Аргентина. Кейдж
– Так в Авалан и отправимся. А! Я тебя, Кретьен, предупредить должен. Авалан – коммуна, то есть не совсем город. Но ты это никому не говори, особенно дядюшке Барбарену. Он хоть коммунист, но на «коммуну» обижается.
Кейдж ничего не понял, но твердо обещал.
До коляски удалось добраться без всяких помех, даже боль в правой руке съежилась в маленькую пульсирующую точку у локтя. Крис успел пожалеть о почившем мотоцикле. Сейчас бы посидеть часок на травке – и дальше с ветерком.
– Особо не бодрись, – предостерег Жан-Пьер. – Насмотрелся я аварий, да и сам два года назад навернулся. Нос какой красивый, заметил? О! Что там у нас?
Прислушался к тому, что гремело и урчало за поворотом, – и довольно кивнул.
– Старик Бюссо на своем тракторе. У него прицеп, вот туда мы твой керогаз и определим. Отвезет к Барбарену, а там разберемся.
Крис решил не спорить. Так тому и быть! Заодно узнает, куда его занесло.
…Авалан почти что город. Кружок на карте, рассеченной стрелами дорог.
6 В темный воскресный день ты торопись ко мне.Свечи в гробу, догореть вы успеете.Бедное сердце не бьется в груди моей…Мрачным баритоном воззвала пластинка. Не тут-то было! Лектор, юркий толстячок во фраке, поспешил махнуть пухлой ладонью. Патефон внял и умолк.
– Н-ньет, дамы господа! Nem! Ульибка! У-льиб-ка!.. Раз! Két! Три!..
Харальд Пейпер и не хотел, а вздрогнул. Улыбка оказалась нарисованной – прямо посреди большой марлевой маски. С непривычки смотрелось жутковато. Гауптштурмфюрер рассудил, что именно так выглядят раненные в челюсть после первой перевязки[35].
– Мы остановим смьерть! Ульибка! Smile! Ульибка, дамы и господа! Нашье общество, дамы и господа, уже основало фильиалы в семьи… Нет, уже в восьмьи городах мьира. Нам пишут тысьячи людьей на всьех языках!
Двое помощников между тем беглым шагом двинулись среди рядов, раздавая такие же точно марлевые намордники с приклеенным бумажным оскалом в три краски. Кто-то решился надеть, рассмеялся нервно…
– У-льиб-ка!..
* * *Афишу с объявлением о лекции «профессора из Будапешта Ене» Харальд приметил, гуляя по Унтер-ден-Линден. На первый взгляд, ничего особенного: общество «Сила через радость», отдел культуры, в помещении Немецкого дома оперы, что в Шарлоттенбурге… А вот название царапнуло: «Улыбка против смерти».
Постояв у афиши и выкурив сигарету, сын колдуна рассудил, что после Олимпиады ничего интересного в Берлине не случилось. «Улыбка против смерти», да еще в исполнении будапештского профессора, неизбежно заинтересует многих. Будет ли пресса? Без сомнения, причем первыми пожалуют венгры, дабы поддержать земляка. А поскольку журналисты – народ дружный, значит, придут и другие.
Малый зал Немецкого дома оказался почти полон. Репортеров, устроившихся в первом ряду, Харальд насчитал с полдюжины. Четверо – точно иностранцы, причем двое говорят по-английски.
Отлично!
Сама лекция, несмотря на весь пафос «профессора из Будапешта», напомнила Харальду детскую страшилку о том, как в черном-черном городе на черной-черной улице стоял черный-черный дом. В этом доме, как выяснилось, жил черный-черный музыкант, однако не африканец, а чистокровный венгерский еврей Реже Шереш, который из ненависти к роду людскому придумал черную-черную песню, дабы множить и множить число самоубийц. Гауптштурмфюрер решил, что именно национальность злодея подкупила руководство общества. «Сила через радость» не преминула еще раз напомнить берлинцам, кто всем их бедам причина.
Марлевая повязка – против «Мрачного воскресенья». Держись, мировой кагал!
Харальд представил себе толпу на вечернем бульваре. Все в масках, все с приклеенными улыбками… Сам в гроб ляжешь!
Бедное сердце не бьется в груди моей,Веки, как свечи, ждут ласки руки твоей,В мертвых глазах ты прочтешь утешение…Песня Харальду очень нравилась. Но радостный идиот с его марлевыми повязками мог оказаться очень полезен. То есть не он сам…
* * *– Одну минутку, дамы и господа!
Репортеры задержались ненадолго, всего на четверть часа. Кажется, особых вопросов к профессору Ене у них не нашлось. Харальд встретил всю компанию на улице, прямо у тяжелых дубовых дверей.
– Не желаете ли маленькую сенсацию?
По-английски, чтобы прохожих не смущать. Пока сообразят, пока словарь достанут…
– Меня зовут Марек Шадов. Я могу вам рассказать, кто и как убил рейхсминистра Геббельса.
Скользнул взглядом по растерянным лицам. Еще не поняли, а поняли – не поверили.
– Какое оружие? – негромко спросил тот, кто был старше прочих. Американец? Наверняка!
– Контрольный вопрос? Рейхсминистр был убит из пистолета Борхардт-Люгер 1914 года, карабинная модель. Приклад, диск на 32 патрона, оптический прицел, разрывные пули – австрийские, компании «Альдер». Убит первыми тремя пулями – точно в голову. Стрельба велась из окна третьего этажа Северного корпуса отеля «Des Alpes» – очередями, по три-четыре патрона.
– Оh! – выдохнул американец.
Сын колдуна широко, по-голливудски, улыбнулся. Нам, профессор, ваши повязки ни к чему!
– Откуда мне это известно, дамы и господа? Да потому что я сам и стрелял, да-да, я лично, Марек Шадов. Ну что, поговорим?
* * *Гауптштурмфюрер СС Харальд Пейпер прекрасно знал, чего боятся правители Рейха. Не войны, не блокады, не разрушенных чужими бомбами городов. Им страшно лишь за собственную жизнь, единственную и драгоценную. Потому и подполье бессильно. Листовками не пробить дубленые партийные шкуры.
Террор! Вот самый страшный из призраков, способный вогнать в ледяной пот любого храбреца в черном мундире. Если уж Геббельса не уберегли, что говорить о рядовом крайсляйтере из маленького городка? Ночью, в подъезде, в авто, в собственной квартире…
Дрожите! Марек Шадов и Центральный Комитет Германского сопротивления объявляют войну Третьему рейху. Беспощадную, без пленных и без мирных переговоров. Убивать, убивать и убивать!
Прости, брат Отомар!..
7– …Нет-нет, синьорина Анна! Я кофе только по утрам пью.
Мухоловка даже растерялась. Ребенка вином не угостишь – и сигареты на стол не выложишь, тем более, если сама решила завязать.
– Вы на меня внимания не обращайте, я просто посижу, пока Кай не вернется.
Марека с утра унесло по делам. Анна тоже не скучала. Прошлась по кварталу, забавляя встречных итальянским акцентом, и довольно быстро нашла столярную мастерскую. До Великой войны, когда в этих краях табунами селились художники, там изготовляли рамы для картин, теперь же были согласны на любой заказ. Балетный станок, мадам? С радостью, мадам. Давайте вместе поищем ваше нижнее ребро, мадам[36]. О, мадам, в прежние времена меня женщины хватали не за нос… За ухо, за ухо, мадам!..
В мастерской оказался телефон, и Мухоловка, не тратя времени даром, дозвонилась до нужного магазина. Трико, туфли-«балетки» и модные ныне «джазовки», само собой, с доставкой. Решилось и с зеркалом, тоже по телефону. Парижская жизнь имела свои преимущества.
Вернувшись, Анна навела порядок в комнате-каюте, все распланировала, освободила место. Затем открыла окно и дала себе слово: ровно через месяц выбросить трость, запустив ее прямиком в старое воронье гнездо на платане.
– …Знаешь, Анна, я танцевать совсем не умею. То есть всякое обычное умею, а танго – нет.
– Не грусти, маленький Вальтер. Я тебя научу.
Улыбнулась – и заставила себя забыть, ненадолго, на тот же месяц. «У вас обязательно получится, мисс Фогель. Не спешите. Время иногда – лучший союзник», – сказал ей полковник Хаус, мастер танго. Только на следующий день Мухоловка сообразила, с кем довелось познакомиться. Рассказать – не поверят. Да и рассказывать некому.
Тут-то и пришла малявка. Бросила у дверей школьный ранец, плюхнулась на стул. На лице такое, что даже расспрашивать не тянуло. В чужую жизнь Анна Фогель старалась не вмешиваться, хотя сразу сообразила, что у Кая и Герды не все складывается просто. Их двое, а где Снежная Королева?
– Я сегодня с Королевой встретилась, – низким, не своим голосом проговорила девочка, и Мухоловка невольно вздрогнула.
– С мамой… Как в тюрьме: у дверей – дед, а за дверями директор школы. И часы на стене…
Всхлипнула, но, быстро справившись, села ровно.
– Я, синьорина Анна, сама во всем виновата. Но дальше – тайна, и не моя, извините. Вы же мне тоже ничего не расскажете, правда?
Секретный агент Мухоловка улыбнулась:
– Встретились два шпиона – и принялись красноречиво молчать. А ты, Герда, поделись тем, чем можешь. Имен не называй…
– Ага, как в сказке, – малявка на миг задумалась. – Это можно, синьорина Анна. Будем считать, что я случайно проговорилась. Я ведь маленькая и глупая, правда? А вы Каю перескажете, потому что ничего не поняли и удивились.
Встала, шагнула к подоконнику, поглядела на зелень платана.
– Я от ящерицы письмо получила, уже третье. Ее арестовали, хотели судить, но потом выпустили. И даже орденом наградили. А еще ей очень-очень плохо, и я не знаю, как помочь. Совсем не знаю!
– Ты ей уже помогла, – негромко проговорила разведчица Анна Фогель.
* * *– Я приехала из Штатов, Марек. Туда меня отвезли в инвалидном кресле, я даже говорила с трудом. А лечил меня отставной сержант. Очень просто лечил – заставлял двигаться. Было невероятно больно, но боль – это жизнь. Я справлюсь, Марек!.. И еще… О некоторых вещах спрашивать не положено, поэтому я буду задавать вопросы, а вы просто говорите: «Дальше». Хочется поразмышлять вслух. Согласны?
– Согласен. Но могу и ответить. Спрашивайте, Анна.
– Сколько лет вы работаете в разведке?
– Недавно подсчитал. Двенадцать. С короткими перерывами на личную жизнь.
– Мы говорим с вами на немецком, но оба – не немцы.
– Верно.
– Вы чех?
– Дальше.
– Мою страну захватил Гитлер. Она маленькая, ее нетрудно контролировать. У немцев очень сильная контрразведка, все наши или струсили и убежали – или предали. Если начинать борьбу, то с чего?
– Наиболее уязвимое место вражеской армии – ее командующий. Убивать его не стоит, нового назначат. Но вот напугать, сбить с толку, а еще лучше – перевербовать…
– Как, Марек? Чем?
– Мячик, который вы видели, мне подарил мастер Чен. Он как-то обмолвился, что у хорошего человека самое сильное чувство – любовь, у плохого – страх.
– Спасибо. А насчет номера для кабаре вы все-таки, Марек, подумайте. У меня свой интерес. Немцы за мной наверняка приглядывают, пытаются узнать, чем я занимаюсь…
– …А вы готовитесь выступать в «Paradis Latin». Действительно… У меня тоже свой интерес. Мэтр Робо обещал взять для кабаре два десятка картин – бесплатно, на два месяца. Ему нужен громкий скандал в новом сезоне. Но и я не против… Хорошо, Анна, номер мы с вами подготовим.
– Вам нужно сделать еще кое-что, Марек, – помочь одной ящерице.
8Местный эскулап смотрелся зловеще. Темный костюм, тяжелая трость, надменный блеск пенсне в золотой оправе. А на лице – ни капли жалости, будто к лягушке пригласили.
– Месяц! – не без удовольствия изрек он, прищелкнув крышкой серебряных часов. – А будете себя вести плохо, молодой человек, то и полтора.
– Месяц? – ужаснулся Кейдж. – В смысле – лежать?!
Он и так лежал – на деревянной кушетке, укрытый легким, сшитым из разноцветных кусков, одеялом. Сержант Жан-Пьер Мюффа скромно разместился у дверей, а из коридора выглядывал еще один Мюффа, Поль-Константин, такой же голубоглазый и широкоплечий, но на десять лет младше брата – и с совершенно целым носом.
Гостя поместили в одной из пристроек большого каменного дома на самой окраине Авалана, где жили братья и их достойная матушка, на данный момент гостившая у сестры в Тулузе.
Эскулап, пожевав губами, повернулся к двери.
– Вы поняли, мсье Мюффа? Месяц не смейте и близко подпускать этого адского гонщика к мотоциклу. Лично прослежу. А сейчас бы его под арест дня на три. Желательно в помещении с крысами. Устроите?
Братья переглянулись.
– А за что? – нерешительно поинтересовался старший.
Эскулапов палец взметнулся вверх.
– За наплевательское отношение к собственной жизни. Иначе в следующий раз вам придется вызывать дядюшку Антуана.
Повернулся к больному и уточнил, блеснув фарфоровой улыбкой:
– Это наш гробовщик. А по городу вы его, сержант, в наручниках водите. Во избежание.
И отбыл, напоследок посоветовав смазать ссадину на локте йодом, а заодно поставить клизму, желательно со скипидаром и патефонными иголками.
– Уф! – выдохнул Крис, смахнув со лба холодный пот.
– Вы не радуйтесь, – посоветовал младший из братьев (старший отправился провожать гостя). – Дядюшке Барбарену уже доложили. Он пообещал вам мотоцикл на голову надеть.
Кейдж честно попытался представить, что из этого может получиться. Наверняка удачное фото – в рубрике «Ужасы на сон грядущий». Одно хорошо: жив остался. Это отчасти обнадеживало.
– Ну что? – воззвал с порога Жан-Пьер, глядя не без сочувствия. – Пошли, Кретьен, сдаваться!
* * *Окраина Авалана ничем не отличалась от уже виденных Крисом французских деревень, если по-местному – village. Дома из желтого камня под потерявшей от времени цвет черепицей, белые ставни на окнах, сараи, курятники, трактора у ворот. Но дальше, вверх по холму, здания выросли до трех, а то и четырех этажей, глухие заборы исчезли, зато появилась брусчатая мостовая и железные фонари. Керосиновые, как объяснил Жан-Пьер. Электрические тоже имелись, но дальше – у главной площади, где мэрия. Однако отправились не туда, а на одну из узких улиц. Древний трехэтажный дом, темная подворотня, за нею двор, но уже не деревенский, вполне городской. Не сарай, а гараж, открытые железные ворота…
В книжке, читанной Кейджом, нечто похожее уже было. «И подъехал рыцарь Кретьен к замку Красного Великана, и ударил латной перчаткой в створку ворот…»
– Жди здесь, – мрачным голосом велел сержант. – И не убегай, все равно поймает.
«…И воззвал голосом громким, вызывая злочестивого людоеда на смертный бой…»
Потомок кажунов убегать не собирался. Съедят – так съедят! Хотел приключений? Вот они! «Сожранный заживо!» Три колонки, большая фотография – и на первую полосу.
«Достав же свой славный меч, поцеловал рыцарь верную сталь…»
– Это ваш мотоцикл, мсье? – густым басом вопросил плечистый здоровяк в клетчатой ковбойской рубашке, выныривая из темноты. – Английский, «Sunbeam» 1918 года?
– Oh, yeah! – ответствовал бесстрашный «дикси». – В смысле да.
Здоровяк взглянул с укоризной:
– И вы на нем ездили?
Прежде чем констатировать очевидное, Крис присмотрелся к тому, кто пришел из тьмы. Годами слегка за сорок, черные волосы, легкая проседь на висках, густые усы, толстая шея. Ладони – хоть крысу бей. А уж если в кулаки сжать…
Здоровяк, почуяв внимание, приосанился, сдвинул густые брови:
– Максимилиан Барбарен! Слесарь и автомеханик. Могу и сварку, если нужно.
Крис решил, что самое время блеснуть репортерской смекалкой.
– Вы – мэр Авалана?
– Да! – правая рука, сложившись в кулак, взметнулась вверх. – Мэр нашего города! Избран в честной борьбе по списку «Народного фронта».
Репортер «Мэгэзин» поспешил расчехлить взятый с собой «Contax II». Мэр расставил ноги пошире и принял вид.
– А вы, мсье, из прогрессивной прессы? – поинтересовался он, честно претерпев процесс съемки. – Или из реакционной?
Крис на миг задумался.
– Скорее, третье. Мы для дам пишем.
Дядюшка Барбарен угрюмо хмыкнул.
– На что силы тратите, tovarishh? Ладно, пошли смотреть ваш металлолом.
* * *Блокнот Крис доставать не стал, слушал.
– …Фашисты! Кагуляры! «Огненные кресты»! – вещал Максимилиан Барбарен. – Худшие подонки загнивающего империализма! Мы дали бой этой контрреволюционной гидре. Мы, коммунисты и все прогрессивные граждане, сплотились в Комитет бдительности, построили баррикады!..
Прервался, взглянул снисходительно.
– Для вас, конечно, это пустой звук, господин из Нью-Йорка. Откуда вам знать, что такое настоящая классовая борьба?
Кристофер Грант невозмутимо пожал плечами.
– Везде свои бородавки. А много вы, господин мэр, слышали о последнем скандале на кокусе республиканцев в Вайоминге? Крутой, я вам скажу, был мордобой. Велик мир!
Мэр города Авалана нахмурился.
– Вы правы, Кретьен… Если по имени, не обидитесь? Вот и хорошо, а меня «господином» не титулуйте. Когда мы в моем кабинете, то «гражданин», а так – «дядюшка» или, если хотите, «папаша». Все зовут, чем вы хуже? Так вот, вы правы – однако не совсем. Авалан – маленький город. Но это – Франция! Узнаете нас – узнаете всю Республику. Мы – глоток хорошего вина. Прочувствуешь – и оценишь весь урожай.
– Оh! – Крис все-таки вытащил из кармана блокнот. – Очень неплохо! Но, дядюшка Барбарен, разве жизнь – это только политика?
Из горла гражданина мэра вырвался грозный рык.
– А что еще? Дамские шляпки? Кастраты в папской капелле? Байки про привидения в белых саванах? Ваша пресса только сбивает с толку рабочего человека!
О политике беседовали ввиду того, что надгробное слово мотоциклу марки «Sunbeam» было уже сказано. Надевать его на голову гостя мэр не стал, но укорил жестоко, вспомнив, как в прошлом году недалеко от города погибла целая семья. Взяли напрокат «ситроен», а тормоза проверить забыли. Сам же мотоцикл дядюшка Барбарен предложил выкрасить – и выбросить, однако, чуть подумав, рассудил, что за неделю берется его оживить. Быстрее не выйдет, запчасти придется заказывать в Тулузе.
Крис пожалел старого коня – и дал добро. Пусть еще поскачет по прериям.
В гараже, где мэр-автомеханик устроил мастерскую, они остались одни. Помощники, а заодно и сержант, отправились на обед, гостю же дядюшка Барбарен предложил зайти в мэрию, а уже после перекусить.
– Попросил бы я вас, Кретьен, написать об Авалане, – подытожил он. – Правду написать, ничего не скрывая. Хороший город, и люди хорошие. А если негодяя увидите, то и о нем пишите, чего нам бояться? И древностей у нас всяких навалом, и красота вокруг – глаз не отвести. Только не напечатают, верно?
Репортер «Мэгэзин» и не думал спорить. Печатать не станут, завернут с ходу. Не потому, что мэр Авалана – коммунист. Хорошие люди, история, природа – не сюжет для нью-йоркского еженедельника. Вот если бы в центре города крокодил съел старушку! А еще лучше, если бы наоборот…
И кто он, Кристофер Жан Грант, после этого?
– А знаете, дядюшка Барбарен, я все равно попытаюсь. Вы за неделю мотоцикл почините, а я, если из города не выгонят, напишу, сколько успею. Мне бы только пачку бумаги купить.
* * *Мэрия оказалось недалеко: прямо по улице, налево и прямо, до главной городской площади – Святого Бенедикта. Название мэр категорически не одобрил, обещая уже в следующем году переименовать площадь в правильном духе. Естественно, реакционеры, а особенно клерикалы, черные вороны Ватикана, будут против, а значит, неизбежна тяжелая и трудная борьба.
Слова о черных воронах Кейдж пропустил мимо ушей, разглядывая попадавшиеся по пути здания. Ничего приметного не встретилось, но Авалан был чист и по-старинному уютен. В который раз вспомнился Новый Орлеан – тот, каким он был до Великого наводнения. После маленького, обдуваемого всеми ветрами Сен-Пьера, город возле устья Отца Вод казался ожившей сказкой. Старые французские кварталы, зеленые пальмы, скрипящие кареты с вензелями на дверцах – и джаз, настоящий джаз на каждом углу!
– Да, я белый, и что с того? – сказал он Анжеле, своей первой любви. – Я все равно научусь!
– Научишься, Кейдж, но это будет белый джаз.
Авалан ничем не походил на The Big Easy[37], но узкая, вымощенная булыжником улица с каждым шагом все больше походила на дорогу Памяти, по которой так легко и горько шагать – от призрака к призраку…
– А-а, гражданин мэр! Куда вы ведете это юношу? Как обычно, на расстрел?
Мэр сердито засопел, Крис же, вынырнув из воспоминаний, недоуменно оглянулся. Почти пришли! Впереди, как и обещано, площадь, справа – серая громада собора, острая колокольня, обшитые старой медью врата. А перед ними…
– Тогда, может, разрешите этому несчастному напоследок исповедаться – из пролетарского гуманизма?
Черный ворон? Нет, скорее Черный Конь![38]
9– Ne chitajte do obeda sovetskih gazet, – посоветовал как-то Харальду Пейперу его случайный знакомый, русский эмигрант. Гауптштурмфюрер СС счел совет мудрым, добавив про себя, что чтение национал-социалистической прессы вредно в любое время суток, но особенно не до обеда, а после. Вывернет!
Однако под настоящий «Courvoisier» урожая 1932 года – отчего бы и нет?
Коньяк с долькой лимона те же русские именуют «Nikolashka» в честь одного из своих императоров. А если не под лимон, а под свежую «Фелькишер Беобахтер»? Не иначе, «Адди». Очень похоже на русское «Ad».
Сын колдуна обозвал себя извращенцем и с удовольствием потребил.
На коньяк ушли почти все деньги из бумажника Хуппенкотена. Поминать сына юриста Харальд не собирался. Пусть без помех обживает свой «Ad»! Просто хотелось слегка расслабиться, благо и повод есть.
Устроился все там же, на кухне, за зеленым пластиковым столом. Согрешил: достал пепельницу и выкурил подряд две сигареты, после чего не без удовольствия взялся за газету. Творчество душевнобольных порой забавляет, если, конечно, дозой не ошибиться.
Дела в бывшей конторе Колченогого шли ни шатко ни валко. Нового министра до сих пор не назначили, делами занимался сладкоголосый Фриче в компании с неизвестно откуда взявшимся молодым да рьяным Вернером Науманом. Кресло же министра, по слухам, достанется самому Рудольфу Гессу, второму человеку в НСДАП. Фюрер мудро рассудил, что партии достаточно и первого.
Ожидания обманули – газета оказалась скучной, даже под коньяк. Разве что удивила статья на второй странице. Подписи нет, значит, либо сам Фриче, либо кто-то повыше, к примеру, тот же Гесс. Название хоть куда: «Грязь и память». Харальд, устроившись поудобнее, наполнил следующую рюмку. Зачитался – и даже не отреагировал на приход Ингрид. Взяв с подоконника карандаш, отчеркнул предпоследний абзац, воткнул рядом восклицательный знак…
* * *– Нет-нет, мне не надо! – Девушка с недоверием покосилась на заботливо наполненную рюмку. – Сразу же развезет. Харальд, нам нужно поговорить. Я сегодня встретилась…
Сын колдуна отмахнулся.
– Успеется! Кстати, это вам!
Шоколад «Золотая печать»: желтая обертка в красной рамке, веселые физиономии, посреди, как и обещано, печать на шнурке. Дочкина радость.
– Спасибо! – Ингрид, присев за стол, достала сигареты. – А курить здесь можно?
– Брат сказал: «Тебе можно». А вы со мной, за компанию. Кстати, Ингрид, вы, кажется, хотели присоединиться к подполью? Рад доложить: оно действительно существует. Ну, по крайней мере, с сегодняшнего дня.
Сигарета, так и не загоревшись, беззвучно упала на зеленый пластик.
– А-а… А что за подполье? Какое оно?
– Вам, Ингрид, все сразу? – гауптштурмфюрер весело рассмеялся. – Явки, пароли, тайники, каналы связи?
Оборвав смех, наклонился через стол.
– Только после вашего согласия на вступление. Условие простое: любые приказы выполняются немедленно и без возражений. Любые, Ингрид! Со всеми неизбежными последствиями в случае отказа.
Уточнять не стал. Starica sa kosom уже приходила к светлоглазой. Поймет!
– Подумайте! А пока взгляните, может, вас заинтересует. Вы же встретились с братом в «Гробнице Скалолаза»?
И пододвинул газету.
* * *Смотреть на девушку были приятно. Лицо читалось, как книга, страница за страницей. Непонимание, удивление, растерянность, гнев…
…Сжатый кулачок ударил в зеленый пластик.
А вот и радость, и снова удивление, и снова гнев. Пальцы впились в край стола, утреннее небо в глазах полыхнуло осенней грозой.
Красивая…
Гауптштурмфюрер СС прикинул, каков ее шанс уцелеть к концу операции. Ноль целых, ноль десятых… Может, наплевав на все, вытащить девчонку из ада, отправить подальше, а после войны назначить Рейхспрезидентом?
Вздохнув не без сожаления, сын колдуна щелкнул зажигалкой. Никак стареть начал, Гандрий?
– Сволочи! – выдохнула Ингрид, откладывая газету. – Как они смеют? «Авантюристы и дезертиры»! Это кто дезертир?!
Харальд Пейпер пожал плечами:
– А что им еще говорить, если плутократическая пресса гнусно клевещет на павших героев «Эскадрильи прикрытия “Эйгер”», отдавших свои молодые жизни ради покорения неприступной Северной стены…
– Курц и Хинтерштойсер действительно взяли Стену! – резко перебила Ингрид. – Пусть пишут, что хотят!
– Пусть, – улыбнулся младший брат. – А что взяли, не сомневаюсь, раз там побывал Марек. Вы бы, Ингрид, не сердились, а радовались. Если о таком пишут в «Фелькишер Беобахтер», значит, шум стоит немалый… Кстати, вы как, надумали?
* * *Лицом к лицу, глаза в глаза…