Картье. Неизвестная история семьи, создавшей империю роскоши

Луи не сомневался в личности тех, кто стоял за обвинениями. Это был, по его словам, «заговор моих конкурентов, который они создали с самого начала». Во главе списка стоял его величайший соперник Карл Фаберже. Год назад Британская ассоциация ювелиров, подталкиваемая ревнивыми ювелирами Мэйфэр, потребовала, чтобы все находящиеся в Лондоне товары Фаберже были подчинены более строгим правилам классификации. Она постановила, что на них должна быть проставлена британская пробирная проба – для подтверждения содержания драгоценных металлов. В тот раз не было никакого снисхождения для «коллеги, незнакомого с местными законами». Весь этот опыт был очень разрушительным для лондонского бизнеса Фаберже; мысль о том, что теперь он захотел создать сложности для иностранного конкурента на своей территории, не удивляла. Битва «око за око» между ювелирами продолжалась в течение нескольких лет – до 1917 года, когда Faberge London вынужден был закрыть свои двери.

Стычки Луи с российскими властями подтвердили часто высказываемые Альфредом опасения по поводу экспансии на зарубежные рынки. С языком, который они не понимали, незнакомыми кодексами поведения и ревнивыми местными ювелирами, Россия оставалась большой проблемой. Страна быстро прогрессировала – «богатство накапливается, а средний класс сейчас обогащается», – писал Луи отцу. Но также подчеркнул: «Ленивый и ищущий удовольствий характер россиян и бесконечные административные формальности мешают развитию бизнеса. К примеру, чтобы дать вам представление, бюрократ из имперского кабинета сказал мне, что изумрудные шахты сдаются в аренду компании, которая не может получить прибыль из-за воровства: «каждый крестьянин, каждый рабочий – вор».

С другой стороны, неоднократные столкновения Картье с властями были доказательством растущего влияния фирмы в России. Не случайно сроки предъявления претензий к Луи совпали с радушным приемом, оказанным ему великой княгиней. Место, которое он выбрал для рождественской продажи, было хуже яда для русских ювелиров, привыкших к почитанию в собственной стране. «Через сто лет после Наполеона, – с горечью писали газеты, – мы видим еще одно вторжение в Россию французов».

Рождественский базар

За два дня до Рождества Луи с триумфом спускался по лестнице дворца, чтобы увидеть, как российский бомонд разглядывает его драгоценности. Наконец, он написал своей семье: «Вопрос о процессе по поводу лицензии, видимо, разрешился». Это была огромная трата времени. Он должен был посещать клиентов и поставщиков – вместо того чтобы многократно объясняться с таможенниками. Но базар великой княгини состоялся и был просто сказочным: с «обстановкой собора» и зажигательной музыкой, которая «заполнила огромные залы и, казалось, поднималась из глубин истории».

Базар проходил в течение четырех дней, с полудня до полуночи; сорок восемь часов приветствий, улыбок, продаж. И там, руководя петербургской аристократией из-за прилавка, стояла сама великая княгиня Мария Павловна. Она была отличным продавцом, «приветствуя всех, кто подходил, с одинаковой грациозной улыбкой – никогда не заставляя людей покупать, но всегда продавая больше, чем кто-либо другой».

Базар был полон гламурных покупателей с набитыми кошельками. Некоторых Луи знал по их приездам на Рю де ла Пэ, но большинство были незнакомыми. «Толпа зевак клубилась повсюду», – удивлялся он позже, и все же «свобода и порядок преобладали». На стенде Cartier были выложены около девяноста брошей, девятнадцать колье и тринадцать тиар для русских дам. Для мужчин он привез настольные и карманные часы. Киоск Луи был популярен: всего за четыре дня выручка составила 1,5 миллиона рублей (около $18 миллионов сегодня). После многолетних попыток проникнуть на российский рынок, после бесчисленных попыток конкурентов помешать ему сделать это, Cartier, наконец, вошел в ближний круг и попал в царские списки желаемых покупок. Он также смог с гордостью показать великой княгине, что ее поддержка не была напрасной, подарив ей около 25 000 рублей (около $300 000 сегодня) для помощи бедным. Итак, после долгих таможенных проблем и успешного завершения базара Луи наконец-то смог посвятить себя тому, что ему не терпелось сделать с самого приезда в Санкт-Петербург: приступить к изучению России.

«Поиск новых идей»

«Я ищу новые идеи и очень рад, что приехал сюда», – взволнованно написал Луи отцу после посещения великолепного Эрмитажа. Вскоре парижский филиал будет расширен и отремонтирован, и его визит в Россию послужит истинным источником вдохновения. «Я думаю, что наше новое помещение, чтобы быть оправданным в глазах клиентов, должно предлагать новые украшения, которые я вижу возможными только в русском или персидском стиле». Так же как «Русские балеты» привели его и Шарля Жако к экспериментам с экзотической смесью цветов, так петербургские музеи наполнили его любовью ко всему русскому.

«Пребывание здесь более благоприятно в отношении идей, чем в Париже, – объяснил Луи. – В Эрмитаже, в частной галерее, есть замечательная коллекция шкатулок, конской упряжи в бриллиантах и изумрудах, старинных пасхальных яиц, фантастических часов в шатленах – все, кроме высоких ювелирных украшений, которые хранятся у императрицы». Он даже попросил, чтобы к нему прислали Жако, потому что «это будет отличная школа для него». Жако немедленно выехал из Парижа, и уже к январю 1911 года вместе с боссом наслаждался русскими музеями и галереями. Они путешествовали по заснеженной стране в сопровождении старшего продавца Леона Фаринса, останавливаясь в Киеве и Москве, чтобы посетить мастерские и поставщиков. Жако никогда не расставался с альбомом для рисования, который он заполнял набросками увиденных чудес: блестящие коробки, украшенные драгоценными камнями, пояса и пасхальные яйца, хрустальные чаши и эмалированные рамки, солдатский шлем и золотая курица.

В то время, как Жако постигал новые художественные возможности, Луи радовался искусным русским мастерам. Десятью годами ранее, в 1900 году, на Всемирной выставке в Париже, он впервые увидел шедевры Карла Фаберже – величайшего ювелира современности. Четырнадцать изысканно украшенных драгоценными камнями пасхальных яиц, которые он привез с собой на выставку, произвели фурор. С тех пор Картье изучал перспективы, существующие в России. В 1904 году его брат Пьер отправился в Россию, чтобы встретиться с поставщиками, и Cartier начал работать с несколькими русскими мастерскими. Теперь, однако, Луи понял, что он воспользовался далеко не всеми возможностями. Лично посещая мастерские, он восхищался тончайшим мастерством, яркостью гильошированной эмали и изысканной резьбой по камню. Ко времени возвращения в Париж в начале 1911 года они с Жако были полны новых идей, связанных с русской тематикой. Маленькие птицы и животные, вырезанные из агата и дымчатого кварца, украшали окна дома 13 по Рю де ла Пэ – вместе с ручками для зонтов из розового кварца и покрытыми эмалью пудреницами. Тем, у кого было все, предлагались портсигары, ручки для трости, карандаши, перочинные ножи и флаконы для духов. Изделия были покрыты красивой эмалью, кроме того, имелась возможность персонализации в виде алмазных монограмм.

Луи продолжал свои эксперименты и с часами, создавая эмалированные корпуса с геометрическим рисунком в мерцающих розовых, синих и фиолетовых тонах. Европейскую аудиторию, пребывавшую в восторге от Романовых, творения Cartier, вдохновленные русскими мотивами соблазняли не только ассоциациями, но и красотой. Они хорошо продавались, привлекая следующих моде клиентов – таких, к примеру, как Консуэло Вандербильт: она купила часы Cartier в 1908 году.

В России звезда Cartier сияла все ярче – несмотря на опасности, предшествовавшие революции 1917 года. Во время пасхальных дней 1911 года представитель Boucheron был жестоко убит в поезде ворами, охотившимися за драгоценностями. Пять месяцев спустя премьер-министр (и хороший клиент Cartier) Петр Столыпин был убит в Киевском оперном театре левым революционером. Клиенты тем временем продолжали покупать украшения. В 1910 году великая княгиня Мария Павловна потратила 175 000 франков на корсажную брошь Cartier с бриллиантами и сапфирами и алмазное колье-ошейник. По своему обыкновению, она просила о рассрочке, и Cartier согласился, разрешая разделить платеж на четыре года, несмотря на экономическую неопределенность. В этом была известная ирония торговли предметами роскоши: самые богатые клиенты обычно платили дольше всех. Медленные платежи вредили балансовому отчету Cartier, но Альфред настаивал на том, чтобы сыновья приложили все усилия для завоевания русского рынка.

Это правило сослужило им хорошую службу, поскольку слава Cartier продолжала распространяться по России. В 1912 году их популярность достигла новой вершины: Париж, стремясь укрепить связи между двумя странами, выбрал пасхальное яйцо Cartier в качестве подарка царю Николаю II. Это был особенный момент удовлетворения для Альфреда, который многие годы пытался создать изделие, подобное эмалированному пасхальному яйцу своего покойного шурина Теодуля Бурдье, которое тот сделал для русской императрицы в 1891 году.

В следующем году, незадолго до начала войны, обширные торжества по случаю трехсотлетнего правления Романовых замаскировали отголоски конфликта. Продажи предметов роскоши росли. Платиновые вечерние сумочки Cartier были предметом ажиотажа, княгиня Юсупова приобрела несколько счастливых талисманов, а ее двоюродный брат граф Биликин выложился при покупке зрелищной изумрудной и бриллиантовой тиары с эгретом, а также жемчужного ожерелья. Великая княгиня Мария Павловна, соблазненная несколькими крупными бриллиантовыми огранки «груша» от 15 до 21 карата, держалась до начала следующего года, пока не появился бриллиант весом в 39,25 карата за 45 600 рублей (около $500 000 сегодня). Как обычно, она договорилась о выплате в рассрочку в течение трех лет.

Вплоть до революции Cartier шел в России по победной траектории. Когда Ирина, дочь великой княгини Ксении и племянница царя Николая II, вышла замуж за безумно богатого князя Юсупова в феврале 1914 года, она выбрала современную тиару Cartier из горного хрусталя. Свадьба была настолько значительным событием, что снимок невесты с ее бриллиантами был распродан до того, как Cartier смог приобрести его для своего магазина на Рю де ла Пэ. Несколько месяцев спустя Cartier (а не российские придворные ювелиры Карл Фаберже и Вильгельм Болин) получил заказ века: изготовление кольца для громкой свадьбы князя Щербатова, внука графа Строганова, и дочери покойного премьер-министра Столыпина. К 1914 году дела у французской фирмы в России шли так хорошо, что она объявила: «Теперь мы являемся ведущей фирмой в Санкт-Петербурге».

ПанПан

Годы, предшествовавшие Первой мировой войне, были для Луи особенно успешными. Небывалый профессиональный и творческий подъем, успехи фирмы – но было кое-что еще. В свои тридцать с лишним лет он считался завидным женихом: голубые глаза, русые волосы, роскошные усы. Он с радостью погрузился в шумную жизнь Парижа, совершенно не намереваясь обременять себя семьей. И вдруг, совершенно неожиданно, Луи встретил женщину, которая станет любовью всей его жизни.

Жанна Туссен также была частой гостьей ресторана Maxim’s. Иногда появлялась там с приятелем-джентльменом, в следующий раз она могла наслаждаться девичьей компанией с Коко Шанель; все – за счет щедрых любовников. Всегда безукоризненно одетая, с жемчужной нитью на шее, с темными волосами, забранными в шикарный тюрбан, Туссен была известна своим чувством стиля. Как и Шанель, она была сильной, независимой женщиной, прошедшей нелегкий жизненный путь.

Жанна выросла в Шарлеруа, промышленном городе на берегу реки Самбр, во франкоговорящем регионе южной Бельгии. Место было унылым, родители – отчаянно бедны. Отец, Виктор Эдуард, продававший спички, умер, когда девочке было семь лет, оставив мать, прачку, с пятью детьми. Жанна была самой младшей и покинула родительский дом, как только смогла. Путь девушки лежал, конечно, в Париж.

С тех пор она жила на содержании у богатых поклонников; имела во французской столице квартиры и драгоценности. Этот мир был далек от ее унылого детства и бедной юности – и устраивал Жанну. Она была рождена, чтобы жить в это время и в этом городе, и прекрасно справлялась с этой ролью. Известная как «ПанПан» Туссен, девушка вращалась среди дам полусвета – и была вполне счастлива.

Юная Жанна Туссен примерно в то время, когда встретила Луи. Она получила прозвище ПанПан из-за любви к пантерам. На фото: сафари в Африке в 1913 году

Предположительно Жанна точно знала, кем был Луи, когда он впервые представился ей. Ей было двадцать с небольшим, она была на двенадцать лет моложе учтивого ювелира; в течение последнего времени ее содержал один из французских аристократов. Граф Пьер де Куинсонас встретил Жанну, когда переехал в Бельгию в 1909 году, чтобы избежать военной службы. Они влюбились друг в друга, он пообещал показать ей мир и свозил девушку в Африку. Там Пьер и дал ей ласковое прозвище ПанПан – во время наблюдения за величественными пантерами в дикой природе.

Однако в последнее время Жанна разочаровалась в графе. Узнала, что он помолвлен с аристократкой; ей было больно, что он сам об этом не рассказал. Позже он напишет трогательное письмо с просьбой о прощении: «Дорогая моя ПанПан, я прошу прощения за всю боль, которую причинил тебе. Я не сразу понял, что ты элитная женщина. Спасибо за все замечательные вещи, которые ты сделала для меня». Жанна была обижена на Пьера, но все еще любила его. Да и финансовую поддержку нельзя было игнорировать, когда речь шла об образе жизни, к которому она привыкла. Поэтому девушка была открыта для ухаживаний харизматичного ювелира. Без сомнения, Луи успокоил ее; он был опытен в искусстве развлечения женщин и вскоре понял, что Жанна отличалась от других его спутниц.

Возможно, потому, что в молодости она страдала от серости будней и нехватки красоты, сейчас Жанна без устали искала ее. Всегда следовала определенному стилю, находя его буквально везде. Луи был очарован. У Жанны не было титула и классической красивой внешности, но она заинтриговала его. Он не просто потерял голову; он хотел видеть мир глазами любимой женщины. И несмотря на предупреждения друзей, что Луи – плейбой, который разобьет ей сердце, Жанна тоже полюбила его. Вокруг Парижа собирались политические грозовые тучи, а они все больше времени проводили вместе.

Два врага: немцы и несчастье

В душный день конца июня 1914 года до Парижа дошли новости об убийстве эрцгерцога Франца-Фердинанда и его жены сербскими националистами в Сараево. Месяц спустя Австро-Венгрия, а затем Германия объявили войну Сербии; в ответ Тройственный союз Антанты (Россия, Великобритания и Франция) объявил войну Германии. 2 августа во Франции, где пресса и большинство политических лидеров выступали за военные действия, была проведена всеобщая мобилизация на фоне волны патриотического рвения.

Немецкой армии не потребовалось много времени, чтобы пройти через Бельгию и продвинуться к Парижу. К первой неделе сентября немцы были уже в тридцати километрах от Нотр-Дам, и президенту Франции Раймону Пуанкаре пришлось объявить, что его правительство временно перемещается в Бордо.

Луи появился в парижском военном офисе, вооруженный своими медицинскими записями. Объяснил, что перелом правой ноги в результате автомобильной аварии шестью годами ранее лишает его возможности сражаться; ему дали работу в офисе в Бордо. После отправки четырнадцатилетней дочери Анн-Мари в швейцарский замок Ворта (поступок, подвергшийся критике со стороны семьи) он отправился на юг, чтобы начать работать на правительство. «Я остаюсь в Бордо, где помогаю министру торговли, и все правительство здесь, – написал он младшему брату. – Я веду себя как можно лучше со всеми этими шишками!» Луи нравилось близкое к власти положение, вдали от фронта. К тому же он смог обратиться к специалисту медицинского факультета в Бордо по поводу проблем с ногой.

Расстраивало только то, что он был далеко от бизнеса и от Жанны, с которой становился все ближе. Поездка обратно в Париж была не простым делом. «Для путешествия на машине документы на транспорт и удостоверения личности каждого, кто в нем находится, – объяснял он членам семьи. – Я говорю вам все это, поскольку уже с этим сталкивался и знаю. Завтра я еду в Париж на поезде, так как не думаю, что смогу уехать на машине, поскольку власти реквизируют автомобиль». Но и поездка на поезде была трудной: «Чтобы путешествовать по железной дороге, вы должны получить письменное разрешение от комиссариата полиции, поскольку места для гражданских лиц ограничены, надо купить еду и питье, так как в поезде [их нет], необходимо заказать автомобиль, чтобы забрать вас в Париже, поскольку нет ни машин, ни фонарей ночью. Это действительно осажденный город».

В результате Луи, державший руку на пульсе и находившийся в гуще событий, был вынужден отказаться от плана. От него ничего не зависело и, как он советовал братьям, «не слишком беспокойтесь об этом!». Как и большинство, Луи не мог представить, что война продлится долго. Для него было сокрушительным ударом, когда его любимого дядю, генерала Рока, возглавлявшего 10-ю дивизию на северо-востоке Франции, убили в бою. «У нас есть два врага: немцы и несчастье, – писал он невестке. – Смерть Шарля Рока – огромная потеря: как для семьи, так и для армии».

В то время как Луи был на удивление спокоен по поводу положения дел в парижском Доме, он беспокоился за свою семью. «Напиши мне о своих новостях, – писал он младшему брату Жаку в 1914 году. – Расскажи о своем здоровье, напиши подробно обо всем, что тебя интересует, достаточно ли денег?» Он считал, что, как старший брат, должен взять на себя ответственность за других членов семьи. Сочетались противоречивые черты характера: он мог быть заботливым сыном и братом, а также яростным защитником семьи, но, одновременно, безответственным и эгоистичным человеком. В письме стареющему отцу он советовал ему поехать в Бордо, чтобы они могли увидеться, а потом направиться в Лондон и проверить отделение Cartier.

Это взбесило Пьера, который в изумлении писал Жаку: «Почему Луи хочет послать отца… в Лондон проездом через Бордо? Это было бы долгое, тяжелое путешествие… Если кто-то и должен поехать в Лондон, это Луи. Он тратит время в Бордо на знакомство с министрами правительства, а должен быть с потенциальными клиентами в Лондоне. У Луи не всегда есть чувство ответственности». Со стороны Пьера в адрес брата была и другая критика: его продолжающихся отношений с Жанной Туссен. Как и отец, он не одобрял связи Луи с дамой полусвета, полагая, что это вредит их имени, на которое они так старательно работают. «А теперь он послал за своей маленькой подружкой, чтобы она приехала к нему в Бордо!» – писал он в отчаянии Жаку.

Жизнь в Париже была сложной: еда нормирована, нехватка угля сделала холодную зиму 1914 года особенно жестокой. Хотя многие магазины оставались открытыми, культурная жизнь значительно сократилась. Творцы моды пытались помочь, как могли. Ворт предложил здание 7 по Рю де ла Пэ в качестве больницы, переименовав его в «Больницу Ворта». Знаменитая пианистка и муза художников Мися Серт создала собственную бригаду скорой помощи, изобретательно реквизировав у парижских кутюрье фургоны для доставки. К ней присоединился Жан Кокто: будучи непригодным к военной службе, он участвовал в службе скорой помощи Красного Креста.

Cartier в Париже проживал войну, адаптируя свои произведения к нуждам времени. Вместо крупных драгоценных камней продавались мелкие, более доступные по цене вещи. Возник особый спрос на подвески, броши и обереги, связанные с войной; на них мелкими бриллиантами паве выкладывался красный крест и год. Затем были военные трофеи: браслеты, вырезанные из пушечных снарядов, футляры в форме военных фуражек. Но нельзя было не видеть: для бизнеса, основанного на роскоши, настали черные времена. Альфред писал в январе 1915 года сыновьям, жалуясь на то, что «бизнес в Париже, Лондоне и Нью-Йорке продолжает оставаться пустым [ужасным]».

Дом 13 по Рю де ла Пэ был призраком себя прежнего, многих сотрудников призвали на фронт. Некоторые продолжали переписываться с братьями Картье, интересуясь новостями, ностальгируя по довоенным дням. Морис Ришар, эксперт по жемчугу Cartier, писал из своего полка: «Я надеюсь, что снова увижу Рю де ла Пэ, как в старые добрые времена – спокойную и неизменную. На самом деле этот сон – моя одержимость! Простите за длинное письмо, но мне приятно думать о Рю де ла Пэ». Из оставшихся г-н Галопен отвечал за дела в Париже, а Рене Приер, личный секретарь Луи, был отправлен в Нью-Йорк, чтобы занять место продавца Поля Муффа (который был позже награжден Военным крестом за храбрость на фронте).

Посреди этой неопределенности, осенью 1914 года, Луи получил телеграмму, в которой сообщалось, что его мать, которая находилась в психиатрической больнице, скончалась.

Война помешала Луи и младшему брату Жаку присутствовать на ее похоронах; Пьер смог там быть и написал братьям и сестре: «Я был рядом с отцом, который удивительно хорошо держался. Служба была красивой и простой. Мать присматривает за нами с небес».

Война продолжалась, и Луи менял роли несколько раз. В 1915 году его мобилизовали водителем на аэродром под Парижем. «Луи наслаждается своей службой, – писал Альфред Жаку. – Он не подвергается большому риску и способен видеть разные стороны этой войны». Переезд в столицу имел дополнительное преимущество: возможность тайных встреч с Жанной Туссен. В то время Луи нарисовал для нее карандашный набросок, который сохранился по сей день: спящий котенок, свернувшийся клубочком. Простой рисунок, но эта женщина – икона стиля – сохранила его на всю жизнь. Трогательный факт для понимания их отношений.

В начале 1916 года военные подтвердили, что Луи может остаться на вспомогательной службе из-за осложнений с коленом и лодыжкой. Он написал об этом семье, друзьям и клиентам. К письму великой княгине Марии Павловне приложил несколько фотографий, «которые сделаны на фронте во время длительного пребывания в разных местах». Хотя он не сражался сам, но прокомментировал серьезные усатые лица: «Кажется, солдат больше интересует фотография, чем враги!» Позже он утверждал, что в одной из поездок на фронт ему пришла в голову идея знаковых творений Cartier – часов Tank. Весной 1917 года Луи освободили от военной службы; появилась возможность воплотить великую идею в реальность.

Украшения в фокусе: часы Tank

В декабре 1916 года французская общественность впервые увидела танки, использовавшиеся в войне, на обложке журнала L’Illustration: страшная машина нависала над солдатом. Говорили, что новые часы Cartier были вдохновлены этими мощными механизмами и вертикальные боковые планки с каждой стороны циферблата напоминали гусеницы танка. Для Луи часы были не просто прибором для измерения времени; они должны были сочетать функциональность и красоту в гармоничном целом, а инновационный дизайн позволял встроить ремешок в корпус. Таким образом, часы со светящимися римскими цифрами и сапфировым кабошоном на заводной головке стали истинным произведением искусства.

Независимо от того, явились ли военные танки основой идеи новых часов или это была эволюция более ранних часов Santos, название Tank было гениальным маркетинговым решением. Это мгновенно повлияло на настроение публики. Говорят, одни из первых часов Луи предложил легендарному американцу – генералу Джону «Блэк Джеку» Першингу, командующему американскими экспедиционными войсками на Западном фронте. Когда-то Альберто Сантос-Дюмон помог популяризировать часы, названные его именем; теперь Першинг стал идеальным международным представителем бренда для Tank.

Основная проблема Луи при продаже Tank заключалась в том, чтобы убедить клиентов обменять свои мужские карманные часы на предмет, который, хотя и в меньшем размере и украшенный камнями, считался прерогативой женщин. Простой геометрический дизайн Tank был привлекателен для мужского понимания эстетики, но Картье еще больше продвинул их, поставив мужской артикль. Во французском языке слово «часы» женского рода, la montre; Картье назвал свое творение Le Tank.

Уже более ста лет часы Tank остаются классикой, которой отдавали и отдают предпочтение наиболее стильные люди. Сверху вниз: Бони де Кастеллан, купивший одни из первых часов в 1919 году, Рудольф Валентино в фильме «Сын шейха» и Джеки Кеннеди Онассис

В Париже Бони де Кастеллан, эксцентричный денди Прекрасной эпохи, арт-дилер, бывший муж американской наследницы Анны Гульд и хороший друг Луи Картье, был первым покупателем новых часов. Он носил их, вращаясь во французском высшем обществе. Позже Жан Кокто, художник и писатель, надевал их, обедая в ресторане Maxim’s; в это время по другую сторону Атлантики Дюк Эллингтон играл в них на сцене джаз. Рудольф Валентино, актер и разбиватель сердец, настоял на ношении Tank в фильме 1926 года «Сын шейха», несмотря на вопиющий анахронизм: арабский принц, носящий французские наручные часы в пустыне. Со времени своего дебюта в Голливуде Tank не переставал появляться на серебряном экране, его носили все: от Фреда Астера до Джорджа Клуни. Джон Ф. Кеннеди, который носил Tank в течение большей части своего срока, подчеркнул: Tank Cartier был «величайшим подарком Франции Америке со времен статуи Свободы».