Грехи наших отцов
И, как ни петляли мысли Стольнаке, они все время возвращались к одному непреложному факту. Все эти годы Хенри Пеккари хранил тело в морозильнике. Зачем ему это, если убийцей был не он? В противном случае что связывало его с Раймо Коскелой и за что он его убил?
* * *Рагнхильд сидела на крыльце, когда двое мужчин, тяжело дыша, входили во двор. «Ребекка не пошла с ними, – подумала она. – Что ж, тем лучше. Yhta hyva[23]».
Свен-Эрик стянул с себя куртку и шапку, бросил на причальный мостик. От напряжения его лицо раскраснелось, как помидор.
– Да, мне уже не восемнадцать… – Он улыбался, задыхаясь. – Так что с собакой?
Рагнхильд кивнула на пустые миски.
– Может, вороны. Или лисы. Я не вижу следы на снегу, так что сказать трудно.
Бёрье Стрём оглядел дом. Уголки его рта разочарованно опустились.
«Наверное, он считает меня бессердечной, потому что я говорила о собаке, когда в морозильнике в доме столько лет пролежал труп его отца», – подумала она.
Свен-Эрик спросил разрешения войти.
– Входите, – ответила Рагнхильд. – Я хорошо проветрила помещение, поэтому вы не задохнетесь. Но я так и не решилась там убраться, когда была здесь последний раз. Я ведь не знала, что у убийства истек срок давности. Думала, сюда приедут полицейские и будут искать отпечатки. Поэтому старалась ничего особенно не трогать.
Рагнхильд прикусила губу. «Прекрати болтать!» – сказала она себе.
– Это вы правильно решили, – одобрил Свен-Эрик. – Но я хотел задать вам несколько вопросов о Хенри Пеккари. Вы как?
– Задавайте. Вы, конечно, считаете его убийцей. Простите, – Рагнхильд повернулась к Бёрье Стрёму, – как звали вашего отца?
– Раймо, – ответил тот. – Раймо Коскела.
– Мне трудно в это поверить, – продолжала развивать мысль Рагнхильд Пеккари. – Хенри был пьяница и бездельник и вообще довольно злобный тип. Но чтобы он убил кого-нибудь… Хотя, так, наверное, говорят все родственники.
– Они были знакомы? – спросил Свен-Эрик.
– Не могу сказать точно. Но такое возможно, притом что ваш отец был старше. В шестьдесят втором году у Хенри еще были приятели. Любители выпить на природе. По большей части, ryökälhet – алкоголики, лоботрясы, если мне будет позволено выразиться словами моей матери. Для этого он и стал здесь хозяином. Мать с отцом думали, Хенри образумится, как только почувствует ответственность. Но вы видите, как все повернулось. После лета шестьдесят седьмого отец был вынужден забить всех коров в срочном порядке.
– Мой отец не был ни пьяницей, ни лоботрясом, – мрачно заметил Бёрье Стрём.
«Тебе-то откуда знать? – мысленно возразила Рагнхильд. – Ты был ребенком, когда он пропал. Люди либо идеализируют, либо демонизируют друг друга. Они не выносят внутренние противоречия».
На какую-то долю секунды она задумалась о своем собственном образе Хенри. И мужчин в целом.
– А ваш старший брат, Улле? – спросил Свен-Эрик.
– В то время уже работал на шахте. В двадцать лет стал бригадиром. А потом открыл свою фирму, которая быстро пошла в гору. Сейчас там больше заправляет его сын.
Свен-Эрик вошел в дом. Бёрье Стрём и Рагнхильд остались на крыльце.
* * *Рагнхильд вытащила из саней рулон черных пакетов для мусора и несколько мисок для собачьего корма. Наблюдая за ней, Бёрье Стрём думал, что совершенно не представляет себе, что ему делать наедине с этой женщиной. Внезапно в голову пришло, что тело сможет позаботиться о себе само, без его сознательного участия. Бёрье мог бы подскочить к ней и схватить – как пьяница в кабаке, когда объявили последний танец.
Ему и раньше не раз приходилось иметь дело со спортивными женщинами. В тренажерном зале в Эльвбю некоторые дамы начинали боксировать только потому, что это хорошая тренировка для мышц. Особенно недавно разведенные.
Иногда они изъявляли желание жить с ним. И тут Бёрье давал задний ход. Потому что это могло продолжаться лишь до тех пор, пока некий третий – более надежный или подходящий на роль отца для детей – не переходил ему дорогу. Или же сама дама уставала от «отношений, которые никуда не ведут».
Но что может быть нужно этой медведице? Ее, похоже, вполне устраивает одинокая жизнь в лесу. Бёрье задался вопросом, есть ли у нее кто-нибудь и кто это может быть. Когда Рагнхильд пошла к дому, он отступил на шаг, чтобы не стоять у нее на пути.
* * *Он сторонился ее, как заразную больную. Рагнхильд сама не понимала, почему это причиняет ей боль. Она все еще не могла привыкнуть, что мужчины ее избегают – особенно невысокие и с высшим образованием. За время работы в клинике Рагнхильд время от времени замечала такое за врачами.
«С какой стати это меня заботит? – возмутилась она. – Пусть думает обо мне что хочет».
* * *Свен-Эрик Стольнаке внутренне поежился. Дом Хенри Пеккари был худшим из тех, что он видел в жизни, а повидал он их немало. Грязь намертво въелась в перила лестницы и дверные коробки и выглядела как их естественный цвет. Более темные оттенки отмечали места, к которым Хенри прикасался чаще. Взяться за дверную ручку или щелкнуть выключателем давалось ценой немалого внутреннего усилия. Свен-Эрик был благодарен Рагнхильд за то, что в свое время та открыла окна и двери, избавив его от худшего.
Он прошел в большую комнату и огляделся. Во всяком случае, сразу стало понятно, где стоял морозильник. В этом месте сосновый пол имел более яркий оттенок – четкий прямоугольник, не пожелтевший и не покрытый слоем грязи. Между морозильником и стеной наросла плотная пылевая прокладка. Теперь она обрушилась и окаймляла место с одной стороны.
Свен-Эрик поморщился и подумал, что кое-кому все же повезло родиться с жизнестойкостью в генах, и образ жизни не имеет здесь большого значения. То, что Хенри пережил свое семидесятилетие, можно считать маленьким чудом.
Краем глаза Стольнаке видел, как на кухню вошла Рагнхильд. Один за другим она наполняла черные пластиковые мешки – пустыми бутылками, остатками еды и прочим мусором, разрушая десятилетиями складывавшийся интерьер.
Свен-Эрик пригляделся к обстановке. На диване – одеяла в несколько слоев; тем не менее видно, что он разбит и просижен. Здесь лежал мертвый Хенри. Так и уснул перед телевизором.
Над диваном – картина в золоченой раме. Краски поблекли, теперь она вся в зеленовато-голубых тонах. Пастух у каменной стены режет мясо. У его ног собака, выпрашивает кусочек. И все это на фоне южноевропейского пейзажа, с кипарисами и поросшими зеленью холмами.
Но картина висит слишком низко. Если сидящий на диване захочет откинуться на спинку, то упрется в нее затылком. Свен-Эрик присмотрелся внимательнее. Над рамой был след от гвоздя. «Неужели все так просто?» – удивился Стольнаке и осторожно снял картину.
Все оказалось проще некуда. В стене темнело пулевое отверстие.
* * *«Так ли уж обязательно было мне с ними идти?» – спрашивала себя Ребекка Мартинссон.
Солнце поднялось высоко над вершинами деревьев, но было холодно. Ребекка застегнула молнию на куртке и откинулась на спинку автомобильного сиденья. Неплохо бы вздремнуть на полчасика. «Им лучше поторопиться, – думала она. – Скоро припечет солнце, и тогда перейти реку не получится. Надеюсь, они не останутся там ночевать».
Уснуть так и не удалось – ни на полчаса, ни на двадцать минут. Между тем предстояло работать до позднего вечера. Иначе она не успеет подготовить столько дел до понедельника.
«Как я могла так быстро устать? – удивлялась Ребекка. – Мне непременно нужно показаться врачу. Или съездить в магазин здоровой еды. Пить напитки из зелени и заниматься в тренажерном зале».
– Эй!
Ребекка открыла глаза. К ней приближалась маленькая старушка. Она катила перед собой сани и почти полулежала на поручнях. Дорога почти оттаяла, и на просохших местах ей приходилось непросто с санями. На старушке была ярко-оранжевая куртка; из массивных ботинок торчали неправдоподобно тонкие ножки.
Дама изо всей силы махала рукой, как будто увидела спасательную шлюпку в открытом море. Ребекка открыла дверцу и вышла из машины. Прощай, сон!
– Эй! – снова позвала старушка.
Но тут ее силы, похоже, иссякли. Она остановилась, обошла вокруг саней и села на них.
– Кто она? – услышала Ребекка громкий вопрос. – Я ее знаю?
Ребекка коротко рассмеялась.
– Мне подойти, чтобы вы могли разглядеть?
Старушка ответила широким приглашающим жестом:
– Tule nyt! Иди сюда.
Ребекка приблизилась.
– Ну и чья ты будешь, девочка? – повторила старушка, теперь уже напрямую обращаясь к ней. – Я видела, кто-то переправлялся к Пеккари. Кто они?
Ребекка рассказала, с кем приехала и что у них за дело в Курравааре.
– А я-то жалуюсь соседям, что у нас ничего не происходит… – Странная дама покачала головой. – Меня зовут Мерви Юханссон. То есть Рагнхильд сейчас на острове?
– Да, как будто собралась прибраться у Хенри. Там еще осталась какая-то собака…
– Собака, да, – подхватила Мерви Юханссон. – Я ведь живу здесь и все вижу. Собаки Хенри забегали ко мне. Когда ему приходилось особенно плохо, он забывал впускать их в дом, а на дворе двадцать пять градусов мороза! И, конечно, не кормил. Вот они и перебивались у меня. Здесь ведь постоянных жителей было – я да Хенри. Он приходил за своими собаками, как только становился на ноги. Я предупреждала, чтобы он не сажал их на цепь, пусть ходят на свободе…
Ребекка подумала было спросить, не знал ли Хенри Пеккари отца Бёрье Стрёма, но Мерви Юханссон ударилась в воспоминания, как много народу проживало в поселке постоянно, когда она была молода и только вышла замуж в пятидесятые годы. Имена, фрагменты человеческих судеб – Ребекка понятия не имела, кто все эти люди. Но терпеливо слушала.
– Вот я сижу здесь и вспоминаю старые времена, – опомнилась наконец Мерви. – А у тебя, наверное, какие-то свои дела?
– Нет-нет, – успокоила ее Ребекка. – Вы не знаете, общался ли Хенри Пеккари с отцом Бёрье Стрёма Раймо Коскелой?
Старушка посмотрела в сторону острова и как ни в чем не бывало продолжила о своем:
– Я чуть не плакала, когда мать Рагнхильд переехала в Кируну. Так, говоришь, ты Мартинссон? Откуда ты?
– Родственники отца жили в Курровааре. Вы не знаете, был ли Хенри знаком…
– Ты не дочь Виолы Мартинссон?
– Нет, я дочь сына Терезии Мартинссон, – поправила Ребекка. – Виола – тетя моего отца.
Мерви Юханссон поднялась с саней и схватила Ребекку за руку, словно чтобы убедиться, что она настоящая.
– Так ты дочь Вирпи! Она тоже жила здесь, у Пеккари. Ты, конечно, знаешь об этом. Они с Рагнхильд часто бывали у меня маленькими. Одно время у меня жил ягненок, которого они кормили из бутылочки. А Рагнхильд еще девочкой сидела на веслах и прекрасно управлялась с лодкой.
Выцветшие глаза Мерви остановилась на Ребекке.
– А ты похожа на мать, – заметила она и вдруг добавила: – Она и вправду вылитая Вирпи.
К кому обращена последняя реплика, Ребекка так и не поняла. Бывало, она и сама разговаривала со щенком, но говорить с людьми, которых нет, через голову живого, присутствующего собеседника – это уже совсем другая стадия.
«Скоро и я буду такой», – промелькнуло в голове Ребекки.
Мерви молчала несколько секунд, постепенно отпуская руку Ребекки. Наверное, вспомнила, что Вирпи мертва.
– Нет, – ответила она наконец, и ее сморщенное лицо сделалось похоже на гнилую грушу. – Нет, – повторила она, – я не знаю, был ли Хенри знаком с Раймо Коскелой. Он ведь водился с одними алкашами. Извини, что вот так, прямо… С годами все более отпетыми. Под конец остался на острове один, все собутыльники умерли. Но вот недели три назад, это была ночь на пятницу, я точно видела там снегоход. Наст еще держал, это потом у нас разразилась тропическая жара. Он еще забуксовал за старой телегой на задворках моего дома… тем, что от нее осталось… и разбудил меня. «Значит, к Хенри еще кто-то ездит», – подумала я.
– И кто это мог быть? – спросила Ребекка. – Я хотела бы встретиться с приятелями Хенри. Он ведь мог общаться с Раймо, и нам было бы интересно узнать, каким образом.
Мерви Юханссон затрясла головой, как будто у нее в черепе были кусочки пазла, которые от этого могли встать на свои места. Из капюшона выпал розовый локон. Ребекка выпучила глаза. Розовые волосы? Мерви Юханссон, заметив ее взгляд, рассмеялась:
– Это все правнучка. Гостила у меня на прошлой неделе. Сначала покрасила свои волосы, потом мои. Хорошо, что я больше не хожу на молитвенные собрания. Что сказал бы на это лестадианский священник?
– «И путь ваш – путь беспечности», – голосом ангела Судного дня провозгласила Ребекка.
Мерви Юханссон рассмеялась и подхватила писклявым голосом:
– «…и прости наши прегрешения».
А потом вдруг сразу посерьезнела:
– Нет, я не знаю, кто приезжал к Хенри на снегоходе. Мы ведь совсем не общались, я и Хенри.
Она снова опустилась на сани. А Ребекка прикинула, что для них, пожалуй, хватит места в машине. Надо бы подбросить Мерви Юханссон до дома. Иначе не выдержит обратного пути и свалится, чего доброго, замертво прямо на дороге.
– Но я помню то лето, когда пропал Раймо Коскела, – продолжала Мерви. – Люди рассказывали, он бросил своего сына, уехал пьянствовать с друзьями и не вернулся. Бедный мальчик пешком пришел в поселок посреди ночи. Постучался в дом к Поромаа, там, где начинается лесная дорога.
Мерви Юханссон махнула в направлении дома Поромаа. Поселок Курраваара вытянулся вдоль реки.
– У Раймо Коскелы были родственники в поселке? – спросила Ребекка.
– Нет, его приютила Ольга Пала. Хотя «приютила», наверное, не то слово. Она ведь была вдова, каждый эре на счету… Совсем с ума сошла после смерти своего Августа. То есть Раймо, конечно, снимал у нее дом за деньги. У Ольги был еще лес, так что нужда ей не грозила. Но она страшно боялась нищеты. Уж так ругалась, когда мы шли в поселок по ее дороге… Это было не в то лето, когда пропал Раймо, а годом раньше. Мы только смеялись. Но Ольга перегородила дорогу шлагбаумом и навесила замок. Чтобы люди не собирали ягоды на ее землях. Самая настоящая visukinttu. Ты ведь знаешь финский?
– Нет. – Ребекка покачала головой, сохраняя информацию в папке «Заметки» в телефоне. – Понимаю некоторые слова, но…
– «Скупердяйка» – вот что это значит, – сердито перевела Мерви. – Жаль, что молодежь не знает финский. Не хочешь кровяных оладий? Я замесила тесто… Или ты из этих… из веганов?
– Я ем все, – улыбнулась Ребекка, – даже то, что лежит раздавленное на дороге. А за кровяные оладьи отдам правую руку.
* * *Бёрье и Свен-Эрик разглядывали пулевое отверстие в стене над диваном. Рагнхильд осталась стоять в дверях.
Свен-Эрик снял с пояса нож.
– Ничего, если я выну оттуда пулю? – спросил он Рагнхильд. – Постараюсь не ковырять без необходимости.
– Ковыряйте, чего уж там. – Рагнхильд махнула рукой. – Могу принести кувалду, если хотите.
Свен-Эрик вставил кончик ножа в отверстие.
– То есть его застрелили здесь, – прохрипел Бёрье и прокашлялся.
Рагнхильд Пеккари повернулась к нему, как будто хотела попросить прощения. У нее не было никакого объяснения тому, что Хенри застрелил отца Бёрье. Но она молчала.
Встретив ее взгляд, Бёрье чуть качнул головой. Похоже, он угадал ее мысли и хотел сказать, что извиняться Рагнхильд не за что, ведь стреляла не она. Но в следующую секунду Рагнхильд истолковала это движение как выражение презрения к ней и ее семье.
– Хорошо, что отец с матерью не дожили, – прошептала она.
Что-то вроде оправдания – что äiti и isä были не такими, как Хенри.
Свен-Эрик вынул пулю из стены и положил в бумажный конверт, который вытащил из внутреннего кармана куртки.
– Хотелось бы посмотреть, соответствует ли пуля оружию, которое было у Хенри. – Он повернулся к Рагнхильд. – Где он мог хранить оружие с того времени, не знаете? Мы могли бы проверить.
– Ни отец, ни Хенри не любили оружейных шкафов, – ответила Рагнхильд. – Если что и осталось, посмотрите на чердаке. Берите всё, что нужно.
Свен-Эрик и Бёрье поднялись на второй этаж. Небольшая каморка за двумя закрытыми дверями, а в ней еще две маленькие кладовочные дверцы вели на чердак, каждая на свою половину.
Свен-Эрик открыл одну из них и с порога увидел на полу красный клетчатый плед. Контуры того, что он скрывал, не оставляли места сомнениям.
Дробовик и штуцер. Свен-Эрик проверил то и другое – патронов нет. Завернул оружие в плед.
– Странно все это, – произнес Бёрье за его спиной.
Он открыл дверь на другую половину чердака и попал в комнату без мебели, с печкой, на которой облупилась краска. Обои вздулись, на потолке большое влажное пятно. На полу три матраса – один широкий и два поуже. У широкого два угла острые, два закругленные, что и в самом деле смотрелось немного странно. Здесь же лежали подушки и одеяла – без простыней и наволочек.
Взгляд Бёрье упал на подоконник, где лежали тюбик зубной пасты и массажная щетка для волос, как будто кем-то забытая.
– Кто-то оставался здесь на ночь, – заметил Бёрье Стрём. – Кто, интересно? Собутыльники?
– С массажной щеткой и зубной пастой? – недоверчиво спросил Свен-Эрик.
Он открыл еще одну дверь, в душевую, и раздернул грязную штору с ласточками на фоне голубых облаков. Чистота – первое, что бросилось в глаза. На полу стояла бутылочка шампуня – «Блеск и сияние окрашенных волос». «Женский шампунь», – отметил про себя Стольнаке.
Он взял проволочную вешалку на чердаке и вернулся в душевую.
– Что вы делаете? – удивился Бёрье Стрём.
– Всего лишь хочу кое-что проверить, – ответил Свен-Эрик.
Он поддел проволочным концом сито, прикрывающее слив на полу душевой. С обратной стороны его висели длинные светлые волосы. «Вот, значит, как, – сказал себе Свен-Эрик. – Визит дамы. Это ведь не бесплатное удовольствие».
И все-таки кое-что не стыковалось. Три матраса – три женщины? Но Хенри Пеккари явно был не в том возрасте.
– Черт с ним, – вслух выругался Свен-Эрик, поднимаясь. – Нам нужно выяснить, что произошло с вашим отцом в шестьдесят втором году. Для этого совсем не обязательно углубляться в интимную жизнь Хенри Пеккари. Хорошо бы для начала разузнать, были ли они вообще знакомы. Кто-нибудь жив из старых друзей вашего отца?
– Отец боксировал в клубе «Северный полюс», – ответил Бёрье. – Как и я. Оба тренера живы, Юсси Ментюнен и Сикке Фредрикссон. Вы, может, о них слышали?
– Да, конечно. – Свен-Эрик кивнул. – Клуб там же, где был всегда. Думаю, они там бывают. Вы туда не заглядывали? В нем мало что изменилось.
– Нет. – Бёрье Стрём покачал головой. – Но первый визит туда помню, как будто это было вчера…
Август 1962 года
Два месяца прошло с того дня, как пропал отец, и только началась школа, когда Бёрье Стрём впервые вошел в боксерский клуб «Северный полюс». Это был отцовский клуб. Надежда на то, что отец может быть там, на какое-то время бабочкой запорхала в желудке. Что, если он вернулся, а мать запретила ему видеться с сыном? И тогда папа отправился в клуб, боксировать. Сейчас Бёрье переступит порог зала, и отец, оторвавшись от спарринга, улыбнется ему своей белозубой улыбкой…
Клуб располагался в подвальном помещении под кондитерской, рядом с водонапорной башней, в двухэтажном доме с фасадом из зеленого гофрированного железа и коричневыми оконными рамами. В большей частью асфальтированном, огороженном штакетником дворе стояли автомобили и мотоциклы под брезентовыми чехлами. На брезенте лежали желтые листья, как золотые монеты, разбросанные чьей-то щедрой рукой, в свете фонарей.
Бёрье потоптался немного, но все-таки подошел к двери. Всего несколько ступенек вниз – и он перед табличкой: «Боксерский клуб «Северный полюс». Внизу – белый медведь с оскаленными зубами в красных боксерских перчатках. Дверь чуть приоткрыта. Изнутри – свист скакалки, глухие ритмичные удары по груше, пыхтение. Бёрье осторожно спустился по ступенькам и заглянул в зал.
Там было настоящее мужское царство. Кипящий котел из мускулов и бьющих в нос запахов – пота, несвежей одежды, массажного крема. На ринге в центре боксировали двое взрослых мужчин. Чуть в стороне еще один обрабатывал боксерскую грушу. Мужчины в коротких штанах с оголенными торсами били по боксерским мячам или прыгали через скакалки. Многие носили татуировки. Бёрье покосился на свои точки. Здесь на такое, пожалуй, никто не обратит внимания.
Он вошел – несмотря на колотящееся сердце и ноги, в любой момент готовые бежать прочь, не спрашивая его согласия. Постоял у входа. Разглядывал афиши с соревнований на стене, фотографии боксеров в боевых позах. Табличку «На пол не плевать» прямо у входа.
Возле ринга стоял тренер с коротко остриженными светлыми волосами. В длинных брюках, белой рубашке и с секундомером в руке.
– Гард, Ласси, – кричал он парню на ринге. – И не прикрывайся перчаткой. Двигай ногами! Что стоишь, будто в болоте увяз? Еще двадцать секунд… Давай… Стоп.
По его команде не только остановился бой на ринге, но и все зале прервали тренировку. Послышались негромкие разговоры. Некоторые боксеры, наклонившись вперед, пытались отдышаться. И тут тренер увидел Бёрье, который был вынужден вцепиться в дверную ручку, потому что ноги стали как желе.
– Ты заблудился, мальчик? Ищешь кого-нибудь?
Он смотрел на Бёрье. У тренера плоский широкий нос, как у отца. И крепкий, как дерево, затылок. Кожа словно дубленая, натянутая на кости лица. Она не раз разрывалась, заживала и разрывалась снова. Голос соответствовал коже – грубый, но густой, мелодичный. Заметный финский акцент, как у отца. Глаза живые и любопытные. Их острый взгляд вперился в Бёрье, но не упускал из внимания того, что происходит в зале.
– Мой отец боксировал в этом клубе, – начал Бёрье.
– Вот как… И как зовут твоего отца?
– Раймо.
Разговоры стихли. Теперь все взгляды устремились на него. Бёрье испугался. Попробовал прислониться в двери, но, поскольку та была не заперта, чуть не упал.
– Как ты сказал? – переспросил коротко стриженный. – Раймо? Раймо Коскела?
Он приблизился на несколько шагов. Бёрье кивнул. Теперь он боялся получить взбучку. Ведь папа и этот дядя вполне могли оказаться врагами.
Подошел другой, тоже, похоже, тренер, – в длинных брюках, рубашке и с секундомером в руке. Ростом чуть повыше первого. Темноволосый, и ни малейшего намека на боксерский нос. Глаза добрые. Оба смотрели на Бёрье, который уже успокоился.
– Парень Раймо, – сказал темноволосый, одновременно обрадованно и грустно. – Что ж, добро пожаловать. Я Сигвард, можно просто Сикке.
– Он Сису-Сикке, так его здесь называют. Ты знаешь, что значит «сису»?
Конечно, Бёрье знал. «Сису» – финское слово, означает способность к действию. Но тренер так и не дождался ответа от Бёрье. Теперь уже и коротко стриженный внимательно оглядел мальчика с ног до головы и расплылся в улыбке.
– Ну а я Ниркен-Юссе, – представился он. – Парень Раймо… Ты тоже умеешь боксировать?
* * *Ребекка вошла в кабинет без четверти двенадцать. Она позавтракала у Мерви Юханссон кровяными оладьями. Около половины десятого Свен-Эрик с Бёрье Стрёмом пришли по льду с острова. И никто не провалился и не утонул, что можно было считать удачей.
Зато теперь Ребекку ждали кипы нерассмотренных дел. «Ну вот наконец и ты», – будто говорили они. «Одна папка за раз», – уговаривала себя Ребекка, бросая куртку на стул для посетителей.
В дверях возникла секретарша фон Поста Эва Бергмарк. Улыбка чуть шире, чем обычно, походка чуть стремительнее – не к добру.
– Добрый день, Ребекка, – сказала она. – Калле отбыл в Йелливаре, встреча с шефом по особо тяжким преступлениям. Но у него слушания в тинге, и он хочет, чтобы ты взяла это на себя. Никакой подготовки не требуется, просто твое присутствие.
– Ты шутишь? – возмутилась Ребекка. – Он взвалил на меня весь баланс полицейских расследований, а теперь еще слушания в тинге?
Но Эва Бергмарк не шутила. Она склонила голову набок и умоляюще улыбнулась:
– И я успела соскучиться по твоим текущим рапортам… и опросам сотрудников. Не забывай, ты единственная, в отношении кого никогда не возникает вопросов, когда встает вопрос об отпуске летом.
И, клацая каблуками, Эва удалилась по коридору.
* * *Ребекка просмотрела заявление по делу и доказательную документацию. До слушаний оставалось полчаса. Надевая костюм, который всегда висел в кабинете, выборочно пролистала рапорты предварительного расследования, достала из шкафа туфли на каблуках. Капроновые колготки в кармане куртки тоже пришлись кстати. Похоже, на них спустилась петля, но тут уж ничего не поделаешь. Ребекка застегнула пиджак, надеясь, что запах пота после утреннего приключения не просочится наружу. Волосы собрала в хвост.
На пути к двери позвонил Похьянен.
– Рапорт, – коротко потребовал он.