Картье. Неизвестная история семьи, создавшей империю роскоши

Без представления Шейруза Картье были лишь коммивояжерами в России. Да, у них было царское свидетельство, но такое же было у бесчисленных флористов, пекарей и производителей шоколада. Это не давало им права на встречу с Романовыми. С помощью Шейруза двери начали открываться. По рекомендации вдовствующей императрицы он даже удостоился аудиенции у царя и царицы. В конечном счете они не купили ничего существенного (царица, не столь увлеченная роскошными украшениями, как другие члены великой семьи, считала своим долгом поощрять местных ювелиров), но даже одна выбранная ими брошь была важным шагом вперед.

Перед Рождеством 1908 года Картье решили устроить более значительную продажу в Санкт-Петербурге. На этот раз они не стали снимать номер в отеле, а арендовали помещение у одной из самых важных своих клиенток: великой княгини Марии Павловны, жены великого князя Владимира. Прекрасно расположенное здание на берегу Невы с пятью окнами, выходящими на набережную, обошлось в 900 рублей за два месяца (около $10,400 сегодня), но внутри убранство было очень простым. Сотрудники Cartier во главе с бывшим продавцом Ворта Полем Муффа приехали за несколько недель до открытия, чтобы превратить помещение в блистательный салон, достойный могущественных Романовых. Днем они занимались покраской стен и украшением комнат, а ночью спали там же на походных кроватях, завернувшись от страшного русского холода в ковры. В конце концов 9 декабря имя Cartier было написано красивыми черными буквами над окнами. Магазин открылся.

Для рекламы этого события было разослано более 500 личных писем с приглашениями. Посыльному дали четкие инструкции: он должен быть чисто одет и умен, а конверт вручать привратнику так, чтобы тот не видел остальных писем. Это было сделано для того, чтобы создалось впечатление, что он пришел специально с этой целью. Эта тактика оправдала себя, и временный магазин Cartier принес им несколько новых клиентов. Украшения понравились, заказы были оплачены и отправлены в Париж. Но в целом затраты превысили выручку и мероприятие оказалось убыточным. Частично это произошло потому, что именно в это время Мария Павловна проводила рождественский базар, и многие клиенты, которых Картье надеялись заполучить, отправились туда. К тому же было трудно выполнить заказы за несколько недель (их исполняли в Париже и потом доставляли в Россию). Сарда вновь напомнил Альфреду и Луи: чтобы преуспеть в России, Картье должны открыть там постоянное отделение. Парижский соперник Cartier, Boucheron, открыл магазин в Москве в 1897 году и прекрасно торговал, но, как подчеркивал Сарда, в Санкт-Петербурге место для французского ювелира высокого уровня было свободно.

Альфред и Луи снова отказались. Помимо опасений насчет высоких фиксированных цен и неведомых законов, Альфред был очень озабочен тем, что каждый филиал должен управляться членом семьи. Три сына означали три филиала. Младший брат Луи Пьер недавно открыл новый шоурум в Лондоне, так что оставалось только одно место – для третьего брата. Идея российского филиала, особенно если для этого надо было отказаться от американского, казалась не слишком привлекательной. Вместо этого Альфред полагал, что они смогут достичь большего успеха, делая выездные продажи пару раз в году, а Сарда будет представлять интересы фирмы все остальное время.

Проблемы дома

Десять лет брака между Луи и Андре-Каролиной показали, как и предсказывал Альфред, что союз двух семей очень выгоден для Cartier. В реальности же супруги все больше отдалялись друг от друга.

Семья Картье не была удивлена. Письма свидетельствуют, что хотя перепады настроения Андре-Каролины делали жизнь с ней весьма трудной, Луи тоже был не подарок. Уверенный, обаятельный и харизматичный на публике, в личной жизни он страдал припадками ярости и нетерпения. И хотя он был не прочь стратегически использовать связи жены или ее приданое, но проявлял мало энтузиазма в строительстве здоровых взаимоотношений в браке. Он нередко оставлял жену и дочь в Проментуа, прекрасном замке Вортов на озере в Швейцарии, и вел практически холостяцкую жизнь в Париже. Пьер и Жак понимали, что их старший брат «не всегда обладает чувством ответственности», но ничего не могли ему сказать. У Луи был сложный характер, и все были заинтересованы в том, чтобы он пребывал в хорошем настроении. Когда Луи «весел», писал позднее Жак Пьеру, «это хорошо для бизнеса!». Обратное тоже было правдой.

Тем временем связи между семьями Картье и Вортов становились крепче. В 1907 году Луи был свидетелем на свадьбе своей 22-летней сестры Сюзанн и кузена Андре-Каролины Жака Ворта. Другим свидетелем на свадьбе был Жак Лемуан – ювелир, чья мастерская находилась на Рю Кастильоне, в двух шагах от Рю де ла Пэ. Он был женат на сестре жениха, Рене Ворт. Лемуаны были известными парижскими ювелирами еще со времен Наполеона. Картье быстро поняли, какие возможности открывались при помощи расширившейся семьи. В мае следующего года Лемуан написал своим клиентам, что его бизнес вливается в Cartier.

Несколько месяцев спустя, дождливым днем в конце сентября 1908 года, Луи решил отправиться в короткое загородное путешествие с парочкой друзей. Он взял с собой шофера, но поскольку сам любил водить и был без ума от автомобилей, настоял на том, чтобы сесть за руль. Наслаждаясь скоростью, он катил по узким дорожкам вокруг леса Фонтенбло. Ситуация изменилась за секунду. Он сбил трех велосипедистов, один из которых пролетел 50 футов по воздуху. Пассажиры автомобиля уцелели, но так повезло не всем. Судя по сообщению в газете, один из велосипедистов впоследствии умер от ран.

Луи доставили в больницу с переломом ноги в трех местах. Он еще долго не мог нормально ходить. Это было тяжелое время для него, но при помощи умелых и говорливых адвокатов добился полного оправдания. Через два месяца он снова попал в газеты – на этот раз жена потребовала развода. Андре-Каролина, доведенная до отчаяния невниманием мужа, решила покончить с их браком. Развод вступил в силу в следующем марте. При том, что вклад обеих сторон в общее богатство был значителен, постановление суда стало неприятной неожиданностью для Андре-Каролины: она должна была получать всего 300 франков (около $1300 сегодня) ежемесячно на содержание дочери.

Альфред, сам десятилетиями состоявший в договорном браке с Алисой Гриффой, даже когда она стала выказывать признаки душевного расстройства, был разочарован. Но хотел, чтобы его дети были счастливы после его смерти. И, к счастью, связи с Вортом могли продолжаться через брак его дочери Сюзанн с Жаком Вортом. Альфред лишь настаивал, чтобы Луи достойно вел себя в отношении восьмилетней дочери и бывшей жены. После смерти Луи-Франсуа Альфред считал своим долгом следить за тем, чтобы никто не мог бросить тень на репутацию Cartier.

Семейная фирма по-прежнему была главным делом его жизни. Он работал каждый день, отвечал за наем новых сотрудников, его часто приглашали как эксперта. В 1909 году, когда турецкое правительство захотело оценить содержимое сокровищницы отстраненного от власти султана Абдулхамида, Альфреда пригласили в качестве консультанта. По возвращении он был атакован прессой, жаждавшей узнать подробности о сокровищах, – говорили, что их стоимость 5 миллионов франков (около $22 миллионов сегодня), и о вероятности аукциона. Понимая, что интервью продвинет Cartier дома и за границей, Альфред театральным жестом приложил палец к губам и просто сказал: «Я не могу говорить. Мой отчет принадлежит правительству Турции».

Из разговоров с Жан-Жаком Картье

Дедушка хорошо ладил с сыновьями, но Луи считал себя номером один, и иногда ему приходилось напоминать, кто в доме хозяин. Приведу пример. Луи часто заходил в замечательный антикварный магазинчик по пути домой из офиса. Он стал таким хорошим клиентом, что хозяин магазина шутил – если Луи надумает переехать, магазину придется переехать вместе с ним. Иногда он покупал там какие-то вещи и записывал их на счет Cartier, порой забывая заплатить, – Луи был безнадежен по части финансов. Однажды, спустя несколько месяцев, когда оплаты по-прежнему не было, владелец магазина пришел к моему деду и сообщил об этом. Альфред был в ярости. Он потратил свою жизнь на создание имени Cartier и не мог позволить сыну вредить семейной репутации. Картье всегда должны вовремя платить по счетам. Не думаю, что дядя Луи хоть раз повторил свою ошибку!

Сходство умов

После развода Луи последовал совету отца и с головой ушел в работу. Он жил теперь по адресу 32 авеню Марсо в 8 округе Парижа, между Триумфальной аркой и Эйфелевой башней. У него начался невероятно творческий период, в немалой степени обусловленный встречей с одаренным человеком, который станет главным сотрудником фирмы. Никогда не следовавший общепринятым нормам, Луи нашел своего величайшего дизайнера на лестнице.

Однажды он прогуливался по широкому бульвару Распай и увидел очень красивый балкон, который ставили на здание. Его авангардный геометрический стиль и чувство пропорции так поразили Луи, что он подозвал рабочих и спросил, кто дизайнер. Один из них крикнул сверху, что это работа их компаньона; в тот день он был на строительной площадке и следил за процессом. Луи попросил молодого человека ненадолго спуститься. 24-летний Шарль Жако, недовольный тем, что его оторвали от работы, спустился, чтобы поговорить с настойчивым прохожим.

Луи представился главой ювелирной фирмы Cartier и, чтобы не тянуть резину, тут же пригласил удивленного Жако на интервью, поскольку сразу оценил его способность создавать красивые вещи – хоть и в чугунном балконе. И ему страшно интересно, как молодой человек сможет работать в области ювелирного дизайна. Жако учился в знаменитой парижской школе искусства, Ecole des Arts Decoratifs, и слышал о Cartier от одного из товарищей, Александра Генай, работавшего там старшим дизайнером. Предложение Луи застало его врасплох. Он специализировался на крупных металлических конструкциях, а не на маленьких украшениях. И не знал, с чего начать.

Луи был старше, гораздо увереннее в себе и не привык принимать отказы. Он развил свою мысль, объяснив, что ювелирное дело – одна из форм работы с металлом, а Жако, очевидно, не только обладал талантом, но и не боялся экспериментировать с новыми идеями. То есть был именно тем сотрудником, который сегодня нужен Картье. Жако, мечтавший вернуться к установке балкона, ответил, что у него нет времени. Он связан контрактом на ближайшие два месяца и не может бросить все лишь потому, что какой-то ювелир увидел его на лестнице. Луи оставил свою визитную карточку и предложил молодому человеку все же заглянуть на Рю де ла Пэ после того, как закончится его контракт.

Шарль Жако в пожилом возрасте и страницы из его ранних альбомов с набросками

Через пару месяцев, когда Жако вошел в Cartier, обрадованный Луи буквально втолкнул его в офис и немедленно начал интервью. Он положил перед Жако лист бумаги, карандаш и три кучки камней: рубины, сапфиры и бриллианты. «Придумай мне украшение», – сказал он, объяснив, что тот может использовать любой из камней или все вместе. С этими словами он вышел, чтобы оставить Жако наедине с его воображением. Но Жако сказал, что, скорее всего, не сможет выполнить задание мсье Луи. Потому что сама идея – ошибочна.

Удивленный Луи спросил, что его беспокоит. «А если вы меня просто проверяете? – ответил Жако. – Хотите оставить в комнате с драгоценными камнями, чтобы потом сказать, что я украл один из них. Потом донесете на меня, и я попаду в тюрьму. Я не так наивен, как вам кажется». Луи расхохотался; он доверял молодому человеку с самого начала, но если Жако будет чувствовать себя комфортнее, он с удовольствием посидит рядом во время его работы. Жако успокоился и сел за стол, сосредоточившись на задании. Его рисунок был потрясающим! Луи, довольный тем, что интуиция не подвела, тут же предложил молодому человеку работу. И Жако, заинтригованный новыми перспективами и восхищенный возможностью сотрудничества с известной фирмой и ее блестящим боссом, согласился.

Мир цвета

Достать билеты на премьеру «Шехеразады» «Русских балетов» 1910 года было непросто, но Луи это удалось. Год назад первый сезон известной труппы в Париже стал сенсацией, и о Дягилеве говорил весь город. Современный танец, естественные декорации, провокационные костюмы, смелая музыка – все это настолько отличалось от традиционных и предсказуемых балетных постановок!

Когда Луи занял свое место рядом с Шарлем Жако, напряжение в Опера Гарнье достигло наивысшей точки. Аудитория, состоявшая из творческих людей: от Кокто до Родена и Шанель, жаждала увидеть, что придумал Дягилев на этот раз. Когда поднялся занавес, открыв яркие декорации Леона Бакста, зрители не были разочарованы. Зеленые занавеси обрамляли роскошный дворец; люстры и стены, украшенные керамической плиткой, будили мысли о восточной экзотике «Тысячи и одной ночи», которая легла в основу постановки.

Смелая хореография Михаила Фокина и авангардная музыка Римского-Корсакова захватили и шокировали аудиторию. На Луи и Жако сильнейшее впечатление произвели костюмы Бакста: шаровары с ярким орнаментом, короткие яркие топы, обнажающие животы танцовщиц, длинные нити жемчуга повсюду. Перфекционист Дягилев настоял на том, чтобы каждый наряд был выполнен в точности по задумке художника. Как и Луи, он был известен своей требовательностью; как у Луи, работы его были великолепны. «Выдающиеся декорации, еще более выдающиеся костюмы, потрясающие цветовые сочетания, – писал Tatler, – разбивают вдребезги все наши прежние представления об искусстве балета и пантомимы».

Неизменно одетый с иголочки, в своем знаменитом пальто с меховым воротником, Дягилев, будучи в Париже, всегда забегал в Cartier. Иногда он соблазнялся новой жемчужной заколкой для себя, в другой раз – кольцом с сапфиром для любовника и главного танцора Вацлава Нижинского. Скоро они с Луи стали друзьями. В Париже, плавильном котле искусства и новых идей, они были людьми своего времени: оба отчаянно пытались раздвинуть границы моды, оба были требовательными эстетами, оба не боялись привлекать художников-новаторов, оба обладали «странным инстинктом предсказывать новейшие тенденции».

Как мотыльки на огонь, Луи и Жако снова и снова возвращались на спектакли «Русских балетов» – с альбомами и карандашами, в поисках новых идей. Бакст, известный использованием драматических цветовых комбинаций, описал, как в «Шехеразаде» «против ядовитой зелени я положил синий, полный отчаяния, как это ни парадоксально». Вскоре Жако отразил это в своих набросках. Он писал в своем дневнике, как его радовала возможность создавать драгоценности: «Мсье Луи, нанявший меня для создания драгоценных предметов искусства, теперь думает, что я мог бы отличиться и в создании ювелирных украшений; он попросил меня сделать несколько эскизов. Это намного интереснее, чем работа с восьмеркой других дизайнеров». Для Жако было смелым шагом порвать с модой на монохромные украшения, но его решение разместить синий и зеленый рядом друг с другом в украшениях – как это делал Бакст в своих костюмах – сразу привлекли законодателей моды. Среди них был и сам Бакст, который выбрал кольцо с изумрудом и сапфиром.

Луи особенно нравился персидский стиль «Шехеразады». Коллекционер персидских миниатюр, он ценил влияние Востока; драгоценности Cartier в полной мере отражали его страсть к экзотике. Классические бриллиантовые платиновые украшения в стиле «гирлянда» оставались популярными среди его клиентов с традиционным вкусом в украшениях, но теперь он добавил к ним вспышки яркого цвета. В 1913 году была изготовлена брошь из маленьких рубиновых и изумрудных фруктов на блюде из оникса и рубина, которую продали великому князю Павлу. Прямоугольная брошь, в которой смешались изумруды, бриллианты, жемчуг, нефрит и бирюза, была куплена через шесть лет бароном Анри де Ротшильдом.

Картье был не единственным, кто попал под обаяние «Русских балетов». Жизнь – по крайней мере в Париже – стала отражением искусства. Костюмы «Русских балетов» обозначили начало новой современной эпохи. Свободные наряды в стиле «Арабских ночей», столь отличные от тесных корсетов, типичных для Прекрасной эпохи, заставили кутюрье полностью изменить традиционное платье.

Во время промоакции французский дизайнер Поль Пуаре устроил роскошную вечеринку «Тысяча и вторая ночь», которая имела такой бурный успех, что за ней последовал поток восточных тематических балов. Графиня Айнар де Шабрийян подняла эту идею на новый уровень, пригласив «почти всех, кто что-то значил в парижском обществе» в свою парижскую резиденцию, где Леон Бакст разрисовал двор фресками персидского дворца. Ага-Хан и махараджа Капурталы были среди 1200 гостей в экстравагантных костюмах и экзотических драгоценностях; принцесса д’Аренберг прибыла на слоне, усыпанном драгоценными камнями.

Но, столь привлекательные для общества в целом, новые тенденции рубежа ХХ века для некоторых были слишком экспериментальными. Например, Ворт так и не смог приспособиться к «ветру перемен», который Дягилев пронес через Европу; по мере того как дизайнеры Пуаре и Шанель создавали свои новые марки, звезда Ворта начала угасать. Луи, напротив, был полон решимости не почивать на лаврах. Движимый желанием продолжать инновации в Париже, он был уверен и в том, что зарекомендовавшая уже себя компания Cartier должна продолжать развиваться за рубежом. С этими мыслями, на волне успеха и вдохновленный «Русскими балетами», в декабре 1910 года он отправился в Россию. Поездка, однако, пошла не по плану.

Санкт-Петербург, Рождество 1910

Несмотря на чудесный зимний вид за окном, Луи был вне себя от беспокойства. Гранд-отель «Европа» в Санкт-Петербурге, с его просторными номерами, шикарным рестораном и выдающейся клиентурой, должен был подойти тридцатипятилетнему Луи во всем. Но ситуация, в которой он оказался, была далека от нормальной. «Все, – писал он в отчаянии отцу, – было против моей работы и спокойного состояния ума».

Всего несколько дней назад Луи прибыл из Парижа с чемоданами, наполненными изящными тиарами, часами и другими драгоценными предметами, которые можно было продать в рождественский сезон. Поездка началась хорошо: с личного приглашения нанести визит верному клиенту – великой княгине Марии Павловне. Глава петербургской общественной сцены, княгиня была известна тем, что могла как построить, так и сломать карьеру артисту. Дягилев, который извлек выгоду из финансирования «Русских балетов», когда великий князь Владимир возглавлял художественный комитет, обнаружил, что спонсорство неожиданно было вырвано из-под танцующих ног его труппы. Это случилось в 1909 году, когда великая княгиня пришла на смену покойному мужу.

К счастью для Луи, Мария Павловна обожала драгоценности. Алмазы и жемчуг, ее украшавшие, стали политическим инструментом, мощным способом выделиться из толпы. На ее свадьбе в 1875 году американский гость Томас У. Нокс заметил: «Многие мужчины захотят обременить себя принцессой хотя бы ради бриллиантов… На сокровища этой женщины, которая, вероятно, никогда не заработала и шести пенсов, можно было бы построить первоклассный отель».

Но это было только начало. Будучи невестой, великая княгиня могла лишь изредка наслаждаться украшениями, но, когда стала признанным лидером общества, ее уже было не остановить. Великий князь не слишком одобрял ее траты на украшения с сапфирами и изумрудами, но после его смерти в 1908 году ей досталось огромное состояние в миллион франков (около $5 миллионов сегодня), и никто уже не мог сдерживать ее траты на собственное удовольствие. Когда Консуэло Вандербильт, вышедшую замуж за герцога Мальборо, пригласили во дворец великой княгини, после обеда ей был устроен показ драгоценностей. У герцогини не было недостатка в драгоценных камнях или предметах роскоши, но даже она была потрясена. Из содержавшихся в идеальном порядке шкафчиков в гардеробе великой княгини на нее смотрели «бесконечные парюры из алмазов, изумрудов, рубинов и жемчуга, не говоря уже о полудрагоценных камнях, таких как бирюза, турмалины, кошачий глаз и аквамарины».

Луи был особенно взволнован тем, что ему предоставили частную аудиенцию с великой княгиней: из-за ее страстной любви к драгоценностям и положения при царском дворе. Встреча прошла лучше, чем он смел надеяться: княгиня предложила Картье место на ежегодном благотворительном рождественском базаре. Луи разрешили выбрать место для своего киоска. Более того, княгиня предложила, чтобы две русские княжны работали продавцами на его стенде в течение четырех дней.

Рождественская распродажа 1908 года, которую Картье провел в арендованном доме на набережной, не смогла привлечь желаемое число высокопоставленных посетителей, потому что совпала именно с этим мероприятием. Теперь же, когда Cartier было обещано лучшее место на знаменитом базаре, он был настроен оптимистически. Все, в чем участвовала великая княгиня, было обречено на успех: на ее мероприятиях, вспоминал один из гостей, «вы встречали самых красивых и умных женщин, самых выдающихся мужчин».

Великая княгиня Мария Павловна, жена великого князя Владимира, в костюме для бала 1903 года в Зимнем дворце Санкт-Петербурга. В ее головном уборе виден знаменитый набор романовских изумрудов

На следующий день в гостиничный номер Луи постучали. Открыв дверь, он оказался лицом к лицу с несколькими служивыми, требующими его паспорт. Игнорируя его просьбу об объяснении, они устремились прямо к сумкам с фирменными красными шкатулками для драгоценностей. Возмущенный Луи снова потребовал объяснений, но незваные гости просто собрали драгоценности и приказали ему следовать за ними на таможню. Там они сообщили, что есть основания полагать, что он незаконно ввез драгоценные предметы в Россию, не задекларировав их должным образом. По их словам, он был преступником, поэтому будет подвергнут длительному допросу. Маловероятно, что он и его драгоценности успеют к рождественскому базару.

Несправедливость обвинений привела Луи в ярость. Он знал, что российские конкуренты возмущались его присутствием на их территории. Но прибегать к ложным обвинениям, чтобы избавиться от него, даже для них было бы слишком. Пропустить знаменитый рождественский базар после многих лет и долгой дороги в Россию – большая неприятность. Это, конечно, повредит продажам сезона, но все же останется временной неудачей. Гораздо более разрушительными были потенциальные последствия для репутации Cartier. В течение десятилетий семья использовала рекомендации клиентов, чтобы превратить свое имя в бренд, означающий высочайшее качество. Cartier стало именем, которое произносилось шепотом среди наследниц, графинь и принцесс, именем, которому можно доверять. Теперь же, писал Луи отцу, в газетах были напечатаны «слухи об этом нелепом деле – о так называемой контрабанде»; слухи, которые могли разрушить все.

Несмотря на протесты, Луи был не совсем невинен: не смог задекларировать золото при въезде в страну. Самые ценные вещи, которые он привез для продажи, были сделаны из платины и, следовательно, освобождены от пошлин – платина еще не была признана драгоценным металлом. Но было и несколько небольших золотых предметов, которые необходимо было декларировать. Возможно, это был просто недочет, но тот факт, что золото тогда облагалось налогом в 343 франка (более $1500 сегодня) за килограмм, возможно, затуманил его разум.

С помощью высокопоставленных русских друзей Луи удалось избавиться от обвинений в контрабанде.

Но, к сожалению, это был не конец. Власти, действуя в сговоре с его конкурентами, держали его в неволе и не собирались отпускать без боя. Особенно перед рождественским базаром, который должен был состояться через несколько дней. Если бы они задержали его маленькие красные коробочки в течение еще одной недели, он был бы вынужден пропустить весь сезон. «Дорогой капитан, – писал он 22 декабря капитану Савурскому, начальнику штата великой княгини Марии Павловны, – я узнал сегодня вечером, что… несмотря на благоприятное мнение таможенника, у которого мы были с вами вместе, петербургские ювелиры пытаются получить решение, запрещающее моей фирме снова торговать в России. [Я] подозреваю, что против меня вынашивается еще один закулисный заговор».

Он не ошибся. Следующим было обвинение в незаконном клеймении. Клейма (они варьировались от страны к стране) были официальными знаками, которые ставили на драгоценных металлах, и свидетельствовали об их чистоте. Картье годами ввозил драгоценности в Россию без требований ставить государственное клеймо, и вдруг оказалось, что он нарушает закон. Не желая тратить время на споры, Луи предложил немедленно оплатить любую проверку. Это должно было положить конец делу, но задержки продолжались. В ярости Луи выступил против бессмысленности ситуации: «Часть моего товара была возвращена мне, по большей части – самые дешевые вещи из золота, в то время как дорогие вещи, в основном содержащие бриллианты, были задержаны. Мне это кажется непоследовательным. Согласно закону, клеймо должно ставиться или не ставиться на все изделия». Совершенно очевидно чувствуя себя жертвой, он подытожил ситуацию: «Я могу объяснить бессмысленность настоящего решения только желанием причинить вред коллеге, который не знаком с местными законами».