Золотое дело
– Что, голубь московский, продрог? Ну да это не беда. Вы же пока плелись от леса, мои людишки стол накрыли.
И показал идти за ним. Идти оказалось совсем близко. Уже за первой, за губной избой, стояла ещё одна, высокая и широченная. Это и были здешние наместничьи хоромы. Из трубы на крыше валил дым. Маркел невольно принюхался. Батищев засмеялся и сказал, что никто ещё из этого дома не выходил голодным или трезвым.
В нижних сенях у них приняли шубы. В верхних Маркел снял шапку и опять принюхался. Дух из трапезной палаты шёл очень манящий.
А когда они вошли туда, Маркел аж остановился на пороге.
– Что, – радостно спросил Батищев, – не ожидал скоромного? Так я же это только для тебя, для государева гонца. А сам я пока пощусь. Ну, только если стопочку. – И усмехнулся.
Они сели к столу. Челядь вышла. Батищев кивнул, и они выпили. Батищев опять кивнул, и Маркел, недолго думая, начал с горячего, с лосятины. После пошла вепрятина, дичина, птица всякая. И, раз от разу, стопочки. Батищев и в самом деле ничего не ел, а только пил и смотрел на Маркела. А тот никак не мог насытиться. Только уже после четвёртой (или пятой) стопочки он утёр губы, надул щёки и сказал, что теперь можно не спешить.
– Вот и славно, – закивал Батищев. – Теперь можно и за дело браться.
И протянул к Маркелу руку. Маркел подал ему подорожную. Батищев взял её, начал читать… И удивился, повторил:
– «В Берёзов»! – И сразу же спросил: – А это что? Как ты туда доедешь?
– Ну, как ещё?! – сказал Маркел. – Как ехал сюда, так и туда доеду.
– Э! – усмехаясь, продолжил Батищев. – В Берёзов ямской гоньбы нет. Гоньба только до Выми.
– А дальше как? – спросил Маркел.
– А никак! – сказал Батищев весело. – Дальше места новые, неведомые. Нас там раньше и в помине не было. Наша земля была только до Камня. А за Камнем нашей земли не было. А теперь вдруг поставили Берёзов. В прошлом году всего! Но гоньбу туда ещё не проложили.
– Но люди как-то туда ходят же! – сказал Маркел.
– Ходят, конечно, – ответил Батищев. – Вот пошли же и поставили Берёзов. Но ведь это сразу целым войском шли, а кто войско остановит? Вот так и ты, если тебе так надо, один туда лучше не суйся, туда надо собирать стрельцов.
– Вот я и соберу, – сказал Маркел. – У меня здесь, – и он кивнул на подорожную, – так прямо и сказано брать ратных людей для бережения. И вот я у тебя и возьму.
– А я не дам, – сказал Батищев.
– Как это не дашь?!
– А очень просто. Мне самому стрельцы нужны. У нас тут места непростые, народ вороватый. Не дам! И дальше, в Выми, тебе тоже не дадут. Да там просто нет стрельцов, одни монахи, монастырь там у них. И ещё у меня тоже есть грамота: стрельцов при себе держать и кому попало не раздаривать.
– Ну так что мне тогда делать? – уже с раздражением спросил Маркел.
– Не знаю, – с усмешкой ответил Батищев. – Сиди и жди оказии, когда кто-нибудь пойдёт в Берёзов. Или напиши в Москву, скажи, что так и так, Батищев не даёт стрельцов, велите ему дать. И если велят, дам.
– Так сколько это времени пройдёт?!
– А ты куда спешишь?
– Да мне сам Щелкалов, государев думный дьяк, первый судья… – начал было говорить Маркел.
– Знаю, знаю! – перебил его Батищев. – Ты едешь проверять Ваську Волынского, берёзовского воеводу. А написали на Ваську князьки! А что?! Он же там, за Камнем, как царёк, и он тамошних князьков одних хочет казнит, других хочет милует. – Тут Батищев замолчал, потом со значением продолжил: – Я слыхал, князёк Агай Кондинский, как только привезли его в Москву, сразу подал на Ваську челобитную. Так это?
– Ну, может, и так, – сказал Маркел. – Но я же не по агаевскому, а я по лугуевскому делу еду. По его ясаку.
– А! – весело сказал Батищев. – Лугуй вам ясак не выдал! И не выдаст, да! А что вы хотели? Забрали у него Берёзов, вот он и не выдал. А вот верните вы ему Берёзов – выдаст.
Маркел удивился, спросил:
– Почему вдруг отдавать ему Берёзов?
– Не отдавать, а возвращать, – сказал Батищев. – Потому что это его город был. И у него на это грамота имеется. С царской печатью! Только в царёвой грамоте этот город именуется Сумт-Вош, а не Берёзов. Но в прошлом году пришёл туда воевода Волынский и побил Лугуя, отнял у него этот Сумт-Вош и сжёг его, а на его месте поставил наш, новый город, и назвал его Берёзов. Говорил, что это он так Лугуя учит. Ну и научил! Лугуй теперь совсем от рук отбился и, может, уже заворовал, собрал войско и пошёл на Берёзов отбирать его обратно. А что! – ещё веселей сказал Батищев. – Время для этого самое подходящее. Вогулы же всегда зимой воюют. Зимой им удобно воевать, зимой болота замерзают, да и зимой вогулам делать нечего, а тут вдруг война, добыча. Так что вот тебе ещё одна причина туда пока что не соваться – это чтобы на Лугуя не попасть.
Маркел задумался, потом спросил:
– Почему мне в Москве про это ничего не говорили?
– Это надо в Москве спрашивать, – строго ответил Батищев.
– А за что Волынский отобрал у Лугуя Сумт-Вош?
– Значит, было за что, – ещё строже сказал Батищев. – Да и что я буду лезть в чужое дело? А вот как приедешь в Берёзов, так у самого Волынского и спросишь.
Маркел опять задумался, потом сказал:
– Вот оно как! – Помолчал, потом добавил: – А ещё мне в Москве говорили, что Лугуй отложился от нас и больше нам ясак давать не будет, а будет давать некоей особе, которую за Камнем именуют Золотая Баба. Это так?
Батищев на такое только хмыкнул и сказал:
– Ага! Они тебе расскажут!
– А что, – опять спросил Маркел, – ты про Золотую Бабу не такое слышал?
– Да я про неё чего только не слышал! – сердито ответил Батищев. – Только брехня это всё! Это вогулы себе цену набивают, а на самом деле никакой Золотой Бабы у них не было и нет. Откуда они золото возьмут?! Так что нечего тебе туда соваться, там только голову сложить. Этим в Москве чего? Сели, по шкалику выпили и говорят: а вот люди болтают, будто-де есть за Камнем забава такая – Золотая Баба, давайте дурака пошлём, пусть глянет, а вдруг правда!
Маркел злобно скрипнул зубами. Батищев усмехнулся и сказал:
– Ты это на память не бери, я это так, для смеху. А если всерьёз говорить, никакой там бабы нет, одно смущение. Кривит твой Лугуй, ему лишь бы только ясак не платить, вот и вся недолга. Садись, пиши письмо в Москву, проси прислать стрельцов. Ну что?!
– Нет, – твёрдо сказал Маркел. – Мне дальше ехать надо. В Вымь. – И спросил: – А что у них там за монастырь? Откуда он вдруг взялся?
– А! Гиблое там место эта Вымь! Край света! – сердито ответил Батищев. – Раньше там, от веку, стояло вогульское мольбище, а после пришли наши монахи, мольбище разворотили, поставили церковь, и вогулы сразу разбежались. Скукотища там теперь. Глушь несусветная, даже пуще чем у нас.
Маркел промолчал.
– Ну, я тебя предупредил! – сказал Батищев. – Как знаешь!
И, начав вставать из-за стола, хлопнул в ладоши. Вошёл его дворский. Батищев велел устроить гостя. Дворский провёл Маркела наверх, где всё было уже приготовлено, Маркел лёг на лавку и задумался. Первым делом он вспомнил батищевские речи, а потом князе-семёновы слова, когда тот называл Лугуеву вотчину, и это были городки Куноват, Илчма, Ляпин, Мункос, Юил и, в самом деле, Сумт-Вош. Сумт, с вогульского наречия, это берёза и есть. Или вош – берёза? Или… А! Берёза, она и есть берёза! И ясаку, по словам князя Семёна, было на Лугуя положено семь сороков соболей, самых лучших, а это по сороку за каждый городок и один сорок за князя. Такое вполне может быть. Теперь дальше. А если таковой ясак был в посольские книги записан, то, значит, здесь всё по закону, и должна быть ещё и царёва жалованная грамота, в которой городок Сумт-Вош записан на Лугуя, вот и Батищев говорит, что у Лугуя была грамота! И тут вдруг приходит воевода и отнимает Сумт-Вош! Ну и Лугуй тогда, конечно…
И так далее. Маркел лежал, ворочался, вспоминал батищевские слова про то, что он ничего не скажет, потому что это дело не его…
Ну и ещё так далее. Ну и ещё другие его речи…
И Маркел заснул. И спал беспокойно, но крепко.
Глава 10
Утром, ещё затемно, Маркела разбудили, он перекусил и сразу сошёл во двор. Там его уже ждал проводник с санями. Маркел сел в сани, дворский подал ему узел с провизией, сказал, что это от боярина. Маркел велел ехать. Проводник ожёг коней, сани дёрнулись и легко покатились к воротам.
Так после и весь день езда была быстрая, хоть и мороз стоял очень трескучий. Маркел даже опасался, как бы не загнать коней, но проводник на это отвечал, что тихо ехать будет ещё хуже, и погонял коней, и погонял, и ещё засветло довёз до яма. Ям оказался совсем плох, там было едва протоплено и никакой еды не заготовлено, потому что, как сказал Маркелу ямской староста, они не ждали никого, в эту пору там никто не ездит. Маркел только головой мотнул, но промолчал, и перекусил тем, что нашёл в батищевском узле. А потом, когда ложился спать, лёг прямо в шубе, и шапку тоже не снимал. А утром, хоть ему уже и подали горячего, ел, ничего не говоря, и не платил, и также ничего не говоря вышел во двор. Там, с новыми конями, стоял новый проводник. Маркел показал ему овчинку, строго велел не мешкать, и они поехали. Проводник стегал коней нещадно, мороз стоял ещё крепче вчерашнего, потом поднялся ветер, начало мести, стало ничего почти не видно. Маркел сидел тихо, крестился. Так они ехали довольно долго, а потом метель мало-помалу унялась, и впереди, немного сбоку, в поле, показалась Вымь. То есть там опять, как и в Яренске, стояли посадские стены, за ними посад, за посадом городище, а в городище купола церквей. Маркел перекрестился и подумал, что это добрый знак, если здесь так много куполов.
Ну да знаков там, таких и этаких, тогда было достаточно. Так, когда подъехали к посадским воротам, Маркел с удивлением увидел, что в них, вместо стрельцов, стоят сторожа из местных. Глухомань какая, прости, Господи, мрачно подумал Маркел, Батищев правду говорил. А когда подъехали к городищенским воротам, то и там тоже не увидели стрельцов, а только чернецов в длинных до пят тулупах и в скуфейках. Маркел сошёл с саней, снял шапку и перекрестился. Его, вместе с санями, пропустили. Маркел вошёл в городище. Прямо перед ним стояла одна церковь, слева вторая, дальше третья. И там было ещё много всяких хозяйственных служб – монастырских, как понял Маркел. Один из проходивших мимо чернецов спросил, кого он ищет. Маркел сказал, что у него государево дело. Чернец указал на стоявшую сбоку избу. Маркел прошёл туда, поднялся на крыльцо и постучал. Дверь открыл низкорослый невзрачный подьячий без шапки.
– Я из Москвы, – сказал Маркел. – Из Разбойного приказа!
И показал овчинку. Подьячий сразу оробел и нетвёрдым голосом ответил:
– А я Демьян Аристархов сын Гычев, здешний, вымский, губной староста.
– А где твоё начальство?! – грозно спросил Маркел.
– Моё начальство это я и есть, – ответил Гычев. – Других сюда не посылают. Один я здесь! Ну и ещё есть у меня помощник, это Санька, губной целовальник. Санька уже домой пошёл, а я задержался.
Сверху начали побрякивать колокола. Маркел тяжко вздохнул и, повернувшись на ближайший храм, перекрестился.
– У нас тут лепота, – продолжил Гычев. – А вон там, за часовней, раньше росла вогульская молельная берёза. Вот такущая!
И показал, какая, и прибавил, что может отвести туда, дать посмотреть.
– Это после, – ответил Маркел. – Я с дороги. Продрог очень.
– И это у нас всегда есть! – радостно воскликнул Гычев. – Проходи!
Маркел вошёл в избу. Гычев втащил его узел и бросил на лавку, а сам полез в печь, разгрёб угли, сказал:
– Сейчас согреем. – И спросил: – Как тебя звать?
Маркел назвал себя, а после, подумав, прибавил:
– Петрович.
– Это хорошо! – сказал Гычев, шуруя в печи. – Пётр есть камень, сиречь сила, а без силы нам никак. Сейчас каша подойдёт, а мы пока по маленькой.
Он взял с полки кувшин и шкалики, поправил в лучине свет, налил, сказал:
– Нынче сочельник. Завтра Господь родится. С Богом!
Они выпили. После ещё выпили – за Богородицу. Маркелу стало хорошо. А тут и каша подоспела. Гычев нарезал сала. Ещё выпили. Маркел размяк и подобрел. Гычев почуял это и сразу спросил, по какому делу Маркел едет и куда. Маркел вместо ответа только усмехнулся. Тогда Гычев тоже усмехнулся и сказал, что это ему и так известно – Маркел приехал по лугуевский ясак. Маркел посмотрел на Гычева, подумал и сказал:
– Да, это верно. А как ты про то узнал?
– А что у нас ещё могло случиться? – удивился Гычев. – У нас здесь ничего не случается. У нас порядок! Колокола звенят, службы служатся. Ну и ещё раз в год приезжают вогулы, привозят ясак, а тут их уже ждут ваши стрельцы. А в этом году вогулы не приехали, стрельцы их ждали, ждали, не дождались и уехали ни с чем. Пропал царёв ясак!
Маркел задумался. Потом спросил:
– А что это Лугуй вдруг захотел возить ясак не в наши сибирские городки, а это ему было бы намного ближе, а, через Камень, к вам сюда, в такую даль?
На что Гычев усмехнулся и ответил:
– Ну, может, это для кого и даль, конечно, но зато почётная. Потому что это же только для вас, московских, наши места – глушь несусветная, но мы-то знаем, что это не так. Эти места очень знаменитые! Тут же в былые времена росла самая в наших краях высокая молельная берёза. Вот такая в комле! К ней отовсюду вогулы сходились, носили ей всякое. И этих даров вокруг неё было навалено в три роста, может, даже выше. А потом пришли наши монахи и её срубили. Когда та берёза падала, вот где было грохоту! Вогулы напугались и крестились. И стали нашими. И также земля вокруг вся стала наша. А те вогулы, что не испугались и не стали нашими, ушли за Камень. Это очень давно было, может, двести лет тому назад, но вогулы, те и эти, наши и не наши, про эту берёзу крепко помнят. И также помнил и Лугуй. Он, когда к нам приезжал с ясаком, всегда ходил на то место.
– И что? – спросил Маркел.
– И ничего, – ответил Гычев. – Постоит, помолчит и уйдёт. А в этом году вдруг не приехал. Это значит, убили его.
– Почему ты так думаешь? – спросил Маркел.
– Потому что был бы жив, приехал бы, – уверенно ответил Гычев. – Как бы это он свою молельную берёзу не уважил?
– Ну, может, нашёл другую, лучшую, – сказал Маркел. – Разве мало за Камнем молельных берёз? Или, может, он ещё кого нашёл, ещё молельнее.
– Ащ! – насмешливо воскликнул Гычев. – Да ты себе хоть представляешь, что тут была за берёза? Да в ней сама Золотая Баба сидела!
– Кто-кто?! – переспросил Маркел.
– Золотая Баба, – повторил Гычев, но уже безо всякой охоты.
– А это кто ещё такая?
– Ну, я не знаю, – настороженно ответил Гычев. – Так, слышал всякое. Будто была когда-то у вогулов такая древняя вещунья, очень ловкая. Она здесь, в этой берёзе, сидела, и это от неё была в этой берёзе сила. Поэтому когда пришли наши монахи и стали её рубить, они три дня рубили, не могли срубить. И только на четвёртый день сообразили, стали Золотую Бабу святым словом оттуда выкуривать. И выкурили! И как только Золотая Баба оттуда выскочила, наши сразу срубили ту великую молельную берёзу, порубили ей на плашки и побросали в реку, а река те плашки в море унесла, и всё на этом.
– А Золотая Баба куда подевалась? – спросил Маркел.
– Болтают всякое, но наверняка никто не знает, – опять очень нехотя ответил Гычев. – Одни говорят, что её тогда берёзой придавило и она пропала, а другие говорят, что её ничем не взять и она сбежала тогда от нас дальше, за Камень, и там припеваючи живёт, тамошние некрещёные вогулы носят ей дары, а она их за это милует.
– А носят они что? – спросил Маркел.
– Да у кого что есть, – ответил Гычев.
– А куда носят?
Гычев не ответил. Потом опасливо сказал:
– Нельзя об этом говорить. Она этого очень не любит. Услышит, сразу разозлится, когти выпустит, а когти у неё острющие, а…
И тут он замолчал и осмотрелся.
– Ладно, – сказал Маркел. – Не хочешь отвечать, не надо. Да ты, может, и в самом деле ничего не знаешь. Поэтому тогда я буду так: раз мне здесь ничего уже не вызнать, тогда я завтра поеду дальше, в Берёзов. Прикажи с утра подать коней.
– Так это, – растерялся Гычев. – Как это подать? И куда ехать? От нас дальше ямской гоньбы нет. Да и как это я дам тебе коней в такой мороз? Ты же загубишь их. Тебе об этом в Яренске разве не говорили?
– Ну, говорили, так и что?! – строго сказал Маркел. – А у меня государево дело! – И опять достал овчинку. – Видишь?! Она красная! Это значит, что как я сказал, так и будет! А иначе… Сам знаешь. Ну!
– Надо подумать, – мрачно сказал Гычев.
– Думай.
Гычев напыжился, долго молчал, после сказал:
– Да и зачем дальше ехать? Убили Лугуя. Не найдёшь ты его там. И также и ясака не найдёшь. А Золотой Бабы и подавно. Лучше поворачивай в Москву, скажи…
– Молчать! – гневно перебил его Маркел.
Гычев опять напыжился.
– Ладно, – сказал Маркел уже не так гневно. – Вот ты говоришь, что через Камень хода нет. И также и Батищев мне в Яренске говорил. А как тогда Лугуй со своими вогулами сюда каждый год ездил?!
– Ну так Лугуй совсем другое дело, – сказал Гычев. – Лугуй на собаках ездил, а его люди бежали на лыжах. Да и не зимой это всегда бывало, а ещё по осени, до Дмитриева дня, когда ещё мороз несильный и снег неглубокий. А сейчас бы и Лугуй не сдюжил, а только поморозил бы собак.
Маркел задумался. И думал долго. А потом сказал:
– Мне надо в Берёзов. Очень спешно. Меня государев думный дьяк послал! Так что только до утра у тебя времени. А пока что постели мне. Притомился я сегодня очень крепко.
Гычев наклонился к лавке, расправил овчины. Маркел снял шубу, лёг, накрылся…
И задумался. И долго думал, ох, как долго! Вспоминал всё, что ему сегодня сказал Гычев, и что три дня тому назад Батищев, и что ещё раньше Агай, и что Щелкалов, и что князь Семён, и даже что Параска с Нюськой… Но ничего не сходилось! Не о том всё время думалось, чуял Маркел. И также, когда он, наконец, заснул, сны были короткие и бестолковые, значит, во сне думал Маркел, дело ещё нескоро сложится. Ну да и ладно! Ну…
И совсем заснул.
Глава 11
Назавтра Маркел проснулся рано, ещё затемно. Но Гычев был уже в горнице, похаживал возле печи, из печи тянуло жаром. Маркел встал, оделся. Гычев начал накрывать на стол.
– Где твой человек? – спросил Маркел.
– Пошёл по делам, – ответил Гычев.
– А как мои кони?
– Вот он за этим и пошёл. А ты садись пока.
Маркел сел к столу. Гычев выставил кувшин и шкалики, сказал:
– Сегодня Христос родился.
И тотчас за окном послышались колокола. Маркел и Гычев встали и перекрестились, взяли шкалики и выпили, а после сели, начали закусывать. Колокола продолжали звонить. Лепота, думал Маркел, как хорошо всё начинается, сейчас подадут коней, и он поедет, дни с каждым разом будут становиться длиннее, ночи короче, морозы ослабнут, он перевалит через Камень, а там уже и Берёзов рядом. А дальше, если Гычев не кривил, эта Золотая Баба совсем никакая не баба, а дряхлая старуха костлявая, чего костлявых бояться, костлявые всегда…
И вдруг подумалось: а Смерть, она ведь тоже старуха костлявая, так, может, Агай прав: Золотая Баба – это смерть Маркелова! Подумав так, Маркел аж похолодел, начал смотреть по сторонам, прислушиваться…
Но было уже совершенно тихо, колокола не звонили. Ну и что, подумал, успокаивая себя, Маркел, служба началась, вот колокола и замолчали. А какая служба нынче славная – Господь, наш Спаситель, родился! Маркел улыбнулся, посмотрел на Гычева. А тот достал из-за пазухи небольшой, засаленный комок бумаги и начал его разворачивать. Маркел спросил, что это.
– Это я чертёж тебе составил, – сказал Гычев. – Куда и как тебе дальше ехать, кого где спрашивать.
Он развернул чертёж и стал разглаживать его ладонью. Чертёж был как чертёж, там были какие-то корявые рисунки, стрелки, чёрточки, неразборчивые меленькие подписи, опять рисунки. Маркел насупился.
Вдруг под окном раздался шум, как будто кто-то бегал по двору, громко дышал, повизгивал, а потом, также вдруг, опять стало тихо. Маркелу это очень не понравилось, он встал и спросил, что это значит.
– А это Санька вернулся, – сказал Гычев. – Он у меня добычливый, всё что ни вели добудет. Пойдём глянем.
Они накинули шубы, вышли на крыльцо…
И там Маркел увидел двух вогулов, при них при каждом были свои сани, правильнее, небольшие санки, а в них впряжены собаки – по десятку в каждые, не меньше.
– Это что?! – спросил недобрым голосом Маркел.
– Это наши зимние проводники, – ответил Гычев. – Не первый год у нас служат. Крещёные. Довезут, куда велишь. Хоть до Москвы, хоть до Китая.
Маркел вздохнул, стал смотреть на собак. Он, конечно, и раньше слыхал о таком, что в дальних землях ездят на собаках, но никогда не думал, что и ему такое тоже доведётся.
– А что здесь худого? – сказал Гычев, глядя на сердитого Маркела. – Собака – чистая скотина, не свинья. Ничего здесь зазорного нет. И там дальше такие морозы, что только собаки выдерживают. Вот мы их зимой и седлаем, если кому-то очень нужно.
Маркел продолжал молчать. Теперь он больше смотрел на проводников-вогулов, а потом спросил, хорошо ли они понимают по-нашему.
– Немного понимают, да, – ответил Гычев. – Да и что тут понимать? Им велено довезти тебя до Берёзова, и они довезут, для них это знакомая дорога. И она короче санной. Собаки же проходят там, где лошадям не пройти. На три дня дорога получается короче. Вот здесь, глянь сюда.
И Гычев опять развернул свой замусоленный чертёж, начал водить по нему пальцем и рассказывать, где, что и как у него там помечено. Маркел слушал и поскрипывал зубами. А Гычев говорил и говорил о всяких пустяках, тыкал в записи по краю чертежа и утверждал, что здесь всё подробно сказано, да и дорога здесь зимой только одна, и дальше, вверх на Камень, тоже только одна будет – там, где река замёрзшая, река называется Щугор, и вот по этой замёрзшей реке, по увороту, прямо к так называемому Щугорскому острожку выедешь.
– Это здесь, – сказал Гычев и ткнул пальцем в середину чертежа. – А эти крестики – ваши привалы, их до Щугра шесть, Щугор – седьмой привал, и после тропа идёт вниз, на ту сторону Камня, и там ещё шесть дней, а на седьмой день ты уже в Берёзове у воеводы Волынского. Всё!
Маркел взял чертёж, так и сяк повертел его, а после сказал, что он про Щугорский острожек раньше ничего не слышал.
– Так его только в прошлом году срубили, – сказал Гычев. – Воевода повелел. А то, говорил, что это такое, дорога стоит открытая, кто хочет ходи туда-сюда, носи что хочешь, и казне убыток. Вот и поставили острожек.
Маркел ещё раз осмотрел чертёж, а после спросил, кто сидит в острожке.
– Тихон Волдырь, десятник со стрельцами, – сказал Гычев. – И запасы у них, запасов много. Им же до весны одним сидеть, а может всякое случиться.
Маркел согласно кивнул. Тут к ним подошёл совсем ещё молодой подьячий. Гычев сказал, что это и есть его Санька, и, обернувшись, спросил у него, всё ли готово. Санька ответил, что всё, харчи уложены, и для собак тоже имеются, и даже есть ещё пудовый куль соли.
– Это берёзовским гостинец, – сказал Гычев. – У нас тут, дальше по берегу, солеварен много, а у них и у самих нехватка, да и с сибирцами можно меняться. Вон тот мешок на вторых нарточках.
Маркел посмотрел теперь уже на сани, или, как назвал их Гычев, нарточки. На них были уложены и для надёжности привязаны различные мешки, узлы и всякая прочая, наверное, нужная мелочь. Пора было ехать. Маркел ещё раз глянул на проводников, и, повернувшись дальше, посмотрел на церковь, потом, ещё дальше, на часовню…
За которой, как он только сейчас заметил, стояла высоченная толстенная берёза с голыми ветками. Берёза была очень-очень старая, Маркел таких ни разу в жизни не видел. Да и как он мог такую видеть, если её двести лет тому назад срубили?! Ведь это же та самая берёза! Вон сколько у неё на ветках всякого навязано – и тряпочек, и ленточек! Бесовство всё это, прости, Господи! Подумав так, Маркел перекрестился. Но берёза не исчезла. Тогда Маркел опять перекрестился. Берёза дёрнулась. А Гычев, сзади, вновь заговорил:
– Да, она вон там стояла, за часовней. А теперь там совсем ничего не растёт. Зимой, вот как сейчас, там везде снег и ничего не видно. А какая она здоровенная была! Спаси и сохрани!
И Гычев широко перекрестился. Берёза снова дёрнулась и медленно, но теперь уже окончательно исчезла – как растаяла. Маркел утёр пот со лба, поправил шапку, пошёл к нарточкам.
– На передние ложись! – громко, с крыльца, сказал Гычев. – На брюхо!
Маркел лёг на брюхо. Гычев громко засвистал, собаки рванули вскачь, вогулы побежали рядом. Маркел лежал лицом вниз и с непривычки ничего почти не видел, а только слышал, как опять со всех сторон зазвонили колокола. Эх, подумал в досаде Маркел, как всё недобро сложилось – у всех людей Рождество, а он как чёрт на собаках поехал, да ещё мимо чёртовой берёзы!