так ненужным ухажерам не открывает-то, – усмехнулась соседка. – А почтальонше-то чего не открыть? Может, ей какой перевод пришел или важное сообщение, а она не откроет. Нет, парень, тут дела разные совсем. А ты во дворике ее подожди. Может, и явится блудная наша…
Он отлучился всего лишь на десять минут.
До этого просидел три часа на скамейке возле подъезда. Хорошо еще, что никого рядом не было, а то вовсе бы извелся, он и так себе места не находил.
Розы выбросил в урну. Они и для подарка непригодными стали, и на него тоску непонятную навели своим преждевременным увяданием. Ерзал по скамейке, без конца то на часы смотрел, то на окна ее, то на проулок, из которого она вчера вечером вывернула, а ее все нет и нет.
Стемнело, в доме зажглись огни. Только ее окна оставались темными. Может, она не придет сегодня? Соседка что-то говорила про то, что могла и не прийти блудная.
Блудная? Почему блудная?! Она же хорошая, она же фея, феи не могут быть блудными. Подобное клеймо не для них.
К концу третьего часа Батенину приспичило в туалет. Терпел до последнего. Дождался, пока в проулке мелькнет трамвай, потом троллейбус, засек, что минут десять транспорта никакого не будет, и бегом в дальние кусты.
Там занято! Парочка подростков там целовалась. И ведь даже не испугались неожиданного вторжения.
– Шел бы ты, дядя, отсюда поскорее. – Ломкий подростковый басок таил в себе явную угрозу. – А то как бы чего не вышло.
В другой раз он бы ему таких щелбанов навешал, что мало бы не показалось. Но сегодня распыляться на разборки с малолетками не стоило. Сегодня он не мог проглядеть свою фею. И так уж розы не донес, выбросил.
И проглядел ведь! Пока искал укромное место, шныряя по двору, она прошла в свой подъезд незамеченной. Поднялась к себе на этаж и включила свет в кухне. Это ведь кухонное было окно, он не мог ошибиться. Шторки были полупрозрачными, с ярким рисунком.
Едва успев застегнуться и одернуть пиджак, Лев помчался к подъезду. Лифт не работал.
Ну а как же еще, именно так, а не иначе!
Мало этого, на лестнице между вторым и третьим этажом два мужика затеяли драку. И не просто так, с пьяных глаз для устрашения друг друга, из-за неуважухи или ревности, а вполне серьезно. Без лишних криков они сосредоточенно били друг друга, нанося удары вполне профессионально. Лев попытался было проскочить мимо них наверх, но едва увернулся от удара ногой, пришлось ретироваться.
– Мужики! Мужики, хорош вам, мне наверх надо, мужики! – завопил Лев Батенин, отчаявшись дождаться конца бессловесного поединка. – Хорош, щас милицию вызову! Эй, народ, звони ноль два!
Захлопали двери квартир, любопытные высовывались наружу, чтобы тут же исчезнуть. Драка не утихала. Но один из противников явно начал уступать другому. Его все сильнее теснили в угол.
– Сука, я тебя все равно прикончу! – хрипел поверженный в углу. – Не думай, что так просто соскочишь!
Второй молчал и продолжал сосредоточенно его бить. В сторону Батенина никто не смотрел, и он ходко рванул вверх по лестнице.
Думал, сердце выскочит, пока добежит. Так и казалось, что либо за ним погонятся сейчас оба дерущихся из-за того, что он им грозил милицией, либо фея его снова исчезнет. Хотя он точно помнил, что лифт не гудел, пока он за дракой наблюдал в величайшем томлении. И мимо него она пробежать не могла. Драка же была, и он стоял на лестнице.
Дома, она должна быть дома!
Добежал, привалился к стене рядом с дверью под номером семьдесят четыре, отдышался. Внизу нарастал какой-то шум, снова захлопали двери. Может, дерущихся разнимали. Может, милицию все же кто-то вызвать решился. Ну, оно и к лучшему. Если фея его прогонит, он беспрепятственно покинет этот подъезд, который сторожить пришлось последних три часа, будто псу цепному.
Батенин оттолкнулся от стены. Отряхнул брюки. Одернул пиджак, поправил узел галстука. Провел ладонью по вспотевшему лицу, вытер ее о брючину. Теперь можно было и в дверь звонить.
Руку он до звонка не донес. Звонить смысла не было. Так и замер с поднятой кверху рукой, слово салютовал кому-то.
Дверь! Дверь была не заперта! Он это понял мгновенно, стоило ему глянуть на нее. Сколько таких незапертых дверей ему довелось приоткрыть, чтобы шагнуть внутрь. А иногда и шага делать не приходилось, достаточно было протянуть руку.
Он всегда чувствовал эти открытые двери, ощущал по едва уловимой вибрации, по тонкой струе сквозняка, тянущей снизу. Он почти всегда знал, которая дверь окажется незапертой. И редко когда ошибался.
Дверь квартиры семьдесят четыре, возле которой топтался теперь в нерешительности Лев Батенин, была не заперта.
Почему?!
Это первый и самый страшный вопрос, который его буквально пригвоздил к бетонному полу лестничной клетки.
Почему она не заперлась, вернувшись так поздно домой?! Почему она не сделала это, слыша шум мужской потасовки в подъезде? Хлопали же двери, народ возмущался, да и сам он орал что есть силы.
Ему бы задаться еще одним вопросом: почему он, понимая, что влип во что-то нехорошее, все еще стоит на ее пороге и не бежит стремительно вниз или вверх, как делал не раз? А потом еще одним: почему вместо того, чтобы спасать себя, он тянет дверную ручку, толкает дверь и входит в ярко освещенную прихожую?
А следом и еще один вопрос его должен был бы взволновать: почему, не обнаружив никого в прихожей, он начинает кричать в полный голос и идет в кухню?
Он нашел ее – свою фею, розы для которой он так и не донес. А может, они потому и увяли, что чувствовали, что не могут стать ни для кого подарком?
Девушка была мертва. Она лежала ногами ко входу в кухню со скрещенными на груди руками. Видимо, как стояла перед убийцей, так и рухнула на спину, получив пулю в лоб. Аккуратной дырочки не получилось, верхняя часть черепа была снесена. Все было залито кровью.
Льва затошнило. Надо было бежать, ну хотя бы для того, чтобы отдышаться. А он вместо этого сполз по стене, уселся на пол у кухонной двери и начал вслушиваться в нарастающий подъездный гомон. Он ширился, разрастался, оглушал. Потом кто-то завизжал совсем рядом с ним и принялся орать:
– Вот он! Вот он, гад! Берите его, берите!
Его и правда взяли и подняли с пола, больно вывернув руки за спину. Пиджак и без того намял ему подмышки, а тут еще выверт такой, что выть захотелось, и тоже громко, во все горло, так же, как визжал кто-то над самым его ухом.
Он сдержался. Возмутился лишь один раз, когда его начали в милицейскую машину совать, сильно давя на голову, чтобы он склонил ее как можно ниже.
– Хорош там, э-ээ!!! – И он даже кого-то лягнул.
– Смотри какой, лягается! – с непонятной веселостью отозвался кто-то за его спиной. – Я вот тебе щас…
Сильный удар ниже поясницы послал Батенина в самое нутро милицейской дежурки. Он больно ударился лбом. Перевалился на бок, потом на спину, попытался сесть. С трудом, но получилось. Возле машины кто-то негромко разговаривал. Подъезжали и отъезжали машины, свет их фар елозил по решетке, по грязным металлическим стенам, перескакивал ему на лицо и исчезал.
Он даже не морщился. В руках и плечах боли уже почти не чувствовал. Шишка на лбу наливалась внушительная, но тоже странным образом не беспокоила.
Болело сердце! Да так, что дышать было трудно.
Беда? Беда! Случилась беда, и не одна!
Погибла его фея. Ее убили выстрелом в голову, разворотив всю ее красоту, превратив ее в месиво из переломанных пулей костей и крови. Тот, кто это сделал, благополучно исчез. А вот он…