Иресиона. Аттические сказки

Гость замолчал.

С восторгом и страхом смотрели на него, стоящего на возвышении под усеянным звездами небесным сводом, Икарий и Эригона. Все трое долго молчали. Наконец Икарий, желая выслушать дальнейшие указания гостя, несмело прервал торжественную тишину:

– Верю, гость мой, что не без воли богов навестил ты нашу страну. Но не будешь ли ты любезен рассказать, кто ты, откуда явился и почему именно нам решил передать свою науку?

Гость указал рукой на ту часть небосклона, где сияло созвездие Большой Медведицы.

– Родина моя там, – сказал, – в краю скованных льдом рек и шумящих боров. Нога ваша еще не ступала на землю той страны. Но скоро эллины ее для себя откроют. Вместе с дарами Деметры принесут они туда и мой дар. Но не к добру они достанутся тамошним народам. Ибо страна Большой Медведицы это край дикой необузданной воли. Не зная олимпийских богов и небесной Правды, храня свои непоколебимые обычаи, эти слепцы осмеливаются даже дары Деметры тратить впустую, святотатственно добывая из них подобие моего дара. И, ясное дело, не отказывают себе в Кубке Обиды: сын может глумиться над прахом старого отца, а мать – продать свою молодую дочь. И отобрано будет у них то добро, которым они не могли распорядиться с толком.

Затем гость направил руку к противоположной стороне небосвода, где восходил горящий пламенем Орион.

– А там, – продолжал он, – лежит страна обожженных солнцем гор и летучих песков; в подражание самому Ориону, этому алчному и похотливому охотнику, и страна его это край безудержной похоти. И ему не на пользу пойдет мой дар; мудрым будет тот законодатель, который запретит его полностью и навсегда. Вы же, эллины, счастливы потому, что живете посредине между тем и другим народом. Страна ваша – это край разума и умеренности. Поэтому именно вам приношу я свой дар радости и воскресения. Если же спросят вас, кто был вашим гостем, скажите, что был это Дионис, сын Зевса и Семелы.

Через минуту плащ с фалдами и длинная борода пришельца растворились в синей ночи: в свете восходящего месяца перед отцом и дочерью предстал юноша божественной красоты с глубокими темными очами и румянцем на лице. Не успели они опомниться от изумления, как он приложил руку к устам и звонко выкрикнул:

– И-о! И-о!

Все вокруг ожило.

– И-о! И-о! – прозвучало в ответ.

– Эвоэ, Вакх! Вперед, вакханки! Вперед, вакханки! В горы, в горы! Эвоэ!

Замелькали факелы среди вязов на северном склоне, среди маслин на южном, в олеандровых зарослях на Эразине. Зароились дивные фигуры: юноши в козьих шкурах, девушки в оленьих, наброшенных на плечи и стянутых змеиным поясом. Все кружились, плясали под оглушительную музыку, в которой трели флейт сплетались с грохотом бубнов и звоном меди. Все ближе, ближе подступала обезумевшая толпа, песчаный вал был окружен уже ею со всех сторон.

Икарий и Эригона стояли как зачарованные, не понимая, что с ними происходит. Уже не только люди кружились в танце – плясали горы, деревья на горах и звезды на небе; все сплелось в головокружительном хороводе; казалось, по всему свету разливается неудержимой волной этот дивный, неумолкающий оглушительный клич:

– Эвоэ!

Все выше и выше вздымалась волна. И вот среди толпы юношей и девушек появилась повозка, запряженная какими-то невиданными дикими зверями. Сидела на ней госпожа царственного величия и дивной красоты. Повозка направилась прямо к песчаному валу.

– Сюда, сын мой! Ко мне!

Дионис занял место рядом с той, которая его позвала, и милостиво попрощался с Икарием и Эригоной, помахав им рукой. Затем повозка двинулась в сторону Пентеликона, восторженная толпа последовала за ней. Все исчезло как сон, и лишь восклицания: «И-о! Дионис! И-о! Семела! Эвоэ! Эвоэ!» – доносились время от времени с горных лугов, но и они наконец рассеялись в ночной тишине.

IV

Наступила зима, морозная и ясная. Для жителей хутора на Эразине прошла она так же, как и прежние, Однако, когда блеснул над ними свет четвертого полнолуния, Икарий сказал дочери:

– Пора выполнить наказ нашего божественного гостя.

На следующий день, закончив работу, они отправились к песчаному валу и откопали одну из трех бочек; принесли домой, отлили немного в пузатый жбан, добавили три меры воды и наполнили полученной смесью два кубка.

Пообедали как обычно; Икарий взял свой кубок, но не сразу поднес его к губам.

– Дионис велел, прежде чем выпить, спеть пеан. Кто ж нам его споет?

– Я спою, – ответила Эригона.

– Ты? Да разве ты умеешь?

Эригона встала и запела, набожно вознося руки к небу:

Слушай, Зевс!Коль имени этого звукВыбрал себе ты,Так мы тебя и зовем.Тщетно кружит мысль:С кем же сравнить тебя,Кроме тебя самого, чтобы с души своей сброситьТяжесть праздных дум.Сгинул, исчезТот, кто могуч былМощью военных сил;Память о нем угасла с ним…Другой покорил весь мир —Но третий его сразил…Кто Зевса победу сердцем радостным славит,Мудрости клад обрел.

Икарий в немом удивлении слушал слова песни. Дочь неожиданно предстала перед ним в новом свете. «Как же, оказывается, мало я ее знаю!» – мелькнуло у него в голове.

– Кто научил тебя, деточка, этой песне?

– Певец из Элевсина, отец.

– Спой еще раз.

Эригона повторила пеан.

Икарий вслушивался в глубокомысленные слова песни и вполголоса сам себе пояснял:

– Да, да, это правда. Зевс един для всех народов. Мы зовем его Зевсом, другие – иначе, как кто умеет. Да, предвечным богом был Уран, бог безудержного оплодотворения; утратил он свою силу, с тех пор как землю заселили его потомки. Да, вторым богом был Кронос, бог блаженного животного существования, лишенного цели; он уступил место Зевсу, который подарил нам разум, справедливость и закон. Да, деточка, все это правда…

Он окропил землю несколькими каплями и сказал:

– Зевсу Олимпийскому!

Эригона последовала его примеру.

После возлияния оба отпили вина из своих кубков и сразу почувствовали, что это какой-то новый напиток, не похожий ни на один из им известных. В нем была и сладость, и свежесть, и крепость, и аромат ласковой летней ночи – при этом оба испытывали какую-то удивительную расслабленность.

Пригубили еще. Первое удивление прошло, уступив место привыканию. От новых впечатлений мысли возвратились к пеану элевсинского певца. Икарий понимал его по-своему; для его дочери в этом было много нового, раньше она не знала о трех поколениях богов. Внимательно вслушивалась она в слова отца, иногда прерывая его каким-нибудь замечанием или вопросом. Да, это был совсем не такой разговор, как раньше, когда он кратким словом поручал ей нарвать клематиса для коз, после чего снова погружался в свои мрачные думы.

«Как же мало знала я своего отца», – подумала Эригона.

В скором времени Икарий осушил свой кубок до дна. Подвинул его дочери, и та наполнила его второй раз. Снова пролил несколько капель:

– В честь героев и умерших душ! – Потом, обращаясь к Эригоне, добавил: – В память о твоей матери, которую ты, бедная, совсем не знала.

И он пригубил вино.

– А какой она была, моя мать? – спросила Эригона, и ей показалось удивительным, что она впервые в жизни задала этот вопрос.

Икарий отпил еще, потом посмотрел на дочку: глаза ее блестели, кровь румянцем играла на смуглых щеках. Да, и та была такой, когда он впервые увидел ее пляшущей в свите Артемиды среди птелейских девушек. Начал рассказывать, как это было, как она стала его женой, как счастливо они жили – до горестного дня, когда та самая Артемида невидимой своей стрелой погасила свет ее очей. Сколько любви, сколько нежности и ласки таилось в душе этого человека – а она ничего о том не знала!

Опустел и второй кубок. Эригона налила отцу третий.

– В честь Зевса Спасителя! – произнес он, возлияв несколько капель. – «Слушай, Зевс!..» – повторил он задумчиво. – А скажи мне, дочка, много ты знаешь таких песен?

Эригона сразу повеселела.

– Из божественных знаю еще песнь о Палладе: Да славится дочь Громовержца, которую царь Пандион велел исполнять на празднике Панафиней; потом – Деметра, царица непорочных мистерий, услышь меня… Потом еще Артемида, свет ночи… А еще о Дионисе.

– О Дионисе? А кто ж тебя мог ей научить, если он никому еще до сих пор не объявлялся, кроме нас двоих?

– Сама сложила.

Икарий посмотрел на дочку с любовью и восторгом.

– А еще какие знаешь?

– Плясовые: Выйди-выйди, ясно солнышко… Быть бы мне лирой, звучной, узорной… и Где ж вы фиалки, где розы мои?..

– А любовные знаешь? – спросил он с улыбкой.

– Знаю и любовные, – усмехнулась она, – но петь их не буду.

Он заглянул в свой кубок – оставалось лишь несколько глотков. Жаль было заканчивать питье. Казалось, только теперь почувствовал он весь вкус вина. Но приказание бога было непреклонным.

– Ну так они мне и не нужны, любовные, – сказал он весело. – На закуску спой мне благодарственную в честь Диониса, которую сама сложила.

– Спою только один куплет, – сказала Эригона, ласково глядя на отца, – он только что пришел мне в голову.

Она встала и запела:

Бога тешит звук беседыЛюбит он веселья час,Но особо рад Ирине,Что приносит мир для нас.Одинокий, встань, отшельник,Сбрось ярмо забот, тревог:Ведь вражду и рознь людскуюДионис наш превозмог.

Икарий встал, обнял дочку и нежно-нежно поцеловал. Оба почувствовали, что этот поцелуй стал им наградой за годы отчужденности и одиночества, что только теперь стали они воистину отцом и дочерью.

– Спи сладко, доченька, – сказал он, пожелав ей доброй ночи. – А завтра… О! Завтра начнется новая жизнь.

V

Однако сам Икарий спал беспокойно. Мысли о дочери гнали сон от его век. Другие девушки ее возраста плясали в хороводах в честь праздника Артемиды; там на них смотрели молодые люди, выбирая себе невест. Ее же красота расцветала в одиночестве, и так, в удаленном хуторе, ей и предстояло отцвести.

Такое положение нужно изменить; пусть и она общается со своими ровесницами из Марафона, Птелея, других городов Четырехградия. Но что станется с хозяйством? Придется нанять работника из Марафона или – еще лучше – купить рабыню. Нанять, купить… Да, конечно, но для этого нужны деньги, а где их взять? Поведай, Дионис!

Да… Но ведь не для того объявился ему Дионис, чтобы он, Икарий, держал его дар в тайне. Он пойдет по Аттике как его посол, как некогда ходил Триптолем с посольством Деметры. Учить он будет, разумеется, бесплатно, но свое вино, свое добро он может продать, в этом не будет греха. А у него, как-никак, есть еще две непочатые бочки, да и третья почти полна.

На следующий день, едва зарумянилась заря, встретила его на пороге другая заря – Эригона.

– Здравствуй и сразу прощай, дочка, – сказал ей Икарий.

– Пойду к людям с вестью о боге, благодетеле нашем.

– Как? Уже сейчас?

– Да, дочка. Там указывает мне бог. Принеси два козьих меха, перельем в них то, что осталось в открытой вчера бочке, погрузим их на осла – и в путь!

Эригона скрепя сердце выполнила распоряжение отца; ей не хотелось отпускать его одного.

– Отец! Сердце мне вещует что-то недоброе. Вспомни: ведь Триптолем едва не погиб от руки скифского царя, которому принес свой дар!

– Так то скифы, дочка, а ведь и там не оставила его Деметра. Я же иду к эллинам, своим землякам; чего мне бояться?

Однако и Мера разделяла беспокойство своей хозяйки. С недовольным выражением на морде следила она за сборами, и ее укоризненный взгляд как бы говорил Эригоне: как же ты решилась его отпустить? Когда же Икарий, попрощавшись с дочерью, погнал осла вдоль Эразина, собака снова вопросительно посмотрела на хозяйку. Эригона кивнула утвердительно – и Мера, с жалобным поскуливанием, побежала вдогонку за своим хозяином.

«Беги, беги, моя дорогая, будешь ему помощницей, – подумала Эригона. – О, Дионис, Дионис! Только вчера узнала я, какое золотое сердце у моего отца – и сразу разлука! Что ж, придется работать за троих, – она усмехнулась: – За него, за себя и за Меру. Теперь, мои козочки, я уж вам никак не позволю щипать побеги нашей виноградной лозы».

VI

Икарий быстрым шагом шел вдоль долины Эразина, в эту пору года щедро залитой водой. Заметив, что Мера следует за ним, попытался ее отогнать, но убедившись, что его угрозы и даже пинки напрасны, махнул рукой.

Эразин в той местности долгое время течет между двумя рядами холмов к северо-востоку; потом, достигнув равнины, резко поворачивает на юго-восток, образуя Марафонское болото, то зловещее болото, в котором спустя много веков сгинет персидское войско. Оттуда видна уже голубая бездна моря, и все чаще встречаются тут знаменитые заросли камыша, так называемого флеоса, из которого рыбаки плетут свои неводы.

Дошедши до излучины реки, Икарий остановился. Может быть, направиться в Марафон? Таким было его первоначальное намерение, но под наплывом вчерашних воспоминаний он решил дар свой прежде всего преподнести родному городу его жены – Птелею, где не был ни разу после ее смерти. Покинув долину Эразина, он двинулся на северо-восток.

Вскоре дошел он до пригорка с вязовой рощей, которая дала имя городу: Птелей значит Вязовник. Помнил он эту рощу прекрасно – именно там он впервые увидел свою будущую жену в хороводе Артемиды. Роща осталась такой же; но… Что это? Или ему послышалось? И хоровод тот самый: звуки флейты, девичий смех, песни. Он оставил осла под охраной Меры и потихоньку, прячась за уступами холма, подкрался к роще.

Там действительно пели и плясали девушки. Они то делились на два полухория, то соединяли голоса, то каждая пела по отдельности. Видимо, торжественная часть богослужения уже закончилась, теперь молодые почитательницы Артемиды просто забавлялись. Укрывшись за стволом дерева, Икарий мог отчетливо слышать песнь одного из полухорий:

Гордо блестит Филомелы взор:«Молода, прекрасна, прелестна!»Златой короной сверкает коса,Облегая голову тесно.Точно царица она!.. Но нет!Ифинои щеки облитыРумянцем ярким светлой зари —Греет их жар Афродиты.

Тут второе полухорие дало знать о себе:

Шутки долой! Смотрите сюда:Есть ли кто в мире краше?Кто бы сравниться мог красотойС Антианирой нашей?Так нас Гелиоса слепит блеск,Застав посреди равнины.Но рядом с ней, как лунный свет,Яснее прелесть Коринны.

После полухория вразнобой зазвучали отдельные голоса:

А что же другие? Скажите нам:Как упустить из видуГладкие щечки Никандры,Стройный стан Никориды?А разве погас Андротимы взгляд?Разве не тешат нам взорыКаллисто дородная стать,Лебединая шея Пандоры?

Наконец, соединившись в общий ладный хор, они благочестиво вознесли руки к небесам и запели:

Все они прекрасны, все – ноНи одна не может сравнитьсяС Артемидой-Девой – наших лесов,Полей и лугов царицей.О Богиня! Воззри на нас,Заботой вечной лелея,И с высоты небес охраниПоля и народ Птелея!VII

Икарий в немом восторге дослушал песнь до конца: ему казалось, что он помолодел на двадцать лет. Когда умолкли последние голоса, он вышел из-за дерева, за которым скрывался, и громко произнес:

– Красавицы, а кто из вас мне подскажет дорогу до птелейской лесхи? Спешу туда по делу всенародной важности.

Девушки испуганно взвизгнули, но быстро успокоились при виде почтенного крестьянина с сединой в волосах и бороде, учтиво им улыбающегося. Филомела, которая, как дочь демарха, считалась главной в этой компании, отважилась даже на укоризненное замечание:

– А разве прилично гостю, нарушая эллинский обычай, подсматривать за служительницами Артемиды и подслушивать, как они поют?

– Пусть лишит меня своей благосклонности могучая дочь Зевса, если я сделал это умышленно! Нет, мои красавицы, я невольно загляделся на вас: у меня у самого дочка вашего возраста, и я все время думал о том, как хорошо было бы ей петь и плясать вместе с вами.

Филомела сразу сменила гнев на милость:

– И мы будем рады ей, гость, если она так же учтива, как ты.

– А скажите мне, девушки, по какому случаю совершаете вы эти божественные обряды?

Теперь Антианира, предводительница второго полухория, решив, что их старшая уже достаточно себя проявила, вмешалась в разговор:

– Ну как же, гость? Разве ты не знаешь, что в этом году через четыре месяца нас ждет праздник Артемиды Бравронской? Все города Аттики посылают в Браврон своих девушек, чтобы там они стали святыми «медведицами» здешней богини и получили от нее благословение на замужество. Так что и мы не хотим оказаться последними.

– А еще говорят, – добавила черноглазая Андротима, – что сама царица Зевксиппа приедет в Браврон и будет раздавать венки. Правда, Браврон не принадлежит афинским царям, но ради общего согласия град Артемиды намеревается таким образом оказать почет городу Паллады.

– Пусть же богиня почтит вас своей милостью и даст вам победу над дочерями Браврона и над всеми иными.

– О, не так-то легко будет этого добиться, – вставила свое Коринна. – Они очень хорошо обучены. Зато трикорифянок надеемся разбить наголову!

Все рассмеялись.

– Врите себе что хотите, комарихи трикорифские, а нас вам не превзойти.

Икарий усмехнулся. Трикориф был ближайшим соседом Птелея. Это обстоятельство усиливало соперничество между городами. Расположенный среди болот, он особенно страдал от комаров, но, по правде говоря, и Птелею от них доставалось.

– А кто же, – спросил Икарий, – сложил вам эту веселую песнь? Видно, не из чужих он краев, если так хорошо вас всех знает?

– Это ее отец, – ответила Филомела, указывая на Ликориду, – поэт Феспид, житель нашего города. Не приходилось слышать о нем? Он известен всему Четырехградию, а возможно, и всей Аттике.

– Рад буду с ним познакомиться, благородные медведицы, а потому еще раз прошу, чтобы какая-то из вас проводила меня до птелейской лесхи.

– Почему нет, охотно, – ответила Филомела. – Девушки, кто проводит гостя к нашим отцам?

Обращалась она ко всем, но смотрела при этом на Ифиною. Ифиноя была, несомненно, самой красивой из них и уступала первенство Филомеле лишь потому, что та была дочерью демарха; сама же происходила из бедной семьи, отца ее звали Филохор. В других обстоятельствах не попала бы она в хор Артемиды уже по той простой причине, что не имела нужных нарядов. Однако подруги очень ее любили и за красоту, и за добрый характер и потому не только одевали ее за свои деньги, но и выкупали у отца, когда он в праздничные дни требовал, чтобы она работала. Такие услуги со стороны подруг ставили Ифиною в зависимое положение, и она прекрасно это понимала.

– Я готова, – просто ответила она.

Икарий, попрощавшись с девушками, направился в сопровождении Ифинои к птелейской дороге, у которой оставил осла и собаку.

«Итак, с дочерьми договориться удалось, – подумал он. – Послушаем же, что скажут отцы».

VIII

Между тем в лесхе дела шли неважно. Жрица Артемиды Птелейской, жена Феспида, потребовала через мужа, чтобы богине были возвращены ее священные луга, которые по небрежению ее предшественницы постепенно превратились в местное пастбище. Возникли по этому поводу жаркие споры: община не хотела терять доходы, но в то же время опасалась гнева богини. Эврикрат, отец знакомой нам Антианиры, посоветовал обратиться за решением в Дельфы, к Аполлону. Но шутник Филохор возразил, что это равносильно проигрышу дела: «Ясно как день, – сказал он, – что брат не пойдет против сестры». Феспид, яростно стукнув кулаком по столу, потребовал, чтобы Филохора вывели вон: «Если будем слушать безбожников, нас всех ждет погибель!»

Филохор занимался плетением веревок из флеоса и на этом основании называл себя ремесленником. За счет своего красноречия добился места в совете; тем не менее все считали его проходимцем. Некоторых его веселые остроты забавляли, однако последняя выходка настроила всех против него, и Филохор струхнул не на шутку.

В эту минуту в лесху вошла его дочь Ифиноя в сопровождении Икария.

– Привела вам гостя, – громко объявила она.

Хозяевам в тот момент было не до гостей, кто-то даже буркнул, что незваный гость хуже кентавра. Но Феспид его прервал:

– Мужи птелейские! Помните об общеэллинском законе! Слово имеет демарх.

Демарх Стесахор счел уместным сказать прибывшему:

– Да благословят тебя боги, пришелец, мы угостим тебя немного позже: сейчас мы заняты сложным и срочным делом.

– Приветствую птелейских мужей! – сказал Икарий. – Я пришел не за угощением, а с гостинцем для вас, по божьему повелению. Не помешает он вам в вашем деле, а напротив – поможет быстрее его решить.

Слова «по божьему повелению» и почтенный вид гостя привлекли к нему всеобщее внимание.

– Отлично! – поспешил отозваться Филохор, довольный тем, что от него все отвернулись. – Богов всегда нужно слушаться. Но где же этот твой гостинец?

– За дверями. Но к нему еще нужны: большой жбан, вода и столько кубков, сколько вас тут присутствует.

Разумеется, за всем названным отправился Филохор. Когда все было доставлено, Икарий развязал один из своих мехов и положил перед собой на стол.

– Начало от Зевса! – объявил торжественно. – Кто из вас исполнит пеан?

– Я спою, – сказала Ифиноя.

И начала:

Зевс направил людской родНа дорогу разума: «ТерпиИ терпением учись», – сказал.Тишина вокруг —Спишь, но не спит память о грехахВ темной сердца глубине…Себе вопрекиСправедливым должен стать.Лаской подарит бог, это егоМогучая рукаДержит святой руль мира.

Икарий был удивлен.

– Откуда ты знаешь эту песнь? – шепотом спросил он у певицы. – Тот же ритм, та же мелодия, что и у моей Эригоны.

– Так я же от нее впервые и услыхала, – тоже шепотом ответила девушка. – Была однажды у нее, чтобы продать веревок за меру маслин и вдобавок получила эту песнь.

Сказав это, она ушла. Икарий, приготовив предписанную смесь, наполнил кубки.

– Зевсу Олимпийскому, – сказал, совершив возлияние. – Возлияйте и вы, друзья!

Все исполнили сказанное. Вкус вина так поразил их своей новизной, что после первого кубка не было разговора ни о чем другом. Все быстро осушили свои кубки, а быстрее всех Филохор.

Пришел черед второго кубка.

– В честь героев и душ умерших! – провозгласил Икарий, снова разливая вино по кубкам. И добавил: – Вечная память жене моей Клеаристе. Она была вашей землячкой, птелейские мужи.

– Это моя сестра! – радостно воскликнул Эврикрат. – Приветствую тебя, зять! Сразу не узнал, ведь двадцать лет не виделись. Заходи в гости, хотел бы показать тебе твоих племянников – Ферекрата и Антианиру.

– Буду рад их увидеть. С Антианирой, кстати, я уже познакомился и горжусь такой племянницей. Она бы составила отличную пару моей Эригоне.

Завязался разговор о былых временах. Остальные начали поминать своих покойников. Послышались восклицания: «Вечная память Кедону!», «Вечная память Эвбулине!», «Вечная память Эразиниде!»

– Не пора ли все же вернуться к нашему делу, друзья? – заметил Феспид. – Артемида ждет нашего решения. Ты, Филохор, напоследок какую-то глупость ляпнул, шальная голова!

Все только рассмеялись, от прежнего гнева не осталось и следа.

– Но я совсем не об этом хотел сказать, а вот о чем. Устами Аполлона, несомненно, вещает сама Правда; только бы жрец в Дельфах в угоду жрице слов его не исказил.

– Верно говоришь, – отозвался Каллий, отец Каллисто.

В этот момент демарх стукнул ладонью по столу.

– Вечная память Андробулу, моему отцу! Мудрый он был советчик; я не достоин даже развязать шнурки на его башмаках. Но в этот миг его душа как бы ожила во мне. Послушайте, птелейские мужи, какой я дам вам совет. Давайте возьмем две примерно одинаковые свинцовые таблички; на одной нацарапаем «вернуть», на другой – «не возвращать». Таблички эти скрутим и, перемешавши, опустим одну в золотую, а другую в серебряную чашу, зальем воском, запечатаем и поставим в храме Артемиды. Аполлону же пошлем такой вопрос: какую нам выбрать чашу – золотую или серебряную?

– Что ж, я не возражаю, – с явной неохотой ответил Феспид, однако у всех остальных это предложение вызвало полный восторг, особенно у Филохора.

– Вот это действительно мудрый совет! – воскликнул он. – Да здравствует демарх Стесахор! И да сохранится вечная память Андробула!

Все осушили свои кубки. Икарий наполнил их в третий раз.

– Зевсу Спасителю! Пейте, мужи; это третий и последний кубок.

– Слава Зевсу Спасителю! – возгласил Стесахор. – Этот кубок еще вкуснее двух предыдущих.

Одним глотком он до половины опорожнил его.

– И вот что я вам скажу, мужи: хоть вам и понравился мой совет, сам я, обдумав дело глубже, решил иначе. Вижу я, Феспид, что согласился ты со мной помимо своей воли, а на твоем внутреннем чувстве сказалась воля богов. И теперь я думаю так: не следует нам вступать в спор с Артемидой, защитницей нашей. Возвратим ей луга, которые посвятили богине наши предки, она же да благословит земли, которыми мы владеем.

– И в самом деле – давайте вернем! – подхватили все. – С богами лучше жить в согласии.