Сны Лилит

Человек не может увидеть Бога и остаться в живых.

(Исх. 33. 20)

Пролог

– Я беременна, – говорит она.

Это первое, что я слышу от неё утром. Уже несколько дней она вообще не разговаривает со мной. С тех самых пор, как решила оставить любовника и вернуться домой.

– От него? – спрашиваю я.

– Ну а от кого ещё! – огрызается она. Действительно, глупый вопрос. У нас же не было секса месяца два или около того. И с тех пор, как она вернулась, кажется, тоже не было.

Мы лежим молча, не глядя друг на друга. Раннее солнце светит в окно, выходящее на восточную сторону дома. Кондиционеры с верхних этажей настойчиво стучат каплями по подоконнику. Машин почти не слышно, сегодня выходной, и потому я дольше обычного нахожусь в постели.

Вообще-то мы муж и жена. У нас общая фамилия, общая квартира и общий ребёнок. Чего у нас нет общего, так это будущего, и я почти смирился с этим фактом.

– Что ты будешь делать? – говорю я. Не то чтобы меня очень это интересует, но ведь надо же что-то сказать. Я никогда прежде не был в такой ситуации и не знаю, что говорить. Слишком много ситуаций случается в последнее время, в которых я никогда прежде не был.

– Аборт, – отвечает она. В её голосе бесстрастность. Словно ей и правда всё равно. Словно ещё две недели назад она не устраивала истерик, объясняя мне сквозь слёзы, что возвращается ради ребёнка.

К тому же на самом деле у нас мало причин сохранять спокойствие. Мы ненавидим друг друга. Я давно убедился, что именно в семьях созревает самая сильная ненависть. Неизвестно даже, откуда она берётся. Впрочем, всегда нужна смелость, чтобы видеть подлинные причины происходящего. А я, по правде говоря, не отличаюсь особенной смелостью.

– Понятно, – говорю я тихо, – ясно.

Мне ничего не ясно, конечно.

Два года назад у меня вышел роман «Энциклопедия поз кошачьего сна». Я размещал его в сети глава за главой. Когда появилась седьмая, у неё уже было около десяти тысяч читателей. К десятой их число удвоилось. Ближе к концу романа его прочитали уже почти сто тысяч человек. Всего я написал 72 тысячи 438 слов. У меня тогда здорово получилось заполнить ими пустоту распадающегося брака. А теперь я не могу найти одного-единственного, чтобы хоть что-то исправить ради ребёнка.

– Аборт, – снова говорит она, – аборт. Господи, какой кошмар.

Она вздыхает, точно вот-вот расплачется. Словно вот-вот настанет тот самый момент, когда ещё немного, и всё наладится. Но разве всё когда-нибудь может наладиться? Глупо тешить себя такими надеждами, будто когда-то всё действительно было хорошо.

Я тоже поднимаюсь из постели. Из-за неловкости момента я бы хотел, чтобы на мне была какая-нибудь пижама или что-то вроде того. А так на мне только трусы из серого трикотажа. И даже никакого намёка на утреннюю эрекцию, и член съёжился, как солдат в окопе перед линией наступления врага.

Я жду, когда же прорвутся настоящие эмоции. Неужели мы вот так молча переживём это утро и то, что она мне только что сказала?

Лёгкий сквозняк играет клочками кошачьей шерсти на полу. Именно кошки вдохновили меня два года назад написать роман. Я использовал их образ, спящих, свернувшихся в самых невообразимых позах, чтобы рассказать о том, что думал на самом деле и никогда никому не говорил вслух.

Наверное, эта искренность и стала тогда залогом успеха моего неровного и нервного текста, состоящего из разрозненных, по сути, историй. И вслед за Интернетом книга появилась в магазинах, а я стал знаменит на какое-то время. До тех пор, пока новые авторы и их откровения не вытеснили мой роман с книжного рынка в небытие бумажной пыли, на вторые эшелоны магазинных полок.

– Он знает? – неожиданно спрашиваю я.

– Что?

– Он знает, что ты беременна?

– Нет.

– А ты ему скажешь?

– Не знаю. Может быть. Не сейчас.

– Я бы сказал.

– Да ты-то тут при чём?

Это правда. Я тут совсем ни при чём. У нас даже секса не было уже два месяца или около того. И, наверное, никогда уже не будет.

Она выходит из спальни, отправляясь в туалет, а я подхожу к освободившемуся подоконнику. Южное лето раскинулось до самого горизонта, на линии которого маячат невысокие горы. Пыльная зелень деревьев шелестит на утреннем ветру. Уже два года я не курю, и запахи вернулись ко мне, как возвращаются жены к мужьям, отказавшимся от вредных привычек.

Я слышу позади какое-то движение и оборачиваюсь. В комнату входит наш сын.

– Пап, – говорит он, – пап, включи мультики!

Я беру его на руки и прижимаю к себе.

– А кушать, а умываться?

– Нет, – он доверчиво гладит меня рукой по голове, – я не хочу, я хочу мультики!

Я вдыхаю его запах, самый приятный для меня запах на Земле. Я бы никогда с ним не расставался. Разве можно его забрать у меня?

– Пошли чистить зубы, – отвечаю я, ставя сына на пол. Ему скоро три года, но ходит он всё равно как-то смешно. Я отправляюсь за ним, бросив ещё один взгляд в окно. Быстро бегут облака сегодня; каких ещё перемен мне ждать?

Мы добираемся до ванной, не встретившись по пути ни с моей женой, ни с его мамой. Пока он чистит зубы, я просто смотрю на своё отражение в зеркале. Я нравлюсь себе. У меня нет ничего неправильного в лице, и линия роста волос ещё не успела высоко подняться, несмотря на то, что мне уже за тридцать.

Сын не похож на меня. Он не был похож с самого начала, как только родился.

– Смотрите, какой! – сказала мне акушерка, взвешивая кричащего младенца.

– Можно его взять? – спросил я.

– Да. Осторожно. Вот так.

И я стал вторым человеком в его жизни, у которого он оказался на руках. И только потом его положили рядом с матерью, а меня попросили уйти из родильного зала, чтобы я не мешал зашивать ей промежность. Наверное, это как-то повлияло на меня в дальнейшем. Ведь всё происходящее, так или иначе, оставляет след в нашем сердце?

– Хфатит? – спрашивает сын, доставая изо рта зубную щётку?

– Молодец, – хвалю его я.

На жену он похож. Вон, эта манера поджимать одну ногу, стоя возле раковины, глаза голубого цвета и эти длинные, как огурцы, ногти на руках – это всё её.

Она забеременела им через полгода после того, как мы решили, что нам нужен ребёнок, чтобы наконец сделать наш брак осмысленным и по-настоящему прочным. Мы не задумывались над тем, как и когда это случится, просто перестав предохраняться. А теперь она легко забеременела от другого, несмотря на очевидные меры предосторожности, к которым они наверняка прибегали вдвоём. Я думаю, что жизни не нужно наше разрешение, чтобы начаться. Так же как смерти безразлично наше желание жить. Это просто происходит, как происходит всё остальное.

Жена проскальзывает в ванную, и я сторонюсь, словно мы боимся нечаянно соприкоснуться. Вид у неё деловой, сосредоточенный, она старается держаться, и мне, наверное, следует держать себя в руках.

Я усаживаю сына на кухне, делаю ему яблочное пюре и включаю «Тома и Джерри». Музыка Ференца Листа из серии «Кошачий концерт» наполняет квартиру звуками «Венгерской рапсодии». Сын принимается уплетать пюре, а я хожу по квартире туда-сюда, как человек перед кабинетом врача в ожидании диагноза, от которого зависит если не всё, то многое.

Я снова смотрю в окно: там вдали видны дачи, начинающиеся сразу за городом. Сейчас всё плодоносит, давно созрели вишни, спеют абрикосы и алыча, на очереди персики и крыжовник, позже появятся яблоки, ближе к осени наберёт силу виноград. Всё вокруг словно говорит мне о щедрости южного солнца и плодовитости жирной земли.

У моей жены тоже щедрое и полное тело, широкие бёдра и большая грудь. Её мать постоянно беременела от разных мужчин. И её бабка постоянно беременела от разных мужчин. У бабки пятеро детей. У матери две дочери и сын. Их женский род готов рожать и без конца продолжаться, и вот в её матке снова зародилась и зреет новая жизнь.

– Па-а-ап! – кричит сын. – Иди смотреть мультики!

– Хорошо! – откликаюсь я и не двигаюсь с места.

Признаться, я был не готов к такому повороту, как сегодня. Да и можно ли хоть к чему-нибудь подготовиться в делах такого рода? Я писатель. Я так проницателен, когда речь идёт о жизни других. Смогу ли я когда-нибудь разобраться в своей собственной?

– Па-а-ап! – снова доносится из кухни.

Я возвращаюсь. Тарелка с яблочным пюре наполовину опорожнена на стол. Сын грызёт своими белыми зубами где-то найденный сухой кусок хлеба. Мышь на экране отсекает коту кусок хвоста здоровенным ножом. Вопль невыносимой боли режет мой слух. Сын громко смеётся, брызгая хлебными крошками.

Жена тоже появляется на кухне. Она уже одета. Подходит к чайнику и пытается налить себе стакан кипячёной воды. Руки её заметно дрожат. Наверное, ей страшно. Мы прожили в браке семь лет, и она ни разу не делала аборт, пока мы были вместе.

Внезапно у неё звонит телефон.

– Мам, кто это? – спрашивает сын, не отрываясь от телевизора.

Она торопливо делает глоток воды и сбрасывает звонок.

– Мам, это твой друг? – настойчиво уточняет сын, словно это ему действительно важно.

Мне становится больно. Пожалуй, я сейчас тоже закричу, будто меня режут или рубят на части.

Она выключает телефон непослушными пальцами, чтобы он, не дай бог, не зазвонил ещё раз. Сосредоточенно допивает воду и замирает в растерянности. Я тоже растерян и жду, что будет дальше. Наверное, тот, другой, ждёт её. Ничего не знает о беременности. О том, что его сперматозоид и её яйцеклетка уже дали начало новой жизни. Просто ждёт и надеется, что она вернётся к нему так же, как двумя неделями раньше вернулась ко мне. Он надеется. Это мне, судя по всему, ждать уже нечего.

– Так что ты решила? – ещё раз на всякий случай спрашиваю я.

– Я же сказала, – говорит она, невольно косясь на нашего сына, – я сделаю аборт.

Кот на экране заливается басовитым смехом, не замечая, что на голове у него вот-вот взорвётся бомба. Кажется, на этот раз ему действительно придётся несладко. Одновременно наша настоящая кошка, оставляющая всюду клочья серой шерсти, влетает на кухню. Она не успевает затормозить и врезается жене в ноги. Та вздрагивает от неожиданности, и копившийся в ней страх прорывается наружу.

Жена бросается к сыну и, отняв у него хлеб, принимается вытирать ему лицо, вымазанное в яблочном пюре. Он сопротивляется, пытаясь ни на секунду не упустить происходящее в мультфильме.

– Это всё из-за тебя! – вдруг бросает она ему.

– Это всё из-за тебя сейчас, ты понимаешь?! – она почти кричит.

Вряд ли он понимает. Ему ведь даже нет трёх лет. Я и сам мало что понимаю, кроме того, что наш брак точно обречён. И неважно, сделает ли она сегодня аборт или нет.

Сын перестаёт вырываться, и она тоже опустошённо опускает руки, забыв вытереть немного пюре на его маленьком подбородке.

Она целует нашего мальчика в макушку и выходит прочь. Я следую за ней, словно провожая её по старой привычке.

– Можешь помолиться за меня. Чтобы всё прошло хорошо, – неожиданно говорит она на прощанье.

– Это вряд ли, – мотаю я головой.

Она пожимает плечами. Хлопает дверь. Я остаюсь один. С сыном и даже с кошкой, но всё равно – один.

Я ухожу в спальню и опускаюсь на давно остывшую кровать. Странно, но как бы ни было плохо на душе, даже сейчас какая-то часть меня продолжает отстранённо смотреть на происходящее. Та самая часть, что замечает разнообразные детали жизни, дабы потом воплотить их в текст. И я запоминаю её дрожащие пальцы, держащие стакан, горячий воздух южного утра, вопли кота по телевизору и интонацию жены, с которой она сказала те самые первые слова. Те самые, с которых всё началось. «Я беременна», – вот что она сказала.

Постепенно силы оставляют меня. Я больше не могу держаться. Я чувствую, как слёзы начинают катиться по лицу, и закрываю его ладонями, чтобы не разрыдаться в голос.

Я даже не замечаю, сколько времени сижу, скрючившись и всхлипывая, пока дверь в спальню не открывается.

Сын осторожно просовывает голову и внимательно смотрит на меня.

– Па-а-ап…

Я поднимаю на него глаза, полные слёз.

– Па-а-ап, ты чего здесь сидишь? Пойдём… Пойдём смотреть мультики, – говорит он мне.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

БЕСПЛОДИЕ

1

– Значит, вот сюда? – спрашиваю я у медсестры, принимая небольшой прозрачный контейнер с красной завинчивающейся крышкой.

– Да, – говорит она, – имейте в виду, что сперма выходит порциями и состав этих порций неоднороден, поэтому постарайтесь собрать всё.

Я киваю головой, потупив глаза, делая вид, что рассматриваю контейнер.

– Сперма собирается только путём мастурбации, другие способы недопустимы, – продолжает объяснять медсестра.

– Да, – говорю я, – так и сделаю.

– Пять дней воздержания были? – спрашивает она.

Я снова киваю.

– Алкоголь, сигареты, лекарственные препараты, кроме жизненно необходимых?

– Нет, ничего такого.

– Хорошо, можете проходить, дверь запирается изнутри. Когда закончите, отдадите мне контейнер, я буду в соседнем кабинете, – медсестра забирает моё направление на спермограмму и показывает, куда я должен идти.

Стараясь держаться спокойно, я захожу в комнату для мастурбаций и закрываюсь внутри. После душного коридора клиники здесь прохладно. Вопреки моим опасениям, тут не пахнет ничем таким. Окон в помещении нет, и свет приглушен, словно в спальне ребёнка, где всю ночь горит ночник, оберегая от детских кошмаров. Я ставлю контейнер на белый столик явно медицинского назначения и жду, когда мои глаза привыкнут к полумраку.

Комната немного похожа на маленький гостиничный номер экономкласса. У длинной стены стоит прямоугольный диван, обтянутый коричневым дерматином. Рядом кресло в таком же духе. Наверное, кому-то удобнее мастурбировать на диване, а кто-то предпочитает собирать сперму в контейнер сидя.

Ещё здесь есть журнальный столик с пачкой потрёпанных эротических журналов. Они выглядят неважно, и я сразу решаю к ним не прикасаться. Под потолком висит небольшой телевизор. В углу комнаты раковина для мытья рук с пакетом гигиенических салфеток.

Я сажусь на диван, продолжая невольно принюхиваться к атмосфере этого места, но ничего такого не чувствую. По-видимому, здесь хорошая вентиляция. И мой запах тоже быстро выветрится отсюда, как только я уйду.

Снаружи не проникает ни звука, не считая тихого шума работающего кондиционера. Надеюсь, что и за дверью не слышно, как мужчины эякулируют в пластиковые стаканчики.

Внезапно телевизор включается сам по себе. Остановленный, судя по всему, на середине порнофильм заводится с пол-оборота. «Так вот оно что, – думаю я про себя, – ну, впрочем, как ещё должно быть, если тебе нужно сдать сперму на анализ?».

Я поднимаю голову и внимательно смотрю на экран. Мне показывают групповой секс в его традиционном варианте – женщина и двое мужчин. Поскольку фильм начинается с середины, актёры не тратят моё время на прелюдии. В этой сцене все уже набрали необходимый темп.

Женщина стоит на четвереньках на кушетке цвета слоновой кости. Мужчина побольше энергично совокупляется с ней сзади. Второй, лысый коротышка с коренастым и толстым членом, похожим на перезревший огурец, трахает её в рот.

Когда я был женат первый раз, я часто обращался к порно, чтобы восполнить нехватку секса в нашей жизни. Чаще всего я смотрел его один, иногда с женой. Обычно я выбирал групповой или анальный секс, так что с фильмом в этот раз мне повезло. Может, у меня даже получится кончить в этот стаканчик?

Рассиживаться тут некогда, лучше поторопиться. В коридоре за мной в очереди были ещё двое мужчин. Наверное, они сейчас думают о том, что я тут делаю и долго ли ещё собираюсь торчать, занимая кабинет. Не очень-то приятное дело – сидеть в такой очереди. И с моей стороны будет невежливо заставлять их ждать.

Эти мысли отвлекают, и я снова пытаюсь сосредоточиться на экране. Пожалуй, надо начать мастурбировать. Прямо сейчас. Иначе у меня вообще ничего не получится. Интересно, что когда я делаю это дома, могу кончить за считанные минуты. А тут как в общественном туалете, когда стоишь у писсуара вместе со случайным соседом и изо всех сил пытаешься расслабиться. И хотя ещё пять минут назад ты изнывал от желания облегчиться, теперь никак не можешь опорожнить мочевой пузырь. Во всяком случае, до тех пор, пока чужой человек не уйдёт и не оставит тебя одного.

Общий план на экране сменяется крупным. Я расстёгиваю ширинку, приспускаю штаны и достаю член. Он выглядит смешно по сравнению с тем, что мне показывают. Так странно, ведь я пришёл сюда, чтобы в конечном счёте дать начало новой жизни, а смотрю порнографию, которая, по сути, куда ближе к смерти, чем к любви.

На всякий случай я открываю контейнер, чтобы не мешкать, когда наступит решающий момент. Руки у меня вспотели, и я вытираюсь салфеткой. Появившаяся было эрекция снова исчезла. И кто придумал эту дурацкую процедуру? Неужели нельзя как-то иначе оценить качество моей семенной жидкости? Ведь для того, чтобы исследовать желудок, пациента не заставляют вызывать рвоту?

Я крепко сжимаю пенис и принимаюсь интенсивно мастурбировать, стараясь дополнить фильм своими фантазиями. Теперь актёры-мужчины стоят и держат женщину между собой. Наверное, им непросто так её держать и при этом ещё умудряться попадать куда следует.

Я сажусь поудобнее, откинувшись на спинку неуютного дивана. Интересно, тот, кто сидел тут до меня, смотрел тот же самый фильм? И, видимо, он сдал сперму как раз на том моменте, с которого его начал смотреть я. Может, было бы лучше, если бы фильм начинался с самого начала?

Но наконец появляются предвестники семяизвержения, как первые симптомы укачивания во время поездки на автобусе. Я закрываю глаза, чтобы сосредоточиться на своих ощущениях. Экран всё равно плохо помогает мне. Может быть, он даже мешает, заставляя всё время думать не о том.

Стоны актёров делаются громче. Особенно старается женщина, показывая, какое неслыханное удовольствие она получает от двух партнёров сразу. Я, кстати, ни разу такого не пробовал. Обычно я старался быть верным женщине, которую выбирал, и делить её с кем-то не хотел. С женщинами у меня всегда было серьёзно, вот что я хочу сказать. Презирая женщин, воруешь собственное счастье. При том, что обид на женщин у мужчин всегда больше, чем наоборот. Может, оттого, что отец был не у всех, а мать – практически у каждого?

– А-а-а-а! А-а-аггррххх! – кричит один из партнёров актрисы. Мои глаза по-прежнему закрыты, но я понимаю, что в этот момент он кончает. Я оставляю член в правой руке, а левой на ощупь нахожу открытый стаканчик. Мне кажется, он вот-вот понадобится мне. Я только постараюсь ещё немного, совсем чуть-чуть.

– Ах! Ах! Ах! Мммммм! – ритмично наяривает женщина.

Как странно я, наверное, выгляжу сейчас со стороны. В строгих брюках итальянского бренда, в нежно-розовой рубашке отличной выделки, с торчащим членом и пластиковым контейнером для сбора спермы. С закрытыми глазами перед экраном, на котором идёт порнофильм, приближаясь к своему апогею.

– Ммммм! Ммммммм! А-а-а-а-ахх! – кажется, женщина тоже кончает. Во всяком случае, делает вид. Разве они вообще когда-нибудь испытывают оргазм по-настоящему во время таких съёмок?

Я приближаю стаканчик к пенису. Мне приходится открыть глаза. Было бы глупо промазать после стольких стараний. Я чувствую, что семя, пять дней зревшее у меня в мошонке, уже близко. Я делаю последнее усилие и представляю свою жену, подставляющую мне свой пышный зад. И мысленно кончаю ей прямо туда.

Сперма толчками стекает в подставленный контейнер. Все порции до единой. Очень качественная работа. Пусть всё это будет не зря. Мы с женой не обманываем природу в своих желаниях – может, и природа в конце концов сжалится и не обманет нас?

Я закрываю красной крышкой стаканчик, сразу ставший тёплым. Мою руки и тщательно вытираю их салфеткой. На всякий случай нюхаю ладони, но они пахнут только мылом и больше ничем. Ненужный теперь фильм продолжает идти дальше. Мужчина, тот, что с членом потолще, размазывает сперму по губам партнёрши. Тошнота внезапно подступает к моему горлу, и я торопливо заправляю рубашку в штаны.

Перед тем как выйти из комнаты, я достаю смартфон и записываю в раздел «Заметки» несколько слов: «коричневый диван», «порнофильм с закрытыми глазами», «сперма собирается только путём мастурбации». Всё. Кажется, теперь можно идти.

Медсестра сидит за столом практически сразу за дверью. Я немного щурюсь от яркого света, как человек, долго находившийся в настоящем кинозале. Девушка поднимает голову от микроскопа, в который, наверное, рассматривает чьи-то сперматозоиды.

– Давайте, – говорит она, протягивая руку в мою сторону. Я вкладываю в неё тёплый контейнер, и она ставит его в одну из ячеек пластиковой коробки, приклеив ярлык с моей фамилией. Туда же, свернув несколько раз, она вставляет направление от врача.

– Результаты будут известны завтра, – говорит она. – Выдача в регистратуре с двенадцати часов дня, лично в руки, при предъявлении паспорта.

– Хорошо, – говорю я. – До свидания.

– До свидания.

– Спасибо.

Она возвращается к своим делам.

Я мешкаю ещё несколько секунд. Я хочу увидеть, как она нажмёт на кнопку, которой включаются порнофильмы в помещении рядом. Но она ничего такого не делает, а просто смотрит в микроскоп. И я ухожу.

2

– Давай ещё по пиву, – говорю я, – за пять дней даже глотка не сделал в такую жару.

– Давай, – говорит мой издатель, – у тебя выходной?

– У меня отгул, – объясняю я. – Надо было сходить в клинику сегодня. Что-то нет настроения возвращаться на работу.

– Нам ещё два, – поворачивается издатель к официантке, которая проходит мимо. Я на секунду задерживаю на ней внимание: девушка в ситцевых свободных шортах в цветочек, напоминающих мужские трусы старого кроя. Когда-то у меня были такие трусы, и я совершенно не думал о том, как нелепо они выглядят.

Официантка забирает пустые бокалы. Мы с издателем молчим, поглядывая друг на друга. Он мой ровесник, то есть ему тридцать пять. Он женат, но детей у него нет. По правде говоря, даже не могу себе представить его с детьми.

– Было бы неплохо, если бы ты закончил новый роман до конца декабря, – говорит он. – Тираж был бы готов как раз к весне. Я сейчас работаю с книжной сетью «Буква», но через год наши отношения закончатся. Жаль упускать такую возможность.

– У меня есть одна идея, – улыбаюсь я. Каштан над нашими головами шелестит листвой, временами роняя какой-то мелкий сор на столик. Я методично собираю его пальцами и сбрасываю на пол. Мне всегда удобнее общаться, когда руки чем-то заняты.

– Какая? – он с интересом смотрит на меня.

– Не-не! – я мотаю головой. – Я на этот раз не хочу ничего рассказывать заранее. Я уже на этом обжёгся в прошлый раз, когда выложил в сеть первые главы, а потом не мог себя заставить продолжать писать. Как будто выключилось что-то внутри после первой же похвалы.

– Жаль, – издатель тоже принимается собирать соринки со стола. – Но если тебе так лучше – ничего не говори.

– Идея хорошая, – всё же не могу удержаться я, – должно получиться гораздо интереснее, чем в первый раз. Правда, будет, как бы сказать, трагичнее. Или драматичнее. Кстати, в чём разница?

Нам ставят пиво. Листья снова шумят, и я накрываю бокал ладонью, чтобы сор не падал в напиток. Это всё восточный ветер. Не люблю его. В наших краях он не приносит прохлады, а только иссушает.

– Да это, в общем-то, одно и то же, – говорит издатель, пробуя пиво, – драма ближе к жизни, трагедия – высокое искусство.

– Высокое искусство мне недоступно, – я делаю вид, что шучу. Мы чокаемся, забыв, впрочем, произнести хоть какой-нибудь маломальский тост.

– Как ты вообще поживаешь? – безо всякого перехода спрашивает он.

Я пожимаю плечами. Что тут сказать? Прошло пять лет, как вышла моя первая книга. Теперь я снова женат. У меня второй брак, и слово «второй» здесь просто означает последовательность, а не качественную характеристику.

– Хорошо. Только что-то быстро устаю в последнее время. Честно говоря, я вообще устал. Мне бы в отпуск. Я бы тогда сразу взялся за свою идею и начал писать.

– Вот что я тебе скажу, – издатель делает большой глоток и некоторое время пытается с ним справиться. – У тебя есть талант, понимаешь? Искра Божья. Бог дал тебе дар, а ты им пренебрегаешь. Более того, ты его растрачиваешь. Ты пишешь что угодно, а мог бы давно зарабатывать литературой.

Я опять пожимаю плечами. Не вижу смысла, казаться лучше, чем я есть. Каждый всё равно разглядит во мне что-то своё.

– Да и мне бы дал возможность заработать, – добавляет он.

– У меня есть рассказы, – говорю я. – Их, в принципе, хватит, чтобы сделать сборник.