– Она сказала, что ты открыл в ней еще одну способность.
– Да. Она находит живых, как я нахожу мертвых. Например, меня в яме. Я порекомендую ее соответствующим учителям, может быть, она сумеет заняться куда более полезным делом, чем некромантия. Так что через два дня она уедет, и я, наконец-то, отдохну.
– Рад за тебя, – улыбнулся Сальвадор. – Тебе помочь?
– Угу.
Ансгар повернулся спиной, и Сальвадор, наклонив лампу, некоторое время молча промывал ему ссадины на лопатке.
– Не знаю, будет ли тебе интересно, – осторожно сказал он, – но моя история тоже закончилась.
Ансгар оживился.
– Будет, конечно, – быстро отреагировал он, даже не особенно пытаясь соблюсти мрачный и незаинтересованный тон.
Сальвадор светски улыбнулся. Как всегда, когда ему бывало трудно.
– Я написал Антонине, и она призналась, что это она, – сказал он просто.
– Призналась ли она тебе в коварных и мстительных замыслах?
– Нет. Она много говорила… – Сальвадор помолчал, словно бы подбирая слова. К изысканной своей речи он слова не подбирал. А к обычной – приходилось. – Я звонил ей, пока вас не было… она заявила, что я нравился ей еще в детстве, просто она боялась сказать мне об этом. А теперь, когда снова увидела, поняла, что не забыла. Но она боялась, что придется говорить про брата, и поэтому пряталась. Она не хочет говорить о нем. И уж конечно, не считает меня виновным. Она думала, что, если я ее увижу, это напомнит мне о нем и испортит наши отношения. А она хотела начать их, как она выразилась, с чистого листа. Признаться, у нее это получилось.
Сальвадор вздохнул и шмякнул использованный ватный тампон в тазик.
– Значит, тебя уже можно поздравить? – Ансгар повернулся и стал натягивать футболку.
– С чем? – не понял учитель биологии.
– Ну… Чистый лист заполнен великой любовью (потому что ходить к возлюбленному, прячась под одеждами с головой – не всякий человек выдержит), она любит тебя ты – ее… никто ни на кого не сердится, можно начать личную жизнь.
– С ней? – искренне удивился Сальвадор.
– Ну да. Ладно, попросишь ее сначала по-прежнему закрывать лицо…
– Вряд ли это понадобится.
Сальвадор отвернулся. Он не понимал, как можно этого не понимать. Однако не понимали все.
– Ты говорил, – начал он терпеливо, – что я не виноват. Вот и она говорит то же самое… она говорит, нужно жить дальше, и всякую чушь, которую обычно говорят в таких случаях. А я не могу. Ансгар, это был мой друг. И я забыл его. И она забыла. В сущности, мы все простили себя за его смерть.
Сальвадор горько рассмеялся.
– И мы никогда не знаем, что так будет. Вот сейчас я откровенен с тобой, как ни с кем, а завтра, может быть, меня собьет машина, и через год ты уже не будешь помнить, о чем говорил со мной сегодня… я думал, я один такой. А оказывается, мы все такие. И она. Мы незаслуженно забываем наше прошлое. А ведь мы состоим из него.
– Но ведь она не забыла тебя за столько лет, – напомнил Ансгар.
– Но ведь и не искала, – горячо возразил Сальвадор. – Просто случайно встретила.
И Сальвадор вздохнул, словно смиряясь со всей глубиной бренности бытия. Потом печально улыбнулся.
Ансгар немного помолчал. В случайности он не верил.
– Слушай, я не хотел тебе говорить, – начал он осторожно, – но… раз уж ты говоришь, что мы так друг с другом откровенны и все такое… и ты такой щепетильный в вопросах доверия…
– Я слушаю тебя, – Сальвадор улыбнулся чуть шире.
– У меня есть еще одна, – Ансгар запнулся, потом закрыл глаза и сосчитал до трех, – …еще один большой синяк. Я его увидеть не могу, но знаю, где он. Я не решался, но после твоего признания я готов тебе его показать, а ты скажешь, насколько он ужасен, и нужно ли с ним что-то… ничего смешного, кстати.
Щепетильный Сальвадор внезапно согнулся пополам, беззвучно смеясь. Его накрыла настоящая, вялотекущая истерика, наступающая после длительного эмоционального напряжения. Напряжению было много лет, и теперь оно отпускало медленно, рывками, вызывая конвульсии и даже слезы.
Ансгар, считавший всю эту достоевщину несерьезной, с удивлением смотрел, как Сальвадор, упав спиною на его кровать, дергается от смеха и вытирает рукою глаза.
В конце концов, не дождавшись ответа, Ансгар опустился на локоть рядом с Сальвадором, посмотрел на освещенный лампой профиль учителя биологии, и подумал о том, что Магда с ее душеспасительными проповедями, в сущности, была не так уж неправа. Люди бывают и такими. Просто потому, что они такими родились. И судьба совершенно справедливо сделала, послав сюда этого человека. Надо же было чем-то «заесть» Владика.
Да и от самого себя доктор Мерц иногда уставал.
Глава 3. Тринадцатый мертвец
– Каждая культура по-своему относится к смерти, – в синевато-серой тени от длинных штор стоял лектор и изучал плакат, где был представлен расовый состав планеты. Верхний и нижний края штор уходили в бесконечность и где-то там, вероятно, сходились за перепутанными плоскостями миров.
– Китайцы, например, – продолжал лектор, – уважают ее и пытаются приспособить к своей суровой хозяйственной философии. У японцев, как мы знаем, вообще не принято считать смерть главной опасностью в жизни. Немцы все время пытаются показать ей задницу. Русские в этом плане почти как немцы, но если немец показывает задницу просто потому, что такова его национальная традиция, и не вдается в подробности, то русский при этом с удовольствием осознает, что данная конкретная задница демонстрируется данной конкретной смерти. Еще может помахать над нею флажком, потому что самого акта демонстрации для его лихой натуры недостаточно. Американец хвастается, что вступал со смертью в интимные отношения – исключительно для того, чтобы скрыть тот факт, что сама по себе смерть никакого возбуждения у него не вызывает.
Аудитория зашумела – то ли от обиды за моральную нестойкость американцев, то ли от радости, что уязвлен очередной басурманин; напомнив таким образом лектору, что живет он в годы обострения инстинкта родоплеменной консолидации народов и рас. Такие периоды, он теперь знал, со стороны похожи на затянувшийся визит в психиатрическую лечебницу.
– Англичане, – перешел он на относительно нейтральную тему, – разговаривают со смертью на равных – видимо, за много веков она сумела заслужить их уважение своим постоянством и необратимостью.
Зал продолжал шуметь – с англичанами у аудитории тоже имелись какие-то счеты. И лектор пошел, что называется, конем.
– Евреи, – он повысил голос и сделал паузу, – не очень понимают, зачем вообще нужна смерть, когда есть жизнь, и в ней вполне можно жить. Однако мирятся с ней, хоть им это и обидно.
Зал замолчал, то ли демонстрируя свою толерантность, то ли мысленно не соглашаясь, и только кто-то один в задних рядах негромко сказал что-то.
Лектор между тем продолжил.
– Испанец любит ходить со смертью под руку и покупать ей дорогие украшения – не для того, чтобы задобрить ее, а чтобы полюбоваться, насколько они ей к лицу. Итальянец пытается накормить смерть, ему ее жалко. Румын… о, у каждого румына своя, прирученная смерть, обитающая в глухом подвале или в замке на горе, в коробке под столом – где угодно! Иногда он рассказывает о ней – шепотом, по секрету, но с удовольствием. Об африканских племенах прочитаете сами. Поскольку определенные национально-культурные особенности чаще всего связаны с определенными психотипами личности…
– Да вы шовинист! – выкрикнул кто-то.
В этом месте лектор решил вступить в беседу. Он помнил, что периоды обострения инстинкта родоплеменой консолидации характеризуются склонностью многих особей человеческого стада проводить границы где угодно, любыми предметами и в самых неподходящих для этого местах. В этих случаях возражать им по существу не имеет смысла. Однако если перед человеком ставят забор только для того, чтобы показать, как здорово он там выглядит, мудрый человек должен заострить внимание на толщине досок, дабы показать агрессору, что его жест истолкован не как агрессия, а как неловкая попытка любить и созидать.
– Спасибо за комментарий! Но при этом все люди делают одни и те же ошибки…
Лектор прервался, придумал фразу, но так и не сказал ее, потому что в аудитории стало слишком светло, и занавески перестали отбрасывать тени.
*
Ансгар проснулся. В этом его мире, условно называемом реальным, висели прозрачные тюлевые шторы, и весеннее солнце – первое за много дней – пронизывало их с такой силой, что казалось, они вот-вот исчезнут вовсе.
