Неверноподданный
До этого Боря никогда серьёзно не думал об эмиграции, несправедливость он воспринимал как часть жизни. Он с детства знал, что ему всё будет даваться труднее, чем его друзьям. Ничего не сделаешь, если он родился в этой стране с пятым пунктом. Гораздо хуже, если бы он родился слепым, хромым или горбатым. А так он всегда был начеку и в большинстве случаев мог увернуться от неизбежных ударов. Тем не менее, после неудачи с аспирантурой он сказал родителям, что хочет эмигрировать.
– Один ты там не выживешь, – ответила Софья Борисовна.
– Я поеду с вами.
– Нет, Боря, мы с отцом останемся здесь. Тут нам по крайней мере пенсию дадут.
– Там тоже дадут, я узнавал.
– Я в Америке не работала. Почему они должны меня содержать?
– Закон там такой, мама.
– Мы там ничем не сможем тебе помочь и будем лишь обузой. Тебе нужна жена. Вдвоём можно рисковать.
– Пока я буду жену искать, вся жизнь пройдёт.
– В таких вопросах нельзя торопиться.
– Мама, люди разводятся перед эмиграцией, а ты мне предлагаешь жениться!
– Это глупые люди. Им на новом месте не с кем будет посоветоваться, не с кем слова сказать. Для них это будет не жизнь, а мука, ведь человек – животное общественное. Ты попробуй, поживи ни с кем не общаясь. Здесь у тебя есть друзья и знакомые. Может, ты с ними не очень часто встречаешься, но они есть и ты знаешь это. Там же у тебя не будет никого, а поддержка потребуется больше, чем где бы то ни было, – Софья Борисовна посмотрела на мужа, – а как ты думаешь, Яша?
– Я думаю, что жениться ему всё равно уже пора, просто нормальный человек поехал бы в Америку и женился там по расчёту, а наш лопух этого сделать не сможет, ему любовь нужна, поэтому ему лучше жениться здесь. Но ехать надо.
– Почему это надо?
– Вспомни историю. При царе было дело Бейлиса, в 50-х годах безродные космополиты и врачи-вредители, теперь антисионистский шабаш. Чем дальше, тем хуже. Жаль, что мы уже стары для таких путешествий.
– Всё ясно, – перебила его Софья Борисовна и повернулась к сыну, – если ты действительно настроился ехать, то хотя бы английский выучи. Он тебе в любом случае пригодится.
Она знала, что у Бори не было способностей к языкам. Английский был одним из самых нелюбимых его предметов.
В институте он сдавал зачёты по переводу технического текста, но поскольку отметок им не ставили, он совершенно не старался. Все его однокурсники относились к иностранному точно так же, ибо понимали, что он им никогда не понадобится.
Через несколько дней Боря сказал Старкову, что хочет поступить на курсы английского и просит его заплатить за обучение.
– Зачем тебе английский? – спросил Старков. – Я хочу сдать экзамен в аспирантуру.
– Что же ты не стал поступать в университет марксизма-ленинизма, после того как получил четвёрку по философии?
– Философия нашей работе никакой пользы принести не может, а знание английского – может, и очень большую. Если вы помните, нашу статью не взяли в журнал «Автоматика и телемеханика», потому что очень похожий материал изложен в американском патенте.
– Ну и что?
– Если бы мы знали об этом и перевели патент, то наверняка придумали бы, как его обойти. Сейчас тоже ещё не поздно, но мы уже засветились и теперь сделать это гораздо труднее. Кроме того, в Штатах есть руководство по оформлению патентов на изобретения, и оно нам тоже понадобится. Ведь автоматикой занимаются во всём мире, и если мы сумеем опередить конкурентов, то ваша лаборатория вполне может разрастись до отдела или даже до самостоятельного института.
– И мы построим всемирный центр исследования в Нью-Васюках.
– Напрасно ехидничаете, Вадим Юрьевич, при небольшом везении это вполне реально.
– Сначала нужно показать результаты.
– Они у нас есть, наши станки уже используют на нескольких предприятиях. Мы за это даже премии получаем, а если позаимствовать иностранный опыт, то будем получать ещё больше. Кстати, японцы, немцы и разные прочие шведы публикуют свои работы на английском языке.
Старков и сам знал это и понимал, что железный занавес конкретно ему даже выгоден: немного изменив западные патенты, он вполне сможет внедрять их в производство как свои. Советское государство давно в этом поднаторело.
– Ладно, считай, что ты меня убедил, – сказал он Борису, – мы будем за тебя платить, но заниматься тебе придётся в свободное от работы время.
Коган поступил на курсы английского и первый месяц ездил на занятия три вечера в неделю, однако скоро это ему надоело. Желание эмигрировать уменьшилось, а возмущение тем, что его не приняли в аспирантуру, прошло. Ведь ни тройка по английскому, ни слова рабочего не были для него чем-то из ряда вон выходящим. Он всё это знал с детства. Конечно, обидно терпеть несправедливость, но не он первый и не он последний. Нет правды на земле, а раз правды нет, то и не стоит учить иностранный так упорно. Достаточно двух раз в неделю или даже одного.
После окончания курсов Боря перевёл несколько статей своих американских коллег и увидел, что, в отличие от него и его сотрудников, американцы ухитрились взять патент на каждое микроскопическое новшество. Родись они в XVIII веке, они, вероятно, запатентовали бы отдельно нитку, отдельно иголку и отдельно сшивание двух кусков материи с помощью нитки и иголки, а уж за напёрсток наверняка выхлопотали бы себе Нобелевскую премию, несмотря на то, что тогда этой премии и не было. Наверное, в США действительно существует руководство по получению патентов, и, значит, выдумав в приливе красноречия эту книгу, он случайно попал в десятку.
Собственно говоря, в этом не было ничего необычного. Умение преподнести всегда оказывалось гораздо важнее того, что ты преподносишь. Яркий тому пример – сам Старков, который обладал поразительной способностью оказаться в нужное время в нужном месте и сказать именно то, что от него хотели услышать.
Знамя над Рейхстагом
Володю Муханова инженерная карьера не привлекала, и к своим обязанностям он относился как к необходимому злу. Это чрезвычайно не нравилось его шефу, который хотел, чтобы подчинённые трудились по десять часов в день, семь дней в неделю. Но по закону уволить Муханова раньше, чем через три года, он не мог, а к концу этого срока Володя перешёл на общественную работу и стал освобождённым профоргом института. У него уже была постоянная прописка в Москве, но жил он ещё со своей фиктивной женой. Она готова была развестись и разменять свою квартиру, однако предъявляла очень высокие требования к будущему жилищу. Володя обратился к маклерам, но они заломили такую цену, что он решил сделать всё сам. После длительных усилий ему удалось найти желающих, один из которых жил в подмосковном Красногорске, а другой в Лианозове. К этому времени Муханов истратил большую часть бабушкиного наследства, и, когда пришёл за последней сберкнижкой, дед Лазарь сказал:
– Если у Алёны остались другие украшения, я готов их пристроить.
Он был не первый, кто говорил о богатствах бабушки. Володины односельчане тоже иногда повторяли слухи о бриллиантах, но сам он в эти рассказы не верил, считая, что, если бы драгоценности существовали, бабушка Алёна давно сказала бы ему о них. Он пожал плечами и ответил:
– Я в её доме не видел ни одного стула из гостиного гарнитура мастера Гамбса2.
– А ты посмотри получше, чем чёрт не шутит, – серьёзно ответил старик.
– Обязательно посмотрю, а когда обнаружу, принесу вам на оценку.
Получив отступные, бывшая жена Муханова согласилась уехать на окраину Москвы, а сам он поселился за городом, рядом со своими друзьями. Разбирая вещи в своём новом жилище, он нашёл тетрадь, где были записаны адреса и телефоны людей, с которыми ему приходилось вести переговоры об обмене квартиры. Он уже собирался выбросить её, но, полистав, решил попытаться использовать имеющуюся информацию. Выбрав троих желающих, он нашёл для них несколько вариантов обмена, позвонил им, напомнил о себе и сказал, что у него есть хорошая новость. Они внимательно выслушали его и договорились встретиться. Он показал каждому будущее место жительства и назвал цену за предоставляемые услуги. В общей сложности она была равна его двухмесячной зарплате. Никто даже и не подумал торговаться, и Володя решил, что маклерство может стать хорошим приработком.
Через некоторое время заболела мать Муханова – Евдокия Олеговна. Он привёз её в Москву, выяснил, что ей надо делать операцию, и с большими трудностями устроил в больницу, а после операции забрал мать домой и больше месяца ухаживал за ней. Когда она выздоровела, он собирался отвезти её в деревню, но она возвращаться не хотела. Ей очень нравилась Москва. Жить здесь было гораздо легче. Не надо пилить дрова, топить печку и ухаживать за огородом. Продукты всегда можно купить в магазине. Конечно, они не такие хорошие, как в деревне. Там колхозники на дальнем поле выращивали для себя овощи, которые, как и в добрые старые времена, удобряли навозом. Другие, на продажу, они щедро поливали разной химией. Продукты, полученные по новейшей технологии, были гораздо крупнее своих натуральных собратьев и совершенно безвкусные. В них никогда не заводились черви, и они месяцами не портились. Впрочем, в Москве даже они успевали сгнить, и Евдокия Олеговна не могла понять, в каких условиях надо было их хранить, чтобы довести до такого состояния. Но всё это было очень небольшой платой за удобства столичной жизни.
Несмотря на недовольство сына, она продолжала жить с ним, а выгнать её он не мог. Она до сих пор имела на него сильное влияние. В детстве он вообще её побаивался. Тогда она была молодая дородная женщина и в процессе воспитания сама часто применяла веками опробованные средства, которые впоследствии стали считаться антигуманными и непедагогичными. Когда у Евдокии Олеговны не осталось уже никаких признаков болезни, Володя твёрдо настроился отправить её в деревню. Он говорил, что её дом требует ремонта, что бабушка Алёна уже стара, самостоятельно жить не может, и ей необходима помощь. Евдокия Олеговна не возражала, но всё время оттягивала отъезд, а когда, наконец, наступил заранее назначенный день, она притворилась больной и так натурально разыграла свою хворь, что соседи стали обвинять Володю в бессердечии. Слушая их упрёки, он подумал, что в других обстоятельствах его мать могла бы быть неплохой артисткой. Он сделал ещё несколько попыток избавиться от неё, но, убедившись, что это не удастся, прописал её у себя, купил справку, что ей полагается дополнительная жилплощадь, и после нескольких обменов въехал с ней в двухкомнатную квартиру.
Со временем он познакомился с чиновниками, оформлявшими ему документы, и с помощью одного из них приобрёл путёвку в специальный дом отдыха. Такого обслуживания он раньше не мог себе представить. Он жил в отдельном номере, каждый день ему меняли постельное бельё, в столовой кормили деликатесами, которые в обычных магазинах почти никогда не продавались. В распоряжении отдыхающих был бассейн, гимнастический зал, теннисные корты и тренеры по любому виду спорта. В нескольких кинозалах можно было смотреть не только советские фильмы, но и иностранные, которые никогда не появлялись в прокате. Каждый вечер устраивались танцы с неизвестно откуда взявшимися симпатичными доступными девочками.
Пожив в раю всего несколько дней, Володя твёрдо решил войти в круг избранных. Не он этот мир выдумал, не он установил правила игры, он лишь хотел хорошо жить, и деньги, как оказалось, были далеко не самым главным для достижения этой цели. Гораздо важнее были власть и связи. Володя видел, что первый секретарь какого-то подмосковного района с деревенским именем – Трофим Спиридонович Артамонов – бесплатно имеет то, что ему самому не светит даже при наличии хорошего капитала. Муханов познакомился с этим толстым чванливым человеком и сделал всё, чтобы понравиться ему. Потом с его помощью устроился инструктором в Красногорский райком и скоро влюбил в себя его дочь Аллу. Когда Трофим Спиридонович хватился, она уже собралась выходить за Володю замуж. Артамонов пытался было возражать, но Алла устроила истерику с битьём посуды и царапанием собственной физиономии, после чего ушла к Володе. Домой она вернулась только через две недели, когда зажили все царапины, а родители согласились на её свадьбу.
Тесть без восторга отнёсся к этому браку, но решил сделать молодым царский подарок. Не потратив ни копейки собственных денег, он начал пробивать им шикарную трёхкомнатную квартиру. Однако это требовало времени, а пока, так же без всяких капиталовложений, Трофим Спиридонович Артамонов договорился со своими чиновниками о поездке дочери и зятя в Германию.
До этого Володя за границей не был. Узнав о предполагаемой поездке, он сказал жене, что хочет посмотреть страну, а не бегать по магазинам.
– Что же ты там собираешься увидеть? – спросила она.
– Как люди живут, что они делают в свободное время. Как пьют пиво, стучат кружками по столу и едят сосиски с квашеной капустой. Я и сам хочу попробовать их пиво с сосисками, а если повезёт, то и попасть в театр Брехта.
– Интересно, на какие шиши?
– Это не должно быть очень уж дорого. К тому же питаться мы будем консервами и возьмём с собой водку. Говорят, «Столичная» там очень высоко ценится. Но тратиться на покупку тряпок я не хочу. Когда мы вернёмся, обещаю тебе достать всё, что угодно.
О поездке в капиталистическую страну простой смертный не мог тогда даже мечтать, но и в «страну братского социалистического лагеря» попасть тоже было нелегко, а семью в полном составе за границу и вовсе старались не выпускать. Хотя бы одного представителя элементарной ячейки общества государство оставляло у себя в качестве заложника. Для Мухановых сделали исключение. Узнав об этом, Володин коллега Пётр Слизняков, давно подавший заявление на путёвку, тоже решил взять с собой жену. Он был склочник и интриган, ссориться с ним никто не хотел, и перед руководителем группы встал неприятный вопрос: кого из ранее утверждённых кандидатов оставить дома. Предлог мог быть любой, можно было даже обойтись и без предлога, сославшись на решение высшего начальства, но руководитель хотел выглядеть объективным и, собрав комиссию, провёл дополнительное собеседование со всеми соискателями. Им задавали вопросы по международному положению и истории КПСС, а когда очередь дошла до секретарши, её стали спрашивать особенно придирчиво. Она, зная свою незащищённость, подготовилась лучше других и правильно ответила на все вопросы. Тогда руководитель группы поинтересовался, почему она хочет за границу и всё ли осмотрела на одной шестой части суши, именуемой Советским Союзом. Женщина всё поняла и расплакалась. Она долго копила деньги на отпуск и перед пенсией хотела съездить в Германию, для того чтобы купить себе приличное зимнее пальто и привезти подарки внукам, однако её планам не суждено было осуществиться. Члены комиссии вместо неё включили в туристическую группу жену Слизнякова. Конечно, им было жалко секретаршу, но они решили, что если она не уйдёт на пенсию, то сможет поехать в будущем году…
Уже в самолёте Володя увидел Егора Кузьмича Заречного, который был председателем колхоза-миллионера. Они иногда встречались в Райкоме и, столкнувшись в новой обстановке, почувствовали себя давнишними приятелями, а после первой же экскурсии стали обмениваться впечатлениями. Другие члены группы в это время выясняли, где можно купить недорогую модную одежду.
В магазинах Берлина знали, для чего приезжают русские туристы, и относились к ним так же, как москвичи относятся к жителям дальних пригородов, выбрасывающих в столицу интендантский десант. Советских граждан легко можно было отличить не только потому, что они ходили группой, послушно следуя за экскурсоводом и сопровождаемые недремлющим оком старшего. Было что-то необъяснимое в их поведении и в выражении лиц. Продавцы узнавали их сразу и довольно хорошо объяснялись с ними с помощью жестов и нескольких русских слов, которые молодые успели выучить, а старые вспомнить. Заречный пошёл по магазинам вместе со всеми, но, когда старик-менеджер на ломаном русском языке стал расхваливать ему женское пальто, председателя колхоза затрясло. Он выскочил из магазина и быстро зашагал в гостиницу. Ему показалось, что немец злорадствовал, глядя на покупателей из России, которые до сих пор не могли изготовить у себя ни красивой одежды, ни качественной обуви, ни современных бытовых приборов.
В конце следующего дня, после прогулки по городу и обязательного возложения цветов к подножию памятника советскому солдату-освободителю, когда группа из Красногорска возвращалась в гостиницу, Володя спросил Заречного:
– Что вы такой сердитый, Егор Кузьмич. Выпейте, у вас сразу настроение поднимется.
– Я в одиночку не могу. Заходи, выпьем вместе.
– Да поздно уже…
– Ничего не поздно, ты, небось, со своими друзьями в баньках до утра гудишь, а сейчас и одиннадцати нет. Приходи и жену с собой бери, я угощаю.
Володя посмотрел на Аллу, но она отрицательно покачала головой:
– Нет, я устала и пойду спать, а ты иди, если хочешь.
– Хорошо, – сказал Володя, почувствовав, что жена явно не настроена заниматься любовью. К тому же наладить хорошие отношения с председателем колхоза никогда не помешает.
Егор Кузьмич действительно скверно себя чувствовал. Эта поездка напомнила ему события тридцатилетней давности, когда на Украине погибла его первая жена. В Заречном вновь проснулась ненависть к фашистам и отвращение к немецкому языку. Он вспомнил, с каким трудом ему удалось уйти добровольцем на фронт, и с какой злобой он там сражался. Вспомнил он и чистенькие деревни Германии, и аккуратные городки, в каждом из которых обязательно был хорошо оборудованный стадион, пляж с туалетами и какими-то кабинками непонятного назначения. Потом ему объяснили, что эти кабинки служили для переодевания. Всё указывало на спокойную и благополучную жизнь, гораздо более удобную и богатую, чем в Советском Союзе. Это вызывало ещё большую ненависть, но, вернувшись с фронта, Заречный постепенно забыл военные впечатления. Теперь же, вновь оказавшись в Германии, он увидел, что здесь можно без всякой очереди купить и продукты, и одежду, и бытовую электронику. Но больше всего Заречного раздражали полицейские в форменных касках и с дубинками. Они напоминали ему эсэсовцев.
– Да это совсем другие люди, Егор Кузьмич, – пытался успокоить его Володя, – посчитайте, сколько лет прошло.
– Может, и прошло, но мне всё равно хочется их задушить. Я видел, как продавцы ухмылялись, когда показывали нам свои товары. Старик наверняка воевал против нас во время войны, сам подумай, где ещё он мог выучить русский. Я в этой стране спать не могу, мне всё время кошмары снятся. А днём, когда вижу, как они живут, становится ещё хуже. Они ведь проиграли войну, и у них в магазинах по пять сортов колбасы, а у нас?.. Лучше бы я сюда не приезжал!
– Да бросьте вы, Егор Кузьмич. Давайте лучше выпьем, – сказал Володя.
Заречный не отказывался и через некоторое время, практически в одиночку, опустошил вторую бутылку. Изрядно захмелев, он спросил:
– Ты знаешь, кто первый поднял знамя над Рейхстагом?
– Конечно, знаю, Егоров и Кантария, – ответил Володя.
– Егоров и Кантария, – передразнил Заречный.
– А кто же?
– Я с Ашотом Мирзояном. И было это не знамя, а красное полотнище на палке, потому что мы очень спешили. Ведь к Рейхстагу в любой момент могли пробиться другие наши подразделения, – Заречный открыл третью бутылку, налил себе полный стакан и залпом его осушил. – Мы охраняли Рейхстаг от своих, потому что сами хотели получить награды, но на следующий день приехали особисты и сорвали наше полотнище, а когда мы начали протестовать, один из них сказал, что это приказ Главнокомандующего. Жуков велел найти двух молодых ребят, представителей двух великих народов – русского и грузина, чтобы те всё сделали, как положено. Хохол с армянином для этой цели не подходили. Потом прибыли военные операторы и стали совещаться, как лучше заснять историческое событие.
Володя с интересом смотрел на Заречного. Теперь, спустя столько лет, многие участники войны хвастали, что чуть ли не в одиночку выиграли Курскую битву или Сталинградское сражение, но рассказ этого человека казался ему весьма правдоподобным. И если он действительно не врал, то ему должно было быть очень обидно.
– А почему вы не взяли настоящее знамя? – спросил Володя.
– Потому что мы не знали, где оно находится. За его утерю всё подразделение расформировывали, а командира расстреливали, поэтому он всегда держал знамя рядом.
– Где же он был, когда вы подошли к Рейхстагу?
– Чёрт его знает.
– А почему вы раньше об этом ничего не говорили?
– Жить хотел.
«Да, – подумал Володя, – его запросто могли обвинить в клевете и отдать под трибунал. Конечно, теперь к председателю передового колхоза, участнику парада Победы и орденоносцу проявят снисхождение и сочтут его рассказы пьяным хвастовством».
– Не могу я больше находиться в Германии, боюсь, уйду в штопор и набью кому-нибудь морду, – сказал Заречный, провожая Володю.
На следующий день старший группы сказал, что Егор Кузьмич заболел и его отправили домой. Этот факт ещё больше убедил Володю в правдивости рассказа Егора Кузьмича. Ведь в официальной версии действительно было очень много подозрительных совпадений. Количество людей, водрузивших знамя, их национальность и то, что съёмочная группа со всем очень непростым оборудованием оказалась в нужный момент в нужном месте.
Володя не испытывал ненависти к немцам. Наоборот, видя их чистенькие городки и аккуратные постройки, думал, что Пётр Великий недаром приглашал их в Россию. Народ и на самом деле талантливый.
После очередной экскурсии Муханов спросил гида, где находится недорогой пивной бар. Тот ответил, что может показать им одно интересное местечко, в которое как раз сегодня собирался пойти со своей девушкой. Там будет проходить осенний пивной фестиваль.
Володя обрадовался. Немецкого он не знал и даже если бы ему всё подробно объяснили, легко мог бы заблудиться.
Бар находился недалеко от гостиницы и выглядел очень скромно. Внутри стояло несколько длинных столов человек на двадцать каждый, рядом лавки, а в углу была площадка для музыкантов. Там уже расположились баянист, певец и барабанщик. Экскурсовод огляделся, но, не увидев своей девушки, предложил Мухановым сесть рядом. Вскоре подошла официантка и спросила, что они будут заказывать. Они жестами показали на кружку пива и сосиски. Официантка задала ещё какой-то вопрос, но Володя разобрал только слово пиво, а их экскурсовод пояснил, что оно здесь нескольких сортов. Тёмное, светлое и золотистое, причём каждый сорт может быть разных видов. В Москве Володя редко ходил в бары, но хорошо знал, что там выбора не было. Всем давали одно и то же – пиво бочковое, разбавленное. Подумав, он сказал гиду:
– Закажи на свой вкус.
– Возьмите одну кружку тёмного, а одну светлого, выпейте по половине и поменяетесь, – предложил тот. Мухановы так и сделали. Пока музыканты настраивались, экскурсовод закончил первую кружку и заказал ещё, а сосед напротив спросил у Мухановых, как им нравится немецкое пиво. Гид перевёл. Володя ответил, что пиво им очень нравится, но они с одной кружкой планируют просидеть целый вечер, потому что денег на другую может и не хватить. Им же ещё хочется посмотреть, как в барах люди поют песни и стучат кружками.
Сосед Володи по его жестам всё прекрасно понял, засмеялся и что-то сказал экскурсоводу, а тот перевёл:
– Не беспокойтесь, заказывайте, этот парень заплатит. Я его знаю, он за вечер не напрягаясь выпивает кружек семь-восемь.
– Так это же семь литров! – удивился Володя.
– Он член элитного клуба любителей пива, а туда принимают только тех, кто выпьет двенадцать.
– За какое время?
– Специально время никто не ограничивает, но в полночь бар закрывается.
– Я, наверное, и эту кружку допить не сумею, – сказала Алла.
– Не беспокойся, я тебе помогу. Такого вкусного пива я ещё не пробовал, – успокоил её Володя.
– Попробуй ещё золотистое, – предложил переводчик, и Володя кивнул. Вскоре музыканты, приплясывая, пошли между рядами, приглашая всех посетителей следовать за ними. Сосед, угостивший Мухановых, взял Аллу за руку и повёл за собой. Володе ничего не оставалось, как присоединиться. Вся процессия вытанцевала на улицу и, ведомая музыкантами, стала медленно продвигаться вдоль здания. Видно было, что участники хорошо знали маршрут, потому что, обойдя вокруг газетного киоска, повернули обратно. В этот момент Володя увидел своих сотрудников.
Слизняковы ухитрились выторговать в каком-то магазине большой ковёр по сходной цене. Автобусы в это время ходили редко, а счастливые обладатели ковра не знали ни языка, ни маршрутов и, боясь, что их завезут неизвестно куда, тащили ковёр на себе. Столкнувшись с Мухановыми, они остановились.