Приворот на крови. Приключения Руднева

Глава 3

Руднев, не глядя, смёл аккуратно разложенные Белецким конверты в ящик стола, положил перед собой несколько листов писчей бумаги и каждый надписал: «Жертвы», «Травмы», «Свидетели», «Место убийства», «Убийца», «Орудие убийства», «Улики», «Странности».

– Так, Белецкий, что у нас есть? – спросил Дмитрий Николаевич.

Белецкий, примостившийся на краю подоконника со скрещенными на груди руками, скрипнул зубами на предмет корреспонденции, но отвлекать внимание Руднева на неё не стал.

– С чего вы бы хотели начать, Дмитрий Николаевич?

– Давай со свидетелей. Итак, у нас есть двое…

– …Одна полоумная, а второй напуганный и пьяный…

– Другими словами, ты хочешь сказать, что ни один из них не заслуживает доверия?

– А вы считаете иначе?

– Я лишь могу утверждать, что их показания сходятся…

Руднев записал на листе с заголовком «Свидетели» имена и поставил под ними большой знак вопроса.

– Теперь про орудие убийства, – сказал он.

– Перчатка с железными когтями? – предположил Белецкий. – Надеюсь, вы же не предполагаете, что он и впрямь впивается в жертв зубами?

– Зубы, конечно, совсем уж дикость, но и перчатка мне кажется сомнительной, – проговорил Дмитрий Николаевич.

– Отчего же?

Руднев постучал пальцем по фотографиям старухи и коллежского регистратора.

– Расстояния между отметинами в обоих случаях абсолютно одинаковые. Маловероятное совпадение, если наносить удар просто рукой.

– То есть вы предполагаете какое-то орудие, имитирующее укус клыков?

Руднев не ответил и отложил лист с подписью «Орудие убийства» в сторону без каких-либо записей.

– Давай про травмы, – сказал он и вписал на соответствующий лист: «Klaffenden Vampirbisse» и «Обескровливание». – Что ещё?

– У последний жертвы были следы падения. Это, по-вашему, важно?

Руднев задумался.

– Это может не иметь никакого отношения к убийству, – сказал он наконец. – Но если имеет… Допустим, коллежский регистратор пытался убежать от убийцы, споткнулся и упал, но тогда вряд ли он бы падал на спину. Другой вариант, это убийца сбивает его с ног, чтобы убить уже на земле… И ведь остальные жертвы, скорее всего, тоже лежали, когда он их убивал? Старуха. Пьяный нищий, – Руднев ещё раз сравнил фотографии. – Он точно наносил удар старухе и молодому человеку из одного положения. Раны расположены идентично.

Белецкий пожал плечами.

– Злодей убивает лежачих? С чего бы это? Нанести колющий удар в шею проще тому, кто стоит, если только вы не бьёте чем-то вроде трости.

– Думаю, дело не в этом, – ответил Руднев, поднимаясь и выходя из-за стола. – Вот я стою. Как бы ты меня ударил? Покажи.

Белецкий оторвался от подоконника.

– С какой стороны? С лица? Со спины?

– Да все равно. Допустим, ты нападаешь сзади.

Белецкий зашёл Дмитрию Николаевичу за спину, ухватил левой рукой поперёк груди, а правую приложил к его шее.

– Как-то так…

– И что произошло бы дальше?

– В смысле?

– Ты пробил мне сонную артерию… Раз, два, – Дмитрий Николаевич досчитал до пяти и сделал движение, как бы начиная падать.

Белецкий машинально дёрнулся его удержать.

– Teufel (нем. чёрт)! – буркнул Белецкий. – Словами бы могли объяснить! Вы имеете в виду, что человек с ранением сонной артерии секунд через пять, максимум через десять, теряет сознание и падает?

– Тут важно другое: чтобы не дать мне упасть, тебе потребовались обе руки.

– Вас бы я удержал и одной, если бы ожидал, что вы сделаете… И, вообще, если я вас уже убил, почему бы меня волновало, как вы там себе упадёте. Ни одной рукой, ни двумя я бы вас ловить не стал. Я бы нанёс удар и отступил.

– Если бы ты был просто убийцей, то именно так, но ты имитируешь вампира.

– И что это меняет?

– Ты не должен оставить кровь на месте убийства! Ты должен её как-то собрать. Это сложно сделать, если твоя жертва сперва стоит, а потом заваливается.

Белецкий содрогнулся.

– Mein Gott (нем. Господи)! А как он это делал, когда жертвы просто лежали?

– Понятия не имею!

– Может, он чем-то зажимал рану? Ветошью, которая впитала кровь?

– Нет, так быть не могло. Хотя бы потому, что крови должно было быть слишком много. А кроме этого, – Руднев выбрал одну из фотографий мёртвого коллежского регистратора уже на прозекторском столе. – Посмотри сюда. Видишь? Здесь видны две небольшие запёкшиеся струйки. Зажимай он чем-нибудь рану, он бы размазал кровь.

– Он же ведь её не пил в самом деле? – Белецкий скривился в гримасе отвращения.

– Надеюсь, – Руднев вернулся за стол, вписал под заголовком «Место убийства»: «Нет крови» и взял новый лист. – Теперь убитые. Все трое – будем считать, что нищий тоже жертва нашего вампира – физически слабые, неимущие люди, на чью смерть не обратят особого внимания.

Руднев сделал записи на листе «Жертвы».

– Но наш убийца наращивает амбиции, – заметил Белецкий. – Смерть нищего никто бы и не заметил. Старуха – под вопросом. А вот мертвого чиновника уже точно не пропустили.

– Пожалуй. И это может говорить о двух вещах. Во-первых, мог быть и не один нищий. А во-вторых, что гораздо хуже, похоже, вампир теряет осторожность, а это значит, что жажда убийства в нём растёт.

– Хотите сказать, будут ещё убийства, – мрачно резюмировал Белецкий.

– Да, пока его кто-то или что-то не остановит. Сам он этого не прекратит, а только станет ещё более лютым… Дальше… Улик у нас нет, – Дмитрий Николаевич отложил лист со словом «Улики». – Остались личность убитого и странности. Начнём с последнего.

– Сама идея подражательства вампиру – уже странность, – сказал Белецкий. – У нас вампиры – не самый популярный персонаж фольклора.

– Согласен. Убийца знает про вампиров. Скорее всего читал про них, а значит, это человек образованный.

– Образованный человек убивает нищих по подворотням?

– Выходит, что так. В пользу этой версии говорит и история с каретой и женщиной в ней.

– Дмитрий Николаевич, это же совсем ни на что не похоже! Какая карета! Померещилось этому дубильщику с пьяных глаз!

– Может и так. Ни доказать, ни опровергнуть его слова пока невозможно, поэтому оставим в «Странностях». Давай переходить к главному, – Руднев занес перо над листом озаглавленном «Убийца».

– Мужчина, – продиктовал Белецкий. – Прасковья сказала, не старик и старше вас. Если верить её оценке, думаю, от тридцати до пятидесяти. Без бороды. Черты лица малоприятные. Странный взгляд.

– Судя по свидетельству Тюрина, у убийцы были сужены зрачки, – Дмитрий Николаевич посмотрел на сделанный им рисунок глаз. – Видел он своего упыря в темной избе, значит зрачки сузились не от света. Морфинист? – он вписал своё предположение в список примет убийцы.

– Нам также известно, что одет он соответственно образу, в какой-то балахон, а на руках у него железные когти, – продолжил Белецкий и добавил. – Или наши горе-свидетели всё это со страху и по скудоумию нафантазировали.

Руднев записал только «Железные когти». Перечитав список, он покачал головой.

– Вампиры. Морфий. Маскарад. Он точно не лихой с Хитровки.

– И карету с таинственной незнакомкой сюда добавьте, Дмитрий Николаевич.

– Просто Эдгар Аллан По! – проворчал Руднев. – В этих фактах, – он мрачно обвёл рукой свои записи, – нет ровным счётом никаких зацепок. Нам придётся ждать его следующего удара, а значит, пожертвовать еще одной жизнью.

Произнося эти слова, Руднев даже не мог себе представить, каким недолгим окажется ожидание.

Около пяти вечера в Рудневский особняк на Пречистенке примчался вестовой от Терентьева и привёз известие о новом убийстве вампира, которое на этот раз произошло не в тёмном переулке, а в московской резиденции главы Управления казенных железных дорог при Министерстве путей сообщений действительного статского советника Александра Петровича Михайловского. Убит был сам Михайловский.

Чудовищнее всего было то, что трагедия произошла в доме, полном гостей, собравшихся по случаю дня рождения супруги погибшего, которая и нашла своего мужа убитым.

– Около двух пятнадцати по полудню их превосходительство покинули гостей, имея необходимость ответить на срочную телеграмму, и не возвращались с полчаса, – подсматривая в записи, докладывал присланный Анатолием Витальевич младший полицейский надзиратель, когда карета сыскного управления сорвалась с места. – Супруга, Елизавета Федоровна Михайловская, тридцати двух лет отроду, пошла за мужем и обнаружила его убитым. На её крик прибежали слуги, вызвали доктора и полицию. Доктор был в доме. Он констатировал смерть от кровопотери. Крови на месте преступления нет. Никаких следов борьбы. Только две колотые раны на шее, – молодой человек поперхнулся и, глядя на Руднева слишком уж растерянным для полицейского чина глазами, закончил. – Раны похожи на след от укуса вурдалака.

– Улики? Следы? – мрачно спросил Дмитрий Николаевич, предугадывая ответ.

– Ничего.

– Как он вошёл в кабинет мимо секретаря? – в свою очередь спросил Белецкий.

– Их превосходительство отпустили его на сегодня, поскольку не планировали заниматься делами. Так сказал камердинер Александра Петровича.

– Кто-нибудь из гостей или слуг видел что-нибудь подозрительное? – задал следующий вопрос Руднев.

– Господин сыскной надзиратель ведет дознание. Когда я выезжал к вам, ничего такого в показаниях свидетелей не было, – сбившись с официального тона, младший полицейский надзиратель всплеснул руками и воскликнул, – Дмитрий Николаевич, там гостей человек сто и человек тридцать прислуги! Гости все из высшего света! Там ужас что творится!

Улица перед особняком Михайловских была забита экипажами, подъезжающими и отъезжающими, всячески препятствующими друг другу.

Дмитрий Николаевич и его спутники не стали дожидаться, когда казённая карета пробьётся к крыльцу, и от переулка до дверей дома дошли пешком.

На крыльце их ждал городовой, которому было приказано немедленно проводить прибывшего консультанта к господину сыскному надзирателю. Дом был забит полицейскими. Казалось, что их там больше, чем самих домочадцев и их гостей.

Терентьев встретил Руднева в приемной перед кабинетом погибшего. На Анатолии Витальевиче не было лица.

– На моей памяти в Москве таких убийств не случалось, – сокрушено произнес он. – Чтобы чиновника от министерства убили в его же доме при сотне гостей, да еще таким изуверским способом! Газетчики того гляди прорвут кордон! Три вестовых от обер-полицмейстера и два от генерал-губернатора терзают меня на части и требуют отчёта! Сюда едет лично Лебедев!

Рудневу было известно, что с Василием Ивановичем Лебедевым, нынешним начальником московской сыскной полиции, отношения у Терентьева были натянутые. Лебедев был отличным администратором и криминалистом-теоретиком, но как сыщик звёзд с неба не хватал, в отличие от своего предшественника, Михаила Аркадьевича Эфенбаха, которого Терентьев почитал как своего учителя и покровителя. Лебедев и Терентьев держались друг с другом в рамках холодной вежливости, обусловленной исключительно взаимной необходимостью, но при сложившихся обстоятельствах в случае надобности – и тут Анатолий Витальевич не питал никаких иллюзий – Василий Иванович не задумываясь пожертвовал бы своим лучшим сыщиком, отдав его на закланье в угоду политическим интересам и личным карьерным соображениям.

К участию Руднева в расследованиях у Лебедева отношение тоже было неоднозначным, он скорее терпел его, нежели дозволял, считая вмешательство в работу сыска частного лица делом исключительно сомнительным.

– Дмитрий Николаевич, гостями дома являются лица, к кругу которых вы принадлежите и в котором известны. Я не вправе просить вас раскрывать ваше участие в деле – а это непременно произойдет, если вы сейчас здесь останетесь – но мне нужна ваша помощь! – в голосе Терентьева слышались нотки мрачного отчаяния, как у человека, приговоренного к публичной и позорной казни.

– Анатолий Витальевич, я сделаю всё, что в моих силах! Для меня честь быть вам полезным! – твердо ответил Руднев.

– Спасибо! – Терентьев порывисто пожал протянутую Дмитрием Николаевичем руку. – Идемте в кабинет убитого. Покойника оттуда уже вынесли.

У Дмитрия Николаевича Руднева, на счету которого, несмотря на молодой ещё возраст, было свыше десятка расследованных крайне серьезных и тяжких преступлений, имелась одна существенная слабость, с сыскной деятельностью, казалось бы, несовместимая. Он абсолютно не переносил вида мертвецов, поэтому никогда не присутствовал на вскрытии и старался не оказываться на месте убийства, когда тела еще не были убраны. Всё, что касалось жертв, Дмитрий Николаевич исследовал по фотографиям, рапортам и медицинским отчетам.

Терентьев проводил Руднева и Белецкого в кабинет.

– Кроме тела здесь всё осталось, как было, – сказал Анатолий Витальевич.

Дмитрий Николаевич огляделся. Кабинет Михайловского был неожиданно скромным, практически спартанским, чего никак нельзя было сказать об остальном доме, роскошном буквально на грани безвкусицы.

Из кабинета вели две двери: одна в приемную, через которую они зашли, вторая – в примыкающую к кабинету комнату отдыха. В её дверях застыл полицейский, козырнувший при появлении Терентьева.

– Мы там всё проверили, – сказал сыщик вошедшему в комнату отдыха Дмитрию Николаевичу. – Степан Кондратьевич, это камердинер погибшего, говорит, здесь всё, как было при барине. Все вещи на месте.

Комната отдыха была еще аскетичнее кабинета: походная койка, простой деревянный стул, маленький, ничем не покрытый стол, на котором стояла масляная лампа да лежала раскрытая книга по каким-то инженерным расчётам, в углу комнаты висел образок с зажжённой лампадкой.

– У Александра Петровича были крайне скромные привычки, – заметил Руднев.

Он вернулся в кабинет и принялся осматривать стол.

– Анатолий Витальевич, ваш надзиратель, что привёз нас сюда, докладывал, что Михайловский ушёл от общества, чтобы написать ответ на телеграмму. Где она?

– Никакой телеграммы на столе не было.

– А при нём?

– Тоже нет. На трупе не было никаких документов.

Руднев подёргал запертые ящики стола.

– Ключ от ящиков был у Михайловского на цепочке от часов, – пояснил сыщик. – Секретарь, которого вызвали сразу же после трагедии, при мне осматривал ящики, ничего странного не обнаружил, но про телеграмму я не спросил.

– Позовите его.

Терентьев дал знак полицейскому, и тот кинулся исполнять с похвальным проворством.

– Может, он сжёг телеграмму, – предположил Белецкий. – Она могла быть конфиденциальной.

Он заглянул в камин, но тот был тщательно вычищен и явно не топился уже несколько дней. Руднев же поднял со стола и показал Терентьеву и Белецкому чистую пепельницу.

– Он ничего не жёг, – сказал он.

В этот момент в кабинет вошёл секретарь убитого – молодой человек, бледный и дрожащий так, что это было заметно глазу.

– Откройте, пожалуйста, ящики стола, – приказал Руднев.

Секретарь вынул из кармана ключ и трясущимся руками попытался попасть в замочную скважину.

– Вы позволите? – Белецкий нетерпеливо отобрал у него ключ, сам отпер ящики и вернул ключ секретарю.

– Проверьте, там, среди бумаг, должна быть телеграмма, пришедшая сегодня около двух по полудню. Что-то срочное, требующее немедленного ответа, – велел Руднев.

Они терпеливо ждали, пока секретарь перебрал бумаги. Привычные действия вернули молодому человеку самообладание, так что его поиски надолго не затянулись.

– Такой телеграммы здесь нет, – констатировал он.

– Кто сказал про телеграмму? – спросил Руднев, когда секретарь скрылся за дверью.

– Вдова покойного, – ответил Терентьев.

– Тогда с вашего позволения, Анатолий Витальевич, для начала я переговорю с ней.

Глава 4

Супруга покойного главы Управления казенных железных дорог, Елизавета Федоровна Михайловская, изволила принять Дмитрия Николаевича в своем будуаре. Она полулежала, откинувшись на подушки, на белой бархатной козетке с золочеными замысловатыми ножками. Подле неё сидел доктор и держал пальцы на тонком точёном запястье вдовы.

Елизавета Федоровна была женщиной невероятной, редкостной красоты. Даже теперь, мертвенно бледная и обессиленная, она выглядела исключительно прекрасной.

– Примите мои соболезнования, сударыня, – произнес Руднев, склонившись перед вдовой в почтительном поклоне. – В состоянии ли вы ответить на несколько моих вопросов?

Потерянный взгляд вдовы Михайловской с трудом сфокусировался на Рудневе.

– Мы представлены? – спросила она, голос её оказался неожиданно сильным и глубоким.

– Я польщён, что вы это помните. Да, сударыня, в прошлом сезоне я имел честь быть вам представленным на балу у генерал-губернатора. Моё имя Дмитрий Николаевич Руднев.

– Руднев… Художник?

– Да, сударыня. А также частный консультант московского сыскного криминального управления.

В глазах Елизаветы Федоровны на мгновенье мелькнуло что-то, похожее на заинтересованность, но искра эта тут же угасла.

– Я могу говорить с вами, Дмитрий Николаевич, – произнесла вдова и добавила, обращаясь к доктору, – оставьте нас с господином Рудневым.

– Я буду за дверью, Елизавета Федоровна… Не утомляйте её, сударь.

Руднев дождался, пока дверь за доктором закрылась, пододвинул себе стул и сел напротив Михайловской.

– Елизавета Фёдоровна, вы сообщили, что перед трагическими событиями ваш супруг удалился к себе, желая написать ответ на телеграмму. Это так?

– Да.

– Откуда вы об этом узнали?

– Александр Петрович сам мне сказал. Извинился и попросил развлечь гостей без него, пока он будет занят.

– Он не сказал, что это была за телеграмма?

– Мы никогда не осуждали с Александром Петровичем вопросы его службы.

– Разумеется, и все же? Может, он обмолвился хоть о чем-то? Телеграмма была из Петербурга? Из министерства?

– Нет, он ничего такого не говорил.

– Вы видели саму телеграмму? Она была у него в руках?

– Нет. Я её не видела. Почему вы меня об этом спрашиваете, Дмитрий Николаевич? Это имеет отношение к его смерти?

– Мы пока ничего не знаем, madame. Ведется расследование. Вы в состояние ещё отвечать?

– Да, спрашивайте…

– Почему вы сами пошли за Александром Петровичем? Почему не послали кого-нибудь из слуг?

Взволновал ли Елизавету Фёдоровну вопрос, или же она просто утратила последние силы, но самообладание её вдруг покинуло.

– Что за странный вопрос?.. Я хотела видеть своего мужа! Почему вы спрашиваете?! – голос Михайловской истерически задрожал, она резко поднялась на подушках. – К чему все эти вопросы?! Это непереносимо!

– Успокойтесь, сударыня! – Руднев кинулся к заламывающей руки вдове и удержал её за плечи. – Доктор!

Дверь в будуар распахнулась, но на пороге оказался не врач, а молодая женщина, на вид ровесница Дмитрия Николаевича. Незнакомка тоже отличалась красотой, но совсем не той, мягкой и трепетной, что Елизавета Михайловна, а какой-то хищной и дикой. Она стремительно подошла к козетке и резко крикнула на вдову:

– Lizzy! Престаньте! Прекратите истерику! – незнакомка схватила со стола стакан с водой и выплеснула его содержимое в лицо Михайловской, – Да возьмите же себя в руки!

Вдова на мгновенье задохнулась, а после, упав в подушки, разразилась рыданиями. Руднев оторопел от неожиданной сцены, а незнакомка уже кинулась на него:

– Что вам здесь нужно?! Подите прочь!

Тут в будуар наконец вбежал доктор.

– Вам действительно лучше уйти, сударь! – сказал он Дмитрию Николаевичу, и без того поспешившему ретироваться.

– Нужно выяснить всё про телеграмму, – велел Руднев, возвращаясь к Терентьеву и Белецкому. – Кто-то должен был знать, что её принесли. Кто-то должен был видеть, как её передавали Михайловскому. Пусть опросят прислугу, на телеграфной станции уточнят. И мне нужны списки гостей.

Терентьев дал распоряжения.

– Со списками будет сложно, но сделаю, что смогу… А что вам сказала вдова? – спросил он.

– Говорит, что про телеграмму узнала со слов супруга.

Руднев хотел спросить Терентьева про темпераментную незнакомку и узнать, кто она, но тут к ним подбежал давешний младший надзиратель и доложил:

– Ваше высокоблагородие, Лебедев прибыл, – отрапортовал он.

Анатолий Витальевич совсем помрачнел и дёрнул воротник, будто тот стал ему вдруг тугим.