Семейные обязательства

Пьер отпустил ее руку и отошел на пару шагов.

– Лизанька, избавьте меня от мелодрам. Да, я тоже не рад предстоящему браку. Еще больше меня огорчает то, что мои дети будут потомками семьи Луниных. Ваш папенька – идиот и бездарность. Он не только не понимал, насколько канцлер Воронцов полезен Империи, так еще и не сумел довести покушение до конца. Ничего, я обдумаю все вопросы правильного воспитания своих сыновей. Насчет ареста не переживайте, Кавалергардский Корпус оплошностей не допускает. Какую опасность может представлять для Империи глупая девочка? Зальет слезами тронный зал?

– Это самая длинная фраза, которую вы мне сказали за все время нашего знакомства, – вздохнула Элиза.

– Сейчас скажу еще одну, и закончим на этом. Много лет назад я дал слово на вас жениться. Не в обычаях фамилии Румянцевых отказываться от обещаний. Завтра к полудню я пришлю за вами карету. Доброй ночи, сударыня.

«Пока вы были завидной невестой, я бы воспринял ваш отказ с восторгом. Сейчас – поздно», – без слов поморщился он, коротко поклонился и пошел к двери.

– Но ведь вы меня даже не любите! – воскликнула Элиза ему в спину.

Пьер раздраженно покачал головой на ходу. Остановился. Обернулся к Элизе и сказал как о чем-то, само собой разумеющимся:

– Не люблю, и наши чувства взаимны. Это ничего не меняет.

Он вышел прежде, чем Элиза придумала хоть какой-то ответ.

Элиза замерла в центре комнаты. Казалось, она стоит в куске прозрачного стекла, не в силах шевельнуться. Медленно, через силу, подняла к лицу руку с кольцом. Вздрогнула, вглядываясь в грани бриллианта.

Горячей волной запоздалого ужаса пришло понимание – она только что чуть было не осталась совсем одна в жутком, враждебном мире, полном ненависти и презрения.

Отец бросил, все знакомые исчезли в мгновение ока, остался только нелюбимый жених.

На грани сознания мерзким червячком шевелилось удивление. Надо же – такой… не-герой и не отказался от меня? Готов испортить карьеру ради данного слова?

Элиза обернулась к портретам фрейлин. Они не ответят, но… Что бы вы сказали, прекрасные дамы?

«Ты точно хочешь именно этого, милая?» – всплыл в памяти ласковый мамин голос. Мама тогда говорила о другом. Элиза не смогла вспомнить, о чем именно. Так ли это важно?

– У меня все равно нет выбора, – тихонько сказала она портретам. – Не только Пьер верен данному слову…

Но нарисованным лицам прекрасных дам пронеслась тень. Сомнение? Жалость? Вряд ли. Просто ветер качнул легкую занавесь на окне – так же, как когда Элиза пыталась разглядеть единственного визитера за время ее ареста. Тогда она не узнала его, но теперь поняла.

Это был Пьер.

– О дите Божием Петре и дите Божией Елизавете, ныне обручающихся друг другу, и о спасении их Господу помолимся!

– Господи, помилуй!

Мощный, протяжный голос дьякона. Запах ладана, от которого чуть кружится голова. Рука в руке…

Невеста должна трепетать от радости, предвкушения счастливой семейной жизни, может быть, от страха неизвестности. Наверное. Подруги – пока у нее еще были подруги – что-то говорили об этом…

Элизе было все равно.

Красивая кукла в расшитом платье, преданная всеми, кого любила. Заложница чужой чести.

Она на секунду прикрыла глаза и представила, что нет ни свадьбы, ни богатого поместья, зато отец рядом.

Богоматерь грустно смотрела на Элизу с иконы.

Мужчины не спрашивают нас, когда идут на смерть за свои идеалы. Даже не считают нужным ничего объяснить. Они уверены – так будет лучше для всех. Нам остается только подчиниться…

Элиза сморгнула слезу.

Прости, Дева. Ты мудрая, а я никак не могу смириться. Пришла ли отцу в голову мысль, хоть на секунду – как я буду жить? Что случится с барышней Луниной, когда его казнят? Думал ли он о презрении? О косых взглядах? О том, что я стану прокаженной?

Вряд ли. Было что-то поважнее девичьей судьбы.

Элиза опустила глаза, смотреть на Деву Марию было слишком тяжело. Теперь она видела только дрожащий огонек свечи в своей руке.

Руке с фамильным перстнем Луниных. Красное поле и клинок. Она настолько привыкла к нему, что давным-давно не замечала. Это последний фамильный перстень. И она – последняя. Второй такой же был на отрубленной руке отца.

Холодным ударом в сердце, болью и страхом пришло понимание – кое-что ты все-таки унаследовала. То, что не стереть никакой гражданской казнью.

Долг и честь.

Она не принесет тебе счастья, как не принесла ни отцу, ни Пьеру, стоящему рядом с каменным лицом. Обещание о браке давала не ты, но тебе его исполнять. Свобода? Счастье? Что это такое?

Их придумали не для тебя, Елизавета Лунина.

Для тебя – долг и честь.

– Имеешь ли ты, Петр, произволение благое и непринужденное и крепкую мысль – пребывать в законном браке с женою Елизаветой, которую видишь здесь перед собой?

– Имею, отче.

– Не обещал ли ты ранее иной жене?

– Не обещал, отче.

…Тебе кажется, или в его словах есть заминка? Крошечная, незаметная, едва различимая?

– Имеешь ли ты, Елизавета, произволение благое и непринужденное и крепкую мысль – пребывать в законном браке с мужем Петром, которого видишь здесь перед собой?

– Имею, отче, – негромко, но твердо ответила Элиза. Это был бросок с обрыва, отказ от всего – ради долга. Ради семьи. Пусть и предавшей семьи, но это ничего не меняет. Честь. Остается только честь.

– Не обещала ли ты ранее иному мужу?

– Не обещала, отче. – Этот ответ прозвучал громче и тверже первого.

… Оказывается, у него очень нежные губы…

Когда они вышли из церкви и, по обычаю, раздали милостыню, Элиза – теперь уже госпожа Румянцева – взяла мужа под руку и едва слышно прошептала:

– Простите меня, Пьер. Простите за все. Я постараюсь быть вам хорошей женой.

– Хорошо, Элиза, – так же негромко ответил он, – и я постараюсь быть вам хорошим мужем.

Запах его парфюма уже не казался таким противным. Но она все равно решила завтра же отправиться в лавку, перенюхать все флаконы, предназначенные для мужчин, и подарить Пьеру что-нибудь более подходящее.

Свадебный обед вышел коротким и скомканным. На нем присутствовали только сестра Пьера Ангелина и его дядюшка и бывший опекун Густав Дмитриевич. Старший Румянцев произнес пару тостов, посетовал, что родители Пьера не дожили до этого дня и не могут порадоваться за молодых, и откланялся. Ангелина злобно зыркнула на Элизу засобиралась вместе с ним.

Уже смеркалось, а дорога до Гетенберга займет минимум часа полтора.

Пьер отправился их провожать, а Элиза поднялась на балкон второго этажа. Она стояла у ограждения, увитого разросшимся плющом, смотрела на яблоневый сад и пыталась представить, что здесь теперь будет ее дом.

Когда они подъезжали к имению, Элиза видела за широким лугом синюю крышу длинного одноэтажного здания. Над воротами перед ним красовалась вывеска из чугунного кружева: «Румянцевский фарфоровый завод». Кажется, Элиза когда-то слышала легенды о блюдечках, по которым можно катать румяные яблочки из местных садов. И что фамилия ее жениха произошла от тех, кто сумел вырастить те яблочки…

В запущенном парке вокруг старинного дома таилось какое-то очарование, но Элизе он показался чуточку жутковатым. Может быть, из-за налившихся яблок, темно-алых в лучах закатного солнца?

Яблони здесь были повсюду. Элиза с утра прогулялась вокруг дома и видела, что у дорожек деревья иногда подпиливали, а ближе к ограде они разрослись настоящей чащобой, впору заблудиться. Свежий кисловатый запах спелых яблок окутывал все поместье, тяжелые ветви гнулись к земле, казалось, прошепчи: «спаси меня, яблонька, от бабы Яги!», и ветки наклонятся, скроют от всех напастей.

Ветки нависали и над балконом. Элиза сорвала яблоко и с хрустом откусила кусочек. Брызнул неожиданно сладкий сок.

«Так, наверное, девица в лесу лакомилась яблочком от колдуньи…» – грустно усмехнулась Элиза. Но в глазах не темнело, засыпать мертвым сном она не собиралась, а яблоко было просто вкусным. Очень вкусным!

Хотя что-то ей подсказывало – не все так просто с румянцевскими наливными яблочками. Таилось с них… нечто.

Неважно. Скоро она все узнает. Если и есть какая-то чертовщина в роду ее мужа, так это дело привычное. У кого ее нет?

Тень Гётской империи – древнее Тридевятое царство. Оно повсюду: в семейных легендах, в соломенных куколках, в привычно воткнутых в притолоку ножах перед отъездом в дальнее путешествие… Церковь осуждает предрассудки, охранители карают за магию (ах, да, сейчас – только за зловредную магию!), но старые обычаи давно прикинулись суевериями и остались на своей земле. Они в крови у потомков Серых Волков, Иванов-дураков, премудрых Елен и прекрасных Василис. Как ни рядись в платья по последней моде, где-то в тебе жива память о пра-пра-бабушке, выпускавшей лебедей из широких рукавов.

Вот только это совершенно не важно. Не поможет Сивка-Бурка, не утешит ученый кот, у них хватает своих дел. Ты была самой завидной невестой столицы, ты воротила нос от жениха и считала, что ему незаслуженно повезло с тобой. Теперь получается, что это тебе повезло с ним.

И – вот оно, самое ужасное! – незаслуженно повезло.

***

Внизу, на дорожке от ворот, послышались шаги.

В синих сумерках, сгустившихся в саду, были видны две фигуры. Пьер и кто-то невысокий, в шляпе с пером. Это точно был не дядя Густав, тот повыше ростом… Сама не зная почему, Элиза спряталась за колонну, в гущу разросшихся листьев плюща.

Сквозь шелест деревьев от вечернего ветерка она с трудом различала слова. Да что там – они были слишком далеко, чтобы услышать хоть что-нибудь. Но Элиза все равно замерла, затаив дыхание.

Посторонние звуки смолкли для Элизы. Как будто кто-то погрозил пальцем ветру – не мешай! Она не стала задумываться, что случилось. Просто замерла, стараясь не пропустить ни звука, произнесенного смутно знакомым голосом:

– Поздравляю со свадьбой. Извини, заходить не стану – это неуместно. Зато я привез тебе роскошный подарок.

– Спасибо. Признаться, я удивлен. – Это уже Пьер, в голосе слышны нотки недоумения.

– А я-то как удивился… – хмыкнул гость. – Будь ты нервной барышней, предложил бы тебе присесть. Но ты выдержишь, – неведомый визитер чуть помедлил и отчетливо произнес: – Ты угадал во всем, как в воду глядел. Это была действительно блестящая грязная интрига ради короны Эзельгарра. Джакомо Трескотти счастлив, как мартовский котяра – Кроска сильно потеснили с торговых путей. Барон Кордор в дерьме, Кошицкий герцог прохлопал ушами, Гнездовский князь с умным видом стоит в сторонке, зато Альград весь в белом. А Виктор фон Берген, дурной чистоплюй, строчит протоколы в гнездовской Страже. Шлет всех в разные места и делает вид, что никакой он не императорский кузен3. Нашим проще, честно-то говоря.

– Подробнее! – взмолился Пьер.

Элиза с трудом сдержала удивленный вскрик. Пьер что, способен на эмоции?! Так бывает?

– Успеется, – усмехнулся гость. – Парень, ты либо пророк, либо лучший аналитик из всех, кого я видел. А видел я вас немало.

Пьер нетерпеливо дернулся было что-то еще сказать, но осекся. Оба недолго помолчали.

Визитер повернулся боком к Элизе, на его плече сверкнул серебряный аксельбант. Одновременно горячей волной пришло воспоминание: «Примите мои соболезнования…»

И слишком легкая пустота в руке – там, где должен был быть пистолет.

У фонтана в парке с ее мужем разговаривал кавалергард Георг фон Раух. Убийца на службе династии. Меч Императоров…

Элиза вздрогнула, зажмурилась, пытаясь унять внезапную резь в глазах, и бесшумно перевела дыхание. Когда-нибудь она отомстит. Позже. Пусть блюдо окончательно остынет.

«За что мстить собираешься? – грустно спросила она сама себя. – За то, что он предотвратил убийство? Исполнял свой долг? Спас канцлера?»

Злость на элегантного господина чуть отступила, подернулась серой пылью, как остывающие угли. Они готовы разгореться в любой момент, если будет хоть одна сухая веточка. Но пока нового топлива нет – понемногу тускнеют.

– Спасибо, – чуть поклонился фон Рауху Пьер, – это действительно самый роскошный подарок из всех возможных.

– Кстати, о пророках, – резко сменив тон на интонации светского пустослова, сказал фон Раух, – может быть, все намного проще, и ты действительно в воду глядел? Налил нужной водички, – кавалергард кивнул на фонтан, – в нужную плошечку из вашего знаменитого костяного фарфора? Такого, в который вместо костной пыли со скотобойни добавляют совсем другую, из человеческих костей?

Повисло тяжелое молчание.

– Мне нужен ответ, – жестко потребовал кавалергард.

Воздух, наполненный ароматом яблок, как будто замер. Утих ветерок, замолчала пичуга в ветвях, даже фонтан, кажется, стал журчать немного тише.

– Нет, – четко ответил Пьер. – Я не пророк. Никаких, как вы выразились, «плошечек» у меня нет. Я аналитик.

Элиза только сейчас заметила у ног Пьера огромного черного кота. Зверь обошел вокруг ее мужа, вернулся к фон Рауху и потерся головой о его сапог.

– Верю, – кивнул кавалергард, потрепав кота за ухом. – За проверку не извиняюсь, сам все понимаешь.

– Да уж, – мрачно отозвался Пьер. – Понимаю.

– Но в этом ведре счастья есть для тебя и ложка дегтя, – развел руками гость, снова возвращаясь к беспечному тону. – Медовый месяц отменяется. Ты переходишь в мое непосредственное подчинение и должен прибыть в Гетенберг через неделю.

– Готов приступить завтра.

Фон Раух хохотнул:

– Нет уж. Проведи время с молодой женой, все не настолько горит. И еще, – он добавил в голос нотку официальности, – господин Румянцев, как вы знаете, обычно жениху это говорят отец или брат невесты. Но у Луниных нет такой возможности. Так что это буду я.

– Это потому, что именно вы Павла Лунина зарубили при попытке покушения? – в голосе Пьера послышалась странная ирония. – Точнее, не стали опровергать слух, что зарубили. Кровь веером по стенам и потолку, как не поверить в мгновенную смерть преступника…

– Какой умный мальчик, – покачал головой гость. – Но не отвлекайся. Юноша, если ты обидишь свою жену, я лично оторву тебе голову. Считай, что я ее опекун.

– Так я женился на тайной подопечной кавалергарда? Или брать выше – Императора? Вы в форме и при исполнении, можете говорить и от его имени, – ирония в голосе Пьера стала явной. – Так кого именно мне не нужно сердить?

– А есть разница? – оборвал дискуссию фон Раух.

Пьер в упор посмотрел на него и сказал очень четко, не оставляя ни тени многоточий или недоговоренности:

– Я очень ценю свою голову, господин фон Раух. И буду счастлив с вами работать. Но наша с Елизаветой Павловной семейная жизнь никого не касается. Ни вас, ни Императора.

Фон Раух с сарказмом хмыкнул и изобразил пару хлопков в ладоши. Молодец, мол, умный мальчик.

– Да, кстати, – продолжил кавалергард. – Вот тебе еще задачка. Скажи-ка мне, зачем Лунин кинулся на канцлера? Ни в каких тайных обществах убийца-неудачник не состоял, никто ему магией голову не дурил, а выгодно его дурацкое покушение было одному-единственному человеку… Догадаешься, кому?

– Нет, – покачал головой Пьер.

– Тебе, – веско сообщил фон Раух.

Пьер охнул. Элиза на балконе до боли закусила костяшки пальцев, чтобы не вскрикнуть.

Повисло молчание. Элиза ждала, что Пьер начнет оправдываться, но вместо этого он грустно спросил:

– Вам точно нужен идиот на службе?

– Поясни, – потребовал кавалергард.

– Я – идиот. Не догадался сразу… А Павел Николаевич, похоже, гений, – Пьер досадливо поморщился. – Он был разорен, так? Долги многократно превышали все, что у него осталось. Еще чуть-чуть, и пришлось бы отдать и приданое Елизаветы… А после свадьбы его обязательства перешли бы на меня, как на ближайшего родственника. Гражданская казнь отменила долги. Он их стер – вместе с собой. Нашел роскошную дыру в имперских законах и пожертвовал жизнью и честью ради дочери.

– Молодец, – хмыкнул кавалергард. – Похоже, я не прогадал с твоим назначением. Лунин сказал то же самое.

– Простите, – Пьер провел рукой по лицу. – Мне нужно поговорить с женой. Прямо сейчас.

– Извиняться кинешься?

Пьер удивленно на него посмотрел.

– Юноша, я не был женат, но я тебя намного старше. Ясное дело, вы с Елизаветой уже успели наговорить друг другу глупостей, – в голосе фон Рауха угадывалась улыбка. – Не нужно меня провожать.

Гость повернулся и направился к выходу из парка. На его правом плече снова блеснул кавалергардский аксельбант.

Элиза разжала кулак и стряхнула с ладони остро пахнущую скошенной травой кашу, в которую превратились листья плюща. На коже остались следы ногтей. Она и не заметила, как вцепилась в зеленый побег.

Приход фон Рауха стал на самом деле лучшим подарком на свадьбу. Отец жив и не бросал ее. Павел Николаевич пытался ее спасти. В меру собственных сил и представлений о счастье, не спросив ее мнения, разрушив всю ее жизнь… Но пытался!

Пока она ничего не узнает о его судьбе, но девушки из благородных семейств прекрасно умеют ждать. Пожалуй, это они умеют лучше всего.

Элиза перевела дыхание и только сейчас заметила, что в метре от нее на дощатом полу балкона сидит огромный черно-белый кот в серебристом ошейнике. Видимо, зверь-кавалергард бесшумно подошел, пока она вслушивалась в разговор.

Кот разглядывал Элизу, щурил рыже-зеленые глазищи. Лениво встал, мазнул боком по ее юбке и важно прошествовал за угол. Элиза шагнула следом, но на балконе кота уже не было. Скорее всего, запрыгнул на растущую рядом яблоню и ушел в густую листву.

Молодожены встретились наверху, в спальне, украшенной по случаю свадьбы огромными охапками разноцветных роз. Элиза не дала ему сказать ни слова, кинулась на шею и прошептала: «Я все слышала. Спасибо!»

Пьер обнял ее.

Они были счастливы. Каждый – своим счастьем, никак не связанным с женитьбой. Но какая разница? Главное – счастливы. Пусть это совсем не похоже на истории из чувствительных романов. И пусть даже в тот момент, когда весь мир должен был замереть и оставить их вдвоем, Элизе казалось, что муж думает о чем-то другом…

Она и сама думала не только о нем.

Пусть.

Счастье бывает и таким. С ноткой горчинки, с оттенком равнодушия и долга, с обжигающей волной надежды и запахом безвкусных букетов.