– Ладно тебе, Дуняшка, языком-то молотить! – попыталась остановить товарку другая женщина.
Агриппина Рогозина перехватила поудобнее свою ношу и пошагала по тропинке. Придя домой, она поставила ведра и в сердцах грохнула коромыслом.
– Ты чего, мать? – выглянул из комнаты муж Игнат Терентьич.
– А того! Знать опять этот греховодник к Елене ходил! Бабы мнескоро на улице проходу давать не будут! В который раз уже одно и тоже слышу, и все про Матвеев блуд! Женил бы ты его, отец! Вон какой жеребец вымахал, хоть и грешно матери-то так про сына говорить, прости меня, Господи! – она осенила себя крестом и вдруг смахнула с глаз набежавшую слезу. – Дождешься ведь, что и тебе люди в лицо смеяться станут!
Игнат Терентьич помрачнел. Знал он, о чем жена речь ведет. Младший сын Матвей и в самом деле вымахал завидным красавцем. И характер был недурной, и в голове не ветер свистал, и в руках дело спорилось. А с прошлого лета, с самой сенокосной поры схлестнулся сын с вдовушкой из соседнего села – Еленкой Милютиной. То ли заговорила она его, то ли еще чего, но только девок Матвей с той поры словно не замечал. На гулянки ходил ненадолго, словно лишь для того, чтобы отметиться. А время от времени доходили до родителей вести, что видят его ни много ни мало – в соседнем селе у той самой Елены. Вдова была лет на пять постарше Матвея, в замужестве прожила недолго – супруга ее насмерть закатал бык. Беда с ним приключилась через два года после свадьбы. Детишек Милютины народить не успели. Вот и жила Елена одна – одинешенька, не давая покоя бабам не только из своего села, а еще и соседям. Красивая она была, эта Еленка, а с годами становилась еще краше, словно наливалась какими-то неведомыми соками, блистала такой манкой женской красотой.
Где уж было мужикам удержаться от такой ягоды-малины? Вот и подкатывали они к ней. Болтали злые языки, что если и принимала она кого, то только на один раз, словно не позволяла сердцу своему привыкнуть, душе прикипеть. Только все это пустая болтовня была – ни один мужик не мог сам себе похвастать, что побывал в объятиях Милютиной. А нынче летом свел их нечистый с Матвеем Рогозиным, схлестнулись они на покосе. Вот тут-то, знать, и дрогнуло вдовье сердечко. Повадился добрый молодец пропадать у Елены время от времени. Отец знал об этом, но до поры молчал. Не хотелось родительскому сердцу верить, что у любимца это серьезно. Мужицкое дело такое… в подоле, как говорится, не принесет. Но вот избаловаться, пожалуй, может. А еще хуже – так это славы дождешься, не ровен час, что и ему мужики такой же вот привет отвесят, как жене его бабы.
Когда Матвей явился домой, Игнат Терентьич выждал момент, пока внук Степка, отобедав, убежит обратно на улицу и завел с сыном серьезный разговор. Мать убирала посуду, но держала ухо востро, готовая в любой момент подключиться.
Матвей, впрочем, не шибко и брыкался. От связи с вдовушкой не отказывался, с отцом не препирался. Он просто молчал.
– В общем, такой тебе наш родительский наказ, сынок. Хватит уже буйной твоей голове чужие подушки мять. Женись давай!
– На ком?! – ошалел сын.
– Девок, что ли нет?! Назвать?! – начал закипать старший Рогозин.
– Ну чего ты, бать, – улыбнулся Матвей. А внутри все оборвалось. Все, приплыл, видать. Если уж отец завел такую беседу, стало быть, не отвертеться ему…Хорошо еще по загривку не съездил…
– Принуждать не буду. Сватов зашлем туда, куда сам решишь. – При этих словах мать выглянула из кухни, открыла было рот, но грозный взгляд мужа умерил ее пыл. – Выбор твой. Но про бабу ту с этого дня чтоб ни звука ни от кого не было. Уразумел?
– Уразумел. Невесту прям сейчас, что ли выбирать? – попробовал отшутиться Матвей.
– А вот прямо сейчас и выбирай! – припечатал отец.
Агриппина Ивановна аж присела на лавку. Она-то грешным делом в сердцах мужу про женитьбу сына сказала. Жалко вдруг стало младшенького в чужие руки отдавать. Какая бы невестка не подвернулась, а сын-то все едино к матери тянуться перестанет – ночная кукушка всегда дневную перекукует.
Но – дело сделано. Слово не воробей, вылетело – не воротишь. Надо думать о невесте. Стали выбирать – мать подключилась. Хороших девушек было много, и достойных невест немало. По одному концу села «прошлись», по другому. Матвей стоял у окна молча, слушал родителей. Разговор ему совсем не нравился, но уйти он не мог. Неужто и в самом деле его оженить надумали?
– Чего лыбишься? – Отец заметил блуждающую на губах сына улыбку. – Слышишь, чего мать-то говорит? Тонька вот Агуткина хорошая невеста.
– Ей же восемнадцати вроде нет? – речь шла о девушке с их улицы, и Матвей хорошо ее представлял.
– Так и другим некоторым нету. Веруньке Голубевой, Дарёнке Сторожевой тоже нет.
– Кому? – удивился Матвей.
А перед глазами вдруг встала недавняя картина – румяная девчонка лежит на снегу, сверкает синими глазищами и хохочет. И что дернуло его поцеловать эти сочные губы?
– Да ее и отец не отдаст, – отмахнулась мать.
– Это почему же? – вскинулся Игнат.
– А то не знаешь? Она же для них свет в окошке. Аксинья-то рожала несколько раз, все мальчишки были. Но умирали почти сразу. А девчонка последняя родилась и, вон, в какую красавицу выросла. Одна дочка, хозяйство у них опять же справное. Одних коней, говорят, пять штук на дворе стоит, один другого лучше. К ним ни сегодня-завтра сваты толпой пойдут. Пока ждешь ее восемнадцатилетия, уведут девку-то.
– Вот ее и просватаем! – решительно заявил вдруг старший Рогозин. Видно зацепило его, что кто-то может ему противиться. – Пойдет тебе такая невеста?
– Батя! Да вы что? – сын развернулся к родителям. – Она же дитё совсем!
– Ничего. Зато воспитание путёвое. И одна дочка у родителей. Это тоже не лишне. Вобщем, мое слово такое! – решительно заявил Игнат Терентьич, явно позабыв о том, что недавно еще давал волю сыну в выборе невесты.
Мать только вздохнула и недоверчиво покачала головой.
* * *
Когда ко двору Сторожевых подъехали сваты, Аксинья выронила из рук ухват. Растерянно глянула на мужа, подшивавшего у печки валенок.
– Артем! – только и выдохнула женщина, побледнев.
– Ну, ладно, ладно, – успокоил ее супруг, откладывая работу и поднимаясь, – время, знать, пришло.
Дарёнка была в своей светелке, вышивала рушник. Услыхав грохот на кухне, подняла голову от шитья.
– Мама? – спросила громко.
– Сваты идут, доченька, – дрогнувшим голосом ответила мать.
Девушка подхватилась с места, заметалась по комнате, только толстая длинная коса замелькала за ее спиной. Сваты! За нею?! Да как же это?! Ведь и не спрашивал никто позволения, никто из парней даже словом не обмолвился о сватовстве!
Знала Даша, что хороша собою, знала и о том, что хозяйство у них крепкое, а значит и отец с матерью не поскупятся с приданым. Стало быть, по всем статьям невеста она на селе завидная, хоть и девок в нем пруд пруди! Но не думала девушка, что все случится так, что не успеет она вдоволь погулять с подругами, не успеет ее сердечко дрогнуть и испытать первой любви. А тут уж прямо сразу – замуж!
Пометавшись по комнате, забилась Даша в угол к кровати, уткнулась головою в стену. Господи! Да как же это так, а? Ну почему же так быстрехонько-то?
Ее девичьи уста еще и поцелуев-то толком не знали… Пальчики коснулись губ. Ах, Даша, Даша! Неправду ты говоришь! Помнила она, до сих пор помнила сочный тот поцелуй, что случился несколько дней назад на реке. И, вспоминая, каждый раз млела, и щеки ее розовели. Матвей… Глаза-то у него какие огромные, как два колодца глянули на нее сверху в тот день. И утонула в них Даша…
Больше Матвея Рогозина она ни разочку даже не видела. Подружка Верочка, оказывается, видала, как он целовал Дашу. И то, что у той щеки стали розоветь кстати и некстати, она тоже заприметила. Пригляделась к Дарёнке.
– Неужто ты влюбиться в него надумала, а, подружка моя?
– Ну что ты такое говоришь! – фыркнула девушка.
– Всем он, может, хорош, только сказывают, что с Еленкой Милютиной у него любовь.
Кто такая Милютина Дарёнка знала, и про Матвеевы похождения туда не было для нее новостью, но тут впервые слова подруги неприятно царапнули где-то внутри. Отчего же вдруг?
Даша снова осторожно тронула губы, словно на них до сих пор еще хранился след от того поцелуя… Что же, выходит – прощай, Матвей? Хоть и не было ничего между нами. Ты-то сам, может, и не помнишь ничего даже, только девичье сердечко дрогнуло…
«А что это я вдруг так распереживалась? Почему так решительно распрощалась со своею свободой? Неужели тятя с мамою поспешат выдать меня за первого же жениха? Я, что, с лица дурна, или в девках засиделась? И неужто никто моей воли не спросит? А ну-ка, дурочка, успокойся, послушай лучше, кто вообще там пришел!»
Сваты между тем прошли в горницу, перекрестились на образа в красном углу, произнесли все слова по обычаю. У вас, мол товар, а у нас, стало быть, купец. Отец с матерью ответствовали им и пригласили к столу. Все чин по чину. Вот только Артем Сторожевой с удивлением поглядывал на пришедших. Это ж надо, кого в его избу занесло! Не ожидал, никак не ожидал!
Выслушали сватов. Родители Даши переглянулись. Ну что ж… Настало время звать дочь. А Дарёнка все никак не могла справиться с волнением, не поняла даже, что за жениха славят в передней комнате. «Кто бы ни был, все равно откажу!» – решила она напоследок, услышав, что ее зовут. «Не должны тятенька с маменькой меня против воли замуж отдать».
Поправила юбку с кофтой, перекинула косу на грудь. И шагнула в комнату. Опустив глаза в пол, поздоровалась. И лишь потом Даша подняла голову. На лавке сидели сваты и… Матвей Рогозин. Увидав его, девушка едва сдержала удивленный возглас. Лишь руки поймали кончик длинной косы и затеребили русую прядь.