Парижские мальчики в сталинской Москве
Пятнадцатилетний Митя был потрясен. Он хотел было рассказать молодой наивной москвичке, что лишь на днях покупал в Париже несколько газет, от коммунистической «L’Humanitè» до правой “Candide”, которую ценил за острые статьи и карикатуры: “Только вмешательством моего ангела-хранителя можно объяснить то, что я благоразумно воздержался от такой просветительской речи”129, – заметил Дмитрий Сеземан, уже взрослый, даже немолодой мемуарист. А юного Митю в 1937–1938-м еще долго удивляло: почему московская молодежь не обсуждает политические вопросы? Скажем, дискуссии о процессе над “правотроцкистским блоком” его русские сверстники предпочитали… хоровое пение.
Муру еще предстоит сделать эти открытия. Пока что его возмущали соседки – дочки хозяйки дома, где квартировали Цветаева и Мур: “Все-таки странно. Пытался с ними говорить о международном положении – ни черта (курсив Георгия Эфрона. – С.Б.) не знают! Абсолютно ничего не знают”.130 Только позже он поймет, что международная политика в СССР интересна немногим, а о политике внутренней лучше вообще помолчать. Вряд ли нормального человека могли привлечь бесконечные статьи о подготовке очередных выборов в Верховный совет (безальтернативных, с результатами, известными заранее), о достижениях стахановцев, о соцобязательствах колхозников и битве за урожай.
В СССР газеты выпускали, и огромными тиражами. Их раскупали – газета всегда нужна. Завернуть вареную курицу, пару-тройку вареных яиц, палку копченой колбасы, пару кусков мыла… Можно сделать простой и удобный кулек для семечек, легкую и удобную летнюю шляпу. А стоит – 10 копеек! Наконец, вплоть до брежневских времен использовали газету и в качестве туалетной бумаги. При нехватке упаковочной бумаги и полном отсутствии бумаги туалетной спрос на газеты никогда не снижался.
Газеты, конечно же, читали. Узнавали новости международной жизни, расширяли свой кругозор. Просматривали объявления, театральные рецензии, рецензии на книги, просветительские очерки о композиторах, поэтах, прозаиках. Читали фельетоны на актуальные темы: о дефиците, о нерадивых директорах магазинов, из-за которых советский человек не может купить тетрадь или новый примус. Многие газеты печатали репортажи с международных, общесоюзных и республиканских шахматных турниров. Изучали партии – изображение шахматной доски с расставленными фигурами появлялось почти в каждом номере “Вечерней Москвы”. Рядом с доской – перечень ходов, сделанных соперниками. Шрифт мелкий, бисерный, но читатели разбирали его, даже если приходилось вооружиться очками или лупой. В популярности шахматы могли соперничать с футболом. Заметки о футбольных матчах тоже читали, конечно.
Наконец, на четвертой полосе вплоть до 22 июня 1941 печатались объявления самого разнообразного содержания. Анонсы новых художественных фильмов и спектаклей в столичных театрах. Объявления об аренде жилья, о купле-продаже самых разнообразных товаров – от пианино до простых ящиков из досок. Сообщали о приеме у населения стеклотары, в том числе такой экзотической, как бутылки из-под шампанского. Производство шампанского в СССР освоили в 1937-м, а в 1940-м уже принимают бутылки по 60 копеек, и даже пробки из-под шампанского – по 15 копеек штука. Накануне курортного сезона (в предвоенном СССР он уже был) рекламировали санатории и сами курорты.
В 1940-м и в первой половине 1941-го “Вечерняя Москва” публикует множество объявлений: рекламируют универмаги, гастрономы, новые продукты, которые были еще в диковинку советскому покупателю. Скажем, томатный сок, соевый соус, консервированные крабы.
Перед войной печатались даже сообщения о защите диссертаций. Советские люди имели возможность узнать имена новых кандидатов и докторов наук, темы их диссертаций и даже прийти к ним на защиту.
Бросаются в глаза многочисленные объявления о работе. Судя по газетам, советским предприятиям и конторам хронически не хватало специалистов, квалифицированных и неквалифицированных рабочих. Требовались бухгалтеры и счетоводы, токари и фрезеровщики, машинистки и лаборанты, слесари, геологи, грузчики, автомеханики, электромонтеры. Не имеющих квалификации приглашали на бесплатные курсы, которые готовили не только учеников квалифицированных рабочих, но и бухгалтеров, “работников на счетных машинах” и “механиков счетно-вычислительных машин”. Список востребованных профессий начинался инженерами-конструкторами и радиоинженерами и заканчивался уборщицами, мастерами химчистки, гладильщицами и утюжильщиками (была и такая профессия).
Зазывал к себе рабочих завод “Красная труба”. Тресту “Мясомолмаш” требовались инженеры, деталировщики и копировщики. Фабрика с загадочным названием “Гален-Москва” набирала швей-мотористок, учениц, “работниц в цеха на легкую и чистую работу”, подсобных рабочих.
В общем, и в советской прессе было много интересного, ценного, важного для простого человека. А политика и то, что с натяжкой можно было бы назвать общественной жизнью, – кому это было интересно? Что там читать? Тем более – что обсуждать? Большой террор только-только миновал. Неосторожное слово могло погубить навсегда и карьеру человека, и саму жизнь. Какие там дискуссии? Надо было быть совсем уж бесстрашным или совершенно наивным человеком, чтобы обсуждать советскую внешнюю политику или процесс над “врагами народа”. Впрочем, не в одном лишь страхе дело. Народ в большинстве своем политикой не интересовался, потому что глупо интересоваться тем, что от тебя всё равно не зависит.
Весной 1940-го Мур и представить себе не мог, что такие настроения в Советском Союзе преобладают. Он ведь был в курсе событий международной жизни. В конце февраля – начале марта Красная армия, прорвав линию Маннергейма, наступала на Выборг. Это были последние, решающие бои Зимней войны. Советские газеты очень мало писали о боях с “белофиннами” и “так называемом финляндском правительстве”131. “Правда” печатала лаконичные, в несколько строчек, сводки “От штаба Ленинградского военного округа”. Иногда давала выжимки из иностранных газет: “Германская печать об успехах Красной армии в Финляндии”132, “Болгарская печать об успехах Красной армии в Финляндии”133, “Американская газета о поражении белофиннов”134.
По особым случаям ставили большой материал на первой странице. Как раз 4 марта напечатали ответ штаба Ленинградского военного округа на “фантастические выдумки” “обанкротившихся финских правителей” о ежедневных массированных бомбардировках гражданского населения Финляндии. 13 марта “Правда” опубликовала текст мирного договора “между СССР и Финляндской республикой” на первой странице и огромную карту Финляндии с отрезанными от нее по договору землями – на второй. И несколько дней в советских городах – от Ленинграда до Хабаровска, от Киева до Орджоникидзе – собирались митинги, где славили “победу мирной политики Советского Союза”.
Но большинство газетных полос занимали совсем другие материалы. Бесконечные рассказы о стахановцах, о подготовке колхозников к весеннему севу, о социалистическом соревновании в деревне, о юбилее “мастера сталинского стиля работы” товарища Молотова, наконец. Однако Мур уже умел находить в потоке слов главное: “Вчера, 13 марта 40 года, заключен мир с Финляндией. Мне кажется, что это должно быть большим ударом для Англии и Франции. Будем ждать, что будет дальше в сложной международной политике”.135 И в самом деле, Англия и Франция собирались отправить в Финляндию экспедиционный корпус, но вовремя заключенный мир этому помешал. А за две тысячи километров от Москвы, во французском Грассе, Иван Бунин записывал: “Вчера страшная весть – финны сдались, согласились на тяжкий позорный мир”136.
Мура чрезвычайно интересовали события на фронтах Второй мировой. Впрочем, ее в СССР тогда называли иначе: “война в Европе” или даже “вторая империалистическая война”137. О Германии писали скупо, без обязательной еще год назад характеристики “фашистская”. Лишний раз не поминали одиозного Гитлера – просто Германия, и всё. Даже перепечатывали сводки “командования германской армии”138.
О противниках Германии писали несколько иначе. Рассказывали, как “английских трудящихся заставляют оплачивать войну”. Жалели несчастных австралийцев, что вынуждены нести бремя военных расходов: “Среди трудящихся масс растет движение против империалистической войны, чуждой интересам народа и выгодной только отечественной и иноземной плутократии”.139
Карикатуры на Гитлера и фашистов на время исчезли, зато карикатур на англичан было сколько угодно. Англию советские художники изображали в виде льва с цилиндром на голове. Немного смешного, забавного, но агрессивного и хищного. Вот лев тянет за хобот индийского слона – это Британия хочет втравить в войну свою колонию, Индию. Советский художник нарисовал и другую картинку: слон хоботом скрутил льва и поднял высоко над землей. Подпись: “Вот чем это может закончиться”. У ног британского льва лежит птичка с бумажкой. “Это голубь мира? Нет, голубя мира он давно съел. А это почтовый голубь, летевший из Америки”.
Секретарь Исполкома Коминтерна товарищ Димитров на страницах газеты “Правда” бичевал буржуазию, которая “распространяет ложь о «справедливом» характере ее войны, а с другой стороны, душит всякое антивоенное выступление террористическими мерами. <…>…Это война антинародная, потому что это война для богачей, <…> это война реакционная”.140
“Комсомольская правда” рассказывала читателю об “антивоенном движении молодежи Англии”141. “Вечерняя Москва” восхваляла внешнеполитический курс Сталина – Молотова: “Советский Союз благодаря мудрой сталинской внешней политике оказался вне войны. <…> Мы соблюдаем нейтралитет в войне, затеянной англо-французским блоком в Европе”.142
Много позднее Мур будет с гордостью утверждать, что всегда был политически “дальновидным и прозорливым” и его никогда “не обманывал общий тон советской печати, благоприятствовавший, во всяком случае, больше Германии, чем Англии и Америке”143. В школе Мур всегда был за англичан, американцев (еще, впрочем, не воевавших, но активно помогавших Англии) и де Голля. Но собственный дневник Георгия свидетельствует против него. Мур наблюдает за войной, как зритель за увлекательным матчем. Причем весной 1940-го он болеет за немцев. “События в Норвегии здорово развиваются – англичан бьют, и они эвакуируют свои войска. Так им и надо – затеяли войну и не способны ее вести, всё из-за Чемберлена – этого старого дурака”144, – записывает Мур 6 мая 1940 года.
Весна и Митька
8 апреля к Цветаевой и Муру приехали Муля Гуревич с Иришей, всё такой же красивой и легкомысленной. Муля предложил пойти всем вместе в кино на американский фильм “Сто мужчин и одна девушка”. Для Мура это было событие: “Ведь не шутка! Американский фильм в Москве!” Мур первым делом вспомнил о Мите. Написал ему записку, которую, очевидно, передал через Ирину. Только досадовал, что “мама тоже хочет посмотреть этот фильм”.145 Лучше бы пойти вдвоем с Митькой…
У Дмитрия была своя “большая болезнь”. В январе 1938-го, в первую же для него русскую зиму Дмитрий заболел “бурным воспалением легких”. Оно перешло в туберкулез, от которого тогда еще умирали писатели и принцессы, ученые и политики, художники и кинозвёзды, не говоря уж о множестве простых людей, не имевших средств на хорошее питание и лечение. В конце 1930-х это по-прежнему опасная и трудно поддающаяся лечению болезнь. В апреле 1937-го от нее умер Илья Ильф, не дожив и до сорока лет.
Дмитрий лечился в московском Институте туберкулеза Наркомздрава РСФСР, затем в одном из его отделений – в санатории для пациентов с закрытыми формами туберкулеза. Санаторий этот открыли еще до революции в Сокольниках. Тогда это была окраина Москвы. Во времена Мура и Мити – отдаленный район. Среди методов лечения Дмитрий упоминает пневмоторакс: прокалывали грудную клетку платиновой иглой и вводили воздух в плевральную полость. Эту процедуру повторяли с определенной периодичностью не меньше двух-трех лет.
Весной 1940-го Мите восемнадцать лет, и он почти сирота. Мать и отчим сидят на Лубянке, брат Алексей – в лагере. Еще в феврале 1939-го умер его дедушка, академик Николай Викторович Насонов. Митя остался на содержании бабушки Екатерины Александровны, что происходила из дворянского рода Корниловых. Ее братом был известный русский историк Александр Александрович Корнилов (младший), автор популярного в свое время курса русской истории XIX века, отцом – высокопоставленный чиновник, действительный тайный советник Александр Александрович Корнилов (старший), дядей – Алексей Александрович Корнилов, адмирал, участник обороны Севастополя.[21]
Мур и Митя встретились 12 апреля и пошли в Музей нового западного искусства, а потом ели мороженое в кафе на улице Горького, бродили по весенней грязи Гоголевского бульвара. Митя “был очень весел и, по обыкновению, остроумен и блестящ”. Возобновилась их дружба, прерванная в 1939 году болезнью Мити, бегством Цветаевой из Болшево и зимой, проведенной в Голицыно.
Далеко не вся жизнь советского человека тех лет проходила между проходной завода и колонной марширующих демонстрантов, как это изображала советская пропаганда и как до сих пор изображает пропаганда антисоветская. Даже в предвоенные годы жизнь текла своим чередом. Женщины старались одеваться красиво и нравиться мужчинам. Мужчины хотели нравиться женщинам. В танцзале при роскошной гостинице “Москва” каждый вторник устраивались балы. На объявлении о балах призывно красовались слова: “Конкурсы. Показы (неужели показы мод? – С.Б.). Цветы. Конфетти. Серпантин”146147. Там же открыли школу танцев, набирали новые группы для занятий по воскресеньям – с семи до десяти вечера. Рестораны и кафе гостиницы приглашали “хорошо отдохнуть, весело провести время и вкусно покушать”. Центральный ресторан работал до четырех утра. Во многих ресторанах играли джаз-оркестры. Джаз царил тогда на московской эстраде.
В Большом театре давали “Пиковую даму”, в Театре оперетты – “Сильву”, во МХАТе – “Тартюфа”, в Московском государственном театре имени Немировича-Данченко – “Периколу”. В Москве работали уникальные этнические театры: Московский государственный еврейский театр и цыганский театр “Ромэн”. В Доме союзов шел вечер еврейского юмора, с участием Соломона Михоэлса и Михаила Ромма. По понедельникам театры не работали, но если не ночная, то вечерняя жизнь продолжалась. В помещении Театра эстрады и миниатюр (на улице Горького, дом 5) играл популярнейший джаз Цфасмана, выступал куплетист Илья Набатов. Если же не было денег или не с кем было пойти в театр или на концерт, можно было просто фланировать по Тверскому, как это делал Мур и 20 апреля 1940 года, и 30 апреля, и 1 мая: “С весной Москва похорошела. Женщины стали красивее, интереснее”148.
Уже в конце мая Мур и Митя расстанутся, опять-таки из-за Митиной болезни, точнее, из-за лечения. Туберкулез тогда лечили на климатических курортах – горным или степным воздухом. Больных, как и в царское время, отправляли в Крым пить красное вино, на среднегорье Северного Кавказа (Теберда) лечиться чистым воздухом, солнцем и айраном и в Башкирию – в надежде на целебные свойства кумыса. В башкирских степях и живописных предгорьях Южного Урала лечились некогда Лев Николаевич Толстой (успешно) и Антон Павлович Чехов (безуспешно). Башкирским кумысом и воздухом лечил чахотку и Сергей Яковлевич Эфрон еще в 1911 году. Не южный вроде бы край, но роза ветров такая, что в окрестностях Белебея, где поправлял здоровье Сергей Яковлевич, климат теплый и не сырой. Преобладают сухие южные и юго-западные ветра, что плохо для туберкулезной палочки Коха и хорошо для больных.
В конце мая в Башкирию отправят Митю Сеземана, снова, пусть и ненадолго, прервав их общение с Муром. До июля 1940-го.[22]
Пасху пропустили
Пасха в 1940-м пришлась на 28 апреля. Мур и не вспомнил о ней. Цветаева тоже не праздновала. В этот день она вместе с Митей Сеземаном и двумя сотрудниками НКВД ездила в Болшево, чтобы забрать оставшиеся вещи. В основном французские книги. Оказалось, что на даче повесился начальник местной милиции: “Привязал ремень к кровати, в петлю просунул голову и шею, уперся ногами в кровать – и удавился”. Цветаева вспоминала: “…мы застали его гроб и его – в гробу. Вся моя утварь исчезла, уцелели только книги”.149150 Эту новость Цветаева привезла Муру вместе с книгами. В тот день им было не до праздника, но и позднее ни Вознесение, ни Пятидесятницу, ни Успение пресвятой Богородицы они не отмечали. Православные праздники для них окончились еще с отъездом из Парижа, а возможно, и раньше. Цветаева крестилась на все церкви, – но пыталась ли она пойти на службу, поучаствовать в литургии, исповедаться, причаститься? Правда, найти действующий храм и священника в Москве 1940-го было уже нелегко.
“Увидали мы и попа в длинном черном халате. Посмотрели ему вслед и подивились тому, что остались еще на свете чудаки-люди”, – говорит герой-повествователь чудесного рассказа Аркадия Гайдара “Голубая чашка”.151
Религия – анахронизм, священник – диковинка, будто живой экспонат, сбежавший из музея атеизма. И уже слово “ряса” забылось, вышло из употребления, отсюда и “черный халат”. Как бы хотелось убежденным атеистам, чтобы эта мечта стала реальностью. А реальностью она не стала. По данным переписи 1937-го, более 56,7 процентов взрослого населения (55 300 000) оказались верующими.[23] Очевидно, верующих было еще больше, просто многие боялись отвечать на вопрос в анкете.
А ведь сколько сил потратили на борьбу с религией! Карикатуры на “попов” не сходили со страниц советских газет. Во время Большого террора, при наркоме Ежове, епископов расстреливали десятками, монахов – сотнями, священников – тысячами. К 1939 году в советской России не осталось ни одного монастыря, были закрыты все духовные академии и семинарии. Но полностью уничтожить почти тысячелетнюю традицию русского православия было невозможно.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Запись в дневнике Георгия Эфрона: “Митька <…> перестал писать дневник, опасаясь, чтобы этот дневник не попал в руки наркомвнудела”. См.: Эфрон Г.С. Дневники. М.: Вагриус, 2005. Т. 1. С. 276.
Дневник Дмитрия Сеземана не сохранился.
2
Альтшуллер принимал роды не один. Ему помогала Валентина Чирикова, жена писателя Евгения Чирикова, жившая неподалеку.
3
Имеется в виду кот Мурр – герой романа Гофмана “Lebens-Ansichten des Katers Murr” (“Житейские воззрения кота Мурра”).
4
Елизавета Тараховская (1891–1968) – писательница и переводчица, сестра Софьи Парнок, интимной подруги Марины Цветаевой.
5
Кроме русского и французского Георгий немного знал немецкий и английский. Но родных языков у него было два.
6
Историка окружала небольшая группа учеников. После смерти ученого (его не стало 17 февраля 1925-го) они создали семинар имени Кондакова – знаменитый в узких кругах европейских медиевистов Seminarium Kondakovianum. На его собраниях председательствовал Георгий Вернадский. В 1931-м семинар преобразуют в Археологический институт. Существовал этот институт за счет пожертвований. Средств хронически не хватало. Даже выдающиеся специалисты жили небогато и при возможности уезжали туда, где платили больше. Георгий Вернадский отправится преподавать в Йельский университет. Позже уедет и президент института Николай Толль (сначала в Югославию, а затем в США).
7
Эфрон имел в виду револьвер Айвера Джонсона – Iver Johnson.
8
Марк Львович Слоним – редактор, литературный критик, литературовед, публицист, друг Марины Цветаевой, неоднократно помогавший ей и Сергею Яковлевичу.
9
В 1934 году внешняя разведка была передана под управление Главного управления государственной безопасности (ГУГБ) НКВД СССР.
10
Троцкий, узнав о гибели сына, написал: “Откуда же эта зловещая болезнь и молниеносная смерть через 12 дней? <…> Первое и естественное предположение: его отравили. Найти доступ к Льву, к его одежде, к его пище, для агентов Сталина не представляло большого труда. <…>…Отравителям ГПУ доступно всё. Вполне возможно допустить такой яд, который не поддается установлению после смерти даже при самом тщательном анализе”. См.: Троцкий Л. Лев Седов: cын, друг, борец. URL: https://www.marxists.org/russkij/trotsky/works/trotm423.html.
11
Фамилия этого человека в разных источниках пишется по-разному: “Шпигельгласс”, “Шпигельглаз”, “Шпигельглас”. Последний вариант является наиболее распространенным.
12
27 ноября 1937-го Цветаеву снова будут допрашивать.
13
Большая часть багажа (13 мест) была отправлена почтой в Москву на имя Ариадны Эфрон.
14
Здесь и далее сохранены особенности пунктуации и орфографии Марины Цветаевой и Георгия Эфрона.
15
Я читал и слышал много рассказов о Василии Сеземане. Ни одного дурного слова. Человек молчаливый, скромный и честный, трудолюбивый, эрудированный. Очень способный к языкам. Сеземан, известный философ-неокантианец, преподаватель, переводчик, историк философии, будет украшением университета Каунаса, а в январе 1940-го перейдет в Вильнюсский университет.
16
Во время Второй мировой войны станет участником Сопротивления, вместе с матерью Марией (Скобцовой) спасет от ареста и гибели многих евреев. В 1943-м будет арестован гестапо и умрет в концлагере Бухенвальд. Причислен к лику святых.
17
Боротьбисты – в 1918-м и начале 1919-го украинские левые эсеры, а с августа 1919-го – члены Украинской коммунистической партии. Прозвище “боротьбисты” они получили по названию своей газеты “Боротьба” (“Борьба”). В 1920-м партия влилась в состав Коммунистической партии (большевиков) Украины.
18
А.В.Болдырев (1896–1941) – сын генерала Российской императорской армии, исследователь творчества Исидора Севильского и Демосфена, переводчик Платона и Плутарха. Погибнет во время блокады Ленинграда в декабре 1941-го.
19
Анна Саакянц пишет, что Серафима Фонская не дала Цветаевой ни керосиновой лампы, ни дров. А когда у Цветаевой не хватило денег платить за еду, Фонская без колебаний сняла их с Георгием с довольствия.
См.: Саакянц А. Марина Цветаева: жизнь и творчество. М.: Эллис Лак, 1999. С. 704, 766.
20
Зелинский, очевидно, в самом деле жил в страхе. Его сестра Тамара сидела в лагере, ее мужа М.А.Танина расстреляли в 1937-м. В любой момент преуспевающий критик и преподаватель мог оказаться бесправным узником ГУЛАГа.
21
Не путать со знаменитым адмиралом Владимиром Алексеевичем Корниловым, который первым возглавил оборону Севастополя, создал вокруг него сухопутные укрепления и 5 октября 1854 года погиб на Малаховом кургане, в день первой бомбардировки города.
22
Митя будет болеть еще долго и, что удивительно, окончательно вылечится в годы Великой Отечественной. “Из этого опыта я должен был сделать вывод, немного поспешный, что мировые конфликты оказали разрушительное влияние на бациллы Коха”, – с присущей ему иронией заметит Дмитрий Сеземан. См.: Sesemann D. Les confessions d’un mètèque. P.: J.-C. Lattès, 2001. P. 87. Здесь и далее перевод Людмилы Пачепской.
23
Верующих было даже больше. Около 1 миллиона человек отказались отвечать на вопрос о вере, “ссылаясь на то, что «ответственны только перед Богом» или что «Богу известно, верующий я или нет»”. Историк Валентина Жиромская полагает, что “значительную часть отказавшихся от ответа составляли раскольники-старообрядцы и сектанты”. Жиромская В.Б. Религиозность народа в 1937 году (По материалам Всесоюзной переписи населения) // Исторический вестник. 2000. № 1 (5). URL: //http://krotov.info/history/20/1930/1937_zher.htm.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги