Через тернии к звёздам

Глава 2. Холод маминых прикосновений

Время шло, и Руни взрослела, а вместе с этим удивительно хорошела. Её милые детские черты стали превращаться в девичьи, становились нежнее и утончённее. Брови удлинились и изогнулись, делая её взор выразительнее, а светлые ресницы потемнели и стали казаться длиннее. Кончик носа заострился, и порой Глэдис узнавала в дочери свою сестру Блодвен. Но вот только её дочь отличалась удивительно добрым нравом и некоторой сердобольностью. Пусть девочка и взрослела, но детская приятность и некоторая непосредственность её не покидали. Она жалела бедняков, бездомных животных и вдов, которые оставались с детьми на руках и без средств к существованию. Мисс Уанхард всегда поддерживала дочь и её порывы помочь близким, поэтому они продолжали продавать платья Руни барахольщику на рынке, и там же покупали что-нибудь к столу, давая возможность людям заработать на своём товаре.

Иногда, глядя на свою дочь, Глэдис удивлялась, как девушка, которая является частью семьи Россер – семьи эмоциональных, гордых и несколько враждебных к миру людей, может быть такой добродушной. Она успокаивала себя, что вся нежность души её дочери досталась ей от бабушки Нерис, и верить не хотела, что это может быть проявление родства с семьёй Хорсфорд.

Когда Руни исполнилось десять, владелец «Золотого яблока», мистер Хорсфорд-старший, связывался с Глэдис. Явиться в Нерис-Хаус он не осмелился, поэтому отравил записку, в которой сообщил, что очень сильно хотел бы познакомиться со своей внучкой, особенно сейчас, когда его настигла неизлечимая болезнь. Но Глэдис с таким упорством убеждала себя, что Руни это только её дочь, и ничего в ней от Хорсфорд нет, что в ответном письме написала, что он не является дедушкой Руни и знакомиться им, нужды нет. Когда через месяц мистер Хорсфорд всё же стал чувствовать себя лучше, Глэдис лишь убедилась в своём решении. Она боялась, что если её дочь начнёт тесно общаться с семьей родного отца, то обязательно станет как он. А столько лет спустя в её памяти ещё был яркий образ «Пяти ступенек», чёрного коня, которого пытался объездить Уильям и темноты их спальни. Ещё большей болью в ней откликались три могилы братьев Блэкуотер и яркие рыжие волосы их матери. Поэтому где-то в глубине себя Глэдис понимала, что в первую очередь она боится, что никогда не сможет забыть ужас прошедших годов, если её дочь будет своей в «Золотом яблоке» или в «Пяти ступеньках». Каждый раз страшная режущая боль сковывала её сердце.

При этом она предпочитала всё держать в тайне. О письме от Хорсфорда-старшего не знал ни Энтин, ни мисс Нидвуд, и уж тем более ни сама Руни. Она переживала, что её решение не одобрит супруг, более того, если бы Руни узнала, что у неё есть дедушка, то поспешила бы с ним познакомиться под любым предлогом, и мало ли до чего могло дойти, а Глэдис ставила своей целью в первую очередь – защита Руни от сомнительных связей. Поэтому девочка могла общаться только с родителями и их близкими друзьями, например, со своими крёстными мистером Ледисбридж и миссис Эванс-Холл.

Но главным человеком в жизни Руни всегда была её мать. Глэдис обожала свою маленькую принцессу, пусть с каждым годом она прекращала таковой являться. Вдвоём они проводили очень много времени, хотя бы просто потому, что когда мисс Нидвуд не стало, учёбой Руни занялась именно Глэдис. Она контролировала её обучение в школе. Помогла ей обучиться читать, писать, считать. Вместе они заучили несколько песен на валлийском языке, которые когда-то давно для Глэдис пела её мать. Это сделало связь между ними такой тесной, что Руни за спиной начали называть «хвостик», так как Руни всегда и везде следовала за матерью.

Вместе они закупали продукты в дом, выбирали портьеры, меняли ковровые покрытия, туда где это было необходимо, но обе считали, что розовая комната (небольшая гостиная с камином, которую когда-то обустроила Нерис Россер) должна оставаться неприкосновенной. Она была центром материнской любви и памяти, ведь не просто так белый особняк назывался Нерис-Хаус. Вместе они и ходили на рынок, где по старой памяти продавали вещи Руни, из которых она выросла. И когда приближалось, тринадцатилетние девочки они в очередной раз пошли на рынок, прихватив с собой пару платьев.

Вдвоём они прошли мимо прилавков с овощами, Глэдис тщательно осмотрела продаваемый картофель и попросила немного взвесить, а мало заинтересованная этим Руни в этот момент рассматривала серых птиц, которые лениво ходили вокруг и клевали что-то с земли. Они были откормленными, перья их блестели, и они могли смело послужить обедом для кого-нибудь из бедняков. Затем они всё же прошли глубже в рынок, и Глэдис повела дочь в сторону скупщика ношенной одежды. Она уже знала, что назовёт символическую цену, но прикидывала какую, поэтому обращала мало внимания на окружающих людей.

– Мисс, мисс, – торговец явно был рад её видеть, – снова платья Вашей дочери.

– Да, два платья, – ответила Глэдис.

Руни же в этот разговор не вникала. Она разглядывала других торговцев и то, что они предлагали. С одного из прилавков свисали разноцветные ленты, явно бывшие до этого в пользовании, так как на некоторых них были явными, грубые затяжки. Кто-то торговал шляпами с большими разноцветными перьями, но они совершенно не нравились Руни. Казались слишком тяжелыми и крупными – на голове женщины такой головой убор выглядел бы слишком вульгарно. Руни проводила свой взгляд дальше и вдруг замерла. Между прилавками шли двое мужчин, их слегка покачивало от слабости, кожа на босых ногах казалась сероватой, и первая же мысль, которая возникла в голове девочки: «Надо бы принести в следующий раз туфли отца, которые он уже не носит», но когда вдруг один из них закашлял, Руни почувствовала, как внутри неё всё сжимается от ужаса.

– Мам, они кажутся больными, – произнесла Руни, и Глэдис, положив на деревянный прилавок платья, подняла взгляд на двух мужчин, что шли между продавцами рынка.

Глэдис мысленно согласилась с дочерью. Они были слишком худы и бледны, чтобы считаться здоровыми. Один из них был бледен настолько, что его кожа слилась бы со свежим снегом. Волосы были же чёрными, сальными, слипшимися, словно он спал головой в грязи. Одежда на них была старая, потертая, на коленях были дыры, и миссис Россер вдруг задумалась, что на рынок можно приносить и устаревшие костюмы Энтина.

Продавец в свою очередь обернулся к мужчинам, которые вызвали интерес:

– Ах, проклятье! Было же велено на рынок не являться! – крикнул он им. В ответ мужчины фыркнули, и пошатываясь двинулись дальше, пока один из них вдруг громко не закашлял, зажимая рот руками.

– Сюда идти не смейте, сукины сыны! Только двиньтесь! – кричал им продавец, а потом обернулся к миссис Россер. – Не понимаю, почему законом не ограничено передвижение больных! У них чахотка, а они гуляют по рынку и стыда не знают.

– Чахотка? – переспросила Глэдис и, не получив ответа, взяла Руни за руку и бегом направилась с территории рынка.

Она забыла даже про платья, про выручку, пусть и не большую, которую могла получить. Единственной её целью было, как можно скорее спасти от возможного заражения себя и свою дочь.

– Мама, куда мы спешим? – запыхавшись, спросила Руни.

– Домой, – ответила Глэдис.

– Они больны чем-то страшным?

– Они больны тем, что не лечится, – ответила миссис Уанхард, спеша по улице. Её дочь едва за ней успевала.

– Значит, они умрут?

– Умрут, – ответила женщина, не задумываясь над ответом.

– Это будет мучительно?

В этот момент Глэдис остановилась и перевела взгляд на дочь.

– Откуда у тебя в голове такие вопросы?

– Они не просто пришли на рынок, – ответила Руни, – они пришли заразить людей. Наверное, их ждёт мучительная смерть, и это обижает и злит их. Поэтому они пытаются поделиться своим заболеванием, чтобы не только они умирали в мучениях.

– Я так не думаю, они могли прийти купить себе продуктов, – ответила Глэдис, и они направились дальше.

– А я как раз не думаю так, потому что они в рваной старой одежде, сомневаюсь, что у них есть деньги купить себе продукты.

– Хм, ты очень наблюдательна, – сделала вывод Глэдис, – как думаешь, стоит ли нам в следующий раз взять с собой и папины костюмы?

– Конечно, если он не будет против этого.

Стоило им переступить порог Нерис-Хаус, как Руни забыла образы больных людей с рынка. Она побежала к себе наверх, к своим куклам и зеркалу, чтобы покрутиться возле него с новыми ленточками и шляпкой приятного голубого цвета. А Глэдис направилась к своему кабинету, где также своими делами занимался её муж Энтин. Она тихо открыла дверь, бросив взгляд на письменный стол, за которым сидел мужчина, и прошла к своему секретарю, на котором лежали два невскрытых письма. Одно было из налоговой службы, другое из её поместья с севера.

– Два письма, – проговорила она вслух и села.

Энтин поднял на неё взгляд:

– Ты пришла без настроения, а где Руни?

– Она у себя, очень хотела похвастаться своим куклам новой шляпкой, – ответила Глэдис, а потом посмотрела на своего мужа очень внимательно, – мы видели кое-кого на рынке.

– Ты так говоришь, что мне становится волнительно, – признался он, откладывая перьевую ручку, – что-то случилось?

– На рынке мы встретили больных, они были совсем рядом. Они пришли на рынок, несмотря на то, что им запретили.

– Колокольчики были? – спросил Энтин, насторожившись.

– Нет, это не прокажённые, это чахотка, – ответила Глэдис, – они разносят туберкулёз, Энтин!

– Только без паники, Глэдис, – проговорил мужчина, – я знаю, насколько ты боишься оставить Руни без матери, но это не значит, что нужно бояться всего. Ты не заразилась, я больше, чем уверен.

– Я боюсь за Руни, – ответила женщина, – за мисс Нидвуд также, ведь она и так ослаблена и больна.

– Давай выждем неделю, и я вызову врача на всех осмотреть, а пока не делай поспешных выводов и не паникуй. Я понимаю твои страхи, выросшая без матери, ты очень боишься, что Руни будет вынуждена пройти через нечто подобное сама, но…

– Энтин, у меня умерла мать, у моего отца умерла мать, я просто боюсь, что я стану следующей матерью…

– Ты думаешь, что всё это не просто так? – спросил Энтин. – Что это не случайное совпадение?

– Я не знаю, что думать, будучи мамой двенадцатилетней девочки, – ответила Глэдис, – я очень боюсь, что меня не будет рядом, когда она особенно будет во мне нуждаться.

– Милая, прости меня, но это уже похоже на навязчивую мысль, – Энтин покачал головой, – ты должна быть сильнее страхов и сомнений.

Глэдис понимающе закивала.

– Подождём неделю и посмотрим, – повторила она слова мужа.

– Именно.

Глэдис вновь опустила взгляд, она хотела отвлечься от пугающих её мыслей и открыла конверт из налоговой службы. Ничего такого, что могла она не ожидать – всего лишь кругленькая сумма, которую она должна заплатить за Нерис-Хаус в этом году. Второе письмо она открыла с более живым интересом, так как оно было от людей, которые сейчас арендовали её поместье.

«Уважаемая миссис Уанхард…» – люди, писавшие ей, плохо знали английский, но она всё равно сдала им поместье, так как они предложили сумму выше той, которую Глэдис запрашивала. – «сообщаем Вам, что в ближайшие три месяца мы будем искать новое жильё ближе к Лондону, о чём и решили Вам сообщить» – Глэдис нахмурилась. – «Ваше поместье прекрасно, и мы довольны оплатой, но нам хотелось бы жить ближе к столице Англии. Надеемся на Ваше понимание! Через три месяца мы съедем из поместья».

Глэдис тяжело вздохнула и посмотрела на мужа:

– Они съезжают, через три месяца. Хотят жить ближе к Лондону.

– Ничего страшного, найдёшь других людей, более образованных.

– Энтин! Послушай меня! – она вдруг опустила руки и посмотрела на мужчину с мольбой в глазах.

Мистер Уанхард нахмурился. Ему не нравилось видеть свою жену в таком состоянии. Он видел, как за последние три года она стремительно стареет, и не внешне, а внутренне. Она была всё также прекрасна: светлая мягкая кожа, глубокие, раскрытые зелёные глаза и чёрные волосы с лёгкой волной. Но теперь искра задора в ней погасла, уступая место страхам и сомнениям. Она смотрела на него, сведя брови с немым криком о помощи и странной боль во взгляде. Словно она знала что-то, что не знает никто кроме неё, и то, что она никому сказать и не может.

– Глэдис, я не в силах смотреть на тебя такую, – честно признался мужчина, – я чувствую свою беспомощность, вижу твой страх, но ничем не могу помочь. Ты так веришь в это, что мне самому становится страшно! Но я же не могу тебе об этом сказать! Милая, я очень люблю тебя, а своими страхами ты лишь дерешь мне душу!

– Энтин, я понимаю, что сейчас могу быть невыносима, я знаю, что ты сейчас на грани своего терпения, и держишься из всех сил, чтобы не повысить на меня голос, поэтому пытаюсь быть как можно мягче и лояльнее к тебе. Но прошу, давай исполним мою просьбу!

– Что же за просьба? – спросил он.

– Я хочу написать завещание, – ответила Глэдис, и Энтин опустил лицо, в ладони, тяжело выдыхая:

– Да, ты права, – заговорил он, вновь подняв голову, – держусь из последних сил. Но если тебе так будет проще, ты можешь написать завещание. Его в любом случае когда-нибудь пришлось бы писать, а у тебя оно уже будет.

– Хорошо, – выдохнула Глэдис, сглатывая.

Она достала перьевую ручку и лист бумаги.

– Ты собралась делать это прямо сейчас? – спросил Энтин.

Она бы сказала, что его ещё нужно успеть узаконить, но понимала, что это может вывести её мужа из так достаточно хрупкого равновесия. Она просто кивнула ему и начала писать.

«Я, Эвелин Глэдис Россер, после своей смерти завещаю: семейный особняк Нерис-Хаус – Энтину Уанхард с дальнейшим его переходом моей на данный момент несовершеннолетней дочери Руни О’Рейли. Также, два своих счёта в центральном банке 1986 и 1735 я завещаю Энтину Уанхард, а счёт 1419 завещаю моей дочери Руни О’Рейли для личного использования: она может использовать все средства на этом счету, а также откладывать на него собственные сбережения. Все мои облигации и акции я завещаю Энтину Уанхард с дальнейшим переходом во владение моей дочери Руни О’Рейли при наступлении её совершеннолетия. Моё личное поместье в графстве Ратленд я завещаю своей дочери Руни О’Рейли».

В конце она поставила дату, роспись и семейную печать.

– Оказывается, я так мало имею, – сделала она вывод.

– Да, всего лишь-то особняк в Лондоне, поместье, миллионные суммы на счетах, ценные бумаги и акции на такую же сумму, совсем пустяк, ты практически нищая, – серьезно проговорил Энтин, и Глэдис рассмеялась:

– Да ты не представляешь! Даже булку хлеба не купить! – хохотала она, прикрывая лицо завещанием.

– Именно! – муж подхватил её настроение. – Ты даже выйти за хлебом не можешь, настолько нищая, что за тебя это делает прислуга!

Глэдис продолжала смеяться.

– Вот, так держать, миссис Уанхард! – мужчина обрадовался её смеху. – На днях должны приехать Рамси с хорошим другом, и я знаю, что это поднимет тебе настроение ещё выше!

– Ох, Рамси! – Глэдис улыбнулась этой новости. – Как давно я его не видела! С хорошим другом?

– Ты понимаешь, в каких они отношениях, – намекнул Энтин.

– Он такой же необычный? – спросила женщина.

– Если ты про странность и манеру одеваться, то ещё более необычный, – ответил ей муж, – а если про предпочтения, то они на одной волне.

– Интересно увидеть их вдвоём! Рамси всегда казался мне очень забавным! Только он может сочетать в одежде синий с жёлтым цветом.

– А его кавалер фиолетовое с красным, – ответил Энтин.

– Прямо вырви глаз, вдвоём они, наверное, смотрятся как радуга, – Глэдис захихикала.

– Рамси писал мне, что объявится в Лондоне к концу апреля, так что ждать их визита не долго, всего лишь три недели.

– Три недели? Ты сказал на днях! – разочаровалась Глэдис. – Так долго ждать…

– Не переживай, эти три недели ты не заметишь.

Глэдис улыбнулась мужу.

Желая всё же облегчить душевные муки жены, мистер Уанхард на следующий день направился с завещанием Глэдис к нотариусу. Прочитав короткую и ёмкую «предсмертную» записку, он поразился щедрости жены. Она оставила ему большую часть, а после его смерти всё должна была унаследовать Руни О’Рейли. В этот момент он задумался, какой богатой женщиной станет Руни. Она официально была признана его падчерицей, а значит, автоматически наследовала всё, что имеет он. Имущество Глэдис и его складывалось в огромное количество нулей, в такое число, которому ещё не придумали название. Но маленькая Руни О’Рейли навряд ли могла понять, насколько богатой она растёт, и это радовало Энтина. Он не хотел, чтобы её портили деньги, чтобы они ослепили её, сделали жадной и злой.

В этот же день завещание было оформлено, и Энтин, дабы развеять опасения, решил связаться и со знакомым врачом. Он работал в небольшой частной клинике, которой владел и принимал исключительно людей с толстым кошельком, несмотря на это под его дверьми не редко толпились люди, не имеющие денег, но просящие помощи. Их он просто игнорировал, проходя мимо, словно они грязь или опавшая осенняя листва.

«В помощи нуждаются лишь те, кто может за неё заплатить!» – было его слоганом.

В этот день, когда Энтин подходил к зданию клиники, как и всегда у дороги рядом сидели люди. Они были в рваной обуви, в куртках не по размеру, курили самокрутки и смотрели на всех, кто проходил мимо, с осуждением и презрением. И каждый из них был болен. Кто-то чихал, кто-то кашлял, кто-то лежал без сил на брусчатке, у кого-то гноились раны, у кого-то были искривлены руки из-за неправильно сросшихся переломов, у кого-то была сыпь, у кого-то язвы. Увидев мистера Уанхард, они все сморщились, словно смотрели на солнце, а у одного мужчины взгляд был таким, словно его вот-вот вырвет. Но Энтин прошел мимо них, открыл дверь и прошёл в клинику.

Внутри было светло, чисто. Пахло, какими то, медицинскими препаратами. А из дальней комнаты разносились стоны боли.

Он огляделся, и заметил девушку, которая стояла за стойкой с кассовым аппаратом.

– Добрый день, меня зовут мистер Энтин Уанхард, – заговорил он с девушкой, – мне нужен…

Он не успел договорить, как по коридору к ним уже шёл необходимый ему врач.

– Энтин, добрый день! Не ожидал Вас увидеть у себя! Всегда считал Вас достаточно крепким мужчиной, чтобы обратиться за помощью.

– Ох, нет, мистер Чемберс, помощь нужна не мне, – ответил мужчина, – а моей жене и дочери.

– Что у Вас успело случиться? – спросил мужчина, прищурившись.

Он был очень высокий с крупными кистями. На лице была густая короткая седая борода, а голова была лысой, выбритой настолько, что в ней отражался свет. Глаза были светло-зелеными, больше серыми, и его шаги были уверенными и тяжелыми, словно в ботинках были бетонные сваи. Он был немного старше Энтина, но уже успел состариться.

– Моя жена, Глэдис, вчера столкнулась на рынке с двумя больными, у них чахотка, я хотел бы, чтобы через неделю, Вы осмотрели мою жену и дочь.

– Несмотря на старую дружбу, мои услуги платные, – напомнил мужчина, – ко всему, если они заразились, вы об этом и так узнаете. А там, как получится. Если организм сильный, победить болезнь получится, а если нет, то нет.

– Моя жена немного тревожится, она боится оставить дочь без матери…

– Я понимаю её страхи, – мужчина перебил Энтина, – но тут уже как выпадет карта. Я не волшебник!

– Но Вы согласны на осмотр? – спросил мужчина.

– Я загляну к Вам через неделю, – ответил мистер Чемберс, – Софи, запиши это в мой график.

– У Вас даже есть график? – удивился Энтин.

– Да, пациентов много, ко всему у меня самого жена и дети, разорваться я не в состоянии, – ответил мужчина, – плюс уже и память не та, поэтому Софи сильно мне помогает, напоминая о моих планах.

– Да, удобно иметь личного секретаря, – заметил мистер Уанхард, – а те люди на улице?

– Ах, не берите в голову, им нечем платить, – мужчина отмахнулся.

– Но один из них уже без сил лежит на земле.

– На жалости бизнес не построить, Энтин, – ответил мистер Чемберс, – ко всему – кому нужны эти бедняки!?

– Моя дочь сейчас бы с Вами поспорила, – мужчина усмехнулся, – она растёт крайне сердечной.

– Для женщин это естественно. Им жалко всех, и себя в первую очередь. Слезы и жалость это и их слабость, и их оружие одновременно.

Энтин посмотрел ему в лицо, понимая, что с этим человеком они живут на разных планетах.

– Если я заплачу за них всех, Вы поможете им? – спросил вдруг он серьезно.

– А Вам это надо? – мужчина усмехнулся.

– Однажды моя дочь отдала новые дорогие туфли бедной девочке, потому что та была боса. Я сказал ей, что она поступила правильно. Я хочу показать ей, что и я поступаю правильно.

– Насколько мне известно, она Вам не родная, Энтин, – холодно произнес врач.

– Насколько мне известно, любая жизнь ценна, – ответил ему также холодно мистер Уанхард, – примите их всех и вышлите мне сумму, в которую они Вам обошлись. Я оплачу.

После этого он надел на голову шляпу и открыл дверь из клиники:

– Доброго дня, ждём Вас через неделю.

Врач ответил, когда дверь уже закрылась за спиной мужчины:

– Доброго.