Сказки Индийского океана

2

Откровения Сказочника

Зачем Серега Басаеву сразу в пасть полез, он сам логично объяснить не смог. Мол, подсознательно… Непонятно. И лез бы тогда в подсознание, в мозжечок куда-нибудь, а не в рот. Потом, правда, вспомнил: видел как-то на автобусной остановке. Мужик на асфальте лежал, жмурился, а народ, как обычно, мимо. Вот если взрыв, пожар, землетрясение – тысячи придут кровь сдавать, а тут – не наше, вроде, не народное дело. А одна женщина мимо не прошла: присела, пульс пощупала, в рот заглянула и стала массаж сердца делать. Что показательно, сразу человек двадцать набежало помогать – почуяли адреналиновые флюиды лидера. И Серега, в том числе. Почему раньше не подошел, логично объяснить не смог. Издержки коллективного менталитета.

Интересный парень – этот Серега. Не в смысле, красивый – оценить мужскую красоту здесь кроме парочки румяных, томных арапчат некому. Интересный – в смысле, необычный. И, кажется, рано ему быть интересным, не по чину. Молодой, неопытный, второй раз в жизни пароход5 изнутри увидел, второй раз морю в зеленые глаза заглянул. И на первом своем пароходе за две недели пребывания кроме метлы и лопаты ничего не познал, кроме качки ничего не почувствовал. Сам рассказал, честно, без легенд.

Опыт – дело наживное, было бы желание его нажить. А у этого не то, что желание – прямо страсть какая-то: за все схватиться, всему научиться, и все в один день. И, главное, все у него получается, даже то, что получаться никак не должно. Вроде как, подсознательно…

Судовой народ, конечно, по этому поводу любопытствует и выдвигает различные версии. От обыденных до экстремальных.

А народ здесь тоже интересный, солидный. В основном, северный: балтийцы, беломорцы, мурманчане – бывший плавсостав загранплавания Советской страны, моряки, оставшиеся без флота. По десять и более лет в море, все видели-перевидели, везде плавали-переплавали: и горели, и тонули, и спасали, и пиратов скобами закидывали. Как соберутся байки травить, уши на глаза лезут и в бинокль сворачиваются. Но сомневаться не стоит, ведь рано или поздно твой черед придет рассказывать.

В общем, за исключением вышеупомянутого Сереги, настоящие морские волки. Не то, что бы особо крутые, но высокопрофессиональные. А вот на барановозе раньше никто не работал. Не было таких судов в советском флоте. Поэтому пароход наш тоже интересный. То есть, необычный, опять же, о красоте тут говорить не приходится. Старый, ржавый, грязный. Хотя, если приглядеться… Обводы крейсерские, машина – десять цилиндров, шестнадцать с половиной тысяч лошадиных сил. Парадный ход двадцать узлов6, на трамвае не объедешь. А когда-то и краны были электро-гидравлические, и носовое подруливающее устройство, и бортовые кили. В шестьдесят пятом году, когда его в Копенгагене со стапелей скинули, это был, конечно, супер! И уж конечно, не для баранов его датчане строили. С любовью строили, это и сейчас, через тридцать пять лет заметно. Вот ведь судьба тоже…

И переделывали в скотовоз его там же, на датских верфях соответственно грандиозно. Все переборки из трюмов вынесли, нижнюю палубу на два метра подняли, под ней второй слой танков разместили для пресной воды. Внутри и снаружи добавили по две палубы с двухъярусными загонами из труб. Оставили лишь носовой трюм для комбикорма и рефрижераторный трюм перед надстройкой, только там компрессоры давно уже не работают.

Вот и плывет такое чудо-юдо в море: на главной палубе сарай стоит, на клетки поделенный, лампы горят, какие-то неясные тени мелькают. Как будто на нормальный пароход сверху пятиэтажную хрущевку установили. И такая же хрущевка внутри, только ее не видно.

Набивается в этот коммунальный рай в среднем тридцать пять тысяч баранов, и везем мы их из родной Австралии в далекие арабские страны. Не в зоопарк везем и не на вольное поселение, о чем думать не хочется, но думается… Мир устроен не для баранов, хотя бараны, наверное, считают иначе и идут своим особым путем. Не на ножи идут, а под ножи.

Сейчас пароход пустой, в балласте. Готовится к приему постояльцев: моется, чистится, дезинфицируется. Наших к мойке не привлекают, для этого есть специально обученный контингент: стокманы7, двадцать пять арабов.

Интересные люди – эти арабы. Не пьют! То есть, вообще, по жизни, принципиально! Наши-то, когда первые контакты устанавливали, все допытывались: да как же так? И в день рождения? И на свадьбе? И Восьмого Марта? Так что – и не похмеляетесь?

Нет, не пьют. Нехорошо, мол, Аллах не одобряет.

Ну, раз Аллах сказал – это железно, обсуждению не подлежит. И без политучебы, без лекций о мирном сосуществовании – сами догадались. И арабы того же мнения придерживаются. Они своему богу молятся, мы о своем не так давно узнали – тут у каждого свои понятия. А остальные вопросы: политика, Чечня, Израиль, женщины – пожалуйста! Спрашивайте – отвечаем без обид и неприязни.

Но насчет принципиальной трезвости мы им поначалу, конечно же, не поверили. А арабы, видимо, просекли, что какая-то недосказанность осталась, и во время первого совместного пересечения экватора продемонстрировали. Плясали весь вечер без женщин, водки и музыки. О чем плясали – не рассказали, но частично убедили.

На каком языке общаемся? Да, пожалуй, на том же, что те чудаки, которые Вавилонскую башню строили. Только у них не задалось что-то с артикуляцией и произношением, а у нас нормально получается. Четыре арабских слова, четыре русских, с десяток английских и две руки с десятью пальцами – словарь готов.

Опять же, арабы арабам рознь. Наши арабы из Сирии. Во-первых, бывшие друзья, помнят, кто их годами на Израиль натравливал. А во-вторых, кто раньше от Пароходства по Средиземноморью плавал, знают, в чем разница между сирийцами и теми же представителями Магриба, например. Сирийцы тоже жизненным уровнем не блещут, но достойно не блещут: не воруют и не попрошайничают. Конечно же, жалеют они Советский Союз – хорошая страна была, по их понятиям правильная. Но тему не развивают, так как сочувствия по этому поводу у наших не находят.

А как здороваются! По десять раз на дню – любят они это дело. Не со всеми, конечно: если в ответ морду скривил и сквозь зубы цыкнул, больше здороваться не будут. А если ответил: «Салам!», тут и руку к сердцу, и рот до ушей, и через минуту снова откуда-то из прохода выскочит:

– Салам алейкум!

– Салам алейкум, Махмуд!

Махмуд – обращение самое оптимальное. Хотя возможны варианты: Али, Саид, Мухтар… Басаев опять же. На «Махмуда» обычно отзывается сорок-пятьдесят процентов, в зависимости от количества Махмудов на пароходе. На «Мухтара» отзывается процентов пять, хотя Мухтаров на пароходе нет.

Ну, и проблем с ними хватает, но проблемы, в основном, чифу достаются. Он их лечит, а лечиться им по кайфу, как здороваться. У каждого что-то болит из внутренних органов, да и работают, как ненормальные. Вернее, как крестьяне, каковыми по сути и являются, поэтому к технике не приучены. Если электропилу взяли, значит, через пятнадцать минут в арабском мире пару пальцев не досчитаются. А пилу они берут часто. Но вот так, чтобы сразу два человека чуть богу души не отдали, такого еще не было.

Ничего, спасли… Причем, откачивали-то Колек с боцманом, а получилось, что спас Серега. Если бы он Басаеву в пасть не заглянул, то уже бы и мама Басаевская никогда не заглянула.

Вот кое-кто из ребят и считает, что начались все последующие Серегины необъяснимые подвиги с того самого дня. Вроде, как в награду. А который из пророков похлопотал: наш ли, их ли – да какая разница? Главное, что наверху обратили внимание и поощрили. И всех остальных простимулировали соответственно. Сразу начинаешь вспоминать, сколько штук старушек через дорогу перевел.

А дед8, например, уверен, что Серега таким и родился, только проявилось не сразу.

Серега на «Аль-Нахлу» совсем недавно сел. Списались в отпуск четверо человек: матрос, моторист и штурман с механиком. Четверо, соответственно, прибыли. В Иорданию, в Акабу. Приходилось бывать?

Летишь хорошо, с комфортом: ни тебе хождений по ногам, ни очереди в туалет. После взлета стюардессы с тележками пробежали, иорданцы на виски и водку накинулись, как перед Судным Днем, и через полчаса почти все пассажиры в полной отключке. Если кто-то и бродит трезвый по салону – значит, русский. Такие вот удивительные парадоксы случаются в рейсе Аэрофлота «Москва – Амман».

Из Аммана до Акабы шесть часов на микроавтобусе по каменистой равнине. Лишь иногда вздыбится одинокий холм, или промелькнет небольшая деревенька с приземистыми домами и единственным полузасохшим деревом на всех, а потом снова серая, безлюдная, плоская, как сковородка, пустыня. И кажется, что все замерло на месте, и время, и солнце остановились, и две тысячи лет слились в одно мгновение…

– Эй, погоди, Махмуд, джигит, генацвали, или как еще тебя там! Посмотри, вон человек сидит прямо на спекшейся земле посреди пустыни, уронив голову на руки. Давай подойдем, спросим, подвезем куда-нибудь.

– Нет, – отвечает Махмуд, – не нужно его беспокоить. Пришел он в пустыню, потому что среди людей больше предательства, чем любви. Но сегодня одиночество – его слабость, а завтра – величие…

Автобус тряхнуло, вскинулась голова, и разлепились сонные глаза, а вокруг застывшая и неподвижная Святая Земля, и рядом Махмуд за рулем тоже, вроде бы, спит, и стрелка спидометра мерно подрагивает у сотни.

И вдруг прямо под колесами разверстывается полукилометровая пропасть, на дне которой в лучах заходящего солнца малахитово блестит Акабский залив. Автобус проваливается вниз и мчится по серпантину, почти не снижая скорость, лишь Махмуд открыл глаза и крепко схватился за руль.

Еще минут сорок сумасшедшей гонки по узкой грани между отвесной каменной стеной и гостеприимно распахнутым входом в чистилище, и, наконец, снова ровная поверхность, освещенное фонарями шоссе и городские огни впереди. С нами милость Аллаха и страховой компании, а с Махмудом немилость полицейского, остановившего его за превышение скорости. И потом до самого порта молчавшего всю дорогу Махмуда уже не заткнуть даже ядром из Царь-пушки: он рассыпает знакомые проклятия в адрес дорожной полиции. Пассажиры сочувственно кивают: да, прямо беда с ними, а тебя, Шумахер хренов, там бы на фонарном столбе и повесить и, взявшись за руки с иорданским гаишником, сплясать вокруг веселый местный танец…

Акабский залив – это глубокая щель между Аравийским полуостровом и континентом, напоминающая, что тенденции сепаратизма раздирали планету за миллиарды лет до появления человека. Кому-то удалось вырваться, отколоться от монолита и уйти далеко в океан, как ни кричали вслед: «Погодите, вы еще без нас поплачете!». За удачливой Америкой потянулась Африка, прицепив с собой огромный пустынный кусок, но в последний момент Метрополия схватила ее за шиворот, удержала. Так и держит до сих пор в крепко сжатом кулаке, имя которому Синай.

Щель километровой глубины заполнена кристально чистой морской водой. Береговая линия – отвесные, мертвые, сожженные солнцем до песчаного цвета скалы. Лишь в самой верхушке залива, на небольшом пятачке между Акабой и израильским городом Эйлатом берег более ли менее пологий. Современные гостиничные комплексы и пышные, высаженные на склонах гор рощи на израильском берегу подтверждают расхожее мнение, что при желании и умении везде можно неплохо устроиться.

***

Ночью в два часа отшвартовались, и «Аль-Нахла» направилась на юг по узкому проходу, сжатому черными силуэтами гор.

– Прощай, милая русскому сердцу Акаба, – сказал боцман. – Все, иди, студент, отдыхай. Осваивайся. В восемь утра на развод.

Отдыхать не хотелось. Слишком много было новых и, главное, радостных впечатлений. И от дороги, и от парохода: большого, красивого, белого, от просторной каюты, от скал и ультрамариновой глади моря. Серега сходил в душ, потом долго перекладывал вещи из чемодана в рундук9 и в ящики стола, потом улегся поверх покрывала на широкую кровать и все-таки уснул.

Проснулся он от дневного света, сочившегося через зашторенное стекло иллюминатора, и спрыгнул с кровати с ощущением, что пропустил или вот-вот пропустит что-то важное. Часы показывали всего лишь пол седьмого, но сидеть еще час в каюте не было никаких сил.

Он выскочил на палубу и поднялся по трапу на крыло мостика. Вокруг, почти вплотную громоздились желто-серые скалы, а впереди они сжимались еще теснее, оставляя лишь узкий проход. Казалось, слишком узкий для большого морского судна.

Лакированная дверь откатилась в сторону, из-за нее выглянул высокий немолодой мужчина в шортах и в майке, с блестящей загорелой лысиной и торчащей вперед седой бородой. Серега замер и настороженно уставился на него.

– Это кто у нас? – спросил мужчина. – Новый О-эС10?

– Нет, – с перепугу отказался Серега. – Курганов Сергей. То есть, да, О-эС. Матрос второго класса.

– Капитан. Юрий Константинович, – мужчина протянул широкую ладонь и после рукопожатия посторонился. – Заходи, Сергей. Как тебе пароход?

Серега шагнул внутрь.

Вдоль передних иллюминаторов располагались всевозможные приборы. У одного из них стоял другой мужчина. Тоже загорелый и тоже в шортах и в майке. Он глядел в большой экран, в котором вспыхивали изломанные зеленые линии.

«Радар, – догадался Серега. – А мужик, наверное, чиф. Его вахта с четырех до восьми».

– Это старший помощник. Борис Григорьевич, – подтвердил капитан. – Ну, как тебе пароход?

– Здрасьте! – Серега завертел головой от одного к другому. – Пароход обалденный, товарищ капитан! Красивый! Прямо, как лайнер какой-то! Я таких и не видел!

Высокие судовые начальники переглянулись, заулыбались.

– Немного ты пароходов видел, – сказал чиф. – У нас его кроме как крокодилом да ржавым корытом еще никто не называл.

– Ты, Сергей, кончай это: «товарищ капитан». Обращайся по имени-отчеству. Или «мастер11». Здесь тебе не крейсер «Аврора». Понял? – сказал капитан.

– Так точно! – отрапортовал Серега.

Мастер вздохнул.

– Кого присылают?… Ладно, чиф, покажи ему руль пока, что ли.

Чиф снова усмехнулся.

– Да ничего, привыкнет он, Юрий Константинович. Парень до нас всего-то две недели в рейс ходил на «греке».

– Я привыкну, – пообещал Серега. – Извините, товарищ капитан. А можно в радар посмотреть?

Проход между скалами на экране радара показался совсем узким, и Серега снова засомневался: пройдем ли?

– Пройдем, – сказал чиф. – Еще и вода останется. Тут даже авианосец «Энтерпрайз» прошел лет пять назад. Но не все проходят, кому как повезет. Течения, рифы, буруны… Поближе подойдем – сам увидишь. Там пароходов семь вокруг на скалах сидят.

– Боря, да ты ему не радар, а руль покажи! – вмешался мастер. – Пусть подержится, пока еще течение не подхватило. Рулил на «греке», Сергей?

– Нет. Я там, вообще, ничего не видел: ни руля, ни мостика, ни моря. В трюме две недели сидел.

– Как это? Ну-ка, расскажи!

А Сереге про первый пароход и рассказать-то было нечего. Прямо с трапа забрал его боцман – низенький, толстый, кучерявый грек, сунул в руки застиранный комбинезон и повел в трюм. Вот и запомнились Сереге коридор в надстройке и маленькая каютка, больше похожая на чулан, а из экипажа лишь те, с которыми работал бок о бок в режиме двенадцать часов через шесть: поляки Марек и Яцек, и сенегалец Жерар.

Старый греческий балкер12 неторопливо плелся в Бордо под погрузку пшеницы, а до этого привез какую-то руду в Питер. За две недели огромные трюма нужно было очистить от ржавчины и вылизать до стерильной чистоты. Спустя три дня после отхода из питерского порта Серега уже ничего не соображал и не видел, практически превратился в осла, идущего по кругу и крутящего мельничное колесо. Он сбивал кувалдой ржавчину с переборок, мел палубу и скреб по ней лопатой, стараясь при этом не выпустить из поля зрения высокого брюнета Яцека (то есть, все-таки что-то соображал). Если Яцек остановился и огляделся вокруг, ища глазами Марека – значит, перекур. Оба поляка бросали метлы и лезли в карманы за сигаретами. Серега присоединялся к ним, а Жерар продолжал мести палубу, напевая песни из «Битлз», которые он знал, наверное, больше, чем все «Битлз», вместе взятые.

Обычно в эти полусонные, молчаливые минуты перекура в трюм спускался боцман и визжал, как недорезанная свинья. Его пронзительный крик врывался в потухший мозг и будил в ослах человеческие эмоции. Прежде всего, ненависть. Серега не знал его имени, но это был первый человек, которого ему хотелось по-настоящему избить до потери сознания. И, как оказалось, не только Сереге.

Однажды боцман спустился в трюм немного раньше перекура. Серега с Жераром сгребали мусор в кучу, Яцек и Марек закидывали его лопатами в большую бочку. Они не заметили боцмана, и, когда неожиданно раздался его крик за спиной, Марек вздрогнул. А потом резко развернулся, шагнул вперед и с силой огрел боцмана лопатой по груди. Тот крякнул и захрипел, и упал на колени. Марек сделал еще один шаг, поднял лопату и сказал как-то очень спокойно и обыденно: «Зараз убию, куррррва-мать». Но Яцек успел придержать лопату за рукоятку, отодвинул Марека в сторону и ударил боцмана кулаком в лицо.

Боцман опрокинулся на спину, поляки попинали его немного. Что любопытно, боцман переносил побои молча, без визга. Наверное, все-таки понял, хотя и запоздало, что бывают такие минуты, в которые лучше не нарушать очарование тишины.

Потом Марек и Яцек закурили, а боцман поднялся на ноги, потряс головой и пошатываясь побрел к трапу. После перекура поляки тоже вылезли из трюма и оставшиеся до Франции два дня на работу не выходили. А по приходу в Бордо их сразу списали, всех четверых матросов, без полиции и даже без обычных для греков заморочек с зарплатой. Ночью посадили в такси и увезли в аэропорт, так что Францию Серега тоже не разглядел.

– А-ха-ха! А-ха-ха! – от души заливался смехом мастер. – Ну, дают братья-славяне! Прямо всерьез топтали, да? А ты что? Хоть разик-то пнул?

– Я ничего. В стороне стоял, – виновато пробормотал Серега. – Подумал тогда, что втроем одного – многовато будет. А хотелось очень.

– Вот и надо было душу отвести! А-ха-ха! Слышишь, чиф?

– Юрий Константинович, две мили до входа, – сказал чиф, оторвавшись от радара. – Вон, уже буруны впереди появились.

– Да я вижу! Нет, ты слышал, Боря? Эти терпели, а списали все равно всех разом! И сенегальца до кучи! Расисты! А-ха-ха-ха-ха!… Ладно, Сергей, иди к рулю, хоть за штурвал подержись. Только на ручное управление не переключай, пусть автомат рулит.

Серега шагнул к рулевой колонке, схватился за отполированные рукоятки штурвала, непроизвольно расправил плечи и выпятил грудь.

Впереди прямо на курсе сидел на камнях небольшой пароход, ржавый, накренившийся, с торчащими в разные стороны грузовыми стрелами. Вокруг него из воды выпирали верхушки коралловых рифов, кипели пенные буруны. Еще два полуразвалившихся остова Серега обнаружил справа, ближе к египетскому берегу.

– Вот тебе и пролив Тиран, – сказал чиф. – Слева Саудовская Аравия, справа Синайский полуостров. Вон, видишь там черные пятна на песке? Это сгоревшие танки еще с войны семьдесят второго года остались.

– Да, Боря, накидали тогда ваши арабкам. По самое некуда, – сказал мастер.

– А пусть не лезут, – пробурчал чиф.

– Ой, а можно в бинокль посмотреть? – спросил Серега.

– Иди, смотри. Все равно ты мне сейчас только мешать будешь.

Чиф подошел, щелкнул переключателем и крутанул штурвал. Пароход послушно уклонился влево и направился в проход между бурунами. Серега схватил бинокль и замешкался: на темнеющие под водой рифы впереди тоже хотелось посмотреть, но потом выскочил на крыло.

Горная цепь справа резко оборвалась, без всяких склонов и террас перешла в низкий пустынный берег. Кое-где торчали одинокие черные скалы, вокруг которых, извиваясь и раскачиваясь, танцевали песчаные смерчи. Между скалами он обнаружил несколько темных пятен. Если бы чиф не сказал, Серега ни за что бы не догадался, что это танки, занесенные песком по самые башни. А дальше, если смотреть прямо по курсу, оба берега, скалистый и пустынный, расступались и открывали ничем не ограниченный простор: лазурная гладь, уходящая в небо.

Серега глубоко вдохнул морской воздух, смешанный с восторгом. И вдруг что-то случилось. Он сразу не понял, лишь почувствовал: что-то произошло. А потом наступила тишина, непонятная и напряженная.

Серега обернулся к двери. Мастер и чиф застыли в каких-то полубегущих позах, как перед стартом. Оба смотрели в иллюминатор. Нос судна медленно смещался влево, к коралловым островкам, вокруг которых бурлила вода.

– Чиф, звони в машину! – закричал мастер. – Матрос, на руль!

– Все обесточено! – крикнул в ответ чиф. – Рулевка тоже!

Серега кинулся к рулевой колонке, вцепился в штурвал. Чиф поднял телефонную трубку и тут же бросил ее обратно.

– Чего звонить – отрывать только! – Он включил селекторную связь и склонился к микрофону. – Машина! Дедушка, поторопись! Через три минуты сядем на камни! Боцману срочно на мостик! Аварийной группе на шлюпочную палубу!

Чиф выбежал на крыло. Из баранника13 выскочил боцман, задрал голову.

– Что, Григорич? Блэк-аут14?

– Да! Валера, готовь шлюпку и плоты правого борта! Возьми рацию! Пошли кого-нибудь, пусть всех арабов из баранника гонят наверх! Срочно!

Боцман оглянулся, махнул рукой, что-то кому-то прокричал. Пароход уже полностью сошел с центральной оси прохода и неуклонно приближался к рифам.

– Пятьдесят метров! – крикнул чиф.

Мастер схватил трубку и стал звонить в машинное отделение. Ему никто не ответил – все ушли на фронт.

– Тридцать метров от скулы до рифа!

– Как хорошо, что баранов нет! – неизвестно с кем вслух поделился мыслями капитан и снова стал тыкать пальцем в кнопки телефона.

От баранника к надстройке промчалась толпа перепуганных арабов. Из динамика УКВ-связи раздался голос боцмана:

– Правая шлюпка готова к спуску!

– Двадцать метров! – крикнул чиф. – Тревогу, Юрий Константинович?

Серега уже выкрутил бездействующий штурвал до упора. Тоже перепуганный происходящим он гладил ладонью нагретый металл рулевой колонки и бездумно шептал:

– Ну, давай, хорошая моя… Ну, милая, ну, красавица, давай, отверни… Ну, милая, ну, пожалуйста…

– Пятнадцать метров! Юрий Константинович!…

Мастер застыл с телефонной трубкой в руке и смотрел вперед.

– Кроме машинной команды все у шлюпки. Арабы тоже, сейчас считаем! – пронесся по УКВ голос третьего штурмана.

Пароход задрожал. Легкая вибрирующая волна прокатилась от носа до кормы и затихла.

– Ну все, приехали! – сказал мастер и крикнул ломким, неестественно мальчишеским фальцетом: – Что, чиф, сели?

Одновременно с крыла закричал чиф:

– Что это было? Завелись?… Нет, еще не сели, Юрий Константинович! Риф хорошо видно – прямо кремлевская стена под водой! Десять метров от скулы… Увеличивается! Увеличивается, Юрий Константинович!

Чиф бегом бросился в рубку, глянул на приборы.

– Нет, черт, мертвое все! Оборотов нет!

Все трое уставились в иллюминатор. Пароход по инерции медленно шел вперед, и так же медленно нос судна отворачивал вправо, прочь от ощерившейся острыми зубьями коралловой стены.

И снова легкая дрожь корпуса, вслед за которой от бака15 донесся шум стартовавшего аварийного генератора. Вспыхнули экраны радаров, загорелись лампочки на панелях. Чиф отодвинул Серегу в сторону, встал к рулю и закрутил штурвал.

Вибрация перешла в мерные толчки. Гулко забухал главный двигатель, винт уперся лопастями в воду и толкнул судно вперед. «Аль-Нахла» вышла на середину прохода, выровнялась и, как ни в чем ни бывало, направилась к спокойной сине-зеленой глади, расстилавшейся метрах в пятистах за бурунами.

Зазвонил телефон. Чиф снял трубку.

– Мостик… Да, Анатолич?… Нет, не успели… Да, понятно… Ладно, потом расскажешь. Давай…

Закончив разговор с дедом, взял рацию.

– Валера, отбой! Пронесло!

– Да я уж вижу, – ответил боцман. – Всех пронесло, чиф.

Мастер шагнул назад, взобрался на высокое капитанское кресло, сгорбился и пробормотал:

– Нет, ребята, всухую я тут с вами до пенсии не дотяну.

За круглым столом в просторном капитанском салоне обсуждали происшествие. Дед, виновато качая головой, докладывал о причинах. Как это иногда бывает, несколько застарелых проблем вылезли в один момент, причем, в момент самый неподходящий для их разрешения. Сначала вырвало из гнезда клапан охлаждения дизель-генератора, тут же вырубился по перегрузке второй генератор, и остановились насосы, обслуживающие главный двигатель. Подвел и аварийный дизель-генератор, который обычно с первого тычка запускался на еженедельных тестах. Минут пять гоняли стартер, чуть не посадили аккумулятор, пока третий механик не додумался крутануть клапан подачи топлива.