XXL Love. Кексики vs Любовь

Глава в которой нашей героине очень нужен кирпич!

– Бу-у-у-урцев!!!!

– Ух, как громко ты можешь кричать, Кексик! Я же говорю, мы идеально подходим друг другу! Обожаю громких девочек!

Боже, дай мне сил!

А лучше – камушек потяжелее!

Ситуация – полный швах, у подъезда наливается помидорным цветом разгневанный Тевтонцев, я стою, как оплеванная, а с балкона предателя Нефедыча лыбится во все свои двадцать восемь лишних зубов скотина Бурцев.

– Лепестки в волосах, Кексик, – гад смотрит на меня и с однозначно фальшивым восхищением прицокивает языком, – они тебе так идут, готов каждый день тебя цветами осыпать ради служения красоте.

Кирпич!

Не просто камушек мне нужен, мне нужен кирпич! И желательно, чтобы эта сволочь до моего уровня земли опустилась. Вот тогда я на его башку с размаху ка-а-ак опущу свое орудие возмездия! Надеюсь, мозги наконец на место встанут!

– Оу, Юльчик, – Бурцев скалится в улыбке голодного мартовского кота, – у тебя нет слов? Неужели? Ты наконец-то готова обсудить ужин в моей компании?

– Я готова обсудить ужин из тебя! – рычу бешено и встряхиваю головой, пытаясь вытрясти из волос чертовы лепестки. Я, конечно, не великий парикмахер, но на полтора часа сегодня раньше встала, чтобы свою чертову гриву волос локонами на плойку накрутить. А Бурцев… Господи, да почему ж ты его придумал таким гадом? Что ж ему все портить-то охота!

Еще хорошо, что все-таки передумала, и надела не собранный Маринкой прикид, а любимое черное трикотажное платье-лапшу. Ну и пусть, облегает все мои лишние тридцать пять килограммов. Зато черное. Черный стройнит. Правда, даже магии черного цвета не достаточно, чтобы сделать из меня тростиночку, но все-таки! Представляю, какой трэш бы сейчас творился с нежным шелковым топом. И сколько лепестков попало бы в уязвимый для таких “снарядов” глубокий вырез. Ох, сколько бы похабных шуточек мог бы вывезти на эту тему гадский Тимур!

– Давай не будем так скоро утверждать меню! – паршивец же даже сейчас многозначительно играет бровями. – Лично я знаю заведение, в котором подают шикарные десерты. Хотя если ты после него захочешь меня облизать – я буду только “за”.

– Я? Тебя? Облизать? – сама рычу и слышу, как возмущенно скачет на чайнике моего терпения взвинченная крышечка. – Только придушить. Это с радостью!

Господи, да что же он ко мне так прилип, что никак не отлипнет? Они что там, на почку поспорили, что я поведусь на Бурцевский звиздеж, или что? Потому что меньшим не оправдывается вся вот эта актерская игра, вся показуха!

– Придуши-и-ить?! – медоточиво тянет Тимурчик, чтоб у него гланды слиплись. – Знаешь, Кексик, я не против. Только давай сначала порепетируем. Погоди минуточку, я спущусь, и ты это сделаешь!

– А…

Я не успеваю задохнуться новой волной праведного негодования – Бурцев, в лучших традициях великого нарцисса, ни на что не обращает внимания и тут же исчезает за балконной дверью. Остается на балконе только Иуда-Нефедыч, и судя по его довольной роже – он-то как раз доволен доставшимся на его долю развлечением.

Бурцев спускается! А я… А у меня из оружия только букетик гвоздик! И… Вчера он меня откровенно зажимал! Хочу ли я, чтобы он повторил это при Андрее? Нет, однозначно нет!

– П-п-поехали? – выдыхаю, резко оборачиваясь к подъезду.

Андрей, все это время стоящий неподвижно и неслышно – только красный от злости, будто отмирает. Кивает, резко шагает в сторону машины.

– Садись быстрее, – бросает мне через плечо, направляясь к водительскому месту.

А у меня от нервной паники даже не сразу получается дверь открыть.

Быстрее, быстрее! Если Бурцев будет спускаться быстро – он может нас догнать. И не дать выехать. И тогда не избежать сцены!

И все-таки я успеваю. Успеваю нырнуть на заднее сиденье. Успеваю захлопнуть дверь машины. И Андрей, на мое счастье, не глушил двигатель, сразу выруливает со двора. Уже когда мы выезжаем за угол дома, я вижу, как распахивается тяжелая дверь подъезда и на крыльцо быстрым своим шагом выходит Бурцев.

Нет никаких сил удержаться – я торопливо опускаю стекло со своей стороны и, высунув руку, демонстрирую Тимурчику средний палец.

Господи, когда же этот хмырь от меня отвяжется?

– Не хочешь мне объяснить, что это было такое? – ледяным тоном интересуется тем временем Тевтонцев.

Ох. Как я бы хотела это знать!

– Молчать будешь?

Честно говоря – хотелось бы. Хотелось бы просто помолчать, просто успокоиться, просто пережить. Вырезать из памяти ту секунду, когда на меня водопадом сыпалось алое нежное, разлетающееся по ветру безумство. Никогда её не вспоминать, никогда не заставлять себя так ошеломленно смотреть в небеса и думать, отчего пролетающая мимо туча прицельно на меня чихнула розами.

Почему?

Мне не стоит принимать эту выходку Бурцева всерьез. Я понимала это сразу. У него там марафон пикапа, он еще не все трюки на мне опробовал, мне бы просто выдохнуть и протрезветь, но кто ж мне даст это сделать.

– Я теряю терпение!

Ох, Андрюша, Андрюша, мог бы и не пояснять. Вижу я и белые, отчаянно стиснувшиеся на руле костяшки, и багровые раскаленные твои уши, на которые сейчас нельзя воду лить – зашипит и начнет испаряться.

– Чего ты от меня ждешь, Андрей? – проговариваю неохотно. – Чтобы я тебе объяснила, почему Бурцев ведет себя как идиот? Так за этим, пожалуйста, к его психиатру. Я не в курсе.

– Так не бывает! – не унимается Тевтонцев. – Как это ты не в курсе? Он же за тобой ухлестывает, а не за мной.

– Хочешь, я его тебе уступлю? – спрашиваю и сама понимаю, что обостряюсь язвой не в ту сторону. По идее, с Андреем-то как раз я должна – и хочу – быть милой, а не вот это вот все, но его недовольный, звенящий невысказанными обвинениями голос будит во мне защитные рефлексы.

– Думаешь, это смешно? – взвивается Тевтонцев. – Я вообще-то за тобой приехал. Мы договаривались. А ты… Такое себе позволяешь!

– А я-то тут при чем? – искренне изумляюсь. – Я не назначала Бурцеву встречи, он сам приехал.

– Сам приехал, сам узнал, в каком подъезде ты живешь, сам договорился с твоим соседом и засыпал тебя щипаными розами, – саркастично повторяет Андрей, – ты сама себя слышишь? Дураком меня решила выставить?

– Ну что ты, Андрюша, – выдавливаю из себя вымученную улыбку, – хочешь, я тебе мамой поклянусь что ничего об этом не знала? И не хотела. Это у Бурцева что-то со вчера заклинило, и он ко мне привязался. Ты же помнишь, он еще в школе меня задалбывал. Портфели прятал, с дружками травил…

Андрей драматично молчит.

Еще бы ему не помнить. До того, как Бурцев взялся за меня – доставалось от его компании как раз Андрею, который не очень-то дружил с физкультурой.

– Ладно, проехали, – сухо бурчит Тевтонцев, – но если это еще раз повторится…

Я прикусываю себе язык, удерживая на нем ерепенистое “То что?”.

В конце концов, Маринка права. Хватит уже мечтать о принцах, пора делать скидку на реальность и принимать мужчин такими, какие они есть. И хоть чуть-чуть поумерить гонор мне тоже не помешает…

– Так в какой музей мы едем? – спрашиваю, чтобы хоть как-то смягчить повисшую в салоне тишину.

– В Дарвиновский. На экспозицию “Грызущий мир”. Я же вчера тебе говорил! – обвиняюще роняет Андрей. – Где ты вообще витаешь?

Где-где, в розовых мечтах о Тимуре Бурцеве, конечно!

– Я вчера переутомилась на банкете, – озвучиваю я вслух дипломатическое объяснение, – плохо запомнила.

– Можно и повнимательнее быть!

Не клеится у меня с Тевтонцевым.

Чем дальше я цепляюсь за какие-то сущие мелочи, детали, лишь бы продлить диалог побольше, чем больше слышу недовольства в его голосе, тем больше понимаю, что Наташка не зря меня предостерегала насчет Андрея. У него до крайности тяжелый характер.

“Ой, Юлечка, а у тебя что ни мысль – то вселенское благо”.

Надо успокоиться. Свидание вообще-то даже не начиналось. Это все Бурцев вообще-то! А Андрей… Ну, сердится Андрей. Конечно! Приехал ко мне с цветами, а у меня тут… Такой спектакль.

Вспомнив про цветы, кошусь на несчастные гвоздики. Помятые, поникшие, погрустневшие. Будто это они на меня обиделись за измену с Бурцевым. Хотя я ж не виноватая, он сам приперся!

– Грызуны, значит? – бодро спрашиваю я, уже когда мы вылезаем у музея, незаметно поддергивая подол черного платья на пару сантиметров выше. – Обожаю грызунов. Особенно этих… Как его… Шиншилл!

– Шиншиллы! – Андрей недовольно хмыкает. – Они же бестолковые! А вот крысы…

Даже не знаю, что лучше – Андрей, который бесится и не хочет со мной разговаривать, или Андрей поймавший вдохновенную шлею и распинающийся на тему того, какие крысы, дикие, не декоративные, а именно дикие крысы – враг номер один для любого повара – гениальные и потрясающие создания…

Ладно. Все не в тишине. Можно слушать это как передачу “Диалоги о животных”, делая вид, что интересно. Можно подумать, мне это в новинку. Свет мой бывший Федечка обожал рассказывать обо всем подряд, и его тоже надо было слушать с открытым ртом, иначе – обижался и по несколько дней игнорил.

Правда, честно скажем, у Николая Дроздова голос-то поприятнее. И рассказывает он не таким нудным лекторским тоном, транслируя мысль “как можно этого не знать”.

Еще и скучно так – до зевоты. А зевать нельзя, Андрей же обидится!

Кто знал, что это не все испытания, что мне на сегодня жизнь приготовила. Не-ет, самый главный сюрприз поджидает меня у билетных касс, когда нам приходится встать в очередь. Оказывается, не одни мы хотим попасть в музей в льготные часы. Кроме нас тут толпа студентов и кучка старушек пенсионеров пришла посмотреть на сусликов.

И ведь как назло, крыльцо музея находится на самом солнцепеке. И на нас козырька не хватает. А я еще ко всему прочему и черное платье зачем-то сегодня напялила. Десять минут ожидания – и я превращаюсь в подобие печальных гвоздичек – еще жива, но уже почти разложилась. А Андрей еще и начинает припираться на кассе из-за скидки в десять процентов, ему, как постоянному покупателю. А я сама уже готова заплатить и за себя, и за него, чтобы наконец нырнуть туда, в хорошо кондиционированный музейный зал. И только здравый смысл меня от этого порыва удерживает. Нельзя так обижать мужчину. Нельзя! Но боже, как же жарко…

– О, Кексик, вот вы где! А я уж думал мавзолеем ошибся! – возмутительно бодрый раздается над моим ухом голос Бурцева. Я разворачиваюсь, умоляя про себя боженьку, чтоб это был мираж.

Увы, для миража этот гаденыш слишком плотный. Стоит себе в паре шагов от меня, мороженое в руках покачивает. Два рожка. Еще и моего любимого, фисташкового.

Господи, сегодня весь мир, что ли, против меня?

– Андре-е-ей…

В поисках спасения я торопливо оборачиваюсь к стоящему у кассы Тевтонцеву.

Ну, должен же он что-то сделать, да? Тут, между прочим, на мою честь покушается снова тот самый тип, из-за которого мне мозг выносили.

Самое вопиющее в этой ситуации – Тевтонцев, который полчаса назад сквозь зубы цедил “если это еще раз повторится”, не особенно торопится спасать мою честь. Он вообще ничего не торопится, он просто сусличьим столбиком замер у кассы, позабыв про всякие билеты. Сбледнул, болезный, потом контрастно покраснел, и после щедрого матюга стоящей за ним бабушки цапнул наконец билеты и закосолапил ко мне, не особенно излучая воинственность.

– Андрюха, как жизнь, – судя по всему, Бурцев за моим плечом оскалился в лучезарной улыбке, – а вы чего так быстро свалили, меня не подождали?

– Я… Мы… Опоздать не хотели!

Он блеет! Блеет! Вот так вот просто, как в гребаном шестом классе, все перед Бурцевым блеяли. Это… Это… Просто возмутительно.

– Кексик, подержи-ка, – вкрадчивым своим бесстыжим баритоном мурлычет мне на ухо Бурцев, и… Он гипнотизер, что ли? Как еще объяснить, что оба его рожка с мороженым вдруг оказываются у меня в руках?

И… Даже втюхать их ему обратно не получается! Он с видом радостного комивояжера цапает Тевтонцева за клешню обеими руками и трясет, трясет, трясет. А Андрей проявляет чудеса покраса, и от волшебного рукопожатия Бурцева синеет!

– Отпусти его! – возмущенно вскрикиваю я, когда догоняю, что Бурцев просто издевается – стискивает руку Андрея куда крепче, чем полагается для приветствия. И судя по всему – усиливает хватку.

– А что не так? – Тимур так искренне округляет глаза, что я даже на секунду сомневаюсь, что поняла верно. Но я-то этого гада знаю как никто! И наваждение слетает за секунду, после чего я стискиваю зубы покрепче и делаю маленький шажок вперед.

– Ладно, ладно, Кексик, я снова весь твой! – белозубо щерится наглая гадская морда и дает Андрею свободу.

Все-таки я была зверски права – за спиной у Бурцева Тевтонцев болезненно кривится и разминает руку.

– Забирай свою гадость! – раздраженно рычу, пытаясь впихнуть мороженое Бурцеву обратно. А еще лучше, так впихнуть, чтобы ему эти рожки прям в пижонскую рубашечку впечатались. Чтоб я красиво потом фыркнула через плечо, чтоб он прислал мне счет на химчистку.

– Но-но, – Бурцев с гибкостью заговоренного змея уклоняется от моей таранной атаки, – пятьдесят процентов этой гадости твои.

– Да вот еще! – возмущенно отнекиваюсь. – Еще не хватало мне из твоих рук травиться.

– Кексик, жара же! – ласково и как для дурочки сообщает Бурцев. – А ты такая светлокожая прелесть, что тебе наверняка сильнее всех печет. Ты не любишь фисташковое? Лоток с мороженым вон там, пойдем, выберем для тебя твое любимое.

– Мне от тебя ничего не надо! – упрямо твержу я, хотя, если честно, желудок уже начинает тоскливо екать, намекая, что калорий в утреннем завтраке ему и вправду как-то маловато. Блин. Вот сгинул бы Бурцев, я бы сама до лотка с мороженым дошла. А сейчас уже как-то не солидно.

С другой стороны – гоняться за утырком перед большим и серьезным музеем – еще не солиднее. А если учесть, что наворачиваем круги мы вокруг стоящего столбиком Тевтонцева – ситуация усложняется еще сложнее.

Нет, с меня хватит!

Не хочет забирать свое мороженое – выкину его к чертовой матери.

Ох!

Пока я принимала решение и по инерции доделывала последние несколько шагов, Бурцев тоже решил, что игра в “Ну, погоди” его как-то мало удовлетворяет. И остановился. И я налетаю на него всей грудью. С размаха. Как в стену кирипичную!

– Пахнешь потрясающе. Сдобной французской булочкой, – мурлычет Бурцев мне в самое ухо, пока я пытаюсь понять, почему об него стукаться так внезапно больно. Или что, природу не обманешь? Чугунная голова у этого придурка, потому что он весь из чугунины отлит?

– А от тебя несет как от лошади, – рычу и пытаюсь его отпихнуть подальше. К слову, врать мне не стыдно. Не могу же я сказать, что у сволочи Бурцева потрясающий парфюм, сочетающий в себе нотки кофе и табака, и даже легкий запах пота ему идет. Ни в коем случае!

– Юльчик, самец лошади называется жеребцом, – ржет это непарнокопытное и беззастенчиво лапает меня за талию, – да, я согласен пахнуть для тебя жеребцом. Необъезженным. Пока ты меня не объездишь!

– Да отвали ты от меня уже наконец, Бурцев!

Оказывается очень тяжело отпихивать стукнутого на всю голову гамадрила, который вовсю тебя тискает, в то время, как ты зачем-то все еще держишь в руках два хрупких рожка. И конечно, стоит мне об этом подумать – один из рожков тут же хрупает в пальцах, уничтожая все мои надежды, выйти из этой истории незапачкавшись.

И даже уронив останки мороженого на ступеньки крыльца, никуда не денешь сладкую фисташко-сливочную массу, размазавшуюся у меня по пальцам.

– Да блин! Вот посмотри, что из-за тебя случилось! – взрываюсь я и сую Бурцеву под нос испачканную мороженным руку.

Надеялась – он шарахнется и отпустит.

А этот гад даже и не подумал об этом. Зато поймал мое запястье, притянул ладонь еще ближе ко рту и…

С оттягом прошелся языком по моей ладони, слизывая особо крупный развод мороженого. Еще и облизнулся после этого, наглыми своими серыми глазищами на меня таращась.

– Может, найдем какой-нибудь укромный уголочек, Кексик? Такой, где я тебя всю смогу облизать.

Он говорит тихо, тихо, шепотом, а мне кажется – кричит в голос. И щеки пылают от таких беспардонных откровенных намеков.

Я ведь не одна… Как он смеет вообще!

Будто ответом на мои мысли хлопает где-то сзади громогласно автомобильная дверь. И вроде я знаю, что наше место не близко, и машин на парковке дофига, но копчиковое чутье подсказывает – это про мою честь.

И верно – я оборачиваюсь и вижу, как медленно, но верно выворачивает с парковки блеклая Шкода Тевтонцева.

Он меня взял и бросил. Вот так!

Глава в которой не было удачи, да неудача помогла…

– Господи, какой же он ссыкун…

Не могу удержаться, вырывается само по себе. Честно говоря – я был уверен, Тефтеля бомбанет, попрет на меня в лобовую, схлопочет по роже. А он…

– Ни капли не изменился, – и это тоже из меня вырывается. Не то чтобы я хотел плюнуть вслед отступившему противнику, но картинка из памяти выплывает красочная.

Кексик, сбледнувшая до мелового оттенка, оборачивается ко мне с видом Немезиды. Только вместо трепки, которую она, очевидно, еще обдумывает, её саркастично вздернутые брови требуют с меня объяснений.

– Давно это было, – пожимаю плечами, – мы мелкие еще были. Тефтеля с нами тусовался, девок пытался кадрить, с которыми мы разбегались, шатались по Королеву вместе. Один раз было, наткнулись на гоп-компанию. Кто-то из них на меня налетел и давай наезжать – типа, ты чо, широкий? Нас было четверо. Этих было четверо. Я отступать не стал, послал на хрен. Словил по роже. Дал сдачи. Короче, нам накостыляли, мы им накостыляли, почти в ноль вышли.

– Почти? – судя по непонимающему лицу Юльки – она все еще не догнала, где тут про Тефтелю.

– Мы уже потом, как отмахались, поняли, что Тефтеля свалил, как только мне в нос прилетело. Мы еще две недели потом с фингалами ходили, а Сеньке даже нос правили сломанный, а этот таракан ходил красивый, как матушка, небитый. И всем рассказывал, как быстро он тогда щеманулся. Он правда думал, что мы тоже драпнем, а мы не драпнули.

– Это потому что у вас мозгов и тогда не было, – не упускает момента для шпильки Максимовская. Я же только фыркаю.

– Это потому, что у нас уже тогда были яйца, Кексик. Кстати, они с той поры выросли. Хочешь посмотреть, насколько?

Сам говорю, а лапы тем временем не упускают такой удачной возможности – ощупывают шикарный зад Максимовской, невыносимо при этом кайфуя.

Правда, недолго длится мое счастье. Внезапно приходит боль. Острая такая боль, какая всегда бывает, когда некая бешеная коза со всей дури пинает тебя в голень.

– Да чтоб тебя…

А Максимовская – коза и есть – пользуется тем, что ослепленный резкой болью я ослабляю хватку, выворачивается из моих рук и с расстояния в несколько шагов демонстрирует мне средний палец.

– Оставь свои дешевые подкаты для борделей, Бурцев, – звонко возвещает Кексик, а после резко разворачивается ко мне тылом, сверкает роскошной гривой волос на солнце и цокает, цокает каблуками, в сторону подальше от музейной парковки.

Первый мой порыв – броситься за ней следом. А потом, прикинув направление её движение, сопоставив с возможной целью – я выбираю не самый очевидный вариант. Вприпрыжку несусь на парковку к своей машине. Позади меня неожиданно раздается улюлюканье и “Загоняй её, загоняй, еще успеваешь!”

Посмотрите-ка, какая азартная, оказывается, музейная публика. Или что, насмотревшись на дохлых енотов, живому бесплатному спектаклю радуешься хлеще, чем любимому сериалу по телеку?

Я оказываюсь прав. Хоть Кексик и выигрывает у меня аж целых пять минут форы, но…

У неё каблуки, а у меня колеса. И я знаю в толк в экстремальной распарковке, настолько, что когда Кексик только-только сходит с музейной дорожки на тротуар, я уже оказываюсь на том же месте, только со стороны автомобильной дороги. Не отказываю себе в удовольствии по пижонски уронить руку на дверцу.

– Девушка, девушка, может быть, вас подвезти?

Кексик зыркает на меня еще более кисло, чем до этого.

– Ну точно надо вас подвезти, – улыбаюсь лучезарно, – у вас ведь что-то болит, поэтому вы такая хмурая?

– Геморрой у меня обострился, – сквозь зубы шипит Юльчик, – блондинистый такой геморрой, гейской наружности.

– Ну, эй, попрошу, ничего нет в моей наружности гейского, – откликаюсь безмятежно, – что за замшелость, мадмуазель? Это вы по какому признаку решили мою ориентацию определить? По вымытым ушам?

– По бороде из барбершопа, – Юлька чуть не скрипит зубами от бешенства. Ей явно не нравится, что я сбросил скорость и еду вслед за ней в черепашьем темпе.

– Если бороду не стричь, будешь выглядеть как бомж или как хипстер, – откликаюсь я насмешливо.

– Правильные гетеросексуальные мужики в твоем возрасте, Бурцев, уже умеют пользоваться бритвой, – продолжает язвить Кексик. Черт побери, даже интересно, какой у неё запас яда в защечных мешках!

– Это если они после каждого акта бритья не выглядят двадцатилетними придурками, – нравоучительно поясняю я, – и если им при этом не надо четыре раза в неделю встречаться с важными дядями и производить на них впечатление солидного бизнесмена.

– Значит, обманываешь своих клиентов, да, Бурцев? – елейным голосочком тянет Кексик, приостанавливаясь. Мне даже становится её чуточку жалко. Каблуки моя роскошная выбрала высокие, а до автобусной остановки еще не близко.

– Садись уже ко мне, коза, – смеюсь и притормаживаю, – торжественно обещаю, что не буду тебе мстить ни за торт, ни за отбитую ногу. Да и что я буду за мужик, если обижу женщину?

– Какой ты стал принципиальный, Тимурчик, – раздраженно тянет Максимовская, ускоряя шаг, – какая жалость, что ты не всегда… Ох!

Она не успевает договорить свое изобличение меня, как последней сволочи. С ней случается то, чего я ей ни в коем случае не желал – торопливо семенящие по тротуару аппетитные ножки в красных туфлях в какой-то момент подводят свою хозяйку. Она не замечает выбоины в тротуарной плитке, не рассчитывает шаг и, взмахнув руками, будто в попытке взлететь, летит на эту самую плитку.

Я впечатываю тормоз в пол быстрее, чем успеваю сообразить, что происходит. Сам не помню, как оказываюсь на тротуаре рядом с Кексиком, аппетитные губы которой кривятся в гримассе неприкрытой боли.

– Ты в порядке? – задаю риторический вопрос, хотя сам вижу, что не очень.

А Кексик смотрит на улетевший аж на два метра вперед каблук и выдает совершенно безумное:

– Маринка меня убьет… Это были её любимые туфли!

– Не дури, женщина, – осуждающе покачиваю головой, – не в туфлях счастье. Встать можешь?

Кажется, от боли и неожиданности Кексик настолько теряется, что даже принимает протянутую мной руку. Принимает, привстает на ногу без каблука, и взвизгивает уже от души.

– Больно!

Держит на весу одну ногу.

Ну только вот этого вот нам и не хватало для полного счастья!

– У-у-у-у!

– Кексик, ты с ума сошла?

Нет, мне, конечно, грех жаловаться. Попытка приступить на пострадавшую ногу заканчивается только тем, что Юльчик слабеет, сильнее и крепче цепляется в мою шею, соответственно. Но кто сказал, что это повод усугублять нашу плачевную ситуацию.