Проба на излом

Инструкция к применению

1. Перенос в личность дитя патронажа происходит при нахождении в нем биологического материала носителя (далее – «наездник»).

2. Перенос «наездника» может осуществляться с помощью ТПД при настройке на несущую частоту альфа-ритма дитя патронажа.

3. В случае гибели личности «наездника» во время переноса, дитя патронажа приобретает способность ограниченное время управлять телом погибшего.

4. (достоверно не документировано) Личность «наездника» оставляет в сознании дитя патронажа фрагменты своей памяти.

Обыкновенное чудо

То, что в трусиках, составляет государственную тайну.

А то, что в голове, – личную.

Но вы должны меня помнить.

По спектаклю «Обыкновенное чудо», который ставился в 1967 году у нас, в Братске-II, и где выпало играть роль. Точнее, две роли – принцессы и принца, близнецов. Конечно, в природе разнополых близнецов быть не может. Но кто знает? Ведь существую. Мальчик и девочка одновременно. И в тоже время – ни то, ни другое, а третье.

Обожаю фильм с Олегом Видовым. Такой красавец! Сколько раз удалось его посмотреть? Столько, сколько фильм крутили в кинотеатре «Падун». Тогда еще и не мечталось, что стану принцем и принцессой, буду репетировать спектакль и вообще. Но за время, что фильм шел, стали узнавать на КПП. Сержант, грозный на вид, широко улыбался, но каждый раз, как и положено, внимательно изучал увольнительную.

Это все Дятлов. По каким-то соображениям он не придерживался строго уставных правил. Подмахивал внеочередную увольнительную, вполуха выслушивая объяснения: иногда честное признание, что иду в кино, иногда враки, мол, нужно в хозяйственный магазин за мылом, будто на складе мыла нет! А один раз довравшись до того, будто на площадь перед станцией должна приехать автолавка и привезти фильдеперсовые штаны, которые так мечтаю купить, что кушать не могу.

Содержание фильма: в некотором королевстве у короля и королевы долго не было детей. Но вот королева понесла и, к огромному разочарованию короля, вместо наследника родила девочку. Король, желая разогнать грусть-тоску, отправляется на охоту, где убивает медведицу, и хочет убить медвежонка, но перед ним является Волшебник и просит пощадить малыша в обмен на любое чудо. Король требует сделать так, чтобы у него родился наследник, и когда возвращается в замок, ему сообщают радостную весть – вслед за девочкой Королева разрешилась мальчиком. Принц и Принцесса неотличимы друг от друга. Они иногда даже переодеваются, чтобы Принцесса за Принца сдавала уроки учителю танцев, а Принц подменял Принцессу на фехтовании. Ничто не омрачает их детства, но когда Принц и Принцесса достигают совершеннолетия, вокруг замка начинают происходить убийства – где-то бродит свирепый медведь и нападает на домашний скот и людей. Тем временем Король выбирает Принцессе жениха, и тот, о чудо, приходится ей по сердцу. Жених с пышной свитой прибывает в замок на помолвку, но в ту же ночь его задирает медведь, каким-то образом пробравшись к нему в опочивальню. Принцесса безутешна и угасает от горя. Придворный лекарь говорит, что спасти ее может только похлебка из медвежатины. И тогда Принц отправляется на охоту. Он указывает охотникам где сделать засаду на медведя, а сам исчезает. Медведь появляется в указанном месте, охотники его убивают и провозят в замок. Принцесса желает взглянуть на труп зверя, но когда покрывало откидывают, там оказывается тело Принца, который и был медведем. В человека его превратил Волшебник, решив отомстить за смерть жены, медведя-оборотня, которую убил Король. Принц-Медведь должен был растерзать Принцессу и сбежать в лес, но он влюбился в дочь Короля и пожертвовал ради нее жизнью.

В общем, душещипательное кино. Можно даже сказать – душешептательное, потому как парочки на него валом валили. Сидят такие – рядом, спереди или сзади, шепчут и чмокаются. Он ей: «Нася, Нася», а она хихикает и в ответ: «Не надо, Ваня, не надо…» Нет, не в порядке осуждения, не ханжа, но лизаться в кино – чересчур. Хотя разок краешком глаза – он ее неумело в подбородок целует, а она глаза скосила на Олега Видова – лихо тот шпагой махает. И чему удивляться, если девчонки подобное допускают – они на месте недалеких парней Видова представляют! Стало смешно, не удержаться. А парень отклеился от подбородка подруги и зыркает:

– Ты чего? – зло шепчет.

– Ничего, – отвечаю.

– Кино смотри, – говорит.

– Смотрю, – отвечаю. – Очень смешное кино.

Юмор он, конечно, не понял. Куда с ФЗУ! Пока так с ним общались, его подружка платочком подбородок утерла и взглянула – кто с ее хахалем препирается. Заинтересованно. Вот ведь – каждый свое видит, никуда не деться! Хотя, честно говоря, девчонка симпатичная. Накостыляй после кино этому грубияну, она бы и со мной с удовольствием прошлась. Но все это никчемные фантазии.

Тут с заднего ряда между нами возникают два кулачища, грозятся, мол, хватит болтать. Оглядываюсь и вижу двоих из ларца, одинаковых с лица. Один шепчет:

– Не обижает?

Второй:

– Все равно вместо Видова здесь Миронов должен быть…

Только Дятлов одно видит. Поэтому обезумеваю, когда он предлагает роль в спектакле. Он за столом сидит, папки перебирает и не смотрит, как рот разеваю, слова благодарности сказать, а ничего не выходит.

– Такое вот решение, – говорит. – Свыше, – и пальцем в потолок, так что не перепутать, откуда исходит доверие к печальной личности дитя патронажа. – Приглашен сам Борис Мигдалович Шварцшильд… Гений режиссуры народных театров. Так что…

– Постараюсь оправдать, товарищ майор, – шепчу. И пытаюсь сообразить – на какую роль пророчат – палача или министра-администратора? Про Принцессу или Принца дышать не смею. Куда там! Тут талантов и так полно.

– Почему на спрашиваешь? – Отрывается он, наконец, от папочек, к окну подходит, на подоконник присаживается в любимую позу, папироску мнет.

– А… а о чем спрашивать, товарищ майор?

– Хм. Ну, хотя бы о роли, которую тебе доверил Спецкомитет.

Насквозь видит. Рентген.

Перебираю.

– Первой фрейлины? – выражаю предел мечтаний, хотя надеюсь не более чем на вороватую служанку, которая появляется в третьем акте и постоянно ябедничает на Принцессу, набиваясь ей в подружки.

– Бери выше, – предлагает.

Беру выше:

– Лесника.

Тот еще персонаж – алкоголик, живет в грязной сторожке и мечтает убить медведя.

– Чепуха, – морщится Дятлов, – не стоит и огород городить. У меня другой на эту роль приготовлен.

Перебираю дальше.

Роль смотрителя дворцовых люстр и свечей? По габаритам не подойду, он из тех, про кого говорят «69» – что вдоль, что поперек.

Веселые близнецы-кровельщики? Сидят на верхотуре и за всеми наблюдают, едко подшучивая.

Начальник стражи врат дворца? Мимо него и мышь без пропуска не прошмыгнет.

Строгий учитель, вбивающий знания в Принца и Принцессу исключительно розгами? И задающий упражнение – где ставить запятую в фразе «Казнить нельзя помиловать».

– Это я на себя возьму, – усмехается Дятлов. – Бери выше.

Стою, глазами хлопаю. «Неужели?» – мелькает заветная мечта, слишком смелая, чтобы осуществиться.

– Именно, – подтверждает Дятлов. – А кто еще сыграет Принцессу и Принца одновременно?

– Спасибо, – шепчу, в зобу дыханье сперло.

Но тут товарищ майор все мои поползновения пресекает и выражается в том смысле, что это не награда, а ответственное поручение, можно даже сказать – задание в боевых условиях или условиях, приближенных к боевым. Мол, тяжело в учении, легко в бою. Пуля – дура, штык – молодец.

Слушаю науку побеждать, а в толк не возьму – о каком задании речь? Неужели решили извлечь из коробки, в которой то ли есть, то ли нет, и в обойму? Аж дрожь по телу. Лихорадочно припоминаю как обойму в пистолет Макарова вставлять и как целиться.

Стою за театральным занавесом и смотрю сквозь крохотную щелку в зал. Сердце колотится, крепче руку к груди, иначе выскочит, вырвется. Только не посрамить высокого звания народного театра имени И.А.Ляпина, только не посрамить… Поэтому представляю будто зрительный зал здесь, на сцене, а спектакль – там, в зале, который заполняется все новыми и новыми актерами.

Они все здесь.

Руководители Спецкомитета в парадных по такому случаю мундирах с золотыми погонами и планками наград. Их жены в театральных платьях, словно на дворе не шестидесятые, а самые ни на есть сороковые-пятидесятые, как показывают в кинофильмах, – бархатных, тяжелых, в складках.

Дети в таких же праздничных и тяжеловесных одежках – бархатных костюмчиках и платьицах, прилизанные волосенки, мороженое и леденцы в руках.

А еще – офицерский состав, оперативный состав, все различие между которыми – одни в форме, а другие – в штатском, жены и подруги не столь тяжеловесны, а некоторые так и вовсе – воздушны. Словно путешествуешь на машине времени – из давних сороковых, в глухие пятидесятые, а затем – в свингующие шестидесятые.

Театральное действо в зале захватывает не только меня. Рядом пыхтение фрейлин, егерей, слуг, тоже охочих до подглядывания. Принца и принцессу в одном лице и теле тычут острыми локтями, бесцеремонно толкают. Ну, погодите! В приговоре «Казнить нельзя помиловать» могу поставить немилосердную запятую.

– Смотрите, смотрите, – чей-то сдавленный шепот, – даже Гидромедведь здесь! Сам пожаловал!

– А то как же, – отвечают не менее сдавленно и горячо. – Известный театрал!

– Опять же про медведя спектакль, – хихикают.

Шепот и хихиканье продолжаются, выискиваю среди входящих того, кто причина столь бурного обсуждения. Гидромедведь? Что за зверь такой? Как он может выглядеть? Скольжу взглядом по золотым погонам, шитью, и не могу вырваться из привычного плена Спецкомитетовского контингента. Они – то, что составляет окружающий мир. Кроме них ничего и никого не знаю. И взгляд натыкается на Дятлова. Вот он! Там! Среди других. С кем-то разговаривает, очень похожим, словно близнец… Кажется, Дятлов почувствовал – на него смотрят. Он бросает взгляд в сторону кулис, но тут же отворачивается. Лишь руки совершают движения, будто дирижируют невидимым оркестром. А его собеседник вытягивает руку с выставленным указательным пальцем.

Смотри туда.

Вижу. Освобождаюсь от гипноза золотых погон и вижу.

Его.

Гидромедведя.

Он и правда похож на медведя. Огромный. Поперек себя шире. Упакованный в плотный двубортный костюм. На котором, кончено же, никаких планок. Они ему не нужны. Ни планки. Ни мундир. От него исходит то, что безошибочно выдает Хозяина. Хозяина всего сущего за пределами Спецкомитета. И словно в подтверждение знакомый шепот:

– Хозяин! Хозяин страны Лэпии!

Не знаю такой страны. Пока не ведаю. А Гидромедведь движется в окружении многочисленной свиты. И еще поражает – ни одной женщины. Высеченные из гранита лица. Плотные двубортные пиджаки, настолько плотные и туго натянутые на плечах и спинах, будто изнутри рвется звериная сыть и суть, и только костюмы старомодного покроя не дают ей высвободиться.

Гидромедведь пожимает руки встающим при его появлении генералам, с кем-то даже обнимается, и кажется – это не проявление особой теплоты отношений, а смертельное объятие огромного зверя, которому ничего не стоит порвать в клочья вжимаемого в выпуклую грудь человека.

Продолжаю смотреть, не в силах оторваться, и он ощущает взгляд звериным чутьем, поворачивает массивную, шишковатую голову, и его глаза безошибочно встречаются с моими.

Это выстрел. Из двустволки. В упор.

Отшатываюсь, отступаю, по чьим-то ногам, среди шипения и ругани. Но мне все равно. Мне все равно.

Аплодисменты. Аплодисменты. Аплодисменты.

Стоим перед залом, кланяемся, улыбаемся, крепче сжимаем руки друг друга. Мистерия спектакля завершена. Единственное, что помню, – все прошло без сучка, без задоринки. Остальное – в тумане. Отдельные расплывчатые картины. И даже сейчас не могу разобрать происходящее в зале. Зрители сидят? Зрители стоят? Бросают на сцену букеты и кричат «браво»? Или подобное чересчур для народного театра? Или на безрыбье и рак всему голова? В Братске есть профессиональный театр? С настоящими артистами? Не знаю, ничего не знаю.

Прихожу в себя в крохотной гримерной, где помещаются только зеркало и стул. Кто теперь в зеркале? Принц или принцесса? Или ни то, ни другое? Или то и другое одновременно? Руки дрожат как после отжимания до отказа. Ватка с вазелином отирает лицо, снимая напластования грима. В дверь стукают, скорее ради приличия, потому как не дождавшись ответа, ее распахивают, и в гримерку входит Дятлов. При параде, в золотых погонах, с планками.

В руках – охапка цветов.

– От твоих новых поклонников, – сообщает, дабы и на мгновение не закралась мысль, что от него. Сваливает букеты на гримерный столик. Некоторые не удерживаются, падают на пол. Наклоняюсь, поднимаю, нюхаю. И ничего не чувствую. Полная анестезия. Всего. Эмоций, желаний, страхов.

Дятлов опирается задом на столик, задумчиво мнет папиросу, разглядывает.

– Как актер актеру могу сказать – вышло недурственно, – прикусывает папиросу, чиркает спичкой. – Конечно, Гидромедведь так просто это не оставит, ответку бросит, но ведь на то охотник, чтобы медведь не дремал… Для первого и последнего раза очень даже недурственно.

Наверное, он ждет: «Последнего?» Но не спрашиваю. Что-то такое ожидалось. Потому как это не спектакль, а работа. Спецоперация. Цель и задача которой исполнителю неизвестны. А известны только место и роль. Точнее – две роли.

Место – театральные подмостки.

Роли – Принц и Принцесса.

– Подождем, – Дятлов смотрит на часы. Глубоко затягивается. Так глубоко, что только это и выдает глубину его напряжения и беспокойства.

Опять стучат. И ждут. Ждут разрешения войти.

Дятлов бросает взгляд на часы, кивает, вроде бы удовлетворенный хронометражем, наклоняется и толкает дверь. В гримерку вплывает огромный букет белых роз. Настолько огромный, что не сразу понимаю – его все же кто-то несет. Кажется цветы движутся сами по себе, без посторонней помощи. И только присмотревшись, замечаешь приставленные к ним ножки. Тонкие, затянутые в капрон, туфельки-лодочки.

– Возьмите… пожалуйста… – щебетание из гущи букета, словно там притаилась крохотная птичка. – Возьмите… вот… чик-чирик…

Порываюсь встать и принять колоссальную вязанку белых роз, но Дятлов вытягивает в мою сторону раскрытую ладонь, будто волшебник насылая оцепенение. Перебрасывает папиросу в другой уголок рта, поддергивает обшлага мундира и берет цветы словно величайшую фарфоровую драгоценность, приговаривая:

– Это кто же нам такой букет подарил? Это кто же нам такую честь оказал?

Держит охапку на вытянутых руках, продолжая загораживать вошедшего, внимательно осматривает, высвобождает руку и погружает ее в плотное облако бутонов, от которых по гримерке распространяется аромат цветов с чем-то похожим на свежесть после грозы. И чудится, будто из букета сейчас ударит молния. Прямо в Дятлова.

Но ничего особенного не происходит. Рука благополучно выныривает из цветов, сжимая между средним и указательным пальцами бумажку. Букет летит в мою сторону, еле успеваю подхватить, точнее – обхватить, прижать. Все же он настолько огромен, что загораживает вид на Дятлова и того, кто принес цветы.

Тот, кто принес, крохотная пигалица, птичка, чирикает:

– Можно автограф?

– Мой? – спрашивает Дятлов. Сквозь бутоны вижу, как он расправляет извлеченную из букета бумажку и внимательно читает.

– Нет… товарищ майор… не ваш… – пигалица мнется с ноги на ногу. Крепдешиновое платье шуршит. В руках программка и ручка.

– Ну, так дай, – Дятлов складывает бумажку и сует в карман. – Наслаждайся славой. Она скоротечна.

И выходит из гримерки.

Пишу: «Берегись медведей, могут съесть!» Ставлю закорючку.

Вивисектор

Думаете я ничего не заметил? Как бы ни так! Эти взгляды, ужимки, улыбки, вопросы. Не имей сто пядей во лбу, чтобы понять – они в меня влюбились. Нет, я не ошибся. Именно они. Мальчишечья и девчоночья стороны единой сути. Для мальчишки я старший товарищ, образец мужественного поведения, брат, на которого надо равняться. Для девчонки – первый мужчина, который спас ее, который защищал ее, и в которого она обязана влюбиться. Они не противоречили друг другу, а дополняли, взаимно усиливая чувства каждого. Со временем я научился их различать, даже обращался то как к мальчику, то как к девочке – Иван и Анна, а в целом – Иванна. Хотя понимал: это лишь психологическая уловка, оно – ни мальчик, ни девочка, ни Иван, ни Анна, а нечто совершенно третье, чему и слово подобрать не сможем. Кто-то из умников даже выдал: «квантовое половое состояние». Хрен знает, что такое.

Нас называют вивисекторами. Мерзкое словечко, которое кто-то почерпнул не из медицины, конечно, а из романа Герберта Уэллса «Остров доктора Моро». С намеком, как бы. Вот они – палачи и ублюдки. Режут по живому. Превращают зверей в людей жестокими опытами.

Если угодно.

Назовите хоть пирогом, только в печь не садите.

Я не возражаю. Потому как суть схвачена верно. Несмотря на. Именно этим мы, вивисекторы, и занимаемся – превращаем зверей в людей. Иногда жестоко. Но всегда – временно. Что поделать, если они – с ограниченным сроком годности?

Стоит слезинка такого ребенка потоков крови взрослых, которых этот ребенок может запросто уничтожить? Лучше застрелить чудовище, даже если его прижмет к груди собственная мать…

А в ней / нем – имелся потенциал. Назовите это чутьем, но я сразу понял, как только на стол легла соответствующая папка. Единственная проблема – состояние, в котором данный материал находился. И они еще смеют нас обличать! Из нее выкачали все соки и бросили нам на перевоспитание. Зверька с чудовищными способностями, которого необходимо натаскать на других, подобных ему зверьков с еще более чудовищными способностями.

Я захлопнул папку и направился к Захер-Мазоху принимать имущество.

Оно сидело в процедурном кабинете – голое, скрюченное, дрожащее, зажав руки между тощими бедрами (как потом оказалось – обычная поза). Коротко и неумело обстриженное. Насквозь пропахшее карболкой.

Не купился на жалость. Жалость – последнее, что испытаешь перед тем, как зверек тебя уничтожит. Порукой тому – ведомственное кладбище. Каждому, кто там лежит, следует посмертно выносить выговор с занесением в личную карточку. За жалость и воспоследующие халатность и разгильдяйство.

Суть воспитания – воспитуй себя сам.

– Ознакомился? – поинтересовался Захер-Мазох с неизживным акцентом.

Необходимость приема парацельса и желательность привлечения «старшей сестры» для нивелировки расщепления сознания… Ага, как же! Обойдется без старшей сестры. А подругу я наметил. Стук, стук, стук, кто твой друг?

– Ознакомился, – отвечаю в тон.

– Последний пункт осмыслил?

– Угу. Только мы гипотез не измышляем и, тем более, ими не пользуемся. Вредно для оперативной работы, знаешь ли. Можно принимать имущество?

Захер-Мазох пододвигает мне опись:

– Принимай. Подопытный – подопытная, нужное подчеркнуть, одна штука.

– Постой-постой, – говорю, – товарищ Захер-Мазох, тело, как говорится, в наличии, душа тоже, вон, глаза лупают, а глаза – зеркало души, хотя мы, коммунисты, в поповские сказки и не верим.

– И напрасно, – бурчит товарищ Захер-Мазох.

– Бросьте ваши австрийские штучки, – стучу костяшкой по столу, – и подайте сюда все остальное, что полагается – трусы, майку, шапку-ушанку, валенки.

– У меня здесь не склад, – говорит Захер-Мазох. – Как привели, так и отдаю. Чужого не надо. У меня своих – целый букет.

Я много чего повидал на своем веку, но такого не видывал. И не надо меня убеждать, что все это лишь видимость, что под оболочкой детеныша рода человеческого скрывается зверек, и зверек весьма опасный, которому протяни палец, он и руку отхватит. Но ведь, рассуждая диалектически, вполне могло сложиться и так, что на их эволюционном месте могли оказаться мы. Почитайте хоть Ефремова, хоть Казанцева, а лучше – прогрессивных американских фантастов. Поэтому вежливость, как говорится в известной комедии, – лучшее орудие оперуполномоченного.

Примерно в таком вот аспекте я и выложил австрияку плененному все, что думал о политике партии и народа в отношении воспитуемых и воспытуемых. Но австрияк не лыком шит. Нацистская закалка. Я бы таких к стенке, но Спецкомитет ценными специалистами не разбрасывается. Не мне обсуждать. Гуманизмом его не разжалобишь, хотя партийной дисциплиной, если не уточнять какого рода партию имеешь в виду, – вполне можно призвать к порядку.