Костяные корабли

6. Вперед, только вперед

Нос корабля был всегда устремлен в будущее. Изогнутые кости позвоночника, идущие вдоль поручней и над ребрами, указывали вперед. Под поручнями череп давно умершего аракисиана с глазами, наполненными зеленым морским стеклом и костеклеем, невидяще смотрел вперед. Клюв, окованный металлом, предназначался для того, чтобы таранить другие корабли и рассекать волны, пробивать путь в брызгах и пене, указывая курс корабля.

Сегодня он практически не шевелился. Лишь водоросли лениво раскачивались вокруг клюва «Дитя приливов», мимо проносились рыбы, кожа которых искрилась светом, они выпрыгивали из укрытий в растениях и исчезали на глубине, окутанные сиянием мерцающих облаков, когда шумные женщины и мужчины тащили веревки вдоль тазовых костей к носу и обратно к флюк-лодкам – старой и новой.

Джорон думал, что буксировка корабля из бухты не самая сложная операция, но оказалось, что это не так. Голоса стали громче, никто не понимал, что от них требуется, а когда Джорон вмешался, он увидел ухмылки на лицах тех, кто слушал, и тех, кто его игнорировал. И хотя шума и суеты у клюва «Дитя приливов» было много, дело вперед не продвигалось, и неодобрение Миас, стоявшей на корме, накатывало на Джорона, точно грозовые тучи на краю мира.

К тому моменту, когда давление ее взгляда, устремленного ему в спину, стало таким невыносимым, что ему уже казалось, будто вот сейчас над ним разразится буря, дети палубы наконец справились с работой, неряшливо, неаккуратно и совсем не по-флотски, однако флюк-лодки были привязаны к «Дитя приливов», а женщины и мужчины устремились в них по веревкам, точно насекомые, возвращающиеся в гнездо.

Джорона удивила их небрежная смелость, лишь немногие из команды, в том числе Джорон, умели плавать, а что для них означало падение в воду? Он услышал голос отца: В воде тебя ждет только смерть, мальчик. Можешь в этом не сомневаться. Если ты не задохнешься и не утонешь, тебя встретят зубы, жало или щупальца обитателей глубин, существ, которые не терпят посягательств на свои владения, потому что ненавидят тех, кто приходит с суши, так же сильно, как друг друга. Нет ничего более жестокого, чем море, сын.

И пока женщины и мужчины работали вокруг Джорона, он пытался найти правильный голос, чтобы отдавать приказы, но у него возникло ощущение, будто он тонет. Это мне не по силам. Несколько мгновений он раздумывал над тем, чтобы сделать всего три или четыре шага в сторону, и злобное море поглотит его; приговор будет приведен в исполнение, и Морская Старуха останется довольна.

Однако это чувство быстро прошло.

В нем такого просто не было: он не мог забрать собственную жизнь.

Джорон появился на свет и прожил всю жизнь на Ста островах, а люди там рождаются не для того, чтобы отдать ее обратно, ведь она так трудна на скалах и песке. Тебя растили, чтобы ты смотрел на мир сквозь вуаль мести и гнева, упрямого и темного, заставлявшего продолжать войну с Суровыми островами вот уже много поколений – столько кораблей утрачено, столько душ потеряно, территория захвачена и снова отдана врагу, а причины войны и число лет, которые она бушует, уже давно забыты – остались лишь истории, что рассказывают детям на ночь: Они забирают наших здоровых людей, убивают ради удовольствия, они едят наших детей, в особенности, таких, как ты, не желающих спать. Из-за спины до него донесся голос Миас:

– Гребите! Гребите сильнее, или я отрежу палец каждому из вас! – Суровый голос, небрежная и жестокая угроза.

Нет, он не отправится в море. Его гнев имел мишень, хотя он не знал, будет ли у него шанс ее поразить.

– Гребите! – выкрикнул он, добавляя свой голос к голосу Миас. – Гребите изо всех сил, или до вас доберется Морская Старуха.

Но женщины и мужчины на флюк-лодках не гребли, пока не гребли, хотя ему хотелось верить, что они спешат поскорее занять места на скамьях и готовятся заняться делом.

Он надеялся, что они ничего не станут ему доказывать; и знал, что станут.

Когда весла заработали, они двигались вразнобой, некоторые едва касались воды, и он заметил мужчину – как его зовут? Джорон не знал, – который упал назад, когда его весло не встретило ожидаемого сопротивления. Барли отвесила ему оплеуху мощной рукой, она шла вдоль своей маленькой команды и кричала на них так, что Джорон почувствовал зависть. Она знала всех и каждого. Конечно, как могло быть иначе; она выбрала их из своей банды, хранившей ей верность.

Миас появилась рядом с ним и закричала, обращаясь к гребцам второй лодки:

– Посмотрите, глупцы! Смотрите на них! Неужели у вас каменный запор? – Она указала за поручни. – Неужели вы позволите команде Барли вас опередить?

Мужчина в меньшей лодке – одноглазый, без двух пальцев на руке – встал и начал подгонять остальных гребцов, заставляя их резкими лающими криками сохранять ритм.

– Как его зовут? – спросила Миас.

– Я не знаю, – ответил Джорон.

– А тебе следовало бы. – Она пошла прочь. – Вы двое, – продолжала Миас, обращаясь к двум женщинам, присевшим на корточки на палубе. – Я не потерплю бездельников на своем корабле. Поднимите стоп-камни. Скоро мы выведем наш корабль в открытое море, но вряд ли сумеем это сделать, если камень будет оставаться на дне. Так что поднимайте их и спойте мне песню!

Женщины и мужчины бросились к центральной лебедке, огромному колесу, сделанному из отрезанного позвонка. Сначала он не двигался, как если бы «Дитя приливов» сопротивлялся. Как если бы чувствовал себя здесь комфортно, подальше от угроз войны. Быть может, я слишком долго держал тут корабль, – подумал Джорон, – если водоросли на днище пригвоздили гигантский круглый камень к морскому дну.

Женщины и мужчины отчаянно напрягались, и в этот момент зазвучала песня:

И по мере того как все больше членов команды толкало колесо, вплетая свои голоса в песню, оно пришло в движение. Джорон чувствовал знакомую мелодию у себя внутри, вспомнил прежнюю радость, которую она дарила, но сейчас не мог петь, ведь он был офицером, а кроме того, лишился этого дара после гибели отца. Кость трещала под слоем сланца на палубе, Джорон чувствовал, что корабль слегка кренится в сторону берега, когда вес стоп-камня начал перемещаться с морского дна наверх. Кость жаловалась, стонала и содрогалась, а потом Джорон ощутил то же, что и все, кто находился на борту, и понял это, потому что воздух наполнился возбуждением. Каким-то совершенно непредсказуемым образом создалось впечатление, что корабль у него под ногами пробудился от подобного смерти сна, словно вдруг стал живым.

– Камень поднимается! – раздался крик с кормы корабля.

Дитя палубы направил огромный камень в специальное место у борта и закрепил его там. А потом ноги ударили по палубе – женщины и мужчины побежали к огромным центральным дугам позвоночника, стали подниматься вверх по веревкам и лестницам, по балкам, к крыльям корабля, готовым принять ветер. Готовым к полету по морю.

Гребцы у клюва старались изо всех сил, корабль слегка подрагивал, но оставался на месте. Казалось, люди сражаются с мощным течением, а их мышцы и пот бросают вызов тяжелым мертвым костям «Дитя приливов». Затем вода вздохнула у бортов, корабль сдвинулся, поддавшись напору весел, и раздался оглушительный крик. Даже Джорон, мрачный и обиженный Джорон, ощутил удовлетворение от маленькой победы разума и мышц над пассивной материей и жестокой водой. На корме Миас взялась за огромное весло, руль «Дитя приливов», оставшийся на носу Джорон принялся криками указывать гребцам направление, и огромный корабль двинулся к клетке с бакеном, колокол которого скорбно звонил у входа в бухту.

Клетка представляла собой набор из нескольких изогнутых металлических арок, установленных вокруг плавучей платформы для защиты находившегося внутри колокола, и на нем Джорон уже видел силуэт последнего члена команды «Дитя приливов», говорящего-с-ветром. Джорон содрогнулся. Всякий, кто сохранял здравый смысл, не хотел иметь с ветрогоном ничего общего. Но с другой стороны, они в нем нуждались. Существо могло, до некоторой степени, контролировать то, что являлось самым важным для любого дитя палубы – ветер.

Он сидел на бакене, и его худое, сгорбленное тело чуждого существа скрывали рваные одеяния, спадавшие почти до самой воды. Его одежда, несмотря на свою длину, была слишком тонкой, чтобы приглушить звон раскачивавшегося на волнах колокола – здесь морские течения сходились со стоячими водами бухты. Ветрогон скорчился и, не шевелясь, застыл на месте, но именно его противоестественная неподвижность приковывала взгляд, и не обратить на него внимания не было никакой возможности.

Бакен раскачивался на волнах, но говорящий-с-ветром напоминал скалу и, казалось, парил над своим насестом. И чем ближе «Дитя приливов» к нему подходил, тем лучше удавалось его разглядеть: грязь на когда-то белом одеянии, яркие цвета маски из листьев, закрывавшей впадины, где прежде были глаза, хищный изгиб острого клюва. Одежды скрывали не имевшее ничего общего с человеческим тело – ноги с тремя пальцами и острыми когтями, сморщенная розовая кожа, обтягивавшая хрупкие кости, из которой торчали черенки сломанных перьев. Джорон не знал, почему ветрогоны теряют оперение, но догадывался, что причина в их жизни в грязи. На любом корабле говорящий-с-ветром становился источником вшей и прочих кусачих существ, о чем было известно всем детям палубы.

Голова необычного существа пошевелилась, получилось короткое и резкое движение, за которым не мог уследить человеческий глаз. Только что она скрывалась во впадине между плечами, и вот уже ветрогон смотрит на корабль, на Джорона, как если бы его размышления привлекли к нему внимание говорящего-с-ветром. Каждый гребок весла приближал корабль к бакену, но невидимый взгляд ни разу не дрогнул. Нарисованные на маске глаза, представлявшие Скирит Буревестника, бога всего сущего, не оставляли его, и Джорон чувствовал их, как укор: Посадили меня сюда. Оставили меня на этой штуке. Не обеспечили ни малейших удобств.

Это было правдой, хотя Джорон говорил себе, что поступил так, чтобы защитить ветрогона, ведь если бы он оставил странное существо на корабле, команда стала бы его мучить.

Нет, он убрал ветрогона с корабля по тем же причинам, по которым совершал многие поступки, – из-за страха. Команда принимала говорящего-с-ветром как должное и полностью его игнорировала, словно тот не существовал. Но Джорон не принадлежал к Флоту и видел ветрогонов только издалека, в загонах глинодворов или когда их вели к кораблям. На судне размеров «Дитя приливов» обычно находилось более одного мага ветра, и Джорон возблагодарил Морскую Старуху за небольшое милосердие. От мысли о том, что ему пришлось бы выслушивать жуткий и странным образом красивый хор их беседы на высоком свистящем языке, у него начинала зудеть кожа.

«Дитя приливов» сбросил скорость, не дожидаясь его приказа, – гребцы знали, куда они направляются. Огромный корабль остановился на расстоянии вытянутой руки от бакена, ветрогон опустил голову на гибкой шее и повернул ее на сто восемьдесят градусов, диковинным образом ни на мгновение не сводя с Джорона нарисованных глаз. Затем, повиснув вниз головой, разинул клюв и заверещал, продемонстрировав острые зубы и язык, говорившие о его принадлежности к хищникам. Выказав свое неудовольствие, говорящий-с-ветром спрыгнул с бакена – и вновь движение было совершенно неожиданным – и ударился о борт корабля. Его одеяния распахнулись, когти на локтях голых крыльев сжали кость, следом за ними клюв и мощные задние ноги нашли опору на хребте. Оттуда ветрогон сумел взобраться по борту корабля, двигаясь необычными, нечеловеческими рывками, пока не нашел люк, который вел на нижнюю палубу, и проскользнул в нору, ставшую для него домом.

– Как его называют? – спросила Миас.

– Что? – Джорон повернулся и обнаружил, что у него за спиной стоит Миас.

Она двигалась по кораблю так, словно он стал частью нее, как будто «Дитя приливов» сговорился с новой супругой корабля, и теперь ее перемещения стали для Джорона тайной.

– Как называют говорящего-с-ветром? – снова спросила Миас. – Команды всегда дают им имя, если они сами себя не называют.

– У него нет имени, супруга корабля, – ответил он. – Ему не дали имени. Он никому не нравится.

– Я никогда не встречала команду, которой нравился бы ветрогон, – заметила она. – Зверь Скирит пугает любых разумных женщин и мужчин, но для того, чтобы контролировать его, необходимо дать ему имя.

– Я никогда его не контролировал, – ответил Джорон.

Он произнес эти слова и почувствовал себя глупцом, и выражение лица Миас показало, что она думает так же.

– Никогда, почему? – спросила Миас.

– Он не придет и не поможет, – ответил он. – И не станет со мной говорить, супруга корабля.

Она кивнула, как если бы получила ответ.

– Я думала, что черный корабль не должен иметь говорящего-с-ветром, но если он отказывается помогать, это многое объясняет. В любом случае со мной он говорить будет, – сказала Миас, наклонилась над поручнями и закричала, обращаясь к детям палубы на флюк-лодках: – Барли, выведи нас из бухты и позови меня, когда у нас будет достаточно ветра, чтобы распустить крылья.

– Будет сделано, супруга корабля, – крикнула в ответ Барли.

Миас повернулась к Джорону.

– Ты пойдешь со мной, – сказала она. – Мы объясним ветрогону его обязанности.

– Он не станет с тобой говорить. Он не… – Джорона вдруг охватила странная паника от мысли, что ему придется подойти к говорящему-с-ветром. Он был противоестественным существом. Важным, да. Нужным, да, но Джорон не чувствовал себя рядом с ним спокойно. – Он ни с кем не будет говорить.

Миас отвернулась, и Джорон почувствовал, как его вовлекает в ее фарватер, как если бы она была севером, а он стрелкой компаса.

– Он будет со мной говорить, хранитель палубы Твайнер, со мной он будет говорить.

Джорону ничего не оставалось, как последовать за ней на нижнюю палубу.

Большая кабина находилась прямо под крестцом корабля и в четыре раза превосходила размером любую другую. Ближе к морю располагалась каюта хранителя палубы, которой еще только предстояло стать его, следом за ней – каюта курсера. На обращенной к земле стороне размещался смотрящий палубы, хотя на корабле не было человека, занимавшего третью по старшинству должность, еще дальше – гнездо говорящего-с-ветром. Туда редко кто-то приходил, потому что большинство детей палубы так же, как Джорон, страдали от суеверий и боялись ветрогонов.

Они подчинялись множеству правил, как, впрочем, и те, кому приходилось с ними общаться: никогда не снимать с них маску, никогда не объявлять ветрогона свободным и никогда не убивать под страхом собственной смерти – если только корабль не начнет гибнуть. Говорящие-с-ветром являлись существами Матери, рожденными из последнего яйца Скирита Буревестника, создавшего все сущее, это делало их драгоценными и требовало защищать. О том факте, что ветрогоны умеют контролировать ветры, говорили крайне редко; поэтому все, что с ними делали, объясняли заботой об их безопасности во имя Скирита и Матери.

– Ветрогон, – сказала Миас, распахнув дверь до того, как закончила произносить это слово. – Я вхожу ради твоей безопасности и чтобы почтить Мать и Скирита Буревестника, который… – Грохот разбившегося стекла заставил Миас отступить на шаг.

– Вон! Вон! Не твое место! Не твое! – Дверь захлопнулась, и пораженная Миас осталась стоять, как если бы не понимала, что кто-то способен бросить вызов супруге корабля на его палубе.

За дверью ветрогон передвигал что-то тяжелое, какие-то предметы с громким стуком упали на палубу, затем раздались долгие пронзительные крики и треск, после чего установилась тишина.

– Говорящие-с-ветром так себя не ведут, – крикнула через дверь Миас.

Ее опущенные руки сжимались в кулаки, словно она вцепилась в невидимые весла.

– А этот – ведет, – заявил Джорон.

– И ты ему позволяешь? – Миас положила ладонь на ручку двери. – Он здесь для того, чтобы выполнять волю Матери и Скирита – через супругу корабля. – Она надавила на дверь, но та не сдвинулась с места.

А затем с другой стороны в нее ударилось еще что-то тяжелое. Вокруг начала собираться команда, привлеченная шумом.

– Уходите прочь! Уходите прочь! – донесся крик изнутри.

– Он не выйдет, – сказал Джорон. – Он никогда не выходит.

Миас бросила на него такой взгляд, от которого завяла бы виноградная лоза, затем повернулась к ближайшему дитя палубы.

– Принеси топоры, – сказала она. – Мы сломаем дверь, если потребуется. – Женщина стояла и молча смотрела на Миас. – Принеси топоры, или ты познаешь укус веревки! – закричала супруга корабля, и женщина побежала выполнять приказ, скрывшись в коридоре, ведущем в арсенал.

– Они не станут ломать дверь, – сказал Джорон, и ему показалось, что он видит слова, которые она собралась произнести – может быть, для тебя не станут, – они уже сформировались у нее в сознании, но в последний момент Миас поняла, что он прав.

Конечно, они не будут ломать дверь. Дети палубы самые суеверные среди всех женщин и мужчин; они не станут вторгаться в гнездо ветрогона. Пока Миас размышляла, едва заметно шевеля губами, вернулась женщина с топором, но даже не попыталась сделать движения в сторону двери каюты, лишь протянула топор Миас, пока супруга корабля прикидывала, какой урон она может понести в данной ситуации. Что хуже? Позволить говорящему-с-ветром бросить ей вызов или пойти до конца и разбить топором дверь в гнездо? Супруга корабля взяла топор, взвесила его в руке, остановилась, оценивая кость двери, и бросила топор на выкрашенный черной краской пол.

– Пусть получит свое пространство. Нам придется рассчитывать на то, что бури благословят нас хорошими ветрами, а когда мы вернемся в Бернсхьюм, возможно, нам удастся отыскать ветрогона, способного лучше понимать, чего от него хотят Мать и Буревестник. А этого пусть отправят туда, где живут его соплеменники, от которых нет никакой пользы. – Миас повысила голос: – Ты меня слышишь, животное? – Она постучала в дверь. – Ты слышал? – Она повернулась и зашагала к лестнице, ведущей наверх к палубе и корме корабля, где она могла дать волю ярости.

Джорон обнаружил, что он безмолвно благодарит говорящего-с-ветром, который показал ему, что Миас Джилбрин не является неприступной крепостью, и, значит, ее можно победить. Он постарался спрятать подальше свое новое знание, как дети прячут у сердца перо надежды, когда их родители выходят в море.

7. Кости старых богов

Когда они вышли из бухты, Восточный Шторм одарил их шепотом, и команда «Дитя приливов» взялась за дело. Женщины и мужчины облепили веревочные лестницы на хребте корабля и распустили его крылья; другие сложили и закрепили весла флюк-лодок, которые потом подняли и привязали в центре палубы. Вода смеялась у бортов корабля и взвивалась над гладкими костями белой полосой пены и пузырей, медленно расступавшихся за кормой. Джорона должно было бы позабавить, что такая слабая команда побитых жизнью и сломленных людей смогла заставить корабль лететь по морю, но этого не случилось. Он видел, как они делали такие вещи прежде, видел, когда только принял командование над ними, если так можно назвать его место среди них.

То были жители Разбросанного архипелага – Ста или Суровых островов, их обитатели летали на кораблях через моря, и для них это было то же самое, что дышать, ходить или сражаться.

И все же…

И все же чувствовал ли он нечто другое? Изменилось ли что-то? Была ли спина Барли, державшей рулевое весло, более прямой, чем обычно? Смотрел ли Канвей на людей, которых он собрал вокруг себя, с гордостью и меньшей похотью, чем всегда? Наблюдала ли Квелл за командой с большей подозрительностью и отвращением, чем раньше? И появилась ли новая жестокость в обращенных на него глазах с тех пор, как Миас взошла на борт?

Или дело в том, что сегодня, когда он смотрел на команду, между ними не стоял алкоголь, и отсутствовало сбивавшее с ног опьянение и тошнотворная тяжесть похмелья. При мысли о том, как густая выпивка скользит в горло, у Джорона пересохло во рту, а в животе стало мокро и шумно, как в море после убийства небесной рыбы, когда возникает ощущение, будто вода хочет создать барьер между собой и существами, которые отняли одну из самых прекрасных жизней.

Дыхание Старухи, как же он хотел выпить!

Благословение Девы, как он этого не хотел.

Джорон почувствовал, что ему нужно пройтись по палубе, но боялся взглядов команды, когда окажется среди них. Боялся, что увидит в глазах совсем не то, что там было, когда они смотрели на нее. Не уважение, пока нет, и не страх, его также еще не появилось. Но они нашли в ней достоинства, которых, как они знали, в нем нет.

Поэтому он оставался на прежнем месте, рядом с передним дуговым луком, и делал вид, что изучает оружие.

На главной палубе корабля «Дитя приливов» стояли четыре больших дуговых лука, направленных в сторону моря, и четыре – на берег, а также десять малых луков у бортов на нижней палубе. Команда каждого дуголука состояла из четырех человек, включая лукоселла, в обязанности которого входило направлять их и отдавать приказы, но на самом деле хватило бы и троих, чтобы сделать выстрел из больших или малых луков. Один спускал тетиву, двое вращали лебедку, натягивавшую веревку между широко разведенными костяными дугами, и закладывали огромные стрелы, способные пробивать борта корабля так же легко, как человеческое тело, или каменные бола, предназначенные для разрезания такелажа, а также самое страшное оружие дуголуков, крылоболты: гигантские обработанные камни, толстые в середине и сужавшиеся к краям так, что получались крылья.

Джорон слышал истории о том, что умелый супруг корабля вместе с говорящим-с-ветром способны держать в воздухе такой снаряд на расстояниях, превышающих те, что человек может пробежать за день, хотя в них не верил. Но он знал, какие разрушения может причинить удачно направленный крылоболт, в особенности если его центральная часть наполнена горючей слюной старухи. В детстве ему снились кошмары о том, как он сгорает заживо, оказавшись запертым в трюме корабля, который охвачен жарким пламенем костяного огня, и только сильные руки отца могли прогнать тот ужас. Рука, поднимающаяся из кровавого моря.

Хорошая команда могла сделать два выстрела из дуголука меньше чем за минуту – натяжение тетивы, зарядка, прицел, пуск, – но Джорон понятия не имел, как быстро способна стрелять его команда. Хороший супруг корабля проводит тренировки с луками не менее одного раза в неделю, но Джорон так и не набрался смелости приказать команде привести луки в боевое состояние. Он не решался приступить к учениям, опасаясь, что никто не станет выполнять его требования. Поэтому и не знал, сумеют ли они так же хорошо стрелять, как выводить корабль из бухты, однако подозревал, что команда «Дитя приливов» не обладает высоким мастерством. Джорон не представлял, чего ждет от них Миас, но, даже если она рассчитывала лишь на самое малое, он не сомневался, что она будет разочарована.

Он понимал, что должен все ей рассказать. Джорон не знал, куда они направляются, но, если судить по срочности, вероятно, их ожидало сражение. Миас стояла на корме и смотрела вперед, мимо позвонков, мимо огромных развевавшихся крыльев корабля, которые захватывали воздух и тащили «Дитя приливов» по воде, ее взгляд скользил мимо острого клюва корабля, вдаль, за острова вокруг них.

Но какую цель, недоступную ему, видела Миас?

Она заговорила, произнесла какие-то слова, которые он не услышал – их унес ветер, – и Барли у нее за спиной склонилась над рулевым веслом. Над Джороном потрескивала ткань крыльев, по мере того как в них собирался шепот Восточного Шторма. И неожиданно он ощутил острый укол в груди. Зависть?

Нет.

Раздражение из-за того, что Барли находилась там, где должен был стоять он, на корме, и синий цвет у нее на голове говорил о власти, хотя теперь однохвостую шляпу носил он. Велела ли ей Миас сохранить синие цвета, чтобы он понимал, насколько шатким является его положение? Или краска просто еще не успела сойти с ее кожи и волос?

– Клювозмеи, супруга корабля! – послышался крик с носа – мужской голос, – но Джорон не видел, кто поднял тревогу.