Когда заговорят камни

– И как ты его без оружия взял?! – изумился я отчаянной храбрости трудника.

– Дык вот – Дионисий покрутил концами своей опояски, – Я тихонько распустил пояс и сзади набросил на шею супостата. Взял нож, да саблю, колчан со стрелами взял и лук, он его в руках держал. Твои дружинники отняли всё оружие у меня.

– Принесите – я махнул рукой воинам, стоящим у двери.

Миг, провал, темнота – и я рассматриваю кривую саблю.

– А што, это сабель очень даже сподручная в ближнем бою! Пока мечом размахнешься, он ею тебя три раза достанет! Много и не надо – в шею, локоть или под колено, кровью изыдешь! Сколько у наших дружинников таких наберётся?

– Мало, десятка три, а можа и поболе!

– А кузнецы смогут такие смастерить? – я воткнул саблю в бревно.

Темнота. И снова я на настиле из бревен, мягкие сапоги чувствуют их отбелённые дождями да ветрами бока. Метрах в трёхстах от крепостной стены суетились полсотни мужчин – подкладывали под медные котлы дрова, подносили воду. Вдалеке, от крайних шатров, отделилась группа людей, по одежде было видно, что это женщины. Подгоняемые тычками и ударами плетей они приблизились к котлам. Тут произошло страшное: с гортанными криками на них набросились вороги. Рубили руки, секли шеи. Особенно врезалась в мой мозг картина: молоденькая девушка рванулась в строну, смертельное отчаяние придало ей силы, но пробежала она немного, густая трава сплела босые ноги, а подбежавший ворог, схватил её за косы и поволок по земле. Второй, злобно вереща, резким ударом сабли отсёк бедняжек голову. Хохоча и повизгивая от злобы и азарта, они швыряли её голову друг дружке.

То, что происходило дальше, повергло меня и моих ратников в смятение и посеяло сомнение в душах. Татары, словно баранов, потрошили тела убиенных, рубили их на куски и, омыв водой, бросали в дымящиеся котлы.

– Отец наш воевода, эт што?! Оне, людей варят? Исть зачнут?! Ах, вороги, ах злыдни!

Молодой ратник, дергал меня за рукав, не стесняясь, размазывал слезы по щекам.

– Смотри, смотри, честной воин! Когда будет сеча, пусть твоя рука, не дрогнув, опускает карающий меч на головы безбожников-басурман! Эй, там, позовите ко мне плотника Игната, он у басурман в плену пять лет пробыл.

– Пресветлый воевода, ты звал меня?

– Да Игнатий, звал…. Скажи, что означает вот это – я показал рукой на котлы и суетящихся возле них врагов.

– Воевода, это беда на нас надвигается! Те людишки, што прискакали на лохматых лошадях – вовсе не татаровья, как ты их обзываешь. Это мунголы, есть там и другой люд. Они все мясоеды и не знают нашей пищи. Вишь, воевода, обозы у них медленные, пока доберутся…. С ними и отары идут и лошади те, что на заклание. Ты вот взял, да и распорядился всю худобу поселян отправить в дальние выпасы, што за лесами. Вот и лишил их мясной пищи. А без неё у них дух воинственный слабнет. Вот это и значит што оне пойдут приступом на городец. Подтянут метательные машины и забросают огнём. Вишь, вон жир из котлов сбирают и в глиняные горшки сливают. Слыхивал я: мешают они его с чёрной как дёготь смолой, што везут из Бухарского ханства, да добавляют в неё извёстку. Смотри, воевода, как зачнут каменья извёсковые на угольях жечь, так оне дьявольский огонь ладить станут.

– Скажи-ка мне Игнатий в чём сила мунголов, пошто оне так быстро и храбро воюют наши земли?

– Воевода Михаила! Сила их в единстве и послушании! А ещё в хитрости и коварстве. Оне как? Навалятся скопом, теснят конницей, а потом наутёк бросаются, за собой заманивают. Как отведут дружинников подалее, окружают и забрасывают стрелами, да секут саблями.

– А пешем оне как, горазды бится?

– Пресветлый воевода, пеший мунгол, беспомощен и боязлив. Он может только стрелять из лука, да и то, пока есть стрелы. Потом бежит прочь.

– Спасибо тебе Игнатий! Просьба у меня к тебе, собери своих людей, дам я тебе в помощь и дружинников. Разберите все избы вблизи тына, что могут пожечь мунголы. По брёвнышкам раскатайте. Снесите всё к тыну што возле реки. Ночью плоты вязать будем и сплавим детей и жонок по реке.

– Да ты што?! – изумился Игнатий, – Они их нижи по течению перехватят и поубивают всех!

– А вот это мы не дадим! Ты Игнатий, там брёвнышки потоньше выбирай, да отдельно складывай, на палисады пригодятся. Не пойдут мунголы на рогатины, а кои вороги проскакивать изначнут, то мы баграми стаскивать их с сёдел станем.

– Опосля вечерней молитвы давай ко мне, мы в светёлке совет держать будем. Прихвати с собой парочку плотников.

Часть вторая.

И снова я в просторной светёлке. Только тесно в ней от набившегося народа.

Ратники, торговые и ремесленные люди плотными рядами сидели на широких лавках у стен. За длинным столом сидели хмурые бородатые мужики, мои соратники, защитники и старые воины.

– Братья мои – дружина, торговые и посадские люди, мы выслушали всех, кто хотел слово молвить. Все понимают, что у нас одна стезя, впереди жестокая и кровавая сеча. Одержать победу нам в этой битве невмочь. Ворог силен и числом более нас. Я имел разговор с теми хто знает уловки мунголов. Сказано мудрецами – я встал со своего стула покрытого волчьей шкурой, шагнул на середину комнаты и подняв руку вверх продолжил:

– На всякого богатого найдется богаче, сильного сильней и на каждого хитреца – хитрей! Так будем же сильны духом, и хитры словно степные лисы. Предлагаю: дать битву басурманам раньше, чем оне начнут свою. Для этого нам надо довершить два дела. Одно – отправить в новгородские земли своих жонок и малых чад. За одну ночь надобно соорудить плоты и сплавить на них всех хто будет мешать нам биться с ворогами.

Я предупреждающе поднял руку, пресекая шум, поднявшийся в комнате.

– Знаю, это опасно, мунголы могут прознать и захватить в полон всех. Но оставлять свои семьи здесь, в городце – верная смерть для них! Плоты будем вязать веревками, на кажный посадим несколько лучников, да огородим снопами, да воловьими шкурами, стрелы ворогов будут вязнуть в них. А кои плоты сумеют добраться до другого берега, то и вовсе все в безопасности станут. Басурмане не станут упускать столь знатную добычу и попытаются перехватить плоты на излуке реки, у Серебряной рощи. И тут мы пойдем на хитрость! Через потайной ход, выведем тайно дружину Кирилла…

– Пресветлый воевода! Да разве совладает сотня дружинников с ворогом? – подскочил Кирилл.

– Не совладает! А мы на што? Не поскачут все мунголы все за плотами. Оставят охранять лагерь, да и нас оне опасаться будут и не напрасно! Той же ночью наши люди, пройдут оврагами к Васильковому Полю. Там, под покровом ночи, соорудят рогатины, но не будут ставить их, а как зачнут басурмане наскакивать на нас да попытаться сшибить конями, вот тогда и выставим рогатки. И ещё вот – я снял волчью шкуру со стула, – Этого кони убоятся, и не пойдут далее. Наверное, все знают, что с краю Василькового Поля идёт глубокий овраг. По оврагу тайно туда выйдет дружина Белозара, затаится и ударит басурманам в спину. А чтобы оне туда пришли, это постараемся мы. Возьмём ихней же хитростью. Как только снарядятся басурмане в погоню за плотами, выскочим из врат городца и кинемся в битву. Куда оне начнут нас заманивать? Да прямиком на Васильковое Поле! Когда мы развернёмся, то окажемся в окружении врагов, но это они так думают! А на самом деле их отряд будет окружон нами. Те, что станут отсекать нас от городца, мы просто станем сдерживать, рогатинами, да пиками. Лучники опять же будут… Последнее – дружина Гордияна ударит из ворот.

– Пресветлый воевода, наши силы будут растянуты, окружены ворогами…

– Изяслав, где твоя храбрость? Не ты ли один хаживал на медведя с одной рогатиной?! Разве мунголы пострашней медведя будут?!

– Твоя правда, воевода! Не страшнее, но мы никогда так не бились с ворогом!

– Не бились! Но когда мы уходили на битву то всегда говорили: «Не щадя живота своего! Мертвые сраму не имут!» А вот и имут! Кто из вас захочет, чтобы его сварили и съели мунголы? А кости бросили собакам?! Вот и скажите всем дружинникам, и вы торговый и ремесленный люд, донесите горькую правду до всех. И пусть ни у кого не дрогнет рука и не убоится сердце при виде лютого ворога! – я сжал кулак и тут же почувствовал резкую боль в правой стороне груди, да в глазах мелькнула черная полоса.

–Терпи великий воевода! Терпи… Ты нужен всем русичам, ты один знаешь, как отвести беду от нашей земли! Мы донесём тебя до новгородской земли!

– Позовите Изяслава….

– Здесь я, великий воевода! Подле тебя!

– Дознался ты, почему Игнатий ударил меня ножом?

– Дозналси, воевода Михаила. У него жёнка осталась у мунголов, и главный хан поручил тебя убить. Очень он осерчал на тебя пресветлый воевода, когда ты своей хитростью побил его. У него воинства осталось самая малость, и идти далее на Новгород он не может более.

– Почему тогда Игнатий не предал нас и не рассказал всех наших хитростей? Да и сам вон как славно бился в сече при Серебряной Роще?

– Он говорит: не предатель я. Было все по правде: либо его жизнь, либо твоя, либо его жены. Он выбрал твою и свою.

– Отпусти его с миром, слышь, отпусти Изяслав. Пущай, до конца своих дней совесть его судит…. – я закашлялся, боль плетью полоснула по мозгу, и чернота навалилась мне на плечи…

часть вторая

Саднили и кровоточили ладони, сбитые да крови. Я, перехватывая увесистую жердь, изо всех сил упирался ею в густо просмоленную корму корабля. Хлюпала вода под лаптями, промокшие обмотки более не спасали от холода болотной жижи.

– Ничего, Тимоха, вот версты две протянем баркас, а там и до Выпь озера рукой подать!

– Чу! Слышь – барабан! Давай, Тимоха, поспешаем, нам в голову становится, канаты тянуть. Не поспеем, плетей получим!

Я, скользя по бревнам и хватаясь за борта корабля, поспешил вперёд, где толпа мужиков собранная с ближайших деревень, вперемешку со служивыми людьми, тянула по наспех сделанной гати корабль. В полверсты впереди, такие же бедолаги надрываясь, тянули ещё один. Под мерные удары барабана, с гиканьем и хриплыми выдохами, рвали спины о верёвки почти сотня, таких как я. Кто я? Откуда? Не успел даже выстроить свои мысли одну за другой, как послышались крики:

– Царь! Царь Петр скачет!

Пятеро всадников рысью скакали по просеке. Развевались чёрные плащи, подбитые красной материей, на треугольных шляпах трепетали белые пушистые перья.

Почти у самой кормы корабля резко остановились. Царь Петр, бросив поводья подбежавшему офицеру, зашагал вперёд, по брёвнам гати.

– А ну, ребятушки! Совсем немного осталось! – он оттолкнул меня, схватился за крайнюю верёвку, забросил её за спину и потянул, прикрикивая на солдат и работный люд. Я торопливо вклинился между царём и каким-то изнеможенным мужичком и задергал, потянул и без него струной натянутый канат. Корабль вздрогнул, заскрипел по брёвнам катков и споро двинулся вперёд к синевшему вдали озеру.

Я, торопливо считая каждый шаг, лихорадочно думал: «Царь! Впереди сам царь как простой мужик тянет корабль! Выходит, мы государево дело делаем! Эвон как!»

Верёвка ёрзалась о чёрный плащ царя, в такт его шагам дёргала канат и порой сбивала мои руки с него.

Что-то утробно хрустнуло позади меня. Боковым зрением я успел заметить как из под катка, на который был поставлен корабль, выскочило бревно, встало вертикально и медленно стало падать на нас.

– Паберегись! – истошно завопил кто-то.

Я, не раздумывая, рывком, отбросил царя в сторону, и тот час бревно обрушилось на меня. Полной темноты не было. Была какая-то серая мгла, слышались обрывки речи и словно колокола набатом гудели в голове.

«Эт он меня отбросить успел, эй, там, лекаря сюда!»

«Осторожней, поднимите его, вон туда несите, к березе, там сухо!»

«На плащ положите…, живой, кажись живой….»

Голоса стихли, и серая мгла постепенно сменилась кровавой пеленой и я, словно осенний лист, кружась в прозрачном воздухе, стал падать в черный колодец.

Очнулся снова от голосов. Говорили двое, хрипловато-грубый голос был мужской, а вот второй, похоже, детский:

– Тятя, а почему мертвяк одет как мы а покров под ним вона какой богатимый?

– Тише Заряна! Вдруг это знатный человек! Пойдем, отселяя, придут солдатушки – заберут его!

– Ой, мертвяк зашевелился! Тятя, он глаза открыл… – девчонка в сарафане и легкой душегрейке отскочила от меня. Тот час полнеба закрыло бородатое лицо:

– Ты хто ж будешь, мил человек? – бородатый осторожно дотронулся до меня.

– Я плотник их сельца Заброды – мне показалась, что я говорю слишком громко, мои слова гулким эхом вторили где-то в затылке.

– Тятя, что он шепчет? – девушка наклонилась надо мной.

– Непонятно Зарянушка, непонятно, чего хочет сказывать. Человек он, похоже, не простой, только вот зачем рядился в простые одежки? Бог с ним, если его оставили здесь знать так надобно! Идем Зарянушка, идем, своих догнать надобно.

– Смотри, тятя, а крест то у него наш – истинно православный! – девушка осторожно коснулась ворота рубашки.

– Точно! Хрест-то – восьмиугольный…. Свой это человек, негоже его оставлять одного на лютую смерть! Беги, догони наших, пущай сюда прибегут.

Провал в памяти. Не знаю, потерял ли я сознание от боли или это вызвано было действием излучения приборов, из бюро путешествий? Этот вопрос так и остался для меня открытым. Очнулся я от равномерных толчков, которые отзывались тупой болью в плече. С трудом повернув голову, набок обнаружил, что лежу на самодельных носилках – две молодые берёзки, схваченные верёвками, которые волокли два мужика. Пыхтя и беззлобно переругиваясь между собой, они останавливались только затем чтобы смахнуть пот со лба, да подтащить моё тело повыше, чтобы пятки не бороздили землю.

– Ой, тятя! Он очнулся! – радостное лицо девушки склонилось надо мной.

– Чей будешь мил человек? Свободный али беглый? – старик склонился надо мной.

– Из работных, работный люд мы… – слабым голосом ответил я.

– Вона как! Работный он человек! Знать по царёву указу взят. На верфях работу ладил?

– На верфях – голова не так болела, а вот плечо: ныло и кололо острыми иголками боли.

– Куда вы меня тащите? – старик, словно петух высматривающий зерно, склонив голову, вслушивался в мой шепот.

– С рукой у тебя беда. Нишшо, наш травник Ферапонт, тебя поправит! Он и не таких болезненных на ноги ставил.

Мои спасители остановились у двух толстых замшелых сосен и рухнули на землю без сил.

– Ферапонт, эй Ферапонт! – заблажил на весь лес бородач.

– Хто тут горло дерёт? – откуда-то из-под земли на белый свет вылез … – леший!

Травник Ферапонт был ещё более замшелым и древним чем тот лес, в котором он жил.

– Чево тут у вас? – он подошел ко мне отвернул ворот рубашки и ощупал мое плечо. Руки у него были на удивление сильными и цепкими. Когда я застонал от боли, он только хмыкнул:

– Плещщо у нево сломато, вы вот чево, оставьте ево у миня, кость править надоть и смотреть шоб сросло правильно. – Токмо девку тож оставьте, кашеварить мне не сподручно будет.

Не знаю, как я оказался в большой деревянной бочке, до верху наполненной горячей водой поверху которой плавали какие-то листья, коренья и травы.

– А скажи-ка мне, мил человек, как тебя кличут? – травник неторопливо размешивал в деревянной бадейке глину, подсыпал туда серый порошок, растирал эту смесь между пальцев и, намазав на тыльную сторону ладони, нюхал его, шумно втягивая воздух ноздрями.

– Тимохой люди кличут – отозвался я.

– Вот што Тимофей, кость у тя сломата в двух местах, тута не править надобно, тута соединять надоть! Ты потерпи, боль я утихомирю и складать изначну твою кость.

– Пусть будет твоя воля! – смиренно ответил я этому лешему.

– На всё воля господа нашего! Давай вот выпей-ка это! – он протянул мне деревянную плошку, в которой плескалась жидкость.

Очнулся я от странного ощущения скованности. Плечо болело, но уже не так сильно. Вот рука была примотана к какому-то кривому сучку.

– Что, мил человек, раб божий Тимохфей, оклемалси? Дайкося гляну на твою рану – «лешак» двумя пальцами, словно гусак, общипал мох с моего плеча. Под ним была резаная рана. Я точно знал, что там кроме лилово – багряного синяка ничего не было!

– Откуда это?! – изумился я.

– Дык я и разрезал. А ты што, думаешь, я мог через кожу твои косточки исправно сложить? – он бережно смазал мою рану желтой жидкостью, залепил серо-зелёной глиной и снова обложил мхом, который горкой лежал на грубо вытесанном деревянном блюде.

– Вишь, Тимоха, живица што делает! Как рану стянула. Таперича всё пойдет как надоть! Ты мил человек потерпи, сучок ентоть тебе носить от Луны до Луны. Цельных двацать дён! Потерпи.… А по надобности какой, ты или меня или вона – Заряну покличь! Ежель какие стыдобные дела, меня кличь, а по снедать, да водицы испить, тут Заряну кликай.

Я даже сейчас не могу сообразить, сколько прошло времени, от одной картинки до другой. Каким-то неуловимым образом я переместился в просторную светёлку. Было жарко и душно от набившегося в неё народу. Горели свечи, лампады проливали тусклый свет на суровые лики старых икон. Густой, чуть хриплый голос нашего проповедника бился молитвой об стены, отзываясь безысходной тоской в моей душе.

– Тимошенька, мне страшно, я не хочу умирать – горячий шепот Заряны вернул меня в реальность.

– Ползи к стене, вон там, где духовичок – я, подталкивая свою молодую жену, раздвигал людей стоящих на коленях. Не знаю, что заставило меня сделать это? Может, когда совершал молитвы, то заметил довольно широкую щель между стеной и полом, а может потому, что там было меньше наметов соломы и хвороста? Не знаю…

Проповедник, закончил читать отходную молитву и люди сразу заголосили, заплакали, завыли на многие голоса.

– Братия и сестры! Антихрист у наших дверей! Так примем же очишшение огнём! Не дадим осквернить наши души!

Заряна мертвой хваткой вцепилась мне в плечо:

– Тимошенька, родненький мой! Спаси нас, спаси миленький! У нас будет ребёночек!

Не знаю, что придало мне силы, я словно раненный зверь, расшвырял хворост и солому, вцепился пальцами в щель и с треском отодрал доску. Вторая доска не поддавалась моим усилиям. Подсунул первую – раз и вторая доска отлетела в строну, задев какую-то бабку с безумными глазами. Не обращая внимания на её завывания, ткнув кого-то кулаком, я нырнул в подпол. Срывая ногти, раздирая пальцы в кровь, выгребал землю, засыпанную между камнями фундамента молельного дома. Наверное, бог был на моей стороне, один из камней оказался небольшим. Раскачал его из стороны в строну. Закатил под пол и потянул за руку Заряну. Вопли людей переросли в звериный рёв. Пламя сначала робкими язычками лизнуло веточки хвороста, и словно убедившись, что люди приготовили ему достойную пищу, рванулось вверх, загудело и жадно набросилось на всё вокруг.

Заряна, извиваясь словно вспугнутый уж, протискивалась в дыру под брёвнами. Я, скользнул следом за ней. О боже! Дыра оказалась маленькой! Мои плечи не проходили в неё. Жар начал заливать мою спину, да ещё сверху свалилась груда извивающихся от нестерпимой боли тел. Кто-то судорожно, цепкими руками тянул меня наверх. Резко лягаясь от этих горящих людей, я рыл и рыл землю. От нестерпимого жара трескалась и горела кожа на спине и ногах. Я выл от боли, протискиваясь в дыру. Заряна схватив меня за руку тянула к себе задыхаясь и кашляя от дыма.

– Уходи! Спасай себя и ребёнка! – в мои легкие, словно расплавленный металл влился раскаленный воздух. Я захлебнулся и последним отблеском угасающего сознания почувствовал как на меня сверху, ломая ребра, рухнули брёвна потолка.

Живительная струя свежего, прохладного воздуха вливалась в мои судорожно дергающиеся легкие.

– С возвращением, Георгий Михайлович! – доктор передал влажную губку своему помощнику. Моё лицо было влажным, может от слёз, может от воды.

– Как путешествие? Если желаете, можем часть воспоминаний стереть.

– Нет, не желаю! Знаете, господин Агорян, что самое главное в жизни? – не обращая внимания на изумлённый взгляд доктора, я встал со своего ложа, пошатнулся, придержавшись за стену, продолжил:

– Дышать! Просто свободно дышать! Всё остальное не важно!