Восточная Церковь одновременно весьма своеобразна и таинственна, поэтому мы должны сделать хотя бы краткое отступление для рассмотрения некоторых аспектов этого церковного «дома» тех людей веры, с которыми встретимся ниже. Настоящая книга адресована всем, кто интересуется путем святости, так что вначале необходимо некоторое знакомство с христианским Востоком. Нередко говорили, что Восточная Церковь – это наиболее тщательно охраняемый секрет христианства. Сегодня это разом и истина, и заблуждение. Многие западные христиане недоумевают по поводу многочисленных юрисдикций, или церковных общин, в Православии, этнической принадлежности церквей, содержания веры этих церквей и характера их богослужения[8 - Хотя литература о Восточной Церкви продолжает на Западе расти, в отношении ясности и полноты охвата классической современной работой остается: Timothy Ware (Bishop Kallistos). The Orthodox Church, new ed. New York: Penguin, 1993 [Каллист (Уэр), еп. Православная Церковь М.: ББИ, 2001]. Краткие и превосходно написанные работы, адресованные западным читателям, преимущественно лютеранам: Archbishop Paul (of Finland). The Faith We Hold. Crestwood, NY: SVSP, 1981 [Павел, архиеп. Финляндский. Как мы веруем. Киев: Quo Vadis, 2010], and The Feast of Faith. Crestwood, NY: SVSP, 1982 [Павел, архиеп. Финляндский. Пир веры. Киев: Пролог, 2005].]. Как долго, к примеру, многие считали, что восточные христиане в своих церквах действительно обожествляют святые иконы? Другие полагают водоразделом между Востоком и Западом часто неверно понимаемую и всегда темную по богословскому смыслу западную прибавку к Символу веры об исхождении Святого Духа «и от Сына» (Filioque). Более очевидно, пожалуй, что Запад и Восток разделило папское притязание на всемирную юрисдикцию над всеми церквями.
Иные, основываясь на отдельных сведениях из истории, полагают, что исходной причиной разделений на Востоке, а затем и отчуждения восточных церквей от Запада было языковое и этническое многообразие. Помня историческую картину, многие из нас думают о «железном занавесе», воздвигнутом исламской экспансией между церквями Востока и Запада. Совсем недавние авторы, несмотря на сделанные разъяснения, продолжают рассуждать в том же духе и представляют Восток в карикатурном виде. Пользуется успехом, особенно среди протестантских богословов, версия критики Адольфа фон Гарнака, гласящая, что восточные церкви застыли в допросвещенческих, некритических взглядах на Библию, богослужение, богословские формулировки, церковную организацию и отношение к правительству, культуре и обществу.
Далее, некоторые обвиняют Восточную Церковь в том, что она замкнута на себе, изолирована, как бы затерялась в стенах своих окутанных кадильным курением, увешанных иконами храмов, зачарована своими долгими, унылыми службами. Именно такой предстает Восточная Церковь на компакт-дисках русской и византийской богослужебной музыки. Такие диски сегодня в изобилии можно встретить в любом крупном музыкальном магазине. Другие образы мелькают в новостях: духовенство в золотых одеяниях, взмахи кадила, песнопения, верующие, совершающие крестное знамение, горящие свечи, целование икон, крестные ходы.
Есть все основания прийти в умиление. Богослужебные обряды и религиозные обычаи Восточной Церкви красивы, таинственны и дышат древностью, в то время как столь многое в богослужении других церквей претерпело модернизацию. Один лютеранин, известный в стране ученый, в ответ на вопрос, почему он посещает православный собор в одном из главных американских городов, охотно объяснил: «Из-за трансцендентности тамошнего богослужения».
Но точные образы легко становятся стереотипами. Погруженность Восточной Церкви в потустороннее, ее «эсхатологический максимализм» может обернуться (и так восприниматься) одержимостью, подавляющей заботу о бедных, лишающей импульса к миссии. С крайней точки зрения кажется, что Восточная Церковь настолько отрицает мир, что чуждается науки и искусства, заботится только о священном, тем самым крайне реакционно реагируя на вызовы современного мира и секуляризации. Тот факт, что в Восточной Церкви не рукополагают женщин, резко отличает ее от многих церквей Запада. Монашество продолжает играть в Восточной Церкви важную роль как знак того, что Павел Евдокимов назвал «эсхатологическим максимализмом», – суровое напоминание об инаковости Царства в мире сем. Многие восточные церкви соблюдают «старый стиль», то есть юлианский календарь, и поэтому отмечают праздники, в том числе и такой великий, как Рождество, на тринадцать дней позже Запада. Правила поста в восточных церквах иные: предписывается воздержание от мясной и молочной пищи не только во время Великого поста, но и в некоторые другие периоды перед праздниками и в среду и пятницу в течение всего года. В своих нравственных воззрениях Восточная Церковь, будучи весьма свободной и внимательной к личности, неизменно остается верной Библии и историческому свидетельству христиан прошлого. Эти и другие черты действительно приносят восточному христианству одновременно и добрую, и худую славу. Один мой коллега из очень либерального духовенства Епископальной Церкви однажды признался, что единственный ценный вклад Востока – это переносные иконы, которыми можно пользоваться дома, чтобы сосредоточиться на молитве[9 - Существует много собраний репродукций икон вместе с объяснениями праздников и связанных с ними текстов. Лучшие образцы такого рода см.: Leonid Ouspensky and Vladimir Lossky. The Meaning of Icons. Crestwood, NY: SVSP, 1983 [Лосский В. Н., Успенский Л. А. Смысл икон. М.: Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет: Эксмо, 2014]; John Baggley. Doors of Perception: Icons and Their Spiritual Significance. Crestwood NY: SVSP, 1988, и Festival Icons for the Christian Year. Crestwood NY: SVSP, 2000; Michel Quenot. The Icon: Window on the Kingdom. Crestwood NY: SVSP, 1991; Leonid Ouspensky. Theology of the Icon. 2 vols., trans. Anthony Gythiel and Elizabeth Meyendorff. Crestwood NY: SVSP, 1992 [Успенский Л. А. Богословие иконы Православной Церкви. М.: Даръ, 2008]; Andrew Tregubov. The Light of Christ: The Iconography of Gregory Kroug. Crestwood NY: SVSP, 1990); Konrad Onasch and Annemarie Schneider, Icons: The Fascination and the Reality. New York: Riverside, 1997; Higoum?ne Barsanuphe. Ic?nes et Fresques du P?re Grеgoire. Marcenat: Monast?re Orthodoxe Znamеniе, 1999.].
Глубоко изучая Православную Церковь с точки зрения евангелического вероучения, Дэниел Кленденин находит в ней много достойного удивления, но и много заслуживающего критики[10 - Daniel Clendenin. Eastern Orthodox Christianity: A Western Perspective. Grand Rapids MI: Baker Books, 1994. См. два популярных изложения, сделанных западным человеком изнутри Православной Церкви: Frederica Mathews-Green. Facing East. San Francisco: Harper, 1997 и At the Corner of East and Now. New York: J. B. Tarcher, 1999.]. По его мнению, центральное место литургии и таинств, приверженность к «слишком человеческой» традиции отцов Церкви и к богослужениям, наконец, очевидная неспособность православного богословия встретиться с новыми обстоятельствами и проблемами современного мира – следствие недостаточно библейского и евангельского характера Восточной Церкви. Внимание других комментаторов останавливается на том, что Павел Евдокимов охарактеризовал как явную «анархию», царящую на Востоке[11 - «Pro domo sua» // L’orthodoxie. Paris: Desclеe de Brouwer, 1979, рр. 41–43 [Евдокимов П. Н. Православие. Гл. 8 «Pro domo sua»].]. Они критикуют отсутствие централизованного управления или учительного органа, какого-нибудь одного епископа или рабочей группы, которые действительно могли бы говорить от имени всех православных церквей. Кто-то находит среди православных церквей настолько большое разнообразие, что оказывается не в состоянии усмотреть единство.
Еще один аспект – проблема национализма, который примешивается к восточному христианству, даже захватывает его и который осужден как ересь филетизма. Еще и сегодня если ты скажешь о себе: «Я православный христианин», то обычно думают, что ты грек, русский или другого славянского происхождения или женат на ком-то такой национальности и потому неофит. (Многие православные в Америке – неофиты, но не все по причине брака.) Несколько месяцев тому назад можно было услышать подобные объяснения относительно Православной Церкви в Сербии. А недавно Сэмюэл Хантингтон определил восточное православие вместе с исламом как международные силы, находящиеся в идеологическом конфликте с Западом[12 - Samuel P. Huntington. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. NY: Touchstone, 1998.]. Это крайне спорный тезис, но здесь не место входить в его обсуждение. Виктория Кларк попыталась опробовать его на истории христианского Востока, указав на ряд лиц, замечательных по своим прекрасным душевным качествам, но еще более примечательных в качестве худших примеров смешения христианства с национализмом и политикой[13 - Victoria Clark. Why Angels Fall: A Portrait of Orthodox Europe from Byzantium to Kosovo. London: Macmillan, 2000.]. Христиане Восточной Церкви, которых мы рассмотрим ниже, являют собой ответ на тезис Хантингтона и проясняют многие из недоразумений, связанных с Церковью Востока.
В XX веке Восточная Церковь претерпела скорби, но и стала более открытой. Благодаря этому она смогла принести свою традицию как дар Западу. После веков схизмы, недоразумений и изоляции Восток вступил в искренние взаимоотношения с церквями Запада. Я имею в виду не только почти восьмидесятилетний плен русской и многих других славянских церквей под советским режимом и их недавнее внезапное освобождение от некоторых, хотя и не всех форм подавления, но и гораздо более ранний диалог между Востоком и Западом, один из этапов которого начался почти сразу же после русской революции, еще в 1920-х годах. Николай Зёрнов в своей книге описывает это русское религиозное возрождение[14 - Nicolas Zernov. The Russian Religious Renaissance of the Twentieth Century. New York: Harper & Row, 1963 [Зернов Н. М. Русское религиозное возрождение XX века. Париж: YMCA-Press, 1974].], это удивительное новое усвоение православного христианства интеллектуалами в последние десятилетия XIX века, продолжившееся на великом церковном Соборе в Москве 1917–1918 годов, проходившем во время революции.
Такие чудеса культуры, как иконы и богослужебные песнопения Восточной Европы, напоминают нам на Западе о красоте и тайне Православной Церкви. Летом 2000-го года можно было по телевидению наблюдать, как румынские гимнастки, участницы Олимпийских игр в Сиднее, стояли на службах Страстной седмицы, обходили в пасхальную ночь храм со свечами в руках, как русский пловец Александр Попов зажигал перед иконами свечи в православной церкви – не у себя дома, а в Австралии. На заупокойной литургии по кардиналу Джону О’Коннору в Нью-Йорке весной 2000-го года бросалось в глаза множество черных монашеских головных уборов – клобуков и камилавок – глав различных православных юрисдикций этого региона. В книжных магазинах теперь постоянно в наличии широкий выбор репродукций икон, иллюстрированных очерков о православных монастырях от Афона до России, различные переводы таких классических сборников, как «Добротолюбие», и сочинения многих людей веры, кому посвящены нижеследующие страницы, например отцов Александра Меня, Александра Шмемана, Льва Жилле, матери Марии (Скобцовой). Во многих западных церквах и частных домах выставлены для почитания репродукции или оригиналы икон.
С падением социалистической системы стали открываться храмы и монастыри, возрождаться все формы религиозной жизни. Православное богослужение с его могучим неотмирным смыслом Божией трансцендентности открывается нам в звукозаписях, книгах и на выставках икон. Православное духовенство и миряне стали участвовать в международных экуменических организациях и даже в попытках разрешения конфликтов. Вселенский патриарх Варфоломей получил известность как горячий защитник окружающей среды с богословской точки зрения. Величайшим экуменическим событием нашего времени остаются великие акты примирения, предпринятые Вселенским патриархом Афинагором и папой Павлом VI: совместные молитвы, снятие анафем Великой схизмы и признание друг друга как епископов.
Присутствие представителей Восточной Церкви во Всемирном Совете Церквей (ВСЦ), несмотря на их меньшинство здесь, стало ощутимым в 1950–1980-е годы. В документе «Крещение, Евхаристия, служение» комитета «Вера и церковное устройство» ВСЦ от 1983 года совершенно очевидны экклезиология и литургическое богословие Восточной Церкви. Это влияние основополагающего ви?дения Церкви и таинств православными участниками было прямо подвергнуто критике со стороны некоторых протестантских богословов при их рецепции этого документа.
Православные церкви стали частью культурного и религиозного ландшафта Запада. Три поколения исконно православных – русских и других славян, греков, арабов – влились в жизнь Запада. Христиане из западных церквей переходят в церкви Востока не только путем браков, но и через принятие таинств и «обращение». Отец Иоанн Мейендорф настаивал, что богословски некорректно говорить о православных на Западе как о диаспоре, результате простой пересадки из других, «материнских» церквей.
Ныне следует вести речь не столько о «восточном» православии, сколько о Православии, Православной Церкви, собственно православных христианах как жителях Запада: американцах, англичанах, французах, скандинавах и т. д. Широко распространенный стереотип православного христианина как преимущественно представителя конкретного типа национальности теперь уже просто не соответствует действительности. Однако здесь кроется ряд проблем для православных церквей Америки, все еще остающихся там маргинальными. И Шмеман, и Мейендорф считали неканоническим и ненормальным отсутствие единства между американскими православными церквями. Хотя и верно утверждение, что большинство этих церквей находятся в евхаристическом общении, на самом деле различные юрисдикции в одном городе сталкиваются и соревнуются друг с другом.
Национальная идентичность представляется главным основанием роста церквей, несмотря на всё бо?льшую ассимиляцию. С каждым новым поколением увеличивается число некоренных американцев и, благодаря бракам, смешанных семей. Даже в тех епархиях, чьи духовенство и миряне родились в Америке, даже во втором поколении, связь между приходами весьма слаба. Совместные богослужения совершаются по случаям погребений, праздников и особых великопостных служб. Но во всех практических начинаниях различные православные церкви действуют как конкурирующие добровольные организации или общественные объединения. Выражаясь в терминах социологии религий, они ведут себя как «деноминации», хотя этому противоречит единство их богословия, литургической жизни и почитаемого предания.
Постоянная Конференция православных епископов Америки (SCOBA) в глазах других православных церквей мира не имеет официального, канонического статуса. Ввиду отсутствия в этой стране единой церкви и правящего ею епископа она не может действовать как епископский синод. В 1994 году Вселенский патриарх подверг резкой критике SCOBA и сделал выговор епископам греческой архиепископии одной из юрисдикций за поддержку ими идеи создания единой Православной Церкви в Америке без национальной идентичности. Будучи, по сути, в качестве Вселенского патриарха символом и сторонником церковного единства, Варфоломей странным образом становится одним из главных врагов этого единства. Где могло бы сложиться сотрудничество в таких важных сферах, как богословское образование и общественное служение, каждая церковь, за немногими исключениями, поддерживает свои собственные дорогостоящие сложные корпоративные организации: семинарии, издательства, офисы для управления и ведения экуменических дел, подразделения для создания миссионерских приходов. Исключения составляют гуманитарная помощь и миссионерская работа за границей. Вместо живого свидетельства Предания древней Церкви православные церкви остаются далекими друг от друга, равнодушными, если не враждебными друг другу, а их присутствие в окружающей культуре продолжает быть безмолвным и влияние на нее минимальным.
Есть в Православии и реакционное течение, считающее Запад «загнивающим», а западные церкви – «еретическими», не имеющими благодати таинств и стоящими вообще вне подлинного христианства[15 - Современное выражение этой традиционалистской позиции см.: Patrick Barnes. The Non-Orthodox: The Orthodox Teaching on Christians Outside of the Church. Salisbury MA: Regina Orthodox Press, 1999.]. Эта дискриминационная тенденция в той или иной форме существовала в Православии долгое время. В прошлом ее питали в основном национальная вражда и политические нестроения. Сегодня она дает о себе знать в открытом осуждении всех совместных действий и даже общения, объявляющихся проявлением экуменизма. В экуменических организациях, в частности во Всемирном Совете Церквей, имеет место глубокий самоанализ и многое требует пересмотра и критики относительно содержания и направления экуменической деятельности, но это совсем не то же самое, что объявлять всё экуменическое движение «еретическим». Всякий контакт с неправославными и, в частности, общая молитва осуждается на основании канонов III и IV веков, содержащих запрет молиться с теми, кто явным образом отвергает основные догматы. Употребление «старого стиля», или юлианского календаря, в противоположность «новому» или, того хуже, «папистскому» или «еретическому» григорианскому, становится определяющим признаком подлинного православия вплоть до перекрещивания всех неправославных христиан, желающих присоединиться к Православной Церкви[16 - Вот два серьезных источника по поводу этих споров об отношении с неправославными христианами и принятии их в Православную Церковь: Archbishop Peter L’Huillier. The Church of the Ancient Councils: the Disciplinary Work of the First Four Ecumenical Councils. Crestwood NY: SVSP, 1996 [Петр (Л’Юилье), архиеп. Правила первых четырех Вселенских Соборов. М.: Сретенский монастырь, 2005], и Амвросий (Погодин), архим. К вопросу о чине принятия в Православную Церковь лиц, приходящих к ней из иных христианских церквей // Вестник Русского Христианского Движения. №№ 173 (I–1996), 174 (II–1996, I–1997).].
Другие отличительные признаки или средства изоляции состоят в долготе богослужений, терминологии, особых одеяниях, тщательном соблюдении (и бесконечных обсуждениях) правил поста, действий священнослужителей на службах, правил молитвы. Короче говоря, невозможно избежать впечатления, что здесь создается образ жизни и мышления, отгораживающий православных от остальной части общества, как это происходит с ортодоксальными хасидами и амишами. Хотя многие из этих специфических элементов образа жизни не имеют решающего значения для веры, они возводятся в статус необходимых для «истинного» православия. Стоящее за этим умонастроение не просто сомнительно и спорно – оно ошибочно. Пожалуй, самая радикальная позиция – «Предание неизменяемо и незыблемо» – отрицается тем фактом, что Предание в первую очередь ориентировано на историю. Историчность Предания подтверждается бесчисленным количеством источников: множеством документов, подробностями богослужебной практики в «Типиконе», изображениями на картинах, описаниями в романах, стихах, текстах народных песен. Попытки так называемой «обновленческой церкви», возникшей в России сразу после революции, провести в жизнь реформы и перемены скомпрометировали саму идею и возможность обновления чего-либо.
Подобным образом усилия многих, направленные на подлинное церковное обновление в XX веке, как и попытки некоторых из описанных в этой книге людей, подпали под осуждение. В литургической сфере отцы Николай Афанасьев и Александр Шмеман ратовали за частое причащение и громкое чтение евхаристического канона. Они также предлагали сделать иконостас ниже и держать открытыми Царские врата, ведущие в алтарь через иконостас и завесу, чтобы верные могли видеть и слышать всё совершаемое там и участвовать в служении литургии. Отцы Сергий Булгаков, Лев Жилле и Александр Мень, а также Павел Евдокимов признавали действенное присутствие Святого Духа в разделенных церквах и горячо уповали на исцеление расколов. Многие из них испытывали глубокое уважение к святым и наследию западных церквей. Но такая открытость, ее воистину целебный дух привели к сжиганию их книг, насмешкам и клевете[17 - См. попытку противодействия подобным умонастроениям: John W. Morris. Orthodox Fundamentalists: A Critical View. Minneapolis: Light & Life, 1998.].
Я выбрал преимущественно тех нашедших свой путь на Западе православных христиан, кто первоначально принадлежал к Русской Церкви. После русской революции и других потрясений начала XX века многие православные христиане, в том числе поэты, музыканты, философы, историки, богословы и великие духовные учителя, приехали жить и работать на Запад. Со времени исследования Николая Зёрнова, вышедшего более тридцати лет назад[18 - Zernov. The Russian Religious Renaissance [Зёрнов Н. М. Русское религиозное возрождение].], никто не попытался оценить их присутствие на Западе, их особенный вклад, как и вклад других появившихся там крупных фигур. Я уверен, что их жизнь, их голоса выразят это достаточно живо и наглядно и основываю свое исследование на убеждении, что Восточная Церковь, храня раннехристианское предание веры и поклонения Богу, особенным образом сформировала их личности.
В разительном контрасте со стереотипом Восточной Церкви как целиком потусторонней и неизменной, эти «живые иконы» воплотили открытость Евангелия ко всем временам и народам. Восточная Церковь знает богатство любви Бога к миру, столь глубокой, что Он Сам стал его частью, в человеческой плоти и крови, в пространстве и времени. Павел Евдокимов, выражая мысль многих древних богословов, называет это «безумной любовью Божией» к человеку. Благоговение Восточной Церкви перед Воплощением и присутствием Святого Духа в каждом человеке живо проявляется в ее любви к иконам, этим священным изображениям, где в человеческих ликах святых присутствует Бог. Восточная Церковь также высоко ценит материальное и человеческое измерения Божьего присутствия и действия в таинствах, особенно в троекратном погружении крещаемого, помазании его святым елеем и ароматической смесью масла и специй, называемой миром. Средоточие ее жизни – служение Евхаристии, о которой Христос говорит в Писании и проповеди и в которой Он приемлется в освященных хлебе и чаше. Восточная Церковь хранит христианское Предание, которое состоит не в елиной Библии, не в главном епископе и даже не в соборах, но в живом опыте всего народа Божия. Церковь понимается как общение святых, пребывающих уже в Царстве Небесном, равно как и всех тех, кто призван к святости через крещение, живя здесь и сейчас, в этой жизни.
Восточная Церковь, как признают Павел Евдокимов и о. Лев Жилле, часто бывала нищей и угнетенной. В институциональном отношении она неуклюжа, даже хаотична и анархична. Однако она свидетельствует о Царстве Божием красотой своего богослужения и храмов. И она обладает великим терпением, снисхождением любви к своим сыновьям и дочерям, не желая связывать их законнической строгостью, предпочитая «погрешать» в сторону свободы и любви. Таковы некоторые характерные черты ее представителей, с которыми мы встретимся в этой книге.
Живые иконы
Среди многих людей, ставших «светильниками» Восточной Церкви нашего времени, я выбрал перечисленных ниже по соображениям, требующим некоторого пояснения. Мне хотелось рассказать о людях, живших на Западе и ставших частью западной культуры и жизни. Исключение – о. Александр Мень (1935–1990), который всю жизнь провел в России, но труды и проповеди которого прорвались к общественности лишь с концом советского режима и оборвались трагической насильственной кончиной их автора в 1990 году.
Другие лица, с которыми мы встретимся здесь, – русские эмигранты, жившие в Париже. Отец Сергий Булгаков (1871–1944), первый ректор Свято-Сергиевского богословского института, был самым плодовитым, творческим и спорным богословом своего времени. Он многое сделал для духовного пробуждения русской интеллигенции и возвращения ее к вере и Церкви, участвовал вместе с Бердяевым и другими в знаменитом сборнике «Вехи», авторы которого призывали к новому открытию и обновлению христианской мысли и жизни. Сын священника, он утратил веру в период учебы в семинарии и примкнул к марксизму, пока чтение таких русских классиков, как Соловьев и Достоевский, вновь не вызвало в нем алкание Бога. Блестяще начав карьеру профессором политической экономии в Московском университете, после нескольких религиозных переживаний, описанных им в «Автобиографических заметках», он возвратился в Церковь. У него был опыт политической деятельности во Второй Государственной Думе, он активно участвовал в великом реформаторском церковном соборе 1917 года, после чего был рукоположен во священники и вскоре навсегда покинул Россию, влившись в многотысячный исход русских на Запад. За свое учение о Софии, Премудрости Божией, он подвергся резкой критике и даже церковным прещениям. Я хочу сосредоточиться здесь не на основных сочинениях о. Сергия, но на его молитвенной жизни и священническом служении, а также представить его мысли о единстве Церкви, которое, вопреки схизме, существует и является основой для уврачевания разделений и для возрождения христианского свидетельства в нашем мире.
Я представлю здесь светского богослова Павла Евдокимова (1901–1970), многие годы посвятившего гуманитарной деятельности, что всегда было евангельским служением, и внесшего актуальность страданий и вопрошаний современной жизни в свое учение и свои труды. Мы также встретимся с иноком Григорием (Кругом) (1908–1969), который получил академическое образование в области живописи, графики и рисунка, вел тихую, но богатую духовную жизнь, полную внутренней борьбы и художественных свершений. Он оставил мало написанного словами, но подарил нам множество икон, беспримерных в своей творческой самобытности и вместе с тем глубоко укорененных в Предании и указывающих путь к его возрождению.
Рассмотрим мы и значительную, но позабытую фигуру о. Николая Афанасьева (1893–1966), вновь открывшего, благодаря своим исследованиям в области истории и церковного права, древнее самосознание Церкви. Его мысль оказала влияние на Второй Ватиканский собор и на нынешнее самосознание многих церквей. Отец Лев Жилле (1893–1980) – один из величайших духовных учителей XX века благодаря не только многим своим книгам, подписанным «Монах Восточной Церкви», но и экуменическому паломничеству из бенедиктинской монашеской жизни к пастырскому служению православным священником и монахом во Франции, Англии, Ливане и Швейцарии.
Самая необычная личность из всех – мать Мария (Скобцова) (1891–1945), являющая собой яркий пример трудности жизни по вере в нашу эпоху. Поэтесса, художница, политическая активистка, дважды выходившая замуж и разводившаяся, мать троих детей, она приняла монашеский постриг в зрелом возрасте и основала приют для нищих и бездомных в трудные времена в Париже, принимала участие в Сопротивлении. Мать Мария была арестована и отправлена в нацистский концентрационный лагерь за укрывание евреев, где сама пошла на жертвенную мученическую смерть.
Наконец, священники Александр Шмеман (1921–1983) и Иоанн Мейендорф (1926–1992) приехали в Америку молодыми и прожили здесь до своей смерти, став выдающимися учеными и свидетелями Православия в Америке и внеся бесценный вклад в американскую религиозную жизнь и взаимоотношения между христианскими церквями. Шмеман широко известен в литургическом движении благодаря новому открытию им литургического богословия, возвышенному ви?дению Евхаристии и духовного содержания литургии и богослужений церковного года. Он исполнял обязанности ректора Свято-Владимирской семинарии, был экспертом по экуменическому диалогу и пользовался огромной любовью как духовный отец. Мейендорф – уважаемый в мире византинист, вместе со Шмеманом инициатор создания Православной Церкви в Америке, влиятельный экуменический деятель и также любимый многими исповедник и духовник[19 - Последующие главы о людях веры представляют результат многолетних исследований, переводов и публикаций автора. См. мои статьи: Monasticism in the Marketplace, the Monastery, the World and Within: An Eastern Church Perspective // Cistercian Studies Quarterly, 34, no. 3 (1999): 339–367; Open in Faith, Open to the World: The Work and Witness of Alexander Men // Eastern Churches Journal, 5, no. 2 (1998): 105–130; ‘Always Everywhere and Always Together’ – The Eucharistic Ecclesiology of Nicolas Afanasiev’s The Lord’s Supper Revisited // St. Vladimir’s Theological Quarterly, 41, nos. 2–3 (1997): 141–174; Interiorized Monasticism: A Reconsideration of Paul Evdokimov on the Spiritual Life // American Benedictine Review, 48, no. 3 (1997): 227–253; The Church, the Eucharist and the Kingdom: Towards an Assessment of Alexander Schmemann’s Theological Legacy // St. Vladimir’s Theological Quarterly, 40, no. 3 (1996): 119–143; Paul Evdokimov: A Theologian Within and Beyond the Church and the World // Modern Theology, 12, no. 1 (1996): 85–107; The Face of the Father in the Mother of God: Mary in Paul Evdokimov’s Theological Writing // Contacts, 172 (1996): 250–269; The God Whose Power is Weakness, Whose Love is Foolish: Divine Philanthropy in the Theology of Paul Evdokimov // Sourozh, 60 (1995): 15–26; An offering of prayer: the witness of Paul Evdokimov 1900–1970 // Sobornost, 17, no. 2 (1995): 28–37; Alexander Schmemann: Father and Teacher of the Church // Pro Ecclesia, 3, no. 3 (1994): 275–288. См. также переводы: Paul Evdokimov, Ages of the Spiritual Life, editors and translators Michael Plekon and Alexis Vinogradov. Crestwood NY: SVSP, 1998 [Евдокимов П. Н. Этапы духовной жизни / пер. М. Иорданская, С. Зайденберг. М.: Свято-Филаретовский институт, 2003]; In the World, Of the Church: A Paul Evdokimov Reader, trans. Michael Plekon, ed. Alexis Vinogradov; и Discerning the Signs of the Times: The Vision of Elisabeth Behr-Sigel, ed. and trans. Michael Plekon and Sarah E. Hinlicky. Crestwood NY: SVSP, 2001.].
Жизни многих из представленных здесь людей тесно переплетены между собой. Приведу несколько примеров того, насколько сложны и многочисленны эти связи. Среди студентов Булгакова на самом первом его курсе в Свято-Сергиевском институте был Павел Евдокимов[20 - См.: Alexis Kniazeff. L’ Institut Saint-Serge. Paris: Beauchesne, 1974.]. Посещал его курсы, хотя и не будучи формально зачислен в институт, о. Лев Жилле[21 - Элизабет Бер-Сижель описала многих из этих людей в замечательной биографии: Lev Gillet, a monk of the Eastern Church, trans. Helen Wright. Oxford: Fellowship of St Alban and St Sergius, 1999.]. Духовной дочерью о. Сергия Булгакова была мать Мария (Скобцова). Отец Николай Афанасьев также учился у него, а затем преподавал вместе с ним. Афанасьев, в свою очередь, был близким другом и коллегой Павла Евдокимова и учителем о. Александра Шмемана; именно он вовлек последнего в развитие своей «евхаристической экклезиологии». Позднее Шмеман выработал собственный подход, который назвал «литургическим богословием».
Все они тонко, но глубоко влияли друг на друга. Можно привести немало прямых цитат, свидетельствующих о таком влиянии. В других случаях это общая направленность, дух, стиль, даже сам язык. Возьмем, к примеру, работу о. Николая Афанасьева «Трапеза Господня» (1952), где он беспощадно критикует евхаристическую практику, распространенную среди православных, и его же посмертно опубликованную «Церковь Духа Святого» (1975), посвященную формированию раннехристианской «евхаристической экклезиологии». Влияние афанасьевской мысли, сформированной на основе совокупного исследования канонического права, церковной истории, Нового Завета и литургии, совершенно очевидно в посмертно опубликованном труде о. Александра Шмемана «Евхаристия: Таинство Царства» (1988), равно как и в других его работах. Замечания о. Александра на открытой защите своей докторской диссертации «Введение в литургическое богословие» в Свято-Сергиевском институте в 1961 году, которую принимали у него отцы Афанасьев и Мейендорф, вторят тревоге его учителя по поводу того, во что превращается литургия, и это из чисто богословских соображений, не говоря уже о культурных! Хотя о. Иоанн Мейендорф нередко высказывал научные возражения на некоторые детали афанасьевского евхаристического богословия, евхаристическая природа Церкви и церковный характер Евхаристии наложили глубокий отпечаток на его мысль. Евхаристия была для него неизменным критерием здоровья Церкви, как это видно в его редакторских статьях в официальном органе Православной Церкви в Америке «Православная Церковь», в его исследованиях и лекциях.
Отец Лев Жилле служил настоятелем первого франкоязычного православного прихода в Париже, освященного во имя Преображения Господня и св. Женевьевы. Членами этой общины, среди прочих, были Евдокимовы, Лосские, братья Ковалевские, светский богослов Элизабет Бер-Сижель и ее муж Николай. Первая литургия этого прихода была отслужена в офисе Русского студенческого христианского движения на ул. Монпарнас, 10, а затем в лютеранской церкви Святой Троицы на нынешнем бульваре Винсент-Ориоль. Луи Буйе, впоследствии католический священник Оратория и выдающийся литургический богослов, также посещал тамошние богослужения.
При взгляде на историю русской эмиграции все эти переплетения дружеских и профессиональных связей не удивительны, если учесть, что почти вся эмигрантская молодежь активно участвовала в Русском студенческом христианском движении, где ее окормляли, в числе прочих священников, такие крупные духовные руководители, учителя и духовники, как отцы Сергий Булгаков и Лев Жилле. Из РСХД и Свято-Сергиевского института протянулись нити контакта и сотрудничества с Содружеством св. Албания и преп. Сергия, англикано-православным братством, первым экуменическим сообществом такого рода. Они участвовали также в становлении того объединения, которое станет позже Всемирным Советом Церквей, и в экуменической группе, более ориентированной на гуманитарную помощь, CIMADE (Comitе inter-Mouvements pour l’accueil des еvacuеs), где Павел Евдокимов проработал более десяти лет. Эти связи продолжались многие годы. Иконы о. Григория (Круга) украшают часовню санатория матери Марии на Нуази-ле-Гран; студент о. Николая Афанасьева, о. Александр Шмеман, становится ректором Свято-Владимирской семинарии в Нью-Йорке и ведущей фигурой в международном литургическом движении, а о. Иоанн Мейендорф, еще один выпускник Свято-Сергиевского института, сменяет Шмемана на посту ректора Свято-Владимирской семинарии и выступает главным связующим звеном между Православием и академическим сообществом и церквями США. Соединенные совсем не семейными или родственными узами, во многом очень разные, нередко страстно спорившие друг с другом, эти люди тесно связаны не только общностью языка, культуры и эмиграции, но также и событиями мирового экономического кризиса и Второй мировой войны. И еще более глубоко связаны они общением в вере, таинствах и церковной жизни.
Люди, с которыми мы здесь встретимся, хоть они и не канонизированы, суть «живые иконы». Я не вкладываю в эту метафору никакого сентиментального или кощунственного смысла. Каждый христианин создан по образу (eikon) и подобию Божию для жизни во Христе. Присутствие Святого Духа понимается, благодаря восточным отцам Церкви, как процесс теозиса, обо?жения, в котором человек становится всё более и более подобным образу, по которому сотворен и крещен. В особенности святых монахов называют преподобными, то есть «весьма похожими», «очень подобными» Богу, причем это лишь одно из многих определений или описаний святости, того, что значит быть святым.
Глава 2. Святой Серафим Саровский: образ святости в наше время
В сочинениях многих русских эмигрантов мы встретим выражение горячей любви к русскому иеромонаху Серафиму Саровскому, канонизированному в 1903 году при активном участии царя Николая II и его супруги Александры, присутствовавших на торжестве канонизации. Личность преподобного Серафима – ключ к более открытому и творческому пониманию евангельского пути, жизни в общении с Богом, святости. Это тем более удивительно, что жил он в один из худших периодов церковной жизни России, во времена, когда живое предание покрылось коростой категорий и формул, многие из которых и по сей день преследуют восточное христианство. При Петре I патриаршество было упразднено, Церковь превратилась в государственное учреждение, управляемое назначаемым обер-прокурором, мирянином, который председательствовал на синоде русских епископов. В течение всего периода правления Петра и Екатерины II монашеская жизнь, уже и так находившаяся в духовном упадке, целенаправленно подавлялась. Было закрыто более трети всех существовавших монастырей и установлен строгий контроль за открытием новых.
И в эти темные времена вспыхнули искры обновления. Преподобный Паисий Величковский (1722–1794), студент Киево-Могилянской академии, становится афонским монахом и начинает славянский перевод сборника «Добротолюбие» (то есть «красотолюбие», «любовь к красоте»). Этот сборник святоотеческих текстов, изданный преп. Никодимом Святогорцем, стал классикой восточно-христианской духовности и впоследствии был переведен на русский язык. Странствующий христианин знаменитых «Откровенных рассказов странника духовному своему отцу» в первой главе книги покупает потрепанный экземпляр «Добротолюбия», носит в своей сумке вместе с Библией, что составляет всю его библиотеку и самое ценное достояние, и изучает по нему «сердечную молитву». В тот же период жил свт. Тихон Задонский (1724–1782), замечательный епископ, впоследствии отшельник. Широко начитанный в классической духовной литературе, в том числе и в трудах западных авторов, он вел обширную переписку с ищущими духовного совета, переводил Псалтирь и Новый Завет на русский и своими сочинениями внес большой вклад в обновление литургической жизни и молитвы, особенно после своей смерти.
Прохор Мошнин, ставший позднее батюшкой Серафимом, родился 19 июля 1754 года (по другим данным, 1759) в Курске, он был младшим из трех детей строительного подрядчика Исидора и его супруги Агафии. Отец его вскоре умер, не завершив строительства собора в Курске. Мать Прохора славилась своей щедростью к нищим и страдальцам и воспитала сына в духе глубокой веры и любви к ближнему. В детстве с Прохором происходило немало чудесного. В его жизнеописании читаем, как он упал со строительных лесов и остался невредим, как во время тяжелой болезни ему явилась во сне Пресвятая Богородица, после чего вскоре мимо их дома прошел крестный ход с чудотворной иконой Божией Матери Курской, и он стал быстро поправляться. Житие Серафима полно привычных житийных черт, таких как юношеское пристрастие к чтению Священного Писания и св. отцов, к посещению церковных служб. Курск был местом паломничества к чудотворной иконе, но там не было монастырей. Прохор совершил паломничество в Киево-Печерскую Лавру, один из главных центров монашеской жизни Российской империи, где посетил старца, который утвердил юношу в его стремлении к монашеству и направил в Саровскую пустынь, недалеко от Тамбова и Нижнего Новгорода. Когда он уходил из дому, мать благословила сына на иночество бронзовым крестом, который можно видеть у него на груди почти на любой его иконе.
Прохор был принят в число послушников Саровской обители настоятелем Пахомием накануне праздника Введения Пресвятой Богородицы во храм, 20 ноября 1778 года. Братия запомнила его высоким и сильным, способным к различным работам, всегда исполненным радости и жизнелюбия. Он работал в монастырской пекарне, особенно хорошо проявил себя в столярном и плотницком деле, оказался превосходным чтецом в храме. Через несколько лет по вступлении в монастырь его сразила жестокая болезнь, от которой он был исцелен посещением Божией Матери и апостолов Петра и Иоанна, совсем как преп. Сергий Радонежский. Пресвятая Дева сказала ап. Иоанну, указывая на Серафима: «Этот нашего рода»*. В праздник Успения Божией Матери, 15 августа 1786 года, Прохор принял иноческий постриг с именем Серафим в честь пламенных ангелов, окружающих небесный престол. Через год он был рукоположен во диаконы, а в 1793-м – во священники. Однажды на литургии в Великий Четверг Серафим увидел в видении, как Христос входит в монастырский храм в сопровождении херувимов и серафимов, благословляет служащих и всё собрание. В течение многих лет он ежедневно совершал литургию, причащаясь за каждой службой, на которой присутствовал; такое евхаристическое рвение в то время было весьма необычным. Перед смертью старец Пахомий поручил ему окормлять сестер близлежащей обители в Дивеево, что стало одной из главных забот Серафима в будущем.
В 1794 году Серафим испросил благословения у преемника Пахомия, настоятеля Исаии, удалиться на пустынножительство в место, расположенное километрах в пяти от монастыря, в лесах реки Саровки. Еще несколько монахов тоже получили благословение на такую же отшельническую жизнь. Пожалуй, никакой другой период жизни Серафима так хорошо не известен, как это его пустынножительство. В течение каждой недели он прочитывал весь Новый Завет, совершая и все положенные службы суточного круга вдобавок к своему личному молитвенному правилу. Работал в своем огороде, колол дрова. Саровский лес сделался для него пустыней, иначе говоря – местом встречи с Богом и борьбы с самим собой. Разным местам в лесу он дал имена Назарета, Вифлеема, Гефсимании, Фавора и Иерусалима: это помогало ему читать Писание и молиться. Каждую субботу под вечер возвращался он в монастырь для участия во всенощном бдении и затем воскресной литургии, за которой непременно причащался. После этого он вновь отправлялся в свою пустыньку с недельным запасом хлеба; остальную его пищу составляли овощи с огорода и лесные растения. Известная литография изображает его кормящего хлебом громадного черного медведя. Павел Евдокимов указывает на эту черту, роднящую его с древними отцами-пустынниками и такими святыми, как Франциск Ассизский и Иероним. Животные и птицы чуют в святом изначальный аромат Рая, присутствие кого-то «весьма подобного» Самому Господу.
В лесу Серафим носил простую крестьянскую сорочку из грубой ткани. У него вошло в привычку одеваться, как крестьяне и рабочие того времени, носить зимой сапоги, а летом берестяные лапти. Тысячу дней и ночей в Саровском лесу простоял он в молитве на ногах или на коленях на огромном камне, как это изображается нередко на иконах, в частности на иконах о. Григория (Круга). Подобно отшельникам прошлого, он вел постоянную брань с духами зла. Как-то на Серафима напали трое разбойников, избили его до полусмерти. Вновь удостоился он, лежа почти на смертном одре, посещения Божией Матери с апостолами Петром и Иоанном, еще раз услышал Ее слова: «Сей от рода нашего»* и снова был чудесно исцелен. Шрамы от этого нападения никогда полностью не сошли с его тела. Он преждевременно состарился, волосы на голове и борода совершенно поседели, нанесенные увечья сделали его на всю оставшуюся жизнь сгорбленным, так что для хождения нужен была посох. Последние годы отшельничества он провел в безмолвии и уединении, более уже не возвращаясь в обитель по воскресеньям и праздникам.
Однако весной 1810 года совет старцев монастыря и новый настоятель велели ему вернуться в обитель. Получив это повеление, он возвратился, но образ его жизни в общине снова был далеким от обычного. Он стал отшельником в своей келье, внутри монастыря, решаясь лишь вечером выходить в храм; пищу и даже Святые Дары приносили ему в келью; он ни с кем не общался, и видеть его можно было лишь во время вечерних отлучек. Такое уединение, крайнее даже для монастырской жизни, продолжалось пять лет. Внезапно летом 1815 года, после тщетной попытки местного епископа посетить Серафима, двери его кельи отворились для молодой четы, местного губернатора и его супруги. С этого дня до самой его смерти 2 января 1833 года двери эти уже не закрывались, и его жизнь стала непрерывным служением духовника, молитвенника и целителя для тысяч людей, стекавшихся в Саров, православных и неправославных христиан со всей страны. Но и здесь можно отметить необычные черты. В келье святого всегда горели свечи как знак молитвы за многих посещавших и писавших ему. Он раздавал кусочки освященного хлеба, как бы повторяя насыщение Господом толпы умножением хлеба и рыб, как живое свидетельство евхаристического «хлеба жизни», по словам Павла Евдокимова.
Своими чудесными дарованиями Серафим охватил, кажется, и нынешнее время, и древнюю эпоху пустынных отцов. У Михаила Мантурова и Николая Мотовилова, которые стали близкими друзьями и помощниками батюшки, Серафим, по-видимому, распознал комплексные психосоматические причины их болезней. В обоих случаях он приступил к исцелению только после «терапевтической» беседы с ними, вызвав у них веру или, скорее, побудив их к исповеданию веры в то, что Бог способен их исцелить. Мотовилов, которому предстояло стать свидетелем теофанического откровения Серафима, получил от батюшки повеление, как некогда расслабленный от Господа, стать на парализованные ноги и ходить. Применяя в некотором смысле духовную терапию, Серафим проник сквозь все их возражения и защитные механизмы, подчеркивая, однако, что он лишь орудие, средство, через которое целительная сила Божия открывается в их страданиях. Как и в евангельских случаях, Мантуров и Мотовилов, получив исцеление, были сразу же привлечены к работе Серафимом, который хорошо знал святую силу труда. Они стали сотрудниками во многих делах Серафимова служения; в частности батюшка поручил им строительство мельницы и храмов в Дивеевском монастыре. В этом Мотовилов преуспел больше Мантурова.
Но и на многих других, приходивших к батюшке кто с физическими муками, кто с душевными, в отчаянии, под гнетом вины, в заблуждении или в каком-то страдании, открывался дар прозорливости Серафима. Сквозь рассказы о страданиях он быстро «прочитывал» суть дела и сосредотачивался на глубоких корнях болезни, побуждая собеседника увидеть их, чтобы получить от Бога прощение и тем самым исцеление. Даже если человек не мог или не хотел открывать перед ним свои тревоги, старец способен был зреть в сердце и без словесного описания понять, что произошло. Монахи, посещавшие его и наблюдавшие это, удивлялись и записывали случаи прозорливости Серафима. В течение многих лет служения страждущим он никогда не прерывал молитвенного подвига, предстательствуя за всех приходящих к нему. Обычно посетители вынуждены были ждать часами, иногда целый день и более, пока Серафим отворит дверь кельи после долгой молитвы.
Биографы преп. Серафима – в том числе Дональд Никол, Валентина Зандер, Ирина Горяинова, архим. Лазарь (Мур), Павел Евдокимов, Элизабет Бер-Сижель – основывались на одних и тех же источниках: записях сестер Дивеевской обители, воспоминаниях монахов Саровского монастыря и многочисленных паломников к батюшке. Слишком много рассказов с бесчисленным количеством подробностей собрано о святом, чтобы воспроизводить их в нашем очерке. Многие сообщали, как любил он детей, как играл и пел с ними, как прятался в высокой траве и кустах от взрослых, но давал себя «найти» детям. Для дивеевских сестер он стал поистине отцом, открывая призвание многим приходившим к нему молодым женщинам. Его нежная и теплая забота о них проявлялась порой самым неожиданным образом. Он мог потребовать от них многих усилий и жертв, отговорить от избранного ими жизненного пути, например кому-то, кто жаждал монашеской жизни, велел выходить замуж, другим – наоборот. Сестра Михаила Мантурова Елена была близкой духовной дочерью Серафима, вступила в число сестер обители и исполняла там различные важные послушания. Краткая беседа с нею Серафима накануне ее ранней смерти, в возрасте всего двадцати семи лет, необычайна своим прозрением в страх, но и радость умирания во Христе. Другую сестру, Марию Милюкову, можно назвать любимицей Серафима. Любовь к ней более всего открылась в ее смерти, когда казалось, что умерла родная дочь батюшки.
Собственная кончина Серафима была удивительна. Накануне старец испросил прощения у всех окружающих и пел пасхальные песнопения, хотя то был конец декабря, период между Рождеством и Богоявлением. Павел Евдокимов видел в Серафимовом обычае круглый год приветствовать людей пасхальным приветствием знак Воскресения как самого средоточия христианской жизни. Каждого приходящего к нему Серафим встречал словами «Радость моя!» и добавлял: «Христос воскресе!», независимо от времени года. Братия, вошедшие в его келью, когда он преставился, нашли его коленопреклоненным перед иконой Божией Матери «Умиление», Евангелие было раскрыто перед ним, и страницы начали заниматься от пламени упавшей на книгу свечи. Тело было еще теплым, но сердце остановилось, и его не смогли вернуть к жизни. Погребение старца было подобно празднованию Пасхи среди зимы, и почти ровно через семьдесят лет, в июле 1903 года, прославление преп. Серафима в Сарове, как он и предсказывал, также напоминало празднование Пасхи среди жаркого лета.
От всего, что я читал о преп. Серафиме, веет непреодолимым очарованием. Я имею в виду не суеверие или что-то оккультное, но чудо волшебной сказки, возвращающей нас в детство, дарящей ликующую радость и свет. Спустя многие годы после того, как монастыри в Сарове и Дивееве были разрушены коммунистами, тамошние леса вырублены, все знаки и памятки о Серафиме, его монахах и монахинях уничтожены и даже его мощи, казалось, погибли, оставались прекрасные рассказы о его продолжающемся присутствии. То какой-то низенький старичок в белой рубахе поприветствует солдат, то заблудившихся путешественников выведет сквозь воющую вьюгу какой-то маленький человечек в белом. Крестьяне приносили свежие сосновые ветки в антирелигиозный музей в бывшем Казанском соборе, где, как считалось, таились его мощи. Охранникам, которые не могли понять, зачем несут ветки, объясняли: «Это для батюшки, они напоминают ему о доме». Позже, в эпоху «гласности», в этом антирелигиозном музее был открыт деревянный ящик с останками, где нашли бронзовый крест, остатки монашеского одеяния и церковный документ, указывающий на останки как на мощи Серафима. Мощи были обретены, и он вернулся, как предсказывал, в Саров и в любимое Дивеево, где вновь был открыт монастырь. Крестный ход с мощами преподобного передвигался поездом, на автомобиле и пешком – паломничество, которого многие уже не ожидали.
Ломая шаблоны, превосходя границы
Хотя преп. Серафим шествовал институализированным путем аскетизма, приняв монашеский постриг и затем священство, его личность и жизнь ломали стереотипы и развенчивали мифы о «духовности» и святости, накопившиеся в Новое время. Вот почему многие лица, описанные в этой книге, увлекались преп. Серафимом и были авторами ряда глубоких исследований о его жизни и учении. Павел Евдокимов часто писал о нем. В своем исследовании об истории и месте святых в православном предании Евдокимов изобразил характер Серафима и его верность Евангелию, указывая на него как на образец святости в наше время[22 - См. его очерк «Holiness in the Tradition of the Orthodox Church» // In the World, Of the Church.]. Пожалуй, самое известное событие, записанное Мотовиловым, прекрасно показывает и личность Серафима, и его значение[23 - Valentina Zander. St. Seraphim, рр. 83–94 [Зандер Валентина. Житие преподобного Серафима Саровского // Подвиг старца Серафима / сост. А. Н. Стрижев. М.: Паломник, 2013].]. В снежный зимний полдень на поляне недалеко от своей пустыньки в Саровском лесу преп. Серафим не только явил Мотовилову сияние от пребывания в присутствии Божием, в общении с Ним, но и дал ему возможность самому разделить этот опыт. В беседе с ним преп. Серафим высказал свое простое, но точное понятие о святости, подходящее для каждого, – то, чего Бог на самом деле желает от нас. Святость, говорил он, состоит в «стяжании Духа Святого», то есть в жизни Троичного общения. Мотовилов описывает почти слепящий свет, теплоту, хотя стоял мороз, чудесный аромат и, что важнее всего, несказанную радость и мир, именно то, на что Новый Завет указывает как на признаки пребывания в Духе.
Тот факт, что Серафим был монахом и священником, а Мотовилов мирянином, ничего не значит в Царстве Духа. Это засвидетельствовано тем, что можно назвать паломничеством Серафимовой жизни. Чудесное исцеление Божией Матерью в детстве, многочисленные явления Ее и других святых, видение Христа на литургии – все эти события жизни преп. Серафима, кажется, превосходно вписываются в понятие о святом монахе. Но при ближайшем рассмотрении категории священника, монаха-аскета, даже старца, или духовного отца, оказываются превзойденными и преображенными. Преп. Серафим выходит за пределы всех категорий. Не оставляя монашескую жизнь, он становится отшельником, мистиком, затворником, предметом многих недоразумений, вражды и оскорблений со стороны братий своей монашеской общины. Затем его внутреннее преображение становится видимым. Дверь его кельи была отворена для всех, ежедневно множество народа приходило к нему за благословением, рассуждением, кусочками освященного хлеба. Он выслушивал, давал советы, святую воду, помазывал елеем, благословляя, возлагал на посетителей руки. Будучи монахом, он не носил положенного монашеского одеяния, но одевался в простую сорочку и берестяные лапти. Его уединение окончилось, он принадлежал всем. Через него монастырь открылся миру, предвосхищая замечательную открытость монахов Оптиной пустыни столь многим, в том числе Достоевскому. Будучи священником, он не требовал к себе подобающего обращения и причащался за литургией со всеми.
Укорененный в обычаях Русской Церкви и монашеской жизни, преп. Серафим был образцом святости, «живой иконой» своего времени, которая распространяет возможность такого общения в Господе на каждого человека, на любые обстоятельства жизни в обществе. Всякий авторитет, обязанный сану, статусу или монашескому чину, упразднен. Отменяются и все стереотипы того, как святость должна выглядеть, каким должен быть аскетизм. Серафим постится, вычитывает суточный богослужебный круг, возжигает столько свечей перед иконами, что братия опасается пожара. Он соблюдает все правила. Но его жизнь и слова ясно дают понять, что всё это не более чем средства достижения цели, ни в коем случае не самоцель. Когда человек познаёт Святого Духа, он прекращает словесную молитву, соблюдение правил, ибо Дух начинает молиться в нем, превращает всю его жизнь в молитву. «В стяжании Духа Божия, – говорил батюшка Серафим, – состоит истинная цель нашей жизни христианской», и «если спасешься», то есть станешь святым, «тысячи спасутся вокруг тебя». Эти слова из поучений преп. Серафима цитируются чаще всего, в них заключена его поразительная открытость Богу и всем людям. Он приветствовал каждого – священника и мирянина, женатого и монашествующего, богатого и бедного. Каждый был для него «радостью», всякое существо просвещено Духом и Воскресшим Христом.
