Цикл «Как тесен мир». Книга 2. Миролюбивый поход

– Ясно, – кивнул Иванов и слез на землю, – пошли, – скомандовал Никитину. Они уже вдвоем подошли к уланам, сидящим на крупных черных лошадях. Лошади, изредка шевеля губами, позвякивали свисающими удилами и лениво обмахивались хвостами, отгоняя надоедливых осенних мух.

– Скажи им, – приказал пулеметчику, – что офицеров в Красной Армии нет. А наши старшие командиры скоро прибудут и пообщаются с их паном полковником. (Никитин повторил по-украински. Уланы, похоже, в основном поняли). – Спроси: мы можем проехать через Дубно?

– Говорят, – перевел Никитин ответ, – что двумя бронеавтомобилями лучше в город не заезжать. Не все согласны с мнением полковника – не сопротивляться Советам. Есть недовольные и среди гражданских, особенно среди молодежи. Запросто могут на улице бутылку с бензином кинуть.

– Поблагодари за предупреждение, возвращаемся.

Они вернулись к командирскому броневику и лейтенант приказал Голощапову связаться с батальоном, сообщить обстановку и запросить дальнейших указаний. Указания получили: танки и пехота на подходе, не ждать, объехать Дубно проселками, выехать обратно на шоссе и продолжать разведку теперь уже в направлении Луцка. Опять подошли к полякам. Доброжелательные уланы, нагнувшись с коней, охотно объяснили по карте лейтенанта, вставленной под целлулоид палетки, удобный маршрут объезда города. Поблагодарили и распрощались.

По машинам и вперед. Оглянувшись назад, Иванов удовлетворенно заметил показавшуюся вдали на шоссе танковую колонну. Уланы не обманули. Следуя их советам, разведдозор Иванова беспрепятственно объехал Дубно проселками, выбрался на твердое гравийное покрытие шоссе и двинул на северо-восток. Даешь Луцк!

Несколько придорожных сел и местечек проехали без приключений. Армейские части на пути не попадались, даже ни одного полицейского на велосипеде не встретили. В одном селе, похоже, украинском, где им пришлось притормозить, пропуская стадо коров, их угостили кувшином молока, бутылью мутноватого бимбера (самогона), двумя пышными караваями, несколькими кольцами жирной домашней колбасы и корзиной яблок. Взяли, не обижать же приветливый братский народ. Правда, до привала командир запретил пить (особенно бимбер) и есть (разве что, яблоки).

Иванов, выглядывающий по пояс из башни, защищенный спереди поднятой полукруглой крышкой люка, периодически подносил к глазам бинокль и через пылезащитные очки напряженно всматривался вперед и в стороны. Их дозор (он сверился с картой) приближался к очередному перекрестку дорог. По поперечному шоссе с востока на запад в пешем строю двигалась довольно длинная колонна. Военная колонна. Судя по более темному, чем в Красной Армии, защитному цвету мундиров – польская.

Бронеавтомобили, не сбавляя скорости, катили к перекрестку. Поляки почему-то перестали спокойно двигаться на запад и забегали, засуетились. В конце их остановившейся колонны Иванов заметил несколько конных упряжек, свернувших в поле по эту сторону дороги. Наведя на них бинокль, он внезапно понял, что поляки снимают с передков пушки. Две маленькие невысокие пушечки. Похоже, противотанковые. Растянувшаяся в линию пехота сноровисто залегала в кювете за поперечной дорогой. Две группы солдат отделились и побежали навстречу дозору с двух сторон вдоль уже их шоссе взводными колоннами по три человека в ряд, норовя охватить приближающиеся русские броневики с флангов.

– Гурин, стоп! – скомандовал Иванов. – Минько, осколочным без колпачка. Заслонки и створки закрыть. Наблюдать в щели.

Оглянувшемуся, тоже заметившему неладное Сердюку, Иванов сделал знак руками остановиться и показал на снимаемые с передков польские орудия. Первый броневик тут же затормозил, Сердюк нырнул вниз, захлопнув крышку люка, и его башня стала поворачиваться, выцеливая левую пушку. Иванов тоже скрылся внизу, выключил оба стопора и торопливо завертел маховик поворота на второй скорости, поглядывая в оптический прицел. Первую, левую, пушку он пропустил, оставляя Сердюку, а когда в поле зрения показалась вторая, переключился на первую скорость поворота башни, подвел точнее и стал наводить по вертикали. Расстояние до цели было метров четыреста – можно бить прямой наводкой.

Паны явно готовились к бою, но первым открывать огонь ему все же не хотелось: еще оставалась крошечная надежда решить дело миром. В приближающий прицел лейтенант хорошо видел умелые и слаженные действия обученных расчетов. Они развели станины, воткнули в землю сошники, поднесли снарядные лотки, передали снаряды и зарядили. Тонкий хобот правого орудия довернулся и, кажется, смотрел ему прямо в лоб.

– Коля! – крикнул Иванов в ТПУ, – включай заднюю и по моему сигналу рывком назад.

Сам лейтенант повернул башню немного вперед, наведя перекрестье метров на десять левее польской пушки, и, мягко поставив ногу на педаль орудийного спуска, напряженно следил за ставшим на одно колено между пушками поляком с биноклем у глаз, похоже, артиллерийским командиром. Вот он поднял руку вверх: сейчас скомандует стрелять. А хрен тебе, ясновельможный.

– Назад, – резко выкрикнул Иванов, и броневик рванул задним ходом за мгновение до вспышки польских пушек. Командир тут же сам нажал на педаль спуска, и башенная сорокапятка зло огрызнулась огнем – небольшой огненно-черный султан разрыва пыхнул за правой вражеской позицией. Перелет. Упал подбегающий с двумя лотками в руках подносчик снарядов. Лейтенант чуть опустил прицел и взял упреждение – разрыв с недолетом между польских пушек. Трудно попасть в движении.

– Короткая, – скомандовал водителю. – И вперед.

После очередного не меткого выстрела Колька рванул машину вперед. По броне безвредно зацокали пули: расположившиеся вдоль поперечной дороги поляки открыли беспорядочный пулеметно-ружейный огонь. Обе вражеские скорострельные низенькие пушечки продолжали без остановки выплевывать желтые языки пламени и бронебойные снаряды. Минько, раз за разом открывая затвор, выбрасывал в гильзоулавливатель стреляную гильзу и сразу заряжал осколочным, предварительно сняв колпачок. Лейтенант раз за разом промахивался, но и поляки не попадали в рывками непредсказуемо дергавшуюся то назад, то вперед бронемашину.

Сердюк, к сожалению, тронуть с места свой броневик не догадался или не успел. По нему, похоже, попали: он выстрелил только один раз, промахнулся и замолчал.

– Короткая, – в очередной раз крикнул Иванов. – И назад.

Поляки опять промахнулись, а снаряд Иванова взметнулся взрывом прямо перед правой пушкой. Кто-то из орудийного расчета упал, задетый осколком. Броневик, ускоряясь, все катил назад.

– Стоп! – скомандовал Иванов Кольке. – Съезжай в левый кювет, чтобы только башня над дорогой торчала. Так. Хорошо. Еще метр. Стоп!

Броневик удачно скрылся в широкой в этом месте низине придорожной канавы, защитив свой корпус дорожной насыпью и повернув в сторону пушек только маломерный лоб своей низкой башни. Теперь лейтенант получил возможность почти безнаказанно, как на полигоне, расстреливать расположенные практически в чистом поле вражеские позиции. И он их расстрелял. Сперва его поставленный на удар осколочный снаряд угодил прямо в щит правого орудия – откинутая взрывом пушка повернулась вбок и осела. Добавил еще, не меняя наводку. На очереди левая, погубившая броневик Сердюка. Взрыв перед ней. Чуть приподнял ствол. Следующий снаряд метко угодил прямо в цель – отлетело колесо, и пушка ткнулась тонким на таком расстоянии хоботом в землю. Разбегающиеся от покореженных пушек расчеты. По ним зачем снаряды тратить? Из спаренного пулемета их, гадов. Иванов перенес ногу с левой педали пушечного спуска на правую пулеметного и, умело меняя наводку двумя маховиками, дал длинную очередь почти на треть диска. Залегли. Кто убит или ранен, кто затаился.

– Слева подбегают, – внезапно закричал Колька, наблюдая через триплекс в узкую переднюю щель опасно приблизившихся по полю пехотинцев. Около трех десятков поляков бежали плотной взводной колонной метрах в ста слева по сжатому полю, стремясь зайти советским броневикам во фланг. Продолжали безвредно, видно, для отвлечения внимания, стрелять из винтовок и ручных пулеметов солдаты, залегшие (торчали только каски) вдоль поперечной дороги. Броневик Сердюка не двигался и молчал. Но и не горел.

– Картечь, – скомандовал Иванов, переключил механизм поворота башни на большую скорость и в бешеном темпе завертел штурвальчик. Минько быстро, но осторожно, дернув за рычаг затвора, извлек из зарядной каморы уже вставленный в нее осколочный снаряд; подхватил его второй рукой, не дав упасть в мешок гильзоулавливателя; одел обратно колпачок для фугасного действия и вернул в боеукладку. А на его место дослал в ствол картечный выстрел.

Взвод бегущих строем по три в ряд с винтовками наперевес поляков неумолимо накатывался. Вот они уже на уровне броневика Сердюка. Десяток отделился и повернул к нему – добивать экипаж. Остальные продолжали свой бег ко второй машине. Иванов еще чуть подкрутил наводку и уверенно нажал ногой на левую педаль. Выстрел картечью меньше чем с полсотни метров смел два десятка набегающих тесной колонной поляков подчистую. На ногах не осталось никого. Конечно, погибли не все из них, но выжившие предпочли вжаться в землю и старательно изображать из себя мертвых.

Как и положено (пока командир не скомандует «не заряжай» или не назовет другой боеприпас), Минько, немедля ни секунды, опять дослал в пушку картечный выстрел. Иванов довернул башню правее, и следующая порция круглых свинцовых пуль хлестнула расходящимся веером по кормовой броне передней красноармейской машины, сметая обступивших ее врагов. Добивая оставшихся в живых, длинно застрочил курсовой пулемет Голощапова. Патронов Олег не жалел.

– Впереди справа за дорогой до взвода пехоты, – предупредил поглядывавший между обслуживанием пушки в боковую щель и открытый прицел спаренного пулемета Минько.

Иванов повернул башню и ожидаемо заметил вторую бегущую польскую взводную колонну уже справа от дороги. Вот только, увидев бессмысленную гибель своих товарищей по другую сторону шоссе, бежали они уже обратно, к своим. Бежали в беспорядке, сгрудившись толпой и гораздо быстрее, чем сюда. До этого боя Иванов бы их, ясное дело, пожалел и дал уйти. Но не сейчас, не после подбитой машины Сердюка. Для картечи они были уже далековато. Осколочным? Еще залягут после первого же разрыва – потом выковыривай их с поля.

– Гена, меняй диск на полный и сам берись за пулемет, – скомандовал он, поворачивая маховиком башню на новую цель. – Огонь с задних рядов вперед справа налево до полного уничтожения; я буду доворачивать.

Иванов, быстро работая маховиками, грубо подвел прицел спаренной установки к правому заднему убегающему поляку. Минько, схватив рукоятку пулемета, точнее, в пределах свободного хода в 5о по вертикали и горизонтали, навел ДТ на противника и пальцем нажал на гашетку. Пока Иванов, крутя маховик, поворачивал башню обратно, Минько, как косой, скашивал длинной очередью тесно бегущих пехотинцев. Пули сперва настигли задние ряды, а передние, не зная о гибели своих товарищей, вместо того, чтобы упасть на землю еще живыми и затаиться, продолжали бежать во всю прыть, в надежде на спасение. Командир с башенным стрелком, потратив все 63 патрона из толстого трехрядного диска, сшибли на землю всех. Весь взвод. Убитые, раненые, живые – потом разберемся. Так им. Пся крев! За наших! Не хрен было нападать. Минько тут же заменил опустошенный диск на полный.

– Справа! Плюс тридцать. Пушку поднимают! – крикнул Голощапов, заметивший в свою боковую щель, защищенную триплексом, как остатки расстрелянных орудийных расчетов переворачивали обратно одну из подбитых пушек.

– Осколочный без колпачка, – тут же отреагировал Иванов.

Минько заменил снаряд, а Иванов довернул башню, быстро прицелился и выстрелил. В спешке в саму пушку он промахнулся, но близкий разрыв разметал нескольких человек – уцелевшие прыснули в стороны.

– Гена, пулемет. По убегающим, – скомандовал лейтенант. Минько перезарядил пушку и взялся за спаренный пулемет. Несколькими короткими очередями довольно быстро разогнал или положил на землю артиллеристов. Когда прекратилось видимое шевеление на расстрелянной позиции, Иванов опять заработал маховиками. Прицелился более тщательно и вторым выстрелом накрыл саму пушку. Добавил для верности еще один снаряд – теперь вряд ли из нее паны поляки стрелять смогут. Потом, на всякий случай, добил и левое орудие. После частого грохота башенной сорокапятки и треска обоих пулеметов в бронеавтомобиле, удушающе наполненном пороховыми газами и жаром от работающего мотора, наступила, можно сказать, тишина. Не считать же теперь шумом легкое тарахтение собственного двигателя на холостых оборотах?

Иванов смахнул едкий пот с бровей, припал глазами к панорамному перископу и, поворачивая его рукой, принялся внимательно изучать обстановку вокруг. Поляки, залегшие за поперечной дорогой, стрелять перестали. Виднелись только их торчащие в ряд каски защитного цвета. Тела, зеленеющие на коричнево-желтой, после сжатого урожая, земле в нелепых позах слева и справа от шоссе не шевелились. Сзади никто не угрожал.

Иванов довернул башню на ноль, откинул вверх полукруглую броневую крышку люка и осторожно выглянул над ней с биноклем, заодно проветривая боевое отделение. Поляки не стреляли. Бинокль приближал лучше панорамного перископического прицела и смотреть стало удобнее, дышать тоже. Среди лежащей вдоль поперечной дороги цепи Иванов отметил несколько пулеметных расчетов. Слева и посередке виднелись ручные (как их предыдущий трофей) на сошках, а справа, в конце отряда, почти напротив разбитых пушек, за дорогой – парочка плохо замаскированных станкОвых на треногах, которые, наверное, везли на повозках в арьергарде рядом с пушками. На левой части дороги внимание Иванова привлекла группа поляков не в касках, а в добротных угловатых фуражках и не с мягким, как он видел у рядовых, а с жестким верхом; у нескольких были бинокли. Офицеры! Мать их. По команде кого-то из этой группы их и атаковали.

Иванов опять спустился в душную башню, не закрывая люк, и навел пушку на группу в фуражках с биноклями. Еще громче из-за открытого люка бахнула собственная пушка. Небольшой султан взрыва с недолетом поднялся прямо на поперечной дороге перед офицерами. Не меняя прицел, добавил. Погибли польские командиры или нет – было не понятно, но больше никто с биноклями и в добротных угловатых фуражках на этом месте не маячил. Скрылись в кювет и ближайшие к месту обстрела солдаты в касках. Иванов довернул башню вправо на плюс тридцать, где, слегка скрытые дорогой, стояли, растопырив треноги, станковые пулеметы. Навел и семью снарядами разметал их вместе с расчетами к такой-то матери.

Потом решил планомерно заняться огневыми точками ручных пулеметов вдоль дороги. Начал справа. Выстрел. Промах на пять метров вправо. Выстрел. Недолет. Все еще невредимый пулеметчик, подхватив свой браунинг, скрылся в кювете за дорогой. Исчезло и большинство касок над поперечной дорогой – поляки попрятались, оставив только нескольких низко пригнувшихся наблюдателей.

– Гурин, выезжай на шоссе и стань перед машиной Сердюка, – скомандовал Иванов, прекратив мало результативную стрельбу.

– Есть, командир.

Колька осторожно выехал из спасительного кювета на шоссе; стараясь не наезжать на лежащие вокруг переднего броневика вражеские тела (хотя несколько раз ему это не удавалось и тяжелая машина слегка переваливалась на колесах, давя податливую человеческую плоть), объехал бронеавтомобиль Сердюка слева; медленно сдал задним ходом, руководствуясь подсказками лейтенанта, выглядывающего из люка назад, и остановился буквально в паре метров от его капота. Иванов через бинокль очень внимательно огляделся вокруг. Ничто опасности не внушало.

– Замените, если мало осталось патронов, диски, – напомнил экипажу командир. – Голощапов, Минько, во все глаза следите за поляками вдоль дороги. Чуть что – бейте без команды. Лучше лишнего убьете, чем позволите кому-нибудь выстрелить. Гурин, глуши мотор и выходи наружу. Проверь, что с ребятами.

– Есть, командир.

Колька заглушил мотор, расстегнул кобуру и осторожно вышел из броневика, прикрыв, но не захлопнув, обратно дверцу. Иванов нырнул вниз, в боевое отделение, взял трофейный ручной пулемет и брезентовые подсумки с запасными короткими магазинами, снова высунулся из башенного люка, поменявшись местами с Минько, снял оружие с предохранителя и с лязгом передернул затвор. Поручив пулеметчику и башенному стрелку следить за дальними поляками, сам решил обезопасить экипаж и особенно незащищенного броней Кольку от, вполне возможно, затаившихся в поле и на дороге вокруг броневика среди убитых очень даже живых вооруженных врагов.

Подбегая к машине товарищей, Колька заметил пробоину с вогнутыми вовнутрь краями аккурат под передней броневой заслонкой водителя. Пробита была и левая часть маски пушки. Разворочена, похоже, изнутри, бронезаслонка в водительской дверце. Он дернул эту дверцу – заперта. Позвал товарищей, погрюкал кулаком – тишина. Оббежав вокруг, увидел развороченную в двух местах правую сторону бронированного капота и еще одну дыру от снаряда сбоку в конце боевого отделения. Подергал дверцу пулеметчика – тоже не открывается. Опять покричал и постучал – глухо. Как в танке. Хотя, это и бронеавтомобиль. Стал на подножку под дверью пулеметчика; с нее, держась за ствол пушки, повернутой на 30о вправо, – на широкое заднее крыло; оттуда – на крышу башни. Полукруглый башенный люк был опущен, но не заперт на защелку и Колька, потянув на себя, смог откинуть его в вертикальное положение…

Изнутри тошно и едко пахнуло сгоревшей взрывчаткой, свежей кровью и содержимым кишечника. Когда глаза привыкли к полутьме, Колька разглядел на полу боевого отделения под башней два беспорядочно переплетенных между собой тела, соскользнувших со своих сидений. Темно-синие и до этого грязные и промасленные комбинезоны были разорваны и густо залиты черным. Хочешь, не хочешь, а в середку лезть надо. Может, кто и живой остался – раненный. Осторожно, стараясь не наступить на тела товарищей, побледневший от ужаса – аж веснушки пропали – Колька спустился вниз. С трудом сдержал рвотный позыв, пересилил (я же мужик!) ударившую в голову панику и, частично отрешив сознание, осмотрел первое тело. Еще с полчаса назад это был башенный стрелок Семочкин. Сейчас перед Колькой в исковерканной позе лежал еще теплый труп с безобразно развороченной спиной и правым боком.

Колька зачем-то (вроде это было сейчас нужнее всего) прикрыл ему глаза, по возможности бережно отодвинул в сторону и с еще большим содроганием посмотрел на второго. У командира экипажа Сердюка совершенно не было лица, глубоко иссеченная грудная клетка сквозь черную кровь кое-где белела осколками ребер, а из вспоротого живота жутко вывалилось на пол безобразное месиво сине-красных внутренностей. Похоже, бронебойный снаряд, пробив маску пушки, разорвался прямо перед ним. Колька, с трудом преодолев жалость к убитым товарищам и брезгливость к их обезображенным трупам, отодвинул изуродованные останки отделенного ближе к корме; низко нагнулся к залитому черным и липким полу и еле смог заглянуть под переднюю снарядную укладку и бензобаки в отделение управления.

Водитель Дубенко навалился влево на свою дверь и тоже был мертв еще с самого начала боя. Легко преодолевший, хоть и под углом, лобовую броню 37-мм снаряд почему-то не взорвался и, просто как болванка, размозжил ему голову до неузнаваемости. Сделав свое убийственное дело, снаряд изнутри врезался в триплекс и, разворотив его вместе с броневой заслонкой, вылетел наружу.

Остался пулеметчик. Никитин. Завалившийся головой вперед под свой пулемет. Живой! Мать-перемать! Даже застонал, когда Колька его тронул. Никитину еще повезло, что ни один снаряд или осколок не пробил внутренние бензобаки. Если бы это произошло, то, судя по рассказу Голощапова, он бы сгорел вместе с полыхнувшей машиной. А там бы и снарядная боеукладка рванула… Гурину с трудом удалось протиснуться верхней половиной своего небольшого, хоть и мускулистого туловища вперед и приподнять защелку на правой дверце. Пролезть целиком в тесное отделение и так занятое двумя телами (раненным и мертвым) он не смог. Поэтому вернулся в башню, выбрался через верх, спрыгнул на дорогу и распахнул отпертую дверцу пулеметчика.

Внезапно непривычным тарахтеньем совсем рядом заработал незнакомый пулемет (свой ДТ, он запомнил, стучал не так). Колька присел у броневика и судорожно полез в расстегнутую заранее кобуру. Тарахтенье прекратилась. Стрелял командир из трофейного браунинга. По «ожившему» справа на поле поляку стрелял. Теперь поляк умер уже окончательно и притворяться перестал. Иванов помахал Кольке рукой: мол, все в порядке, продолжай.

– Только Никитин живой, – уведомил Колька командира.

– Что с ним?

– Еще не знаю, – пожал плечами бледный как смерть Колька, – но он хоть дышит.

Остальные – всё. Мертвы.

– Сам его не тащи из машины. Сейчас Голощапов тебе поможет.

Из броневика, низко пригибаясь, выбрался на дорогу курносый радиотелеграфист-пулеметчик и подбежал на помощь.

Пока они соображали, как сподручнее вытащить раненного товарища наружу, решил пострелять кто-то из поляков, залегших за поперечной дорогой. Самого выстрела они не слышали – пуля неприятно чпокнула в броню рядом с ними, отбив зеленую краску до блеснувшего металла, и ушла в рикошет. Голощапов сразу загородился от польской цепи приоткрытой на 90о дверцей, а Колька перегнулся вовнутрь и, поднатужившись, в одиночку взгромоздил бессознательного отяжелевшего Никитина на его же собственное сиденье.

В ответ на польский выстрел грохнуло осколочной гранатой башенное орудие, и опорожнил до конца вдоль поперечной дороги малоемкий магазин трофейного пулемета Иванов. Поляки попрятали в кювет свои плохо защищенные касками головы и больше не привлекали к себе внимания.

Голощапов перехватил расслабленное тело Никитина под мышки и потянул из кабины, Колька взялся за обутые в грязные сапоги ноги. Нести было неудобно: безвольное тело провисало почти до земли. Положили Никитина прямо на дорогу за кормой своего броневика и стали осматривать. На залитом кровью и забрызганном мозгом комбинезоне никаких лишних дырок не нашли. Осторожно сняли шлемофон: голова в крови, но, вроде, цела. Расстегнули комбинезон и гимнастерку: спереди никаких ран, так, мелкие царапины да синяки. Бережно перевернули на спину – тоже без повреждений. Лейтенант с башни бросил флягу и индивидуальный пакет. Крикнул:

– Голову промойте.

Так и есть: небольшой осколок пробил шлемофон, вошел в череп слева и застрял. Даже край наружу торчит.

– Это от брони осколок оторвался, – оценил ранение более опытный хоть и тоже до Польши не воевавший Голщапов. – Если не глубоко вошел и мозг сильно не поврежден, глядишь, еще и выживет.

Пулеметчик довольно умело перебинтовал голову Никитина поверх осколка и застегнул на нем обратно одежду. Под затылок заботливо подложил его же шлемофон. Порядок. Чем еще товарищу поможешь? В медсанбат бы надо. Командир сверху все видел и распорядился:

– Там тень. Пусть пока полежит. Голощапов, к рации. Свяжись с батальоном. Гурин, броневик Сердюка на ходу?

– Не знаю. Там капот пробит в нескольких местах. Я проверю.

– Давай.

Колька приподнял правую пробитую заслонку капота: снаряд, с легкостью преодолев тонкую противопульную броню, разворотил и мягкий алюминиевый блок цилиндров. Дальше можно было не проверять, и Колька опустил заслонку обратно.

– Каюк двигателю, – ответил на вопросительный взгляд командира. – Может, ребят достать, пока тела не закоченели?

– Правильное предложение. Сейчас Голощапов тебе поможет. Связи все равно нет.

И Олег помог. Вдвоем они вытащили, неприятно измазавшись, всех троих на дорогу, а потом бережно уложили в ряд на обочине, в сторонке от убитых поляков. Колька отрезал своим трофейным штыком кусок брезента и лопатой, взятой с броневика, собрал на него с пола оторванные ошметки тел, стараясь не рассматривать этот кровавый дурнопахнущий кошмар. Связал брезент узлом и положил рядышком с телами.

– Может, похороним? – спросил Колька командира.

– Потом, – вздохнул командир. – Ребята теперь и подождать могут – они теперь не спешат. С батальоном связи нет. Голощапов, – окликнул радиотелеграфиста-пулеметчика, – иди снова пробуй наладить. Нам пока одной машиной дальше двигаться смысла нет, но с оставшимися панами разобраться не мешало бы, – командир кивнул в сторону залегшей в нескольких сотнях метров впереди цепи. Но сначала… Гурин, ты смотрел: там пушка и пулеметы в порядке?

– Вроде, да. Но специально я их не разглядывал.

– Тогда так: нельзя вот этих вот, он кивнул на скошенных картечью и пулеметом поляков вокруг, без проверки оставлять. А то, двинемся мы вперед – с теми за дорогой разбираться, а тут вскочит какой-нибудь притворяющийся убитым, заберется в пустой броневик, да и влупит нам в корму бронебойным. Подойди. На вот тебе твой любимый пулемет. И подсумки с запасными магазинами нацепи. Проверишь: нет ли живых.