Цикл «Как тесен мир». Книга 2. Миролюбивый поход
– Значит так, – услышал Колька в наушниках шлемофона голос командира. – Я сейчас пойду – пообщаюсь с панами поляками. Минько, остаешься старшим в экипаже. Пересядешь на мое место. Следить внимательно. И за поляками и за мной. Зарядить осколочным без колпачка и навести на колонну метров на двадцать дальше от первой шеренги. Если я сниму с головы шлемофон – стреляй, обо мне не думай. Голощапов, выходи на связь с батальоном и сообщи о встрече примерно с ротой пехоты почти сразу за… Какой мы пункт проехали? – Иванов сверился с вложенной в палетку картой, – за Листвином. Если начнется бой, – сразу же им сообщишь. Свой пулемет тоже к стрельбе подготовь. Гурин, двигатель не глуши, близко к себе никого не подпускай, начнется стрельба – закрывай все заслонки в кабине и створки капота. Над двумя машинами старшим остается отделенный командир Сердюк. Ну, я пошел.
Иванов поднял очки на шлемофон, волнуясь, расстегнул кобуру нагана, а потом снова застегнул ее шлейку на шпенек: пусть не думают паны поляки, что боюсь. Вытащил штекер шлемофона из разъема. Зачем-то заглянул в планшет, где среди прочего хранилось, как он надеялся и, как убеждал политрук роты товарищ Рыбкин, «самое мощное оружие»: пачка листовок с заранее переведенной на польский язык речью товарища Молотова в сокращенном виде и выбрался из башни через верхний люк.
Немногочисленное польское войско в составе пехотной роты, прекратив движение, спокойно стояло на месте. Подойдя к передней машине, лейтенант Иванов велел выглядывающему из башни отделенному Сердюку командировать в его распоряжение своего пулеметчика Никитина, сносно разговаривающего по-украински. Распахнулась правая дверца броневика, и на дорогу спрыгнул невысокий ладный пулеметчик.
– Пушку и пулеметы изготовить к бою, – негромко распорядился лейтенант. – Если я снимаю шлемофон – начинай воевать. Первый выстрел осколочным без колпачка даешь по колонне метров за тридцать от ее начала. Потом – по обстановке. Подойдут ближе – картечью. О нас с Никитиным не заботишься, главная задача – сохранить машины. Если, что со мной – общее командование дозором на тебе.
– Никитин, – сказал Иванов, уже направляясь к полякам, – улыбаемся. Ты просто моя свита. Для солидности и для перевода. Надеюсь, украинцы у них имеются. Твое дело переводить и улыбаться. От меня не отходить и на провокационные вопросы не отвечать. Будут что спрашивать лично тебя, – ссылайся на командира, на меня, и опять-таки улыбайся.
Когда до колонны оставался десяток метров – им на встречу вышли тоже двое: один, явно офицер, с тремя звездочками на погонах и в фуражке с жесткой угловатой тульей, другой носил на погонах по две нашивки, а на голове мятую, но тоже угловатую, а не привычно круглую, фуражку. Приблизились. Офицер четко вскинул два отставленных пальца к голове и представился. Иванов разобрал только фамилию – Ольшевски.
– Капитан Ольшевский, – перевел на русский второй поляк. – Капрал Погребняк, – представился сам, тоже ловко козырнув двумя пальцами.
– Лейтенант Иванов, – отдал честь всей ладонью Иванов.
– Красноармеец Никитин, – козырнул за командиром пулеметчик, но паны поляки даже не удостоили его взглядом.
Иванов, продолжая доброжелательно улыбаться, открыл планшет, достал два экземпляра «самого мощного оружия» и вручил обоим панам. Какое-то время у них ушло на чтение и соображение. Запшекал непонятными словами капитан.
– Пан капитан просит пана лейтенанта подтвердить: Красная Армия действительно идет в Польшу, чтобы помочь нам воевать с германцами? – спросил капрал.
– Переведи пану капитану, что мы вошли в Польшу не как захватчики, а как защитники. Или пан капитан надеется, что каким-нибудь чудом Польша сама победит фашистов? Где помощь Англии и Франции? Разве они наступают на Германию? Уже две недели, как войну объявили, а даже, как ему достоверно известно, союзным солдатам не раздают боевые патроны. Где польское правительство? Не ваш ли президент первым сбежал из Варшавы, как только немцы перешли границу?
– Варшава еще держится, – перевел капрал своего капитана.
– Еще! – выделил одно его слово Иванов. – Поляки очень храбрые и умелые солдаты. Вот только с собственным руководством и с союзниками им явно не повезло. Пан капитан прекрасно и сам знает, как бестолково обстоят у них дела в организации обороны от немцев.
– Вы будете вместе с нами сражаться с немцами? Об объявлении Советским Союзом войны Германии в речи пана Молотова ничего не говориться.
– По обстоятельствам, – сделал солидное лицо лейтенант Иванов. Возникнет такая необходимость – будем.
– Что Советский Союз предлагает делать польской армии на территории занимаемой Красной Армией?
– На какое-то время, краткое время, вам придется сложить оружие. Красная Армия, быстро продвигаясь на запад, войдет в соприкосновение с германскими войсками и остановит их. С боями или без – это уж, как получится. Но поляки в этом советско-германском противостоянии участвовать категорически не должны. Таков приказ Советского правительства и требования сложившейся весьма непростой международной обстановки. Если польские части, вопреки пользе для собственной страны, будут препятствовать мирному продвижению Красной Армии – ей, к сожалению, будет применено оружие.
– Рота под командованием пана капитана движется походным маршем в направлении восточной границы по приказу пана полковника Грыня. В бой с Красной Армией пан полковник приказывал не вступать. Что нам рекомендует делать пан лейтенант?
– Я вам, пан капитан, настоятельно рекомендую отвести свою роту с дороги в поле, благо урожай с него вашими крестьянами уже собран, и устроить привал. Винтовки составьте в козлы, рядом сложите пулеметы, патроны, гранаты и прочее оружие, боеприпасы и амуницию. За нами следует наш танковый батальон в составе танковой бригады. Он уже скоро будет здесь. Вам расскажут, что делать дальше. Да, и воткните перед собой на обочине какой-нибудь белый флаг. Чтобы точно избежать каких-либо недоразумений.
– Вы предлагаете нам капитулировать?
– У нас приказ, не оставлять в своем тылу вооруженные польские части. Поймите нас правильно. Я искренне уверен, что это сугубо временная мера. На всякий случай. Когда Красная Армия войдет в соприкосновение с фашистами и защитит восточную часть Польши от порабощения Германией – у вас восстановится порядок и, надеюсь, после определенной проверки большая часть польских солдат и офицеров продолжит воинскую службу, или будет демобилизована и распущена по домам.
– А если дом пана капитана на той стороне, – капрал махнул рукой на запад, – под германцем?
– Извините, пан капитан, но это уже не в моей компетенции, – пожал плечами лейтенант Иванов.
– Пану капитану нужно переговорить со своими офицерами, – сказал капрал. – А мы с вами давайте постоим, покурим.
Лейтенант Иванов достал из планшета и протянул пану капитану еще листовки. Пан капитан их взял, вежливо козырнул и зашагал к своей роте, впереди которой сгрудились, судя по погонам со звездочками и жестким головным уборам, несколько офицеров. Капрал достал пачку сигарет и предложил красному командиру и его сопровождающему. Иванов и Никитин угостились, лейтенант в свою очередь угостил поляка папиросами «Казбек» из мятой пачки. Закурили.
– Откуда вы, пан капрал, так хорошо знаете русский? – спросил Иванов просто, чтобы не стоять молча. – Совершенно чисто говорите.
– Я вырос в Перемышле. Семья у меня русско-украинская. Дома говорили по-русски. В ремесленном училище – тоже.
– Ясно, – кивнул Иванов, глубоко затягиваясь и не особо понимая: о чем с поляком говорить можно, а о чем – нежелательно. Пан капитан дошел до своих офицеров и раздал им листовки с речью Молотова.
– А как у вас в Советском Союзе живется? – спросил, ехидно улыбаясь прищуренными глазами, капрал. – А то у нас разное рассказывают. Не знаешь, прямо, чему и верить.
– Да, хорошо живется, – решительно стал на защиту своей Родины лейтенант. – Капиталистов и помещиков – нет. Частной собственности – нет. Всё: земля, заводы, дома, леса – всё общее, всё народное.
– А колхозы – это хорошо или плохо?
– Конечно, хорошо. Сообща все делать легче: и землю обрабатывать, и скот выращивать и птиц разводить.
– А у нас рассказывали – жуткий голод по деревням был от этих ваших колхозов. Насильно, мол, крестьян туда загоняли, землю, зерно и скот отбирали и городских коммунистов, ничего в этом не соображающих, управлять присылали.
– Да, байки все это, – влез в разговор Никитин, забывший, что ему приказано молчать и тоже решивший отстаивать честь родной страны. – Вражьи сплетни. Я сам деревенский. Колхозник. Ты, приятель, еще скажи, что у нас и бабы общие, – ловко увел он разговор в другую сторону.
– Ну, да, – кивнул улыбающийся капрал, – и такое о вас слышал.
– Вот жаль, – шутливо всплеснул руками Никитин, – что до нашего колхоза это прекрасное новшество не так и не добралось, что мою постылую бабу до сих пор не обобществили. Все сам да сам, как последний дурень, с ней уже который год мучаюсь. А было бы, как у вас тут про нас рассказывают: всех баб в одну избу и приходуй по очереди любую, когда душе или телу потребуется. А домой с поля вернешься – свобода: никто тебе плешь руганью не проедает, никто ухватом не грозит, никто ничем не попрекает… Поел на общей колхозной кухне и отдыхаешь себе спокойно в хате без бабьего и детского визга. Или с мужиками за стаканом первача хоть до утра о житье-бытье и мировой политике рассуждаешь. Вот была бы у меня житуха…
Вернулся капитан. Что-то неразборчиво пропшекал.
– Пан капитан говорит, – перевел посерьезневший капрал Погребняк, – что офицеры его роты согласны сложить оружие. И ждать подхода основных сил Красной Армии. Офицеры спрашивают: можно ли им оставить личное оружие?
– Думаю, можно, – кивнул довольный, что обошлось без боя, лейтенант Иванов. Оставляйте. Честь имею, – вспомнил он выражение царских офицеров из фильмов о Гражданской войне и козырнул. – Нам нужно двигаться дальше.
Попрощавшись, каждый вернулся к своим. На обратном пути лейтенант Иванов почувствовал, что у него слегка дрожат ноги и пот не ручьем, а целой рекой, стекает по спине вдоль позвоночника. Довольный, что поляки сдались без боя, лейтенант даже забыл отругать Никитина, нарушившего его приказ о молчании.
Бронеавтомобили медленно, чтобы не пылить на добровольно смирившихся поляков, покатили дальше на запад. Польская рота отошла с дороги и стала готовиться к привалу: солдаты споро составляли винтовки в козлы и снимали амуницию. Кое-кто приветливо махал проезжающим советским броневикам руками, фуражками и пилотками. Что-то, не разбираемое за рокотом моторов, кричали.
– Вот это я понимаю – война, – похвалил по внутренней связи Голощапов. – молодцом, товарищ лейтенант. Поговорили – и целая стрелковая рота сдалась. Ни единого, мать их польскую богородицу, выстрела!
– Моей заслуги здесь нет, – заскромничал товарищ лейтенант, – это все речь товарища Молотова так на них подействовала. Олег, а ты с батальоном связался?
– Так точно, командир, связался. Удалось. Передал, как вы приказывали, о встрече с пехотной ротной колонной.
– Теперь передай, что поляки согласились сложить оружие без боя и ждут подхода наших сил. Следуем дальше в направлении на Дубно. Вперед.
2. Первые трофеи.
И они следовали. Проезжая мимо лесочка, отстоявшего справа от дороги метров на триста, Колька сквозь равномерное урчание своего мотора услышал постороннюю трескотню, но вначале не придал ей никакого значение. Лейтенант, хоть до этого и ни разу не бывавший под обстрелом, среагировал быстрее – присел на сиденье и скрылся внутри башни, успев до этого снять со стопора и захлопнуть за собой верхний полукруглый люк.
– Закрыть заслонки, – приказал он. Колька, не убирая газ, повернув ручки, опустил сперва лобовую, потом левую боковую, за ними прикрыл и створки радиатора; Голощапов закрыл свою в дверце справа. Без притока свежего воздуха сразу припекло. В первом броневике Сердюк тоже нырнул в башню. – Скорость не сбавлять, – продолжил Иванов. Осколочный. Без колпачка.
Минько, утопив пальцем тугой инерционный предохранитель пушки, многократно отработанным движением дернул назад короткую рукоятку затвора и опустил запирающий клин, открыв голодный зев зарядной каморы. Взял из боеукладки осколочный снаряд, уже побывавший сегодня в пушке, опять снял с него колпачок и вогнал на знакомое ему место. Фланец гильзы, вошедшей до упора, запустил работу автоматического запирания затвора, и вертикальный клин под действием пружины поднялся вверх, закрыв зарядную камору со снарядом и взведя попутно ударник. (При стрельбе без колпачка осколочная граната взрывается моментально при встрече с препятствием, давая максимум осколков; а с колпачком – с небольшим замедлением, позволяющим ей проникнуть вглубь препятствия перед разрывом, производя больше фугасное действие).
– Осколочный. Готово, – отчитался Минько. Иванов вовсю крутил по сторонам панорамным перископом, всматривался, пытаясь обнаружить врага. Колька не видел ничего, кроме узкого участка дороги перед собой и кормы броневика Сердюка метрах в пятидесяти. В узкую левую щель ему тоже ничего стоящего внимания не наблюдалось. Пулеметная трескотня справа продолжалась. К ней добавились и одиночные беспорядочные выстрелы. Как горохом, совершенно безвредно, наконец-то сыпануло по боковой броне. Напряженно вглядывались в свои узкие закрытые триплексами боковые щели и Голощапов с Минько.
– С опушки леса бьют, – наконец определил Иванов. – Стой.
Колька затормозил. Командир, действуя обеими руками, выключил стопоры башни и пушки, задействованные на время движения и, быстро работая маховиком на второй скорости, повернул башню вправо, в сторону леса, почти на 90о. Для большей точности переключил скорость поворота башни на первую, в два раза более медленную и, покинув вращающийся панорамный перископ, уперся лбом в налобник телескопического прицела, совмещенного с осью орудия. Наведя двумя маховиками перекрестье прицела на мелькающий огонек пулемета сначала по горизонтали, а потом и по вертикали, нажал правой ногой на педаль пушечного спуска. Оглушительно грохнул выстрел башенной сорокапятки.
Более короткая, чем при стрельбе бронебойным снарядом, отдача откатившейся назад пушки, как ей и подобает, не смогла самостоятельно открыть клиновой затвор. Натасканный в учении до автоматизма Минько опять дернул за рукоятку затвора – выскочившая горячая гильза, звонко цокнув о тыльную часть гильзоулавливателя, провалилась в его подвешенный снизу брезентовый мешок. Едко пахнуло сгоревшим порохом. Башенный стрелок, как и положено, если командир молчит, опять зарядил пушку осколочным без колпачка.
Колька результата первого для их бронеавтомобиля боевого выстрела не видел. Он только слышал в наушниках шлемофона переговоры командира и стрелка. Еще ему было видно, что броневик Сердюка тоже остановился и, повернув башню вправо, также влупил из пушки по лесочку.
Первый разрыв выстрела лейтенанта Иванова лег ближе сверкающего огонька и левее метров на десять. Вражеские пули продолжали безвредно цокотать по броне. Иванов слегка подкрутил маховики и снова надавил ногой на педаль спуска. Бах! Огненно-дымный невысокий куст ненадолго вырос почти на месте мелькающего огонька пулемета. Стук пуль по броне прекратился. Треск очередей и мелькание огонька – тоже. Еще, на всякий случай, не меняя наводку, два беглых. Бах! Бах!
– Коля, медленно вперед, – скомандовал Иванов, оставив последний снаряд в стволе, и, повернувшись к панорамному прицелу, стал внимательно осматривать опушку леса по обе стороны от уничтоженной пулеметной точки.
Перед тем, как тронуться с места, Колька машинально, как раньше в наружное зеркало полуторки, глянул в левую боковую щель дверцы, прикрытую бронестеклом. За ней мелькнула фигура подбегающего человека в чужой темно-зеленой форме с чем-то горящим в руке.
– Слева! – перепугано заорал Колька и вместо первой передней передачи врубил заднюю. Полный газ. Завизжали, проворачиваясь на щебенчатой дороге, покрышки и тяжелый броневик дернулся, разгоняясь, назад. Теперь Колька ясно видел бегущего к ним по дороге поляка уже через лобовую щель. Заметил его и Голощапов – рядом оглушающе затарахтел его курсовой пулемет – пустые гильзы глухо застучали, ссыпаясь в постепенно растягивающийся вниз брезентовый мешок улавливателя. Поляка сломанной куклой отбросило назад, его бутылка с примотанной к горлышку горящей тряпкой упала на дорогу, лопнула и пыхнула высоким огненным грибом. Колька продолжал ехать задним ходом, стараясь не слететь с дороги; слева из-за копен соломы, стоящих метрах в двадцати от обочины, на дорогу через неглубокий кювет выбегали еще несколько человек. Длинные очереди взбудораженного смертельной опасностью Голощапова. Едкая вонь пороховых газов. Все нападающие попадали. Убиты или притаились. На обочине полыхнул в небо еще один бензиновый гриб. Командир вовсю крутил панорамным перископом, выискивая возможные опасности.
– Стоп, – приказал он. – Олег, упавших поляков видишь? Из пулемета достанешь?
– Вижу, – ответил Голощапов. – Достану.
– Проверь их короткими.
– Есть, проверить короткими, – ответил Голощапов и по очереди отстрелялся двумя-тремя патронами по нескольким лежащим на дороге, на обочине и в поле неподвижным телам. Один поляк дернулся. По нему Голощапов добавил еще. Другой, не дожидаясь очереди, вскочил и бросился бежать влево. – Этого не достану, командир, – крикнул пулеметчик. – Уже в мертвой зоне. Из своего пулемета попробуйте.
Лейтенант переключился на вторую скорость и быстро завертел маховиком, разворачивая башню влево.
– Гена, – сказал он при этом стрелку, – Я наведу грубо, с опережением, а ты берись за пулемет и поупражняйся.
Но поупражняться в стрельбе из спаренного пулемета Минько не успел: бегущего поляка раньше срезал такой же пулемет из быстрее развернувшейся башни первого броневика. Выстрелы прекратились, в усилившейся жаре, тяжело отягощенной еще и удушливой едкостью сгоревшего пороха, сквозь шлемофон Кольке слышалось только слабое тарахтенье собственного мотора на холостом ходу. Лейтенант Иванов внимательно осматривался вокруг, медленно вращая панорамный прицел.
– Не нравится мне что-то первый ряд копен у дороги, – сказал он. – Не к месту они здесь как-то. Да и форма у них неаккуратная и размер меньше. В них, похоже, как раз выскочившие на нас поляки и таились… Так, снаряды тратить не будем, а из пулемета я сам весь ближний ряд прощупаю. Здесь меткость не нужна. Олег, а ты свой диск смени, в нем уже патроны должны заканчиваться.
– Есть, сменить диск, – отозвался Голощапов и заклацал железом.
Лейтенант довернул маховиком башню; опустил спаренную установку и, перенеся ногу с левой педали пушечного спуска на правую пулеметного, прошелся очередью в полдесятка патронов по ближайшей копне в полуметре от земли. Из-за соседней копны, не дожидаясь обстрела, выбрался в сторону дороги безоружный поляк в каске с поднятыми руками. Сдающегося пана Иванов не тронул и перешел к третьей копне.
Бронеавтомобиль Сердюка, повторяя действия командира, тоже развернул башню и стал прочесывать пулеметным огнем ближайший к нему стожок. Из него вспугнутым зайцем выскочил в поле и помчался прочь, нелепо вскидывая ноги в коротких обмотках, высокий поляк. Башня Сердюка слегка повернулась в его сторону – скупая очередь, отчетливо прошедшаяся темным пунктиром по его спине – поляк рухнул. Из-за остальных копен, видно поняв, что бегством не спастись, а продолжать прятаться – получить пулю, выбрались еще несколько безоружных солдат в касках с поднятыми руками.
– Прекратить огонь, – скомандовал Иванов. Покрутил во все стороны панорамой – ничего тревожного не увидел. Откинул крышку башенного люка вперед (мерзко пахнуло горелым мясом) и осторожно выглянул наружу. Высоко не высовываясь, внимательно осмотрелся в бинокль. Поляки с поднятыми руками самостоятельно сгрудились в небольшую кучку на краю сжатого поля: вместе, наверное, им было не так страшно. Две разбившиеся бутылки с бензином на дороге и обочине уже практически догорели. На месте недавних огненных грибов еще тлели в черных ошметках мундиров два обуглившихся трупа их незадачливых метателей.
– Значит так, – сказал Иванов, опуская бинокль и сверяясь с картой в палетке, – Олег, передай в батальон. Между селами Костянец и Липа нарвались на засаду. Из лесочка, расположенного справа, по нам был открыт ружейно-пулеметный огонь. Остановились для уничтожения противника. Прямым попаданием уничтожили пулеметную точку. В это время из-за копен сена, слева от дороги подверглись нападению поляков-поджигателей с бутылками бензина. Часть нападающих уничтожили, часть сдалась. У нас потерь нет.
– Есть, командир. Передаю.
– Я иду к панам, – продолжил лейтенант. – Побеседую. Всем смотреть в оба. Коля, а ты молодец: вовремя заметил поджигателей. Чуть всех к едреней фене не спалили. Так держать.
– Есть, так держать, – обрадовался и похвале командира, и общему спасению Колька. – Я случайно его заметил, – стал он словоохотливым после выброса адреналина от едва миновавшей смерти. – Честно, случайно. Просто глянул влево, я так еще на гражданке привык, – бежит гад. Ну, я и рванул машину назад. Даже сообразить ничего не успел. Руки-ноги сами все сделали.
– Вот и молодец, что, даже не думая, правильно поступаешь. В бою особо раздумывать некогда – воевать надо. И чутье важно. Все молодцы. И Олег и Гена.
Лейтенант, гордящийся в глубине души тем, что он не растерялся в своем первом бою, медленно вылез из люка, спустился с броневика, достал на этот раз из кобуры наган и, держа его в опущенной руке, направился к полякам.
– Русский кто понимает? – спросил, подойдя к ним метров на пять.
Поляки молчали и испуганно зыркали на молоденького русского «офицера».
– Сердюк! – громко крикнул Иванов выглядывающему из башни своего бронеавтомобиля отделенному командиру. – Пришли ко мне Никитина.
Через пару минут быстрым шагом тоже с револьвером в руке к нему подошел невысокий ладный Никитин. Никитин, кадровый красноармеец, служащий уже второй год, хоть и русский по рождению, жил до призыва со своей семьей в украинской деревне где-то под Полтавой. Так у них сложилось. Предпочитал говорить на русском, но и по-украински разговаривал не хуже любого сельского хлопца. Вот пусть с поляками и общается: политрук уверял, что в польском и украинском языках тьма общих слов; да и сами украинцы в польской армии вполне могут повстречаться.
– Спроси у них: кто старший? – велел Иванов. – Кто командир? А то я их знаки различия не запомнил. Путаюсь.
Поляки поняли его еще до перевода Никитина – вперед вышел и козырнул двумя пальцами усатый немолодой, лет тридцати с гаком, вояка с желтым шевроном на погонах.
– Сержант Муховецки, – представился он хоть и по-польски, но вполне понятно
– Кто приказал организовать засаду? – спросил Иванов – Никитин перевел.
– Говорит, что подпоручик Осинский, – ответил Никитин.
– Где он?
«Был в лесу» – без перевода понял Иванов слова сержанта, подтвержденные кивком в сторону далекой опушки.
– Сколько с подпоручиком людей? Сколько пулеметов?
– Одно отделение: восемь солдат оставалось. Один ручной пулемет.
– Сколько человек было с сержантом?
– Два неполных отделения: четырнадцать человек.
– Пусть пан сержант внимательно осмотрит и сосчитает своих сдавшихся и убитых солдат. Все здесь или кого-то не хватает? Если соврет – расстреляю на месте.
Выслушав Никитина, сержант обернулся к сдавшимся товарищам, потом, вертя головой и пришептывая губами, стал, не сходя с места пересчитывать трупы. Лейтенант Иванов в свою очередь занялся арифметикой: пятеро стоят с поднятыми руками плюс сержант – шестеро. Два убитых в поле – восемь. Два на дороге – десять. И три лежат на обочине – тринадцать. Как минимум, одного не хватает.
– Спроси: четырнадцать – это с сержантом или без, – велел Иванов.
– Без, – выяснил Никитин и добавил. – Говорит, двоих не хватает. Кого именно он не видит. Не знает, кого убили.
– Где могут быть эти двое?
– Где-то тут в поле прячутся, за копнами.
– Пусть прикажет им выйти. Я гарантирую им жизнь. Иначе мы подожжем копны и в плен уже никого брать не будем. На размышление время не даю. Кто сразу не выйдет – будет уничтожен.
Сержант прокричал ультиматум. Из-за второго ряда копен поднялись с земли с вздернутыми вверх руками еще два безоружных поляка в касках и пошли сдаваться.
– Пусть сержант хорошенько подумает (от этого зависит его жизнь): теперь все?
– Думаю, он говорит: все, – перевел Никитин слово «вшистко».
– Пусть пошлет одного человека собрать и сложить у дороги все оружие и боеприпасы. Всю их амуницию. И без глупостей. Если кто-нибудь один решит проявить геройство – расстреляем всех. Еще два человека должны собрать всех убитых и сложить там, – лейтенант показал рукой. – Остальным можно опустить руки. Выполнять. И вот еще, – лейтенант, вложив наган в кобуру, достал из планшета листовки. – Скажи: пускай прочитают.