Самая страшная книга 2021

Прошка вмиг просиял, как ребенок, которому взрослые пообещали леденец на ярмарке, и снова оглядел спецгруппу, на сей раз – взглядом, полным надежды и неподдельной благодарности.

Анархист покрутился, глядя под ноги, наклонился и обхватил пальцами рукоять топора, теплую и липкую. Уперся ногой в белую спину и вытянул лезвие из расколотого затылка одного из санитаров.

– Раз – и квас, – пробормотал он услышанную недавно в московском кабаке присказку.

Дверь кладовой слетела с петель с первого удара, и Липатов первым устремился внутрь. Поп сунулся было следом, но Солдат удержал его за рукав, пропуская вслед за Липатовым вереницу пациентов увечного дома. Из кладовой доносилось шуршание и тихие радостные голоса. Внутрь заходили калеки, а обратно выходили бойцы. Пыльные кители словно возвращали их взглядам огонь, пальцам – былую хватку, а спинам – солдатскую осанку. Бледные тени, они вновь становились теми, кем некогда были.

Раздался глухой стук костяшек по полу, и показался Прошка. Полы его кителя волочились по полу, а на груди звенела целая россыпь орденов и медалей. Прошка подполз к Солдату, ухватил его за штанину и замычал, еле шевеля челюстью. Солдат видел, как ворочается в беззубом рту темный язык.

– Благодарит тебя, – сказал Липатов, показавшись на своей каталке. – Ленин бы больше для него не мог сделать, говорит.

Солдат пожал протянутую ему снизу сухую и грубую, как хлебная корка, ладонь. Прошка уважительно кивнул, не сводя радостных глаз с выцветшей жести.

– Все готовы? – спросил Липатов. – Пойдем вниз?

Прошка оглянулся на него и вопросительно угукнул.

– Нет, тебе не надо, – ответил Липатов. – Ты здесь за главного будешь.

Возмущенное мычание перебило его, но Липатов лишь поднял руку в примирительном жесте:

– Прошка, без тебя никак. Кто всех остальных построит и порядок наведет?

Прошка обиженно рявкнул неразборчивое, но послушался. Отпустил штанину Солдата, споро развернулся на кулаках и гнусаво заголосил на весь коридор. Остальные увечные, разбредшиеся кто куда, тут же поспешили обратно и начали кое-как строиться у стенки, а безногий ветеран, переваливаясь с руки на руку, двинулся вдоль строя, время от времени порыкивая на своих неказистых подчиненных.

– Пойдем, – позвал Липатов. – Тут без нас все организуется. Сейчас наряды раздаст, начнут порядок наводить. Этих вон, – он кивнул на санитаров, – приберут.

Поп дернул Анархиста за рукав:

– Отдай ребятам ружьецо. Тебе оно в подземелье ни к чему будет, а им здесь пригодится.

Анархист шагнул к строю, подцепил пальцем за ворот одного из калек. Того, что стоял на обеих ногах и сохранил обе руки.

– Держи, – протянул он ему трехлинейку. – Охраняй своего командира.

Калека загукал, затряс хохлатой головой.

– Он глухой, – сказал Липатов. – И слепой на один глаз. И друзей мертвых в башке слышит только.

– Ничего, справится. – Анархист силой всучил оружие калеке. Прошка махнул тому рукой, сложил пальцами одной руки несколько фигур, и калека тут же пристроился за его спиной, удерживая трехлинейку на плече.

Липатова пришлось спускать по лестнице на руках, но внизу он мигом сориентировался и повел группу за собой через захламленное помещение, ныряя на каталке в узкие проходы между сваленными одна на другую койками, шкафами с выбитыми дверцами и стопками рассохшихся книг и тетрадей. В темноте Анархист постоянно натыкался на острые углы то ли ящиков, то ли опрокинутых шкафов. Позади вполголоса ругался Поп.

– Тут раньше учебные классы были для студентов, – прошептал Липатов. – А дальше проход в сами катакомбы. Вроде какие-то тайные ходы для дворян, а может, еще что. Все позавалено давно, небольшой кусок сохранился, тупиковый. Там эта гнида и прячется. Прямиком к ней выйдем.

Он свернул, уводя группу в неприметный закоулок. Анархист с Попом еле протискивались следом за Солдатом. Поп чувствовал, как навстречу тянет сырым затхлым сквозняком, как в заброшенных подвалах или в покинутых ночлежках.

Вскоре закоулок оборвался, выведя группу в зал со сводчатым кирпичным потолком. Вперед убегал коридор, подсвеченный масляными лампами. Благодаря им было видно, что дальше коридор сменяется анфиладой таких же залов, по которым разлились тени, разбавленные редкими пятнами света.

– Три зала вперед, потом налево, еще два зала, на право, и мы на месте, – голос Липатова угас до еле различимого шелеста. – Она спит. Не знает, что мы здесь, но чувствует неладное. Я слышу, как она шепчется с тенями во сне.

Солдат кивнул и обернулся к напарникам:

– Группа, дальше двигаемся тихо. Смотрим по сторонам и особенно – на потолок. Держаться друг от друга на вытянутую руку. Анархист – вперед. Я следом. Начну стрелять – сразу все в стороны и ориентируйтесь по ситуации. Поп, замыкаешь. Пашка с тобой. Вопросы?

Поп покачал головой. Полез руками под воротник рясы, подцепил ремень на шее и стянул его через голову. Одну руку запустил под рясу, присел и вытянул из-под облачения автомат Федорова. Снова накинул ремень – уже поверх одежды – повел плечами, примеряясь к оружию, щелкнул предохранителем.

– Я готов, – сказал он и погладил орудие убийства, словно ласковую кошку. – Патрон уже в патроннике.

Анархист округлил глаза:

– Ты все это время с заряженным автоматом ходил? А если бы мудя себе отстрелил?

– А на кой божьему человеку мудя? То-то же, деревня. Всё для благого дела. Мы с Господом Богом порой поражаемся твоему скудоумию.

Анархист оскалился, одобряя услышанный ответ. Сам он распахнул ранец, передал несколько кольев с киянкой Солдату, и тот прибрал их за пояс, поближе к ножу. Анархист же перевесил открытый ранец на грудь, а сам вооружился топором.

– Все готовы? – спросил Солдат. Ему никто не ответил. – Ну, с Богом.

Три зала до поворота налево показались бесконечными. Поп прислушивался к каждому шороху, а шорохов было полно. Шуршали в углах крысы, тут и там сыпались с потолка редкие струйки песка и пыли. Хрустели под ногами крошки кирпича. Или кости. В темноте было не разглядеть, а на светлых участках никто под ноги не смотрел – взгляды четырех пар глаз приковывала окружающая темнота.

Анархист боялся. Пальцы на рукояти топора побелели от напряжения. Шаг. Еще шаг. Один зал позади. Второй. Огни за тонкими стеклянными стенками дрожат, колышутся в оранжевом мареве. Свет их обрывается уже через пару метров. Граница темноты четкая, будто очерченная углем. Будто свет отрезали ножом. Шаг. Еще шаг. От лампы к лампе через гулкие, таящие в себе предательское эхо пространства, залитые тьмой. Колесико на тележке увечного Липатова стучит слишком громко. Его должно быть слышно на другом конце Петрограда. Его вдвое лучше слышно в темноте. Шаг, еще шаг. Потолок, не забывать про потолок. Очередной островок света во мраке – и стены уходят вверх, теряясь в непроглядном небытии. Еще шаг.

Пальцы на рукояти топора онемели, и Анархист чувствовал, как наливается в нем тягостная густая ярость, как зарождается в груди глухой звериный рык, как пружинят ноги, готовые бросить тело вперед, на противника, едва тот покажется.

Света не стало, когда они свернули налево. Никто не почувствовал ни дуновения, но огни в лампах задрожали, затанцевали и разом погасли. В ноздри пополз дымок остывающих фитилей.

– Твою мать, – процедил Анархист. – Ну, конечно же.

– Тихо, – донесся приглушенный маской голос. – Пашка, сколько еще идти?

– Еще шагов тридцать всего и направо. Там на углу ниша есть, в ней два фонаря карбидных. Для санитаров там лежат. Они сюда без света даже под страхом смерти не ходят.

Тридцать шагов. Это было безумно далеко. Поп весь обратился в слух, но не услышал ничего. Мрак сожрал звуки вместе со светом.

– За мной, – скомандовал Солдат, и до Попа донеслись его удаляющиеся шаги.

Покрепче обхватив цевье автомата, он двинулся следом. Тут же справа скрежетнуло и застучало колесико каталки. Поп скосил глаза и в темноте увидел серый на черном профиль Липатова. Колесико стукнуло о камень и стихло, жалобно скрипнув напоследок. На руку Попа легла холодная сухая ладонь увечного, и он тут же замер, шикнув шедшим впереди товарищам.

– Она знает, что мы здесь, – еле слышно прошептал Липатов, поднимаясь на ноги. Его лицо оказалось вровень с лицом Попа. – Она видит нас.

Темнота вокруг зашипела, захлопала кожистыми крыльями и тут же стихла. Поп смотрел на лицо Липатова, на его молочную кожу, словно бы еле-еле светящуюся изнутри.

– Эта сука видит нас, – повторил Липатов, глядя перед собой.

– Пашка! – позвал откуда-то спереди Солдат. Издалека, шагов за сто от Липатова с Попом.

– Эта сука видит нас, – голос Липатова сделался громче. Голова дернулась, и на белом лице на миг пролегла черной траншеей страдальческая складка.

Липатов сделался еще выше, он нависал над оцепеневшим священнослужителем. Что-то шевелилось на голове у Липатова. Что-то, чего Поп никак не мог разглядеть.

– Вы где там? – это уже Анархист. Голос еще дальше, чем голос Солдата. Как так вышло? Он же шел за ним.

– Эта сука видит нас, – Липатов выдавливал слова из себя почти как Солдат. Слова ворочались внутри рта тяжелыми шарами и падали на пол к его ногам.

Но у Липатова не было ног.

Поп опустил глаза. Культи Липатова болтались в воздухе, Поп видел белые обрубки.

Но ведь Липатов носил штаны.

– Видит. Нас, – вытолкнул Липатов. По белому подбородку побежало черное.

Рубашка его была задрана, а из живота тянулся и уходил вправо, в темноту, шевелящийся отросток. Раздался противный чмокающий звук. Отросток подался назад, а потом обратно – внутрь Липатова, вглубь его чрева. Липатов повернул лицо к Попу, и в волосах увечного шевельнулись бледные пальцы, похожие на жирные паучьи лапы. Липатов открыл рот и вместе с новой черной струйкой, побежавшей на рубаху, сказал:

– Я вижу тебя, батюшка.

И засмеялся. Кожа под ребрами у него натянулась, на животе вздулся бугорок и скользнул вниз. Чавкнула черная дыра в животе Липатова, из нее выскользнула залитая кровью рука. Вторая рука, державшая калеку за волосы, разжала пальцы, и он упал на пол под ноги Попу.

Поп закричал и вскинул автомат.

Очередь осветила метнувшуюся в сторону фигуру, похожую на сбросившую шерсть борзую. Пули ударили в стену, и в лицо Попу брызнули крошки кирпича.

– Солдат! Она здесь! – Поп не слышал собственного голоса, оглушенный выстрелами. Солдат тоже вряд ли его слышал. – Лампы! Быстрее!

И он сам бросился вперед по коридору. Туда, где был последний поворот к логову упырихи.

– Куда ты, батюшка? – подвывало у него над головой, и он дал очередь на звук. Обломки камня застучали по плечам.

Поп налетел на кого-то из своих. На Анархиста, наверное, судя по тому, как жахнуло в ответ по зубам, когда они оба повалились на пол.

– Да я это! – рявкнул Поп, перекатываясь на спину и слепо водя перед собой дулом автомата. – Аз есмь!

Анархист лишь проревел что-то неразборчивое в ответ. Тут до их слуха донеслось шипение карбида, и темноту пробил луч света.

– Быстро сюда! – зарычал Солдат, и от его крика спину Попа продрал мороз. Он слышал этот звук впервые.

Анархист рванул Попа, поднимая его на ноги. Оба бросились к Солдату. Тот зажег второй фонарь, бросил им, и Анархист едва сумел его поймать. Луч второго фонаря тут же забился под потолком, освещая потрескавшиеся своды, скользнул по стенам и опустился на пол.

Наверху, на первом этаже дома призрения, коротали свои последние дни безнадежные и пустые. Те же, в ком еще теплилось достаточно жизни, были здесь. Они заполонили проход с обеих сторон, зажав в клещи спецгруппу. Они ползли, наваливаясь друг на друга, и тянули к троице воспаленные культи и скрюченные пальцы. Они яростно и беззвучно распахивали пасти, усеянные желтыми клыками. Они не сводили с живых и здоровых людей мутных белых глаз.

Ее корм.

И ее охрана.

Сама Красная Дама держалась на потолке, над своим войском. Пепельная кожа, исчерченная тонкими синими венами, обтягивала угловатый костяк ребер и гребень выгнутого коромыслом позвоночника. Ее руки, по-паучьи длинные и тонкие, кончались когтистыми пальцами, и пальцы эти впивались в трещины потолка, подтягивая за собой тело. Ноги, вывернутые в коленных суставах, она расставляла широко, будто готовилась оттолкнуться по-лягушачьи от своей опоры и ринуться вниз. Голова на тонкой вытянутой шее покачивалась, разваленная надвое щелью пасти, полной неровных и вытянутых зубов-иголок, и вслед за покачиваниями этой уродливой башки волочились по полу ее патлы – влево-вправо, влево-вправо, – оставляя виляющий след в пыли.

Увечные ползли к группе, все резвее и резвее перебирая серыми, похожими на жирные колбасы культями.

– Держи суку! – скомандовал Попу Анархист и встал впереди, заслоняя товарища от протянутых обрубков, широко расставив ноги и взвесив в руках топор.

Справа встал Солдат.

– Сбей ее на пол, а я закончу, – шепнул он. В руках у него были наготове кол с киянкой.

И все сразу пошло не так.

Анархист ринулся вперед, влетел в толпу обращенных калек, размахивая топором. Топор взмывал и опускался так быстро, что Поп видел лишь тусклые блики железа и взбитую им кровавую пыль в воздухе. Слышались хруст, треск, глухие удары и тяжелое дыхание Анархиста. Калеки умирали молча, один за одним они замирали под его ногами, но продолжали напирать, впивались в голенища сапог, цеплялись пальцами за ремень, а Анархист вился юлой и махал, махал, махал топором.

Красная Дама обползала его потолком по дуге, переводя взгляд с Анархиста на Попа.

– Сейчас, сейчас, – шипел Солдат. – Еще правее возьмет. Сейчас, погоди.

Упыриха направилась было к ним, но в этот момент один из калек прошмыгнул у Анархиста между ног и подбил того под колени, уронив на спину. На него тут же навалились, подмяли, и он пропал из виду. Красная Дама взвизгнула и метнулась к месту, где секундой раньше упал Анархист, а теперь бился клубок переплетенных изломанных тел.

– Пли! – крикнул Солдат, устремившись вперед.

Поп нажал на спусковой крючок. И ничего не произошло. Боек ударил впустую.

– Не до шуток нынче, Господи! – взревел Поп и бросился следом за Солдатом, перехватив автомат как дубину.

Солдат врезался плечом в упыриху, когда та спрыгнула вниз, на спины своих подопечных. От удара она отлетела в сторону, но приземлилась на все четыре лапы и пригнула голову, готовясь контратаковать.

Солдат сам кинулся навстречу, не давая примериться для прыжка, нырнул ей под руку, уходя влево, но тут же получил острым локтем в спину, запнулся и упал. Упыриха торжествующе заверещала, потянула к упавшему руку, но приклад автомата опустился ей на затылок. Поп замахнулся опять, но краем глаза успел заметить, как наперерез метнулась прыткая тень, и отшатнулся. Что-то чиркнуло по лицу, наполнив щеку колючей болью.

Поэт. Бледнее прежнего, растрепанный, острый, как фигурка из бумаги, он вновь взмахнул финкой, метя в глаза Попу, и Поп вынужден был отскочить.

Поэт неудержимо, непрерывно напирал, а Поп продолжал отступать. Финка рассекала воздух все ближе и ближе, почти невидимая в полумраке.

– Вот и финал, – сказал Поэт спокойно и размерен но, будто не размахивал яростно ножом, а рассуждал о новых литературных веяниях, сидя в модном кафе. – Вот и пир для прекрасной дамы.

Красная Дама вырастала из-за его плеча белым кошмаром. Ее челюсть опустилась ниже, выпав из суставов, а иглы зубов зашевелились, выдвигаясь из десен еще на добрый вершок.

Когда Поп уперся спиной в стену, а нож скрежетнул по подставленному автомату, перед глазами его мелькнули родные лица. Оставался последний миг…

Коридор озарился светом. Хлестнул выстрел, за ним второй, третий. Била трехлинейка. Солдат поднял голову. В ушах звенело, то ли от выстрелов, то ли от удара головой о камень. Он поднялся и узрел глухого калеку с винтовкой Анархиста в руках. К спине глухого ремнями был примотан Прошка и наводил огонь, указывая пальцем. Глухой бил по куче тел, накрывших Анархиста. Солдат оглянулся и увидел, как Красная Дама подобралась, оттолкнулась от стены задними ногами и бросилась на глухого, преодолев разделявшее их расстояние одним прыжком.

Зубы впились в шею калеке, его лицо исказилось, и он завалился на бок, все еще сжимая винтовку. Попытался сбросить тварь с себя, но та, отпрянув на мгновение, накинулась на него вновь. Замотала головой, разрывая в бахрому рану на шее, и глухой заклокотал, закатив глаза.

Солдат сделал шаг к ней, но ноги не держали. Он опять упал. Под маской хлюпало. Приподнявшись на локте, он увидел Прошку. Придавленный своим адъютантом и упырихой, тот одной рукой махал Солдату, а второй сжимал рукоять гранаты. Солдат успел откатиться на пару шагов, не дальше. Громыхнуло, и свет фонарей заполнился дымом, пылью и взвесью.

Взрывной волной Попа вдавило в стену, а Поэта, не успевшего даже удивиться, бросило на него. Вспыхнуло огнем в животе, а через секунду оба они повалились наземь. Поп тут же спихнул Поэта, тот пополз в сторону, кашляя и отплевываясь. Под ребрами наливался болью горячий шар. Поп скривился, но не стал даже смотреть. Он знал, что увидит там торчащую из его тела рукоять финки.

Поэт поднялся на четвереньки, растерянно мотая головой.

– Слышь, юродивый! – позвал его Поп.

Поэт перевел на него осоловелый взгляд.

– Колья у Солдата! Быстрее, пока блудница вавилонская не очухалась!

Но тот не понимал, лишь тряс кучерявой башкой и вращал вытаращенными буркалами. Поп даже засмеялся, когда возникший в клубах пыли Анархист невозмутимо пнул Поэта в голову и тот, ойкнув, опрокинулся навзничь.

– У меня еще есть колья! – заорал Анархист, и Поп увидел, что из ушей у него бежит кровь. – Где эта гнида?

Поп показал, и Анархист снова исчез в пыли.

Солдат уже не мог подняться. Он лежал и смотрел, как встают на место вывороченные взрывом суставы упырихи. Как сам по себе выпрямляется изломанный позвоночник. Как втягиваются в рваную дыру в брюхе ее внутренности. Красная Дама сверлила Солдата жадным взглядом, и язык ее, серый, как весь этот дом призрения с полумертвыми обитателями, как весь этот чертов город, скользил по кончикам зубов. Она довольно заурчала, увидев кровь, сочащуюся из-под его маски.

А потом ей на грудь опустился тяжелый подкованный сапог. Глаза Красной Дамы округлились, она распахнула пасть. Дернулась рука, но несросшиеся жилы на локте не смогли поднять предплечье. Анархист склонился над упырихой и проорал в оскаленную морду:

– Не шевелись, дура!

Одним отработанным движением он вогнал кол ей в грудь, добил его киянкой и радостно, по-детски засмеялся, отступая от извивающегося на полу чудовища. Огляделся, проковылял в сторону, поднял свою трехлинейку. Упыриха завизжала, и ее голос пронзил уши Солдата раскаленной проволокой. Однако Анархист даже не поморщился. Передернул затвор, прицелился, слегка пошатываясь, и всадил пулю прямо в распахнутую пасть.

Визг захлебнулся и вытек изо рта Красной Дамы вместе с осколками клыков.

Ослабевшие ноги не удержали Анархиста, и он повалился на спину. Кряхтя, кое-как уселся, облокотившись на чье-то изувеченное тело. Снова перезарядил винтовку.

Выстрелы один за другим лохматили бледную кожу, бурили каверны в вековой иссушенной плоти, дробили каменные кости и рвали жилы. Красная Дама билась в агонии яростно, словно по-прежнему надеялась одолеть смерть. Она выгибалась коромыслом, тянулась вперед, пытаясь оторваться от пола, добраться до врага и утащить его с собой в пахнущую гнилью вечность. Она бросила всю свою волю, все свои веками накопленные силы на эту борьбу. Но кол сидел крепко – и смерть взяла верх.

Как всегда.

Час спустя они сидели на набережной, возле воды, и ждали рассвета. Анархист, дергаясь и матерясь во все горло, выволок из подвала и Попа, и Солдата, а потом на себе притащил обоих сюда. Поэт пришел следом сам. Он прятал трясущиеся пальцы в карманах шинели, но не мог скрыть стучащих зубов. Поп лежал на ступенях, привалившись спиной к ледяному граниту. Лицо его сильно побледнело, поэтому кровь на щеке казалась особенно яркой и борода из-за этой бледности выглядела редкой и жалкой, но он все равно улыбался. Солдат сидел на корточках у самой воды, смотрел на волны. На затылке его, среди коротко остриженных мышиного цвета волос, можно было различить несколько розовых шрамов. Анархист не мог оставаться на месте, мерил гранит шагами, крутил головой, словно пытался вытряхнуть влагу, пожимал плечами. Кровавые потеки, тянущиеся из его ушей за воротник, успели засохнуть и теперь крошились при каждом движении.

– Ничего не помню, – бормотал Поэт. – Не понимаю. Какие-то инвалиды, подвал… Женщина… Посреди подвала ждала женщина, очень красивая. Она пела для меня. Не могло ведь такого быть. Привиделось, наверно?

– Конечно, – слабым голосом отвечал Поп. – Женщин вообще не существует. Это сатанинская фантасмагория, призванная губить души начинающих стихотворцев.

– Допустим, – не сдавался Поэт. – Но вы же там откуда-то взялись. Мы с вами кого-то искали. Помню, бегали от дома к дому, по дворам. И пить, все время хотелось пить.

– Потерпи, – сказал Поп. – Еще чуть времени – и пить расхочется, и память лишняя уйдет.

– А дальше что?

– Дальше? – Поп поморщился. – Я собираюсь отдать Господу душу. Других планов нет.

– Все будет хорошо, – сказал Поэт. Он резко встал, шагнул к Солдату, склонился над ним. – Я понятия не имею, что именно случилось этой ночью, товарищ Багряк. Не могу вспомнить. Но понимаю, что вы сделали нечто очень важное для меня… для всего города. Так странно…

– Почему вы решили, будто Багряк – это я? – спросил Солдат, не повернув головы.

– А разве нет? – растерялся Поэт.

– Не переживай, это частая ошибка, – сказал Поп. – Мы привыкли уже.

– Так или иначе, – Поэт задумался на мгновение, окинул взглядом Неву, – вряд ли вас когда-либо поблагодарят за то, что было сделано сегодня. И потому позвольте мне, – он коснулся пальцами плеча Солдата, – сказать вам спасибо.

Солдат не ответил. Поэт постоял рядом еще минуту, непрерывно шмыгая носом и кутаясь в шинель, а потом, по-птичьи широко ставя длинные ноги, поднялся по ступеням и скрылся из виду. Анархист проводил его неприличным жестом. Они снова остались втроем, без нужды в пустых разговорах, и продолжали сидеть на холодном ветру, наблюдая, как поднимается из моря новый день.

А когда шпиль Петропавловки начал превращаться из стального в золотой, Солдат ослабил узлы на затылке, снял маску и опустил ее в воду. Жестяное лицо поплыло прочь, плавно покачиваясь на волнах.

– Эхма! – прогудел Анархист громче, чем стоило, и повернулся к Попу: – Глянь-ка!

Поп не ответил. Он смотрел в небо.

Дмитрий Тихонов, Богдан Гонтарь