Грехи наших отцов

Внутренний голос подсказывает Ребекке, что Марит определенно не из тех, кто плачет во время секса. Или, поглощенная мраком собственной души, вдруг замыкается в себе на целую неделю. «Но Кристер поступил правильно, выбрав ее, – думает Ребекка. – Потому что от меня почти ничего не осталось, и виновата в этом только я, и никто другой».

Судмедэксперт Ларс Похьянен курит на пухлом диване в подвале больничного корпуса. На коленях ноутбук с протоколом вскрытия Хенри Пеккари. Похьянен получил от жены пять гневных эсэмэсок и не ответил ни на одну. «Дай хотя бы знать, жив ли ты?» – была последняя. Черт бы ее подрал, она прекрасно знает, где он.

Нет, домой он сегодня не поедет. Выспится на работе. От того, что Похьянен умирает, он не перестает быть взрослым мужчиной, который не нуждается ни в няньках, ни в опекунах. А если и умрет, какая-нибудь «жевательная резинка» обязательно ее известит.

Похьянен больше не злится на Ребекку Мартинссон. Черт бы подрал ее предчувствия. Сразу после разговора с ней, в порыве гнева, Похьянен еще раз заглянул в протокол вскрытия. И что оказалось? Она права. Хенри Пеккари умер не от естественных для старого алкоголика причин. Его убили.

«Что ж, ошибки совершают все», – думает Похьянен, поднимая очки на лоб и выше, до самого темени. В конце концов очки соскальзывают с головы и приземляются где-то за диваном. И Похьянен не предпринимает ничего, чтобы достать их оттуда. Молча трет переносицу. Он теряет хватку. Сколько старичков оказались на его столе только потому, что вовремя не поняли, что пора прекратить водить машину? А сколько их жертв?

Ему пора вернуться домой, к жене. Лечь на дорогой диван и слушать музыку до конца своих дней. Джон Колтрейн, Канье Уэст, AC/DC. Confessions on a Dance Floor Мадонны. Пятую симфонию Бетховена и Седьмую – в исполнении Венского филармонического оркестра под управлением Карлоса Кляйбера, особенно аллегретто. Кири Те Канава, которая сделает бриллиант из чего угодно – из «Дуэта цветов», к примеру. Не самое печальное завершение карьеры.

Но сейчас нужно поспать. Через час рассветет, и он позвонит Мартинссон.

Черт бы подрал ее со своими предчувствиями…

Пятница, 29 апреля

Ларс Похьянен позвонил Ребекке Мартинссон рано утром. Она поднялась с постели, с телефоном, зажатым между плечом и ухом, и с одеялом на плечах. Пока Похьянен прокашливался, спустилась по лестнице, выпустила Снурриса во двор.

– Я еще раз просмотрел протокол вскрытия Хенри Пеккари, – сказал Похьянен. – Все указывает на то, что он страдал аритмией сердца и умер от последствий длительного злоупотребления алкоголем.

– Ну хорошо, – ответила Ребекка. – Извини, я просто…

– Я еще не закончил, Мартинссон, – строго оборвал ее Похьянен. – Есть указания на бёркинг[25].

– Это еще что?

– Любой ошибся бы на моем месте! – вскричал эксперт, проигнорировав ее вопрос. – В области livores mortis[26] имеются лопнувшие сосуды…

– Я не понимаю…

Ребекка позвала Снурриса в дом. Насыпала в миску еды, продолжая слушать объяснения Похьянена.

– Разрыв капилляров. Ты знаешь, что такое капилляры, Мартинссон?

– Да, но…

– Молчи, когда я говорю. Иначе позвоню твоему шефу… исполняющему обязанности шефа. И тогда разговор будет другой… Разумеется, я заметил эти пятна сразу. Но ведь они были на верхней части передней стороны тела.

Похьянен опять задышал – долгие, свистящие звуки, словно через соломинку.

– Кто его транспортировал? – вдруг закричал он. – Их квалификация, я имею в виду… Победители чемпионата по поеданию кровяной колбасы в Эверкаликсе? Это ведь они переворачивали Пеккари, о чем не сочли нужным меня проинформировать. Вот я и решил, что изначально он лежал на животе. Поэтому и принял лопнувшие капилляры за трупные пятна.

Ребекка насыпала себе кофе, когда вдруг до нее дошло. Убийство? Похьянен, похоже, имеет в виду это.

– Кроме того, кровотечения в височных мышцах, прижизненные.

– Прижизненные, – механически повторила Ребекка.

Похьянен коротко рассмеялся, но быстро посерьезнел:

– На него должны взглянуть криминалисты.

– А что такое бёркинг? – спросила Ребекка.

– Способ удушения. Назван по имени шотландского убийцы Уильяма Бёрка. Он успешно применял его вместе со своим напарником Уильямом Хэром. Трупы продавали врачам для анатомических исследований.

– Ты шутишь…

Ребекка обращалась одновременно к и Похьянену, и Снуррису. Щенок лежал на спине в ее постели, положив голову на подушку, – поза, достоянная истинного короля Курраваары.

– Увы, у меня нет ни малейшего настроения шутить, – ответил Похьянен. – Жертве каким-то образом сдавливают грудную клетку. К примеру, убийца садится ей на грудь. Из-за нарушений естественной подвижности грудная клетка сжимается все сильнее с каждым выдохом, не имея возможности снова расшириться. В конце концов давление становится настолько высоким, что кровь не может вернуться к сердцу и устремляется вместо этого в кровеносные сосуды верхней части груди и шеи. А если при этом к лицу жертвы прижимается подушка, это вызывает дополнительные кровотечения на лице, шее и в области плеч. Пусть криминалисты поищут следы тканевых волокон на его лице… следы подушки.

– Ммм… – промычала Ребекка. – Можешь подождать с рапортом до пяти вечера?

– Конечно. И все это никогда не стало бы расследованием убийства, если б ты…

Он оборвал фразу. На другом конце стало тихо. Ребекка насыпала кофе и включила перколятор.

– Ты сказал, что любой ошибся бы, – напомнила она.

– Но я не любой, – прорычал Похьянен и дал отбой.

Мерви Юханссон разбудил яркий солнечный свет. Боже мой, который теперь час? Когда в последний раз она так долго спала?

Мерви встала и посмотрелась в зеркало. Тонкие розовые волосы торчат в разные стороны – невозможно не рассмеяться. Красавицей Мерви никогда не была, но это… Она сделала селфи и отправила правнучке.

Выспаться – мечта ее молодости. Сначала мать поднимала ее с постели. А когда началась работа и вдруг появились дети, ни о каком сне, разумеется, не могло быть и речи. Горшки, пеленки… плюс, конечно, они постоянно крутились под ногами. А Мерви в это время только и думала о том, чтобы выспаться. Встать хотя бы раз не раньше полудня, когда в теле совсем не останется ни усталости, ни тяжести. Так продолжалось много лет. А потом детки разлетелись из родительского гнезда кто куда, но молодой, здоровый сон так и не вернулся. Мерви все равно рано вставала и не ложилась до самого позднего вечера.

За утренним кофе с сухариками она вспоминала вчерашний день. Думала о Ребекке Мартинссон, дочери Вирпи. И о Рагнхильд, которая, по крайней мере, могла бы заглянуть как-нибудь. Все-таки родной брат, самое время озадачиться похоронами… Похороны – лучшее развлечение для тех, кому за семьдесят. Где еще отведешь душу с ровесниками? Вспомнишь старые времена, порадуешься за тех, кто встретил Господа, до дна испив чашу земной жизни… И при этом не будешь мучиться угрызениями совести.

Но теперь даже самые старые на похоронах были значительно моложе Мерви. И не с кем было вспомнить военные зимы, и продукты по карточкам, и то, как немцы сжигали деревни на финской стороне, и детей войны. Никто ничего больше об этом не знал и не хотел знать.

– Теперь они, пожалуй, и человека во мне не признают.

Эта фраза была обращена к Арвиду, который был вот уже двадцать семь лет как мертв, но Мерви продолжала говорить с ним.

Лучше жить в собственном доме, рядом с дорогими мертвецами, чем в Энгбакене пытаться вести беседы с теми, чей рассудок помутился от старости. Дети постоянно уговаривали Мерви переехать в дом престарелых. «Сами переезжайте», – отвечала Мерви. Они ведь были пенсионеры, следовательно, располагали временем. Могли бы хоть изредка наведываться в Курккио.

За окном стучала в стекло сорока. Она прилетала каждый день. Привыкла, что Мерви ее угощает. Мерви взяла пару вчерашних кровяных оладий и бросила в снег. Сорока улетела, унося в ключе добычу.

Внутренним взором Мерви видела, как Арвид качает головой. Он никогда не одобрял ее привычку кормить птиц, белок и лисиц. В детстве Арвид пережил голод иначе, чем она, поэтому Мерви его понимала. Но как ей поступать, конечно, решала сама.

– Почему бы не помочь, если мы можем себе это позволить? – отвечала она. – Иначе какой смысл жить?

Мерви высматривала сороку, но та давно улетела. Боялась, что вороны, рывшиеся в снегу за обломками телеги, отнимут добычу.

Она прильнула к стеклу и посмотрела в ту сторону. В самом деле, странно, что последние несколько дней там было столько ворон. За телегой лежало какое-то мертвое животное. Олень, похоже.

Мерви решила разобраться. Если это олень, нужно связаться с саамским поселком. И попросить кого-нибудь убрать тушу, пока она не начала гнить.

Мерви обула резиновые сапоги и набросила кофту поверх ночной сорочки. Спускаясь с крыльца, крепко держалась за перила. Сани стояли у нижней ступеньки, и Мерви, ухватившись за ручки, стала толкать их перед собой. Сначала по голой земле, а потом по снегу. След снегохода, где наст еще держал, вывел ее к обломкам телеги. Ноги все время соскальзывали в снег, но Мерви опиралась на ручки саней и таким образом держалась. Когда обогнула телегу, спугнула ворон. С громким карканьем и хлопая крыльями, они расселись на деревьях.

Там определенно что-то лежало, сразу возле тропинки, наполовину зарытое в снег… Мерви Юханссон пригляделась. И еще крепче вцепилась в поручни саней.

Это было не животное, а два человеческих тела. Неестественно вывернутая рука. Голова, длинные светлые волосы с запутавшимися в них снежными комьями. Чуть дальше торчали две ноги, в джинсах и кроссовках с блестками. Разодранная куртка – клочья набивки разбросаны по снегу. Работа ворон.

– Бедные девочки… – вырвалось у Мерви.

Больше она не держалась за сани.

– Бедняжки…

Сразу за обломками телеги начинался спуск к реке. И сани, как только Мерви их отпустила, медленно заскользили по склону, но не далеко. В полутора метрах от места, где она стояла, наткнулись на кочку и остановились.

Мерви шагнула вперед, чтобы достать их. Но снег за пределами снегоходной колеи был рыхлый, и она сразу провалилась по колено. Разозленная, попробовала вытащить ногу, но в результате увязла обеими.

Теперь нечего было и думать высвободиться без посторонней помощи. Мерви вспомнила саамского юношу, который когда-то учил ее заклинаниям. Сейчас, поскольку ей грозило соскользнуть со склона в снег, подошло бы слово «лэркадахка».

Подумать только, Мерви вспомнила его спустя столько лет… Саамы ночевали у них на хуторе, когда перегоняли свои стада, и Мерви влюбилась в красавца-оленевода. Вот посмеялись бы они, глядя на нее сейчас… На случай, когда нога увязала в снегу или болоте, имелось особое заклинание – «дихпут». А если снег забился в сапоги – «хьелльмат».

Мерви даже не пыталась подняться, это было бесполезно. Попробовала лечь головой вперед и ползти, но и это ни к чему не привело. Сани все еще были близко, но вне досягаемости. А телефон Мерви оставила на кухонном столе.

Она кричала – как могла громко. Но никто не слышал, ведь Мерви была в поселке одна.

– Ах, девочки, – запричитала она, обращаясь к мертвым в снегу. – Что же нам теперь делать?

К Мерви повернулось безглазое лицо.

Против ледяной корки, что врезалась в ногу, тоже есть заклинание – «рухтта».

Ребекка появилась на работе раньше обычного и первым делом подошла в желтой записке Бьёрнфута на стене: «Не ругаться!» Взяла ручку и дописала: «со мной» – внизу. После чего разорвала бумажку на две неравные части. «Не» выбросила в корзину, оставшееся снова прикрепила на стену.

У Ребекки созрел план. Она отправила эсэмэску Томми Рантакюрё, попросив его задержаться на работе. Тот не стал задавать вопросов. Сказал, что ничего не имеет против, поскольку все равно будет занят сортировкой и сканированием документов в архиве.

Карл фон Пост ушел с работы после обеда. Он собирался в Риксгренсен с семьей на выходные, кататься на лыжах.

«Теперь можешь выслать рапорт о вскрытии Хенри Пеккари», – написала Ребекка Похьянену в эсэмэске. Эксперт переслал рапорт, и Ребекка стояла рядом с Томми, пока тот готовил запрос об убийстве и направлял в прокуратуру в электронном виде. После чего Ребекка пошла в прокуратуру и инициировала предварительное расследование.

Она подстроила так, что дело оказалось в ее отделе. Теперь это ее убийство! В понедельник Чуму хватит удар, так что оно того стоило. Ребекка прищурилась на желтую бумажку. «Ругайся со мной, – мысленно обратилась она к фон Посту, – тебе же дороже выйдет».

Ребекка злорадствовала. Фон Пост свалил на нее всю черную работу. А потом еще и слушания. И соврал вдобавок, что должен быть на встрече с шефом по тяжким преступлениям. Заставил ее бежать в тинг сломя голову и заикаться, как какой-нибудь перепуганный помощник прокурора.

Ребекка прекрасно представляла себе, что он говорит за ее спиной. Что озадачен и озабочен, что Бьёрнфут озадачен не меньше и жалеет, что взял Ребекку на работу. Намекает, что Ребекка слишком много пьет. И упускает из виду некоторые вещи, напрямую связанные с работой. Она так и не прошла курс терапии после самоубийства Майи Ларссон. И вообще, эмоционально неустойчива и неуживчива. Не умеет работать в группе. И в личных отношениях… что у нее там с Кристером?

В результате Ребекка пришла к тому же выводу, что и тысячи раз до того. Что в «Мейер и Дитцингер» могла бы зарабатывать в пять раз больше фон Поста. Что же она делает в этой заштатной прокуратуре и чего ради терпит издевательства этого ничтожества? Бедная-бедная глупышка… Как же так получается, что Бьёрнфут каждый раз позволяет этому случиться? Почему Ребекка снова и снова наступает на эти грабли? Почему? Почему?

«Со мной и в самом деле что-то не так, – решила она. – Здесь фон Пост прав».

Зато теперь у нее самое настоящее убийство! Как это здорово – работать с полицейскими, вести предварительное расследование, все туже затягивать петлю на шее виновного… «И это не какое-нибудь там убийство по пьяни, – добавила Ребекка. – Иначе как бы оказались эти матрасы на втором этаже и длинные светлые волосы в сливе в душевой?»

Вечер пятницы она полностью посвятила Хенри Пеккари. Набросала, с кем и для чего нужно встретиться на острове, не забыв и о найденном в морозильнике трупе Раймо Коскелы. Приняла решение об оцеплении и обыске. Написала электронное письмо криминалистам из Лулео, где сделала распоряжения насчет осмотра как самого Хенри Пеккари, так и его жилища.

Приняла решение о прослушивании телефона Хенри Пеккари, чтобы отследить входящие и исходящие звонки. Придется запросить выписку у мобильного оператора, какие из этих номеров локализованы в Палоссари и окрестностях на момент убийства. Да! И Похьянен должен предоставить информацию о времени наступления смерти.

Еще Мерви Юханссон… Она говорила о каком-то снегоходе, который видела на острове недели три тому назад, в ночь на субботу, то есть на девятое апреля. Ребекка набрала Мерви, чтобы та подтвердила дату, но ответа не дождалась. Наверное, Мерви уже легла.

Ребекка посмотрела на часы – восемь. Вечер пятницы. В отделении полиции никого, кроме нее. Она позвонила Сиввингу, который, как всегда, был рад ее слышать.

Еды хватит, и на нее тоже.

Он даже не вспомнил ни о техосмотре, ни о прохудившейся крыше.

Суббота, 30 апреля

– Мне все равно, – сказала Анна-Мария.

Хотя это и в самом деле выглядело крайне неприятно.

Семья завтракала. Петер с такой ожесточенностью вычерпывал йогурт с мюсли, как будто шел на мировой рекорд. Йенни, пялясь в телефон, при помощи миксера перерабатывала капусту, спирулину, банан и семена чили в однородную коричневую жижу.

– Ммм… – Больше Петеру на реплику матери ответить было нечего. – Он повернулся к сестре. – Не забудь вымыть за собой посуду.

– Ну почему Похьянен не попросил и меня помочь ему с трупом из морозильника? – продолжала Мелла. – Странно все-таки, что Ребекка и Свен-Эрик работают вместе. Свен-Эрик даже не заглянул ко мне, когда был в городе. И потом…

Мелла вонзила зубы в бутерброд и поморщилась, будто от боли. Далее продолжала жаловаться с набитым ртом:

– …И потом, я все еще не могу смириться, что она не довела мое расследование до суда. Сейчас такое время, что любую репутацию, даже если она создавалась на протяжении двадцати лет, можно разрушить за три минуты. Достаточно одной записи в «Фейсбуке», и все узнáют, что это я, даже если мое имя не будет упомянуто. А потом весь город будет говорить о том, что я не могу даже сделать приличную фотографию для следственного эксперимента и что это из-за меня грабители и подонки разгуливают на свободе.

– Ты не преувеличиваешь? – спросил Роберт, не отрывая глаз от телефона.

– Но почему она сама мне этого не сказала?

– Так спроси ее об этом. Вы ведь, кажется, подруги.

– Я тоже так думала.

Анна-Мария перевела глаза на младшего сына Густава, который мрачно смотрел на свой бутерброд и стакан сока.

– Ешь! У тебя сегодня матч.

– Не могу, – ответил Густав. – У меня депрессия.

Анна-Мария поставил на стол чашку с кофе.

– Ах, какие слова! – воскликнула она. – Говори прямо, что случилось?

Мелла встретила его грустный взгляд, и желудок сжался от страха. Современные дети жестоки, а Густав так беззащитен… Неужели над ним опять издеваются? У него уже были проблемы, и Анна-Мария долго ничего не замечала. Потому что много работала. Может, несчастная любовь? Мелла была готова собственными руками придушить маленькую соблазнительницу, кем бы та ни была.

– Ты ведь помнишь, что на прошлой неделе меня пригласили на сервер «Майнкрафта»? – спросил Густав.

– Ну да, – соврала Мелла.

– Я заходил туда вчера вечером, и должен был построить себе дом. У меня не было времени рубить все эти деревья, поэтому я просто решил их запалить…

Густав вздохнул и продолжил срывающимся на слезы голосом:

– Но огонь перекинулся на соседский дом, из шерсти и дерева, и тот сгорел весь. Я пытался тушить… Теперь меня забанят на сервере. А новый лес я вырастить не успел, потому что ты отправила меня спать.

– Ах, милый… – Анна-Мария прикусила губу, чтобы не рассмеяться.

– Не «запалить», а «спалить», – поправил Густава Петер.

Примечания