Цветочек

От автора

Когда-то очень давно мне пришло в голову название будущей книги – «Цветочек». И сразу же закрутился сюжет про отважного принца, далекое королевство, преданных друзей, ведьм и всё то, что должно быть в настоящей сказке. Два года понадобилось на то, чтобы добраться до этого сюжета. Я открыла новый файл, назвала его «Цветочек» и испугалась, что сюжет, придуманный два года назад, не вернется ко мне. «Цветочек» сам просился на бумагу, сам бежал и торопил. Я испытывала огромное удовольствие, работая над этим текстом. Сказка получилась действительно восхитительной и очень, как мне кажется, доброй.

Надеюсь, что она понравится вам и войдет в ваши сердца так же, как однажды завоевала моё.

Но прежде чем вы приступите к чтению, хотела рассказать о том, что означают некоторые непонятные и давно забытые слова в тексте. Многие, кто читает исторические книги или увлекается реконструкцией, их знают, а для тех, кто не в теме, это будет полезно. Все описания даю «на пальцах», чтобы было легко запомнить, посему, знатоки, не придирайтесь, это вы знаете, многие люди о таких словах и не догадываются. Ну и картинки, куда же без них.

И еще одно предупреждение на берегу – автор не ставил себе цель сделать глубокомысленный исторический трактат о жизни героев в средние века, поэтому с фактурой обращался часто вольно, а иногда и размашисто. Наша цель – создать интересное произведение с погружением в романтику средневековья. Так что… В некотором царстве, в некотором государстве, давным-давно…

Страшные слова из текста

Как вы понимаете, некоторые элементы одежды давно устарели и их названия ушли из нашего разговора, уступив место джинсам, блейзерам и прочим кардиганам. Но не можем же мы, описывая королевский наряд, писать, что король был в лосинах. В средние века лосины еще не придумали, и короли носили шосс, которые подвязывали к поясу брэ, а под коленами иногда перехватывали бантами или многочисленными ленточками с бубенчиками, чтобы было красиво. Короли те еще модники у нас были. Но обо всем по порядку…

Нательное белье

Мужской костюм был достаточно простым и включал следующие предметы одежды:

Камиза – нижняя рубаха длиной немного выше колен или до колен, которая шилась из льняной ткани. Ворот мог быть как стандартным овалом, так и с разрезом на уровне шеи. Она, как правило, была с простыми рукавами или очень красивыми рукавами, которые снимались и пристегивались другие в соответствии случаю. По виду это очень похоже на тунику. Рукава и подол потом красиво выглядывали из-под верхних одежд. Иногда ее надевали и как верхнюю рубаху, так как камиза – это в том числе прототип современной рубашки. В общем, всё было по сезону – зимой она выступала в качестве белья, а летом в качестве рубашки обыкновенной.

Брэ – прообраз современных трусов, шились из льна, как и камиза. Брэ заправлялись в шосс.

Шосс – обтягивающие штаны-чулки. В 11 веке они не сшивались ни сзади, ни спереди, представляя собой 2 отдельных чулка, подвязывавшихся к поясу, одетому под камизу. Шились из сукна. Поверх могли перехватываться полосками тканой тесьмы. Закреплялись под коленом (чтоб не сползали) ремешками, отрезками ткани или красивыми ленточками. На поясе закреплялись в специальных дырочках в брэ или на отдельных тесемочках.

Порты – портки, они же штаны обыкновенные, они же брюки современные, которые отлично заменяли и брэ, и шоссы вместе взятые.

Верхняя одежда

Теперь поговорим о том, что они на себя надевали после «маек-трусов».

Итак, сначала мужчина на себя надевал брэ (трусы), камизу (майку), а иногда и то, и другое, шоссы (чулки). А так как в исподнем ходить было не слишком прилично, то дальше шел следующий слой одежды.

Котта – шилась из сукна или льна. С середины 14 века на котте стали появляться различные вырезы горловин. Иногда разрез горловины застегивался на пуговицы. Также пуговицы появились на рукавах. Котту шили из более дорогих тканей, чем камизу.

Туника – длинная для мирной жизни или короткая, до середины бедра для рыцарей, поверх нее котта, подобранная поясом – вот выбор настоящего мужчины.

Туника всегда опоясывалась, а над поясом иногда был напуск. Туника короля могла доходить до пола.

Сюрко – основной вариант сюрко был с рукавами до локтя, которые потом продолжались свисающими прямоугольными полосами ткани. Шилось из шерсти. У зимней модели делались разрезы на уровне талии, чтобы можно было прятать и греть руки. Длина от колена и ниже. Сюрко надевают на котту или тунику. По-русски говоря – это пиджак, жилетка.

Плащ – во время холодов носили плащ, доходивший до самой земли. Плащи застегивались на правом плече. В народе часто надевали плащ с капюшоном.

Блио – одежда состоятельных слоев общества, появляется в конце 11 века. Длинная одежда с несколько расширяющимися рукавами, шилась из сукна тонкой выделки, шелка, плотного тонкой выделки льна. Носилась поверх камизы, с брэ и шоссами.

Шаперон – род капюшона с длинным «хвостом». Под шаперон надевали маленькую круглую шапку или шляпу с большими полями. В 14 веке так назывался головной убор в виде одного или двух длинных кусков ткани, уложенных вокруг головы подобно тюрбану, при этом концы спускались на плечи.

И обязательно подпоясывались. При этом пояса были очень дорогими, шикарными. На них вешали всякое важное добро и «сбрую» для оружия и сумок.

Собственно, ничего сложного.

Пролог

Он осторожно коснулся пожелтевших страниц кончиками пальцев, словно неловким движением боясь нарушить и без того неровные строчки, спутать корявые буквы.

– Я знаю это пророчество наизусть. Но, чтобы ты не сомневался, я прочитаю тебе его. Ты ведь не умеешь читать, да? – Перепуганный мальчишка затряс головой. Мужчина удовлетворенно ухмыльнулся. – Слушай внимательно и запоминай.

Когда взойдет звезда в излучине двух рек

И воды омоют ноги тысяч человек,

Его дрожащий голос возвестит,

Что благодать сошла и возродилось Солнце.

Тогда смрад смерти прилетит в потоке вихря

И опоздают письма, посланные ранее,

В тот день небо поглотит все чернотой,

Друг против друга встанут те, кто закутан плащом.

И казнь свершится недрогнувшей рукой.

И мир разделится на до и после,

В глубоких муках он родит жестокое из всех существ.

Двуликий Монарх восстанет из глубин… – Осторожно перевернул страницу. —

Недолго жить он в мире будет.

И боги будут изгнаны из своих чертог.

Начнется долгое сражение.

И красный петух будет летать по городам и селам,

Нести смерть и сеять болезни.

Великий город Солнца падет,

Варвары придут в него со своими законами.

Твоя беда приближается.

Тьма подошла к твоим воротам.

Змеи вышли из глубин ада.

Старики восстали,

Чтобы увидеть, как умирают их дети, их род, смерть и крики.

Он закрыл книгу и внимательно посмотрел мальчишке в глаза. Тот сидел бледный, сжавшийся, жалкий. Он взял его за плечи, с силой сжал пальцы, причиняя боль, и зловеще зашипел в лицо, наклонившись к нему почти вплотную:

– Принеси мне его голову. Не дай Пророчеству свершиться! Останови войну. Весь мир к твоим ногам положу, если принесешь. Ты будешь владеть миром. Я буду помогать и наставлять. Вместе мы сделаем столько всего! Мы завоюем новые земли! Поработим новые народы! Всё вот это… – Он резко развернулся к столу, на котором была разложена карта. – Всё вот это будет твоим! Ты только посмотри, как много: горы, моря, леса, реки, города, деревни. Вся земля будет твоей. Все жемчуга и изумруды, все золото! Вокруг тебя будут всегда прекрасные женщины. Вокруг тебя будут всегда самые умные и сильные воины. Ты будешь править миром, огромным миром. Ты станешь самым могущественным королем. Принеси только мне его голову.

Глава 1. Вильгельм

Сколько он помнил себя, она всегда была рядом. Следовала за ним по пятам, ворчала и ругалась. Когда он болел, она спала в его покоях, делала ему компрессы и поила целебными отварами. Она мыла его в бане и почем зря ругала его отца, который брезговал водными процедурами, а она распаривала молодые гибкие веники в дубовых кадках и хлестала его по спине, выбивая хворь. Она стояла перед ним в исподнем и натирала его тело золой и мыльным корнем. Она заставляла Лолу менять ему постель раз в несколько дней, а не пока простыни окончательно истлеют. Она читала ему сказки на ночь, рассказывала о своей далекой стране, откуда ее привезли варвары, и расчесывала длинные, спутанные волосы особым гребешком. Она прижимала его к себе и что-то шептала на непонятном языке. Она так смеялась, что порой ему казалось, будто солнце заглянуло в его покои… Они провожали ее втроем – он, Лео, главный повар его величества, и Лола, их дочь. Два могильщика и святой отец не считаются. Лола заламывала руки и рыдала на груди отца. Лео тоже тихо плакал. А он стоял, рассматривал ее спокойное лицо, выбеленные кружева чепца, светло-русые волосы, толстые короткие пальцы и думал, почему она не хочет открыть глаза, ведь эта дурацкая шутка явно затянулась. Когда гроб начали засыпать землей, он понял, что это не шутка, кормилица действительно умерла, больше никто не прижмет его к себе, не погладит по голове и не скажет ласково: «Ты ж мой цветочек»… Лола выла и хотела кинуться за матерью. Лео вытирал рукавом частые слезы. Он повернулся и, ни слова не говоря, ушел в замок. Король мог бы оторваться от своих дел, в конце концов, эта женщина выкормила и вырастила его сына.

Со смертью кормилицы из его жизни исчезло самое главное – вера. Она была единственной, кому он доверял, из чьих рук без страха принимал пищу, кому он мог рассказать все свои тайны и поведать о переживаниях. Он никогда не был нужен отцу, хотя являлся наследным принцем. Более того, временами ему казалось, что король его и вовсе ненавидит. У него не было друзей в замке, потому что с глубокого детства внушалось, что опасность подстерегает его на каждом шагу, и кинжал врага вот-вот вонзится в спину или яд уже растворен в чаше. Из-за того, что он был принцем, его избегали дети придворных. За нелепую кличку над ним смеялись. За неумение драться и хрупкое, почти девичье сложение над ним издевались. Не в открытую (кому придет в голову открыто издеваться над принцем?), за спиной. И от того становилось обидно вдвойне. Цветочек уходил в хранилище и читал. Грамоте его тоже научила кормилица. Он читал книги и мечтал о дальних странах, где живут удивительные чудовища и растут странные растения. Он хотел путешествовать по морям. Хотел увидеть огромную страну, отгороженную от мира длинной стеной, где живут невысокие узкоглазые люди. Он пару раз видел таких – они приезжали с какими-то просьбами к отцу, привозили ему дорогие украшения и тончайшие ткани. У них были странные буквы-рисунки, и он не понимал ни единого слова, как ни старался разобрать. Он мечтал поехать в родную страну кормилицы, где зимой лютые морозы, а летом удивительно хорошо и пахнет хлебом. Иногда, когда становилось совсем тоскливо, он начинал петь ее песни, воображать, что она сидит где-то рядом и гладит его по волосам. И тогда он сворачивался клубочком на постели и тихо-тихо плакал от горя, отчаянья и тоски по своей кормилице, просил ее вернуться, сетовал, что она поступила подло, раз умерла так рано, бросив его совсем одного в этом мире.

Через полгода боль утраты поутихла, он привык к своему одиночеству и потянулся к людям. Точнее открыл для себя странный способ общения – наблюдение. Вилл прятался на заднем дворе и смотрел, как король со своим сержантом Хансом учит дворовых мальчишек ратному делу. В глубине души он им сильно завидовал, ведь только с ними король мог расслабиться, смеяться, ругаться, только с ними он возился и объяснял, как точить меч, как метать короткие копья-дротики, как правильно натягивать тетиву. Ханс служил при дворе всю жизнь, сколько принц себя помнил. Крепкий, коренастый мужчина преклонного возраста, он был близким другом короля, всегда рядом, всегда начеку. И при этом никаких почестей, титулов, земель и денег отец никогда ему не жаловал, просто держал возле себя, как какого-нибудь пажа, но обращался не как с прислугой, как с близким другом. Несколько раз Ханс спасал жизнь королю на поле боя и во время приемов, когда званые гости вдруг пытались его убить. И опять ничего. Король безмерно уважал своего сержанта, разрешал тому столько вольностей, сколько не разрешал никому, но ничем не баловал, как других вельмож. Или Ханс не просил? Вилл как-то спросил о странном мужчине у кормилицы, та ответила что-то непонятное, вроде бы сержант учил короля с малолетства военному делу, был его учителем и на поле боя будто бы именно Ханс со своими людьми несколько раз выводил короля из окружения, и потому тот ему безмерно доверяет. Принц видел, как старый вояка собирает вокруг себя стайку мальчишек и рассказывает им по вечерам какие-то байки из своей жизни. Иногда к ним присоединяется и король. Цветочек как-то хотел подойти к их компании и тоже послушать, и даже подошел как-то. Робко сел рядом с сыном Ханса Томом. Тот покосился с подозрением, подвинулся. Ханс как раз рассказывал об узкоглазых людях, что сражаются, как демоны, летать умеют и убивают взглядом. И тут принц очень некстати влез со своими замечаниями, что, де, вовсе они не умеют летать, а техника у них такая, он в книжке читал… Какой же хохот поднялся. Мальчишки принялись улюлюкать, махать руками и просить, чтобы он им рассказал о той технике, они, де, воины хоть куда, хоть завтра в полет. Цветочек позорно ретировался и больше к их компании не подходил.

А через месяц с ним и вовсе случился конфуз. Решил король обучить воспитанников, как в седле держаться. Но не просто держаться, а сражаться. И надо же было такому случиться, что принц вылез из своего убежища на втором этаже конюшни, и сел на солнышке недалеко от отца. Первой парой были Том и Эмиль. Ребята ловко вскочили в седла и, с громким свистом, понеслись навстречу друг другу, размахивая черенками от лопат, словно мечами. Вилл залюбовался темно-русым мальчишкой, его пружинистой ездой, азартному блеску в глазах, хищным выражением лица. Тем, как он ловко пригнулся, пропуская «меч» друга над собой, как ударил его сзади по пояснице, вызывая брань. Эмиль развернул своего жеребца, намереваясь догнать обидчика. Удар. Еще удар. Принц подскочил, нервно закусил палец, испуганно следя за Томом. У Эмиля явное преимущество – он старше, крупнее, выше, сильнее, шире в плечах. Выбил у Тома палку из рук. Пнул ногой, выкидывая из седла.

– Закончили! – хлопнул в ладоши король.

Том, подхватив палку, перекатившись под конями, нанес другу удар снизу, выбивая из седла. Рухнув в грязь, Эмиль, тем не менее, не выпустил оружие из рук. Отпихнул стремительно летящего на него Тома ногами, перекатился в сторону и вскочил на ноги, выставив палку вперед. И опять они скрестили оружие, азартно улыбаясь и подначивая друг друга, грязные, довольные. Том выбил палку из рук Эмиля. Они сцепились в рукопашной, топя друг друга в грязи.

– Мальчишка-то весь в отца, – услышал принц голос сержанта.

– Упрямый, стервец. До последнего всегда… – с улыбкой отозвался король.

Видя, что никто из друзей уступать не спешит, Ханс все-таки прекратил их бой. Том тут же начал хохотать, стараясь попасть жижей Эмилю в лицо, тот фыркал и кидался комками грязи в соперника.

– Следующая пара, – объявил король. – Цветочек и Рауль.

Принц вздрогнул, в ужасе уставившись на отца. Во-первых, он не умеет ездить верхом. Во-вторых, Раулю всего десять лет и сражаться с ним ему, четырнадцатилетнему… В-третьих, Цветочек ни разу в жизни не держал в руках оружия… Нет, держал, но вот чтобы сражаться…

Ему подвели коня. Подсадили в седло и дали черенок.

– Я не умею, – с отчаяньем смотрел он в глаза отца.

Тот промолчал, ухмыльнулся презрительно.

Неловко растопырив руки, принц стукнул пятками по лощеным бокам животного, вынуждая того хотя бы приблизиться к исходной позиции. Конь нехотя зашагал вперед. Высоко. Скользко. Грязно. Цветочек обливался холодным потом, думая о том, что не может проиграть десятилетнему Раулю, что не умеет ездить верхом, что даже не понимает, как сражаться этой палкой…

Мальчишка широко улыбнулся, выставил вперед оружие и понесся Виллу навстречу на низкорослом старом мерине.

Принц неуверенно послал коня вперед. Тот сначала зарысил, кидая неопытного всадника из стороны в сторону, а потом то ли Эмиль, то ли Том, мимо которых он проезжал, со всей силы стегнули животное по крупу. Конь заржал, встал на дыбы, отбрыкнул и понес, скидывая седока наземь. Цветочек приземлился в грязь лицом. Окружающие хохотали. Он попытался встать, но ничего не вышло – скользко, снова спланировал в жижу. Опять попробовал подняться. И снова упал в грязь. Из глаз текли слезы досады. Он видел, как отец кривится и недовольно сплевывает, а Ханс качает головой. Ему было стыдно. Ему было больно. Ему было обидно. Но самое неприятное – Том ржал громче всех.

Глава 2. Томас

Марта одна за другой поставила на стол миски с кашей. Ханс разломил еще горячие лепешки. Разделил между сыновьями – самый большой кусок Ульриху (потому что ему сегодня на службу, а мать еще обед не собрала), поменьше – Якову (он сегодня ковалю помогает), еще меньше – Ральфу и Тому (им огородом заниматься да по хозяйству матери помочь надо). Ложки глухо и торопливо застучали по посуде.

– Том, а откуда у тебя такой синяк под глазом? – спросил насмешливо Яков.

– Где? – подскочил Том, ощупывая щеки около глаз.

– Ну, вот же, – тыкал пальцем брат. – Вот.

– Ну-ка, – повернула мать сына за подбородок к себе. – Какой синяк? Где? – Осмотрев лицо, она недовольно проворчала: – Нет никакого синяка, что вы выдумываете?

Том обиженно засопел, исподлобья глянув на улыбающегося брата. Зачерпнул кашу и отправил в рот полную ложку. Ребята разом громко заржали. Том покосился на них, медленно пережевывая пищу, опустил глаза и… Тошнота подкатила к горлу. Он закашлял, выплевывая кашу обратно в миску. Тщательно очищая рот. Вылетая из-за стола и бросаясь к ведру с чистой водой.

– Что случилось? – строго спросила мать.

Том ткнул пальцем в свою тарелку, куда Ральф умудрился подсыпать дохлых мух, пока Яков его отвлекал.

– Подумаешь, мухи, – философски произнес отец. – Не будет рот разевать.

– Старый черт! – заругалась Марта. – Я вот вам еду портить! Я тут готовлю-готовлю, только чтобы вас, дармоедов, накормить, а они мне мух ребенку в тарелку подкладывают! А ну, кто жрать это будет?

– Скорми уткам, – хихикал Яков. – Ну, ведь весело ж получилось.

Том прищурился, сжал губы и ничего не сказал. Выбежал прочь. Мухи – это самое безобидное, что его братья могли придумать. Отец, наверное, видел и ничего не сказал. Ну, как так можно? Он опять голодным остался…

У них в семье был установлен определенный порядок. Если отец поел, то и ты обязан успеть поесть. Если ты встал из-за стола, значит, теперь только на следующий прием пищи подойдешь к нему. Отец не разрешал таскать с кухни ничего, даже черствую краюху хлеба. А из-за братьев он частенько оставался голодным. Нет, они не издевались над ним открыто и при родителях, они делали это исподтишка, бывало что и поколачивали, если он отказывался выполнять их работу. Отец смотрел на это сквозь пальцы, хотя особо обижать не разрешал, говорил, что так закаляется характер. Матери было не до него. Том был поздним ребенком, нежеланным, поэтому и рос, как сорняк в огороде, у всех бельмом на глазу.

Он сидел на берегу, свесив ноги с обрыва, и наблюдал, как на той стороне девки купаются на мелководье. Настроение отвратительное. И есть уже не хочется. Зато хочется набить кому-нибудь морду. До крови.

– Ты чего тут? – сел рядом Густав. – Говорил же, что после обеда придешь.

Том не ответил, отвернулся.

– Опять со своими поругался? Что на этот раз?

– Я съел целую ложку мух с кашей, – буркнул Том.

Друг захохотал.

– Ну и как, вкусно?

– Хочешь попробовать? – зарычал он.

– Поплыли на ту сторону, Эмиль утром на рыбалку ушел, может быть, уже что-то поймал, – легко спихнул Густав его с обрыва. Том ловко съехал на пятках вниз. Скинул с себя рубаху, штаны и боты. Все плотно свернул и перетянул ремнем, чтобы не развалилось. Повернулся к Густаву и обреченно вздохнул, глядя, как тот распаковывается: сначала боты (у друга они были из тонкой телячьей кожи и идеально облегали ноги), потом котту из тонкого льна, затем батистовую рубаху, штаны и наконец-то брэ. Вот ради брэ цвета топленого молока и стоило на него пялиться. Они с Эмилем брэ не носили и вообще не понимали, зачем оно надо. Густав говорил, что так штаны не быстро мараются, а чего им мараться – встряхнул как следует, вот и не замарается ничего, а задницу подмыть – сам бог велел, и чего им мараться? Придумают же эти… аристократы… На самом деле Густав не был ни дворянином, ни крестьянином, ни воином. Его семья жила за городской стеной у самого леса и без нужды к ним никто не смел соваться. Он был правнуком Великой Унгины – самой искусной ведьмы за всю историю королевства. Настолько искусной, что даже Инквизиция не смогла достать ее. Короли ходили к ней с поклонами. Королевы бегали советоваться. Ее обереги спасали принцев от ранней смерти. Поговаривали, что и Цветочек ею заговоренный. Уж сколько раз мальчишку убить пытались. Врут, небось. Хотели бы убить, обязательно бы убили, а он все живой, здоровее не бывает. Только ущербный какой-то. А еще Густав рассказывал, что его бабка (ну то есть прабабка, но с приставкой пра– громоздко), так вот, его бабка умела разговаривать с душами мертвых, вызывать их, отчитывала приговоренных к смерти другими ведьмачками в особом гробу, который хранился у нее в тайной комнате. Иногда она могла обернуться черной кошкой и пойти подкараулить младенцев в полнолуние, чтобы через крик отнять у них счастье. Могла взглядом молнию сотворить, пошептать слова особые и дождь средь ясного неба устроить. Том не поверил бы в эти враки, кабы они с Эмилем однажды не залезли в ту самую тайную комнату и не увидели тот самый особый гроб, который стоял в круге, очерченном углем, а вокруг свечи… так много свечей, что в срубе без окон светло было как днем. В том гробу лежала сама баба Унгина – руки на груди, платок на голове, глаза… белые… Они еще с Эмилем спорить начали – померла или нет. Вдруг белые глаза как-то сами собой изменились, тонкие губы скривились и… Унгина села. То, как они орали и удирали из того чертова дома, слышала и видела вся округа. Казалось, что они даже заикаться начали. Хотя, да, Том от страха заикаться начал, а Эмиль вообще онемел. Спасибо Густаву. Принес от бабки какое-то горькое пойло, все как рукой сняло, а то ходили, как два немтыря, слова не скажешь. А вообще она хорошая. Пирожки с малиной вкусные печет, их с Эмилем привечает, о делах расспрашивает. Это она посоветовала им к королю в солдаты податься, сказала, что отец (король-отец то есть, она его всегда так называет – король-отец) всему обучит, ему только в радость будет. Густаву тоже не мешало бы научиться мечом владеть, хотя у него словом лучше получается врага остановить, чем делом. Том однажды спросил у ведьмы, почему его в семье так не любят, братья дразнят все время, насмехаются, хотел попросить, чтобы камни баба Унгина кинула, посмотрела, что и как у него на роду написано, интересно ведь, может она шепоток какой знает, чтобы ему хоть немного счастья улыбнулось. А она сказала, что и без камней все знает давно. Велела друзей всегда держаться. Только таких, настоящих, которые ради него жизнь отдадут не задумываясь. А отец его любит, очень любит. Вот Том и держался поближе к Эмилю и Густаву. А с королем вообще смешно вышло. Как-то они пролезли на задний двор королевского замка, а там только-только дубовую бочку сгрузили с рыбой, все разошлись куда-то. Эмиль тут же сунул нос в бочку, потому что рыба – это его слабость, и ему обязательно хотелось понять, чем же самого короля кормят. А таааам… чего только нет! Особо он поразился рыбине с длинным носом. И давай ее ловить голыми руками! Том на страже стоял, но так увлекся, что сам начал ему помогать. И вот когда они изловили ту огромную гадину с длинным носом, вытащили ее из бочки и обмазали песком, чтобы удобнее тащить было, за спиной раздался голос:

«Куда понесли?»

Том бросил рыбину и рванул вон со двора, а когда обернулся на бегу, то понял, что король сцапал Эмиля. Пришлось возвращаться. Не бросать же друга.