Эффект прозрачных стен
– Делайте что хотите, – он резко поднялся и направился к выходу.
– А если бы речь шла о жизни твоих родителей? – спросила мать.
– Не нужно меня шантажировать. – Прохор остановился у двери. – Отцу уже ничего не нужно, а для тебя я любые деньги не пожалею, ты прекрасно знаешь.
– Знаю, – согласилась мать. – Вот и считай, что эти деньги лично для меня.
– Да если бы лично! Если бы лично! Ведь у твоих пациентов наверняка есть дети, и, уверен, не бедные. Пусть раскошелятся для своих родителей. Все меньше процентов платить придется.
С этими словами Прохор покинул крыловский кабинет, не отказав себе в удовольствии громко хлопнуть дверью на прощанье.
Он долго не мог заставить себя успокоиться. Руки сжимали баранку руля так, будто он хотел ее задушить.
«Надо разделить бизнес, – пульсировало в висках, – срочно разделить. Пусть сейчас покупают что хотят, пусть у них останется завод и розница, но кафе и ресторан – целиком моя тема. Пусть на общие деньги. Но – моя. Да это же просто вынос мозга: приходят люди в ресторан, пьют вино, едят мясо и овощи, а потом получают счет, в котором значится название обслуживающей фирмы – «Железобетон». Хорошо посидели в «Железобетоне»… Просто жесть!»
Он вынырнул из грустных мыслей, только оказавшись возле «Эллады». В кафе было многолюдно. Попросив официанта принести кофе, он прошел в кабинет Мариванны, ставшей после грандиозной пертурбации директором. Кабинетик был маленьким. Небольшое, забранное решеткой окошко освещало висевшую на стене картину – ту самую, с яблоками, и хозяйку кабинетика, которая, сдвинув очки на кончик носа, что-то сосредоточенно рассматривала в ноутбуке.
Увидев Прохора, она заулыбалась:
– Вот, думаю съездить на пару деньков в Грецию. Попробовать на вкус тамошнюю кухню. А то вдруг у нас не так? Вдруг приедут настоящие греки? Неудобно будет! Говорят, японцы были в обмороке от наших русских суши.
– Все у нас так, – сказал Прохор, садясь за стол напротив Мариванны.
Она будто почувствовала его настроение. Оторвалась от компьютера.
– Что-то случилось? С Ладой? – прижала пухлые руки к груди.
– Господи, при чем тут Лада? – оборвал женщину Тарасов. Слишком резко оборвал. И она еще больше перепугалась.
– Вы поссорились?
В комнату вошел официант с кофе для Тарасова, и Мариванна замолчала, продолжая прижимать руки к груди.
– Не собирался даже, – успокоил директора Прохор, дождавшись ухода официанта.
– Вы уж меня простите, Прохор Сергеевич! Ладушка мне как дочка. Волнуюсь я за нее. Переживает. Молчит, конечно, но я-то вижу, как переживает. Придет, сядет вот на этот самый стул, где вы сидите, и переживает. А картина, говорит, ее успокаивает. Лечит. Вы заберите картину-то, Прохор Сергеевич. Отдайте ей. Пусть смотрит. Это же мы с ней хотели в Грецию съездить… Она знаете как хочет! Вам не скажет, конечно, никогда. Она сказала, что не хочет тревожить. Это, сказала, у Пушкина так. Вы меня извините, Прохор Сергеевич…
И тут, к ужасу, Прохора директорша захлюпала носом. Из обоих глаз ее выкатились две огромные капли и, вопреки закону тяготения, стремительно скатились на кончик носа, откуда сорвались и упали на лежащие на груди руки.
– Я, пожалуй, пойду, а вы кофе попейте, – Прохор пододвинул к Мариванне кофейную чашку. – Я не пил. Кстати, насчет картины… Можно я ее и правда заберу? Подарю Ладе. Можно?
– Конечно! – она замахала руками. – Берите обязательно. Кто тут на нее смотрит? Вот и Ладочка скоро не сможет…
– Почему не сможет? – оторопел Прохор.
– Так ребеночек же родится… Не до того ей будет. Девочка… Как хорошо… Девочки – это к радости. Хотя мальчики – тоже неплохо…
Не в силах больше слушать болтовню Мариванны, Прохор снял со стены картину и сбежал из директорского кабинета.
«Значит, девочка! – думал он, впившись руками в рулевое колесо. – Девочка! Радость… Ага…» Радостно ему совсем не было.
Забыв картину в машине, он поднялся на третий этаж. Лада была дома. Топили на совесть, и на ней был легкий халатик, абсолютно не скрывавший изрядно округлившийся живот.
– Прохор? – в ее голосе было столько радости, что ярость Тарасова куда-то улетучилась. – Так рано? Вот здорово! – И уже не так радостно: – Или ты сейчас уйдешь?
Он обнял ее, а потом испугался, что обнял слишком сильно и девочке в ее животе это может не понравиться. Теперь ему придется стараться понравиться ей.
– Нет, не уйду. Я сегодня буду с тобой. И завтра.
– Здорово! А я купила яблок. Хотела к твоему приезду сделать шарлотку, – она улыбнулась и виновато сморщила нос.
– Черт! Яблоки! Чуть не забыл! Подожди. Стой здесь! Только никуда не уходи. Прямо здесь!
Он слетел по лестнице, моля бога, чтобы за то время, пока он отсутствовал, никто не позарился на картину с яблоками. Зажав драгоценное полотно под мышкой, взлетел на свой этаж, секунду отдышался под дверью и, толкнув входную дверь, важно вошел.
Лада стояла там же, где он оставил ее пять минут назад, – верная и преданная, умная и красивая. Он вручил ей картину и сказал:
– Думаю, как порядочный человек, я должен на тебе жениться…
Она вдруг заплакала, замотала головой:
– Не должен, нет, ничего ты мне не должен!
Но Тарасов не слушал ее. Поднял на руки вместе с картиной.
– Извини, что не купил кольца. Завтра купим. По дороге в ЗАГС. На Ленина есть пара магазинов. А потом поедем в Грецию. Мне сказали, что ты очень хочешь там побывать.
– Завтра? – Губы ее кривились, дрожали, лицо было мокрым, глаза красными – она была очень красива.
– А почему бы и нет? Или ты хочешь шумную свадьбу? – он спросил и тут же подумал, что она наверняка хочет сшить себе платье. Белое, безумно элегантное. В духе английской королевы. И обязательно шляпку.
Но она снова замотала головой:
– Куда мне? – выразительно посмотрела на живот. – Не нужно свадьбу. Ничего не нужно. Мне достаточно тебя и… яблок.
Он занес ее в спальню, аккуратно опустил на кровать.
– Ты куда? – спросила она, видя, что он уходит.
– За молотком. Яблоки же…
Тарасов вышел на балкон, где хранил набор инструментов, подаренный ему на новоселье кем-то из сотрудников «Железобетона». Холодный воздух немного привел его в чувство. Что же это такое? Он, Прохор Тарасов, только что сделал предложение девушке, на которой абсолютно не собирался жениться. Да, она замечательная подруга, помощница, соратница. Кафе, ресторан – это ее идея, ее заслуга. Но жена? Брак? Да, ему хорошо с ней. Да, она окрыляет его, рядом с ней он чувствует себя более сильным и значительным, чем, например, сегодня в кабинете у Крылова. От воспоминаний о недавнем разговоре Прохора вдруг охватила такая злость, что он не сдержался и саданул со всей силы по стене кулаком. Костяшки ожгло резкой болью, и эта физическая боль заслонила боль душевную. Тарасов вспомнил, зачем пришел на балкон, достал ящик с инструментами, вытащил молоток и уставился на маслянисто-черный боек. Ерунда какая-то. Для того чтобы повесить картину, мало одного молотка. Нужен хотя бы гвоздь. Гвозди в тарасовском хозяйстве не водились.
Он вернулся в спальню, встретился взглядом с Ладой, по-прежнему лежавшей на кровати, и понял – она не верит. Не верит всему, что он наговорил, и все. «Я сделаю все, чтобы ты мне поверила!» – мысленно пообещал Тарасов девушке. Поставил картину на пол, лег на кровать рядом с Ладой и крепко сжал ее пальцы.
– Все будет хорошо, – пообещал он. Непонятно кому пообещал – то ли Ладе, то ли самому себе, то ли яблокам на картине.
Дальше все шло по намеченному Тарасовым плану. На следующий день они расписались, а через неделю – раньше не получилось, так как у Лады не было загранпаспорта, уехали в Грецию.
Глава 3
– Женился? Ты с ума сошел! – с такими словами вошла в кабинет Прохора мать в первый же его рабочий день после возвращения из Греции.
– Почему? – хмыкнул он. – Лада замечательная девушка и обязательно тебе понравится.
– Господи, Прохор! Как можно быть таким безответственным? Мне сказали, что она простая студентка… Работает в нашем кафе…
– Да, простая! Нет, не работает. Она помогла мне создать все то, что вы с Крыловым называете общепитом. Практически бесплатно.
– И давно ты ее знаешь?
– Достаточно.
– Кто ее родители?
– Мама, я женился не на родителях, а на своей жене. Мне нет никакого дела до ее семейного древа.
– Зато, уверена, ей до твоего – есть! Не понимаю, что общего может быть у тебя с девицей из ресторана?
– Что общего? Ну, например, общий ребенок. Девочка.
– Ребенок? – мать вдруг резко побледнела и схватилась за сумку. – Твой ребенок?
– Ну да, мой ребенок. Почему тебя это вдруг так удивляет, мама? Я уже большой мальчик.
– Ты уверен, что это твой ребенок? – Мать зачем-то вытащила из сумки платок и яростно тискала его в руках.
Весь этот разговор начинал бесить Прохора. Мало того, что ему не дали купить дом под новый ресторан, теперь еще мать устраивает идиотский допрос. Тарасов всегда жалел мать, старался щадить ее чувства, но тут не сдержался.
– Мама, я знаю, что вы с Крыловым считаете меня недееспособным идиотом. Но я не хочу, чтобы мой – я подчеркиваю – мой ребенок, моя дочь выросла без отца. Я сам с десяти лет рос без родителей и знаю, что это такое. Поэтому…
– О чем ты? – перебила его мать. – Как это – без родителей? А мы с отцом не в счет?
– Конечно нет! – Прохор понимал, что нужно остановиться, что мать не заслужила этих обидных слов, но не мог. Его прямо-таки несло, словно закусившего удила коня. – Вы передали меня с рук на руки швейцарским учителям и на этом успокоились. Учись, сынок! Грызи гранит науки! Не сломай зубы!
– Ставишь нам с отцом в вину то, что ты свободно владеешь тремя языками и имеешь престижный диплом? Так тебя понимать?
– Зачем мне три языка? Я вроде не планировал работать переводчиком. Да и без диплома я бы вполне обошелся. Неужели если бы я, как все десятилетние пацаны, пинал во дворе мячик, а не забивал себе голову окололингвистической пургой, вы бы с Крыловым не взяли меня на работу? Моя карьера заранее была известна. Так почему?
– Почему заранее? Ты забываешь, что, когда принималось решение о твоей учебе, отец был еще жив. И если бы он не умер, то сидел бы сейчас в этом самом кресле. И диплом тебе ох как пригодился бы. Я ведь знаю – вторые роли не для тебя. А любой рекрутер отдаст предпочтение кандидату с более престижным дипломом. Я права?
Отвечать Прохор не собирался, да мать и не ждала от него ответа. Немного помолчав, она продолжила:
– Эта твоя девушка, Лада. А вдруг у нее проблемы со здоровьем? Надо же было все узнать перед тем, как обзаводиться ребенком.
– Нет у нее проблем, – зло отозвался Тарасов.
– А у родителей?
– У нее отец бывший военный. Больного в армию не взяли бы.
– А мать? Кто ее мать?
– Не знаю и знать не хочу. В конце концов, мы столько денег влупили в медицинское оборудование, что наверняка вылечим любую болезнь. И вообще, давай решать проблемы по мере их возникновения. Заболеет – будем лечить, а пока говорить не о чем.
И ведь правду говорят – мысль материальна. Лада действительно заболела. Нет, не сразу после разговора с матерью. Сначала она родила дочку. Тарасова черт дернул присутствовать на родах. «Это первый и последний раз!» – поклялся он себе, с ужасом глядя на жуткий окровавленный комок в руках акушерки. Но когда этот комок, отмытый и завернутый в белоснежную пеленку, оказался в его руках, когда он увидел прилипшую ко лбу мокрую челку и огромные глазищи, Прохор почувствовал вселенскую нежность и всепоглощающую любовь к этому крошечному созданию. И этих нежности с любовью было столько много, что хватило бы еще на десяток младенцев с мокрыми челками.
Назвали девочку с подачи Крылова Марией. Вроде бы так звали мать Тарасова-старшего, давно отошедшую в мир иной. Прохор немного посопротивлялся – детей, по идее, нужно называть в честь живых. Но имя Маша почти сразу прижилось. Было оно каким-то мягким, добрым, давало множество вариантов для проявления отношения к маленькому человечку. Машуня, Маня, Машенька, Мария – это со сдвинутыми бровями. Можно еще Маняша и даже Медвежонок. Хотя медвежонком девочка не была. Тонкая, стройная, длинноногая – в мать. И такая же крылатая. Делая первые шаги, она так широко взмахивала ручками, пытаясь сохранить равновесие, словно распахивала невидимые крылья. Миг – и взлетит. В такие моменты Тарасову хотелось схватить ее, прижать к себе, защитить. Но он, как мог, сдерживал себя: не хотел мешать дочери познавать мир. А Маша не падала. Почти никогда.
Через месяц после родов Лада попала в больницу. Уставший доктор в видавшем виды белом халате сказал, что они делают все возможное. На следующий день он сказал то же самое. И на следующий. После чего мать организовала перевозку Лады в свою клинику в Липовске. Здесь доктора были уже более конкретными – некроз печени, почечная недостаточность. Непонятные медицинские термины были не так страшны, как чувство обреченности, замеченное Тарасовым в глазах матери. Оно было мимолетным. Секунда – и мать снова надела на лицо непроницаемую маску спокойной уверенности. Но Прохор не мог избавиться от мысли, что Лада может уйти и он бессилен что-либо предпринять. Он простил матери сумасшедшие деньги, вложенные в оборудование клиники, готов был отдать оставшиеся, лишь бы Лада осталась с ним.
И она осталась. Шли дни. Сильный, молодой организм медленно, но верно восстанавливался. Спустя четыре месяца Лада вернулась домой. Вернее, сначала это была тень, отдаленно напоминающая его жену. Она даже малютку Марию не могла поднять на руки. Ребенок целиком находился на попечении няни. Часто заезжала мать Тарасова. Ему казалось, что она чувствует за собой какую-то вину и всячески пытается эту вину загладить. Наверное, корит себя за то, что поначалу была холодна с невесткой. А может, считает, что это ее слова стали причиной болезни Лады. Она даже предлагала Ладе с девочкой перебраться в ее дом в Липовске. Ближе к клинике, да и кухарка, которую мать называла не иначе как кормилицей, большой спец по диетическим блюдам, так необходимым выздоравливающему организму. Но Тарасов материнским словам не внял, причем из чисто эгоистических соображений – уж слишком много матери в последнее время появилось в его жизни. Он отвык от этого и впускать в свою жизнь эту слишком сильную и властную женщину не собирался.
– Понадобятся врачи – привезу, а еду на всех будет готовить нянька, я договорился, – решил он.
С нянькой он договорился позже. И она, конечно же, готовила. А заодно кормила, поила, одевала и выгуливала двоих подопечных – мать и дочь. Лада приходила в себя, Маша росла умным, не по годам смышленым ребенком. Когда ей исполнилось пять, Тарасов сменил няньку. Новая в совершенстве владела английским, обучала кроху Марию азам компьютерных знаний. Все бы хорошо, но она была полна скрытой сексуальностью, заметной одному лишь Тарасову. Отвечать на ее двусмысленные призывы он не собирался и, промучившись год, собрался уже было избавиться под благовидным предлогом, как вдруг она сама заявила об уходе и предложила замену – тридцатилетнюю женщину монашеского облика и с монашеским же (так казалось Тарасову) именем Неонила. Была она родом из небольшого села под Андреевском. Какое-то время учительствовала в местной школе, где, за недостатком персонала, вела практически все предметы. Поэтому о подготовке Машуни к школе можно было не переживать. Кроме того, Неонила довольно сносно готовила, умела водить машину. Одним словом, не няня, а клад. Правда, Тарасов сначала хотел отказать Неониле, но та откуда-то была знакома с его первой школьной учительницей, чья рекомендация и сыграла решающую роль.
Но в какой-то момент Тарасов решил, что дочке не хватает светского лоска. По его запросу одна из лучших в городе фирм рекрутинга нашла ВИП-воспитательницу, бывшую балерину. Выйдя на пенсию, она помогала детям из семей с достатком обрести царскую осанку и манеры. Многочисленные рекомендательные письма подтверждали ее несомненный успех на этой ниве. Все было бы хорошо, но блистательная Ольга Эдуардовна с первой минуты объявила Неониле войну. Причем обычно скромная и молчаливая Неонила уходить от столкновения не стала, выбрав политику открытой конфронтации. Тарасов понимал – стоит Неониле сделать хотя бы полшага назад, и Ольга успокоится, но Неонила отступать не собиралась. Поручив Ладе поговорить с няней и в крайнем случае пригрозить ей увольнением, Тарасов отбыл в офис.
Каково же было его удивление, когда, вернувшись с обеда, он застал в приемной Неонилу. Увидев его, женщина встрепенулась, начала что-то говорить. Пришлось пригласить ее в кабинет – не обсуждать же при секретарше семейные проблемы.
– Вы не можете меня уволить, – с порога заявила Неонила, и на ее щеках вспыхнули два багровых пятна.
Несмотря на все свое уважение к Неониле, сносить подобные эскапады он не собирался.
– Назовите хотя бы одну причину, – сказал он, нахмурившись и откинувшись на спинку кресла, – по которой я не могу этого сделать.
Она смешалась, а потом, словно нырнула в ледяную воду, выпалила:
– Маша – моя дочь.
Пару минут Тарасов не мог выговорить ни слова, лишь смотрел на бывшую няню и моргал. Неонила полезла в сумку, вытащила какие-то бумажки, тыкала пальцем в написанное, что-то говорила, говорила, говорила… Из потока слов Тарасов понял только, что она по каким-то сугубо личным соображениям была вынуждена отказаться от ребенка. Думала, что, как только позволят обстоятельства, сможет забрать девочку.
– Послушайте, – наконец вымолвил Тарасов, – это, конечно, чушь собачья, я могу десяток подобных бумажек вам показать. Я понимаю ваши проблемы, но не собираюсь делать их проблемами своей семьи.
– Что? – повторила нянька, вытаращив глаза, и Тарасов впервые заметил, что глаза у няньки зеленые. Как у Лады. Как у Маши. И волосы русые, с рыжиной. Ему вдруг стало не по себе.
Подобно древним народам, в представлении которых Земля держится на трех китах, которые плавают в безбрежном всемирном океане, мир Тарасова зиждился на трех ногах – жене, дочери и бизнесе. Причем бизнес был ногой слабой, скорее костылем. Нет, даже не костылем, а тростью, призванной больше подчеркнуть имидж владельца. Потеря Лады или Маши автоматически делала его беспомощным инвалидом. А инвалидность в планы Тарасова не входила.
– С этой минуты вы у нас не работаете. Если вы попытаетесь хоть как-то навредить Маше…
– Вы не поняли! У меня в мыслях не было ничего подобного.
– Я все прекрасно понял. Сколько?
Она поджала губы и, кажется, собралась заплакать.
– Сколько? Сколько нужно заплатить, чтобы вы исчезли из нашей жизни раз и навсегда? – прогремел Тарасов.
– Мне ничего не нужно. Только не увольняйте меня, пожалуйста. Я не собираюсь забирать ее из вашей семьи. Просто хочу быть рядом…
Глава 4
В соседней комнате что-то грохнуло, и снова воцарилась мертвая тишина. Прохор внезапно осознал, что уже довольно продолжительное время сверлит взглядом картину в офисе «Кайроса», а Тим Молчанов и его стервозного вида директорша выжидающе сверлят взглядами его самого. Ему не хотелось говорить при ней. Он уже вообще жалел, что пришел сюда. Одно дело – Тимур. Их знакомству почти столько же лет, сколько существует ресторанный тарасовский бизнес. Он их и свел, вернее – те самые умопомрачительные штрудели, которые, как оказалось, пекла мать Молчанова. Пекла не для заработка, для собственного удовольствия, крохотными партиями. Даже взвинтив цену до абсурда, напирая на эксклюзивность продукта, большой прибыли не получишь. Тарасов попытался уговорить талантливую кулинарку поставить производство на поток, но получил отпор от ее сына. Так они и познакомились. Рафинированно-вежливый, бесконечно компетентный, Молчанов полностью оправдывал свою фамилию. Тарасов был на сто процентов уверен в том, что тайны, доверенные Тимуру, не станут достоянием гласности ни при каком раскладе.
Однако сегодня к Тимуру прилагалась команда. И Прохор никак не мог решиться перенести автоматом доверие с одного человека на группу лиц.
Тимур, словно почувствовав его смятение, побарабанил пальцами по столу и спросил:
– Ты проверил?
Вроде всего два слова, но интонация какая-то особая. Доверительная, что ли.
И Прохор решился.
– Разумеется. Заказал экспертизу ДНК сразу в трех лабораториях.
– И? – спросила Кристина и нарвалась на предупреждающий взгляд Молчанова – не спеши, мол.
– Сначала срочную. Потом повторил. Обычную. Мало ли – вдруг в спешке напутали.
– Бывает, – согласился Тимур.
– Все точно. Ни я, ни Лада родителями Маши не являемся.
– Но как же? – не сдержалась Кристина. – Перепутали в роддоме?
– Вы, наверное, слишком много телешоу смотрите, – зло бросил Тарасов. – Наша дочь появилась на свет в клинике «Радость». Слышали о такой?
Кристина неопределенно пожала плечами. В силу определенных обстоятельств в роддомах – ни в государственных, ни в частных – она пока не нуждалась, а забивать голову лишней информацией не хотела. Но Тарасов понял ее жест как одобрение.
– Я сам присутствовал при родах. Ребенок практически постоянно находился при матери. Я, понятное дело, мотался по делам, но Лада… Машка все время была с ней.
– А что говорит ваша жена? – спросила Кристина.
– В смысле? – Тарасов недоуменно уставился на нее.
– В смысле, как могло получиться, что ребенок… – договорить не получилось.
– Вы считаете, что я должен был сказать жене: знаешь, Лада, Маша – не наш ребенок. Так? Вывалить на нее все это? Да? – голос Тарасова переполняла ярость.
– Ну, положим, не вывалить, а аккуратно поинтересоваться… – Кристина видела, что Тимур делает знаки бровями, очевидно, пытаясь остановить ее, но продолжала гнуть свою линию. – Может быть, она в курсе? Может быть, она сможет объяснить, как такое случилось.
– Послушайте, – Тарасов говорил медленно, словно пытался втолковать неразумному дитяти прописные истины, – я хочу сначала узнать все сам. В курсе – хорошо. А если нет? Я по себе знаю, как это страшно – узнать, что твоя дочь вовсе не твой ребенок. Это может сломать ее. Убить. Нет. Вот будет у меня вся информация – где моя дочь, как получилось, что я столько лет растил чужого ребенка, – вот тогда я смогу с ней поговорить. Вы даже не представляете, каково это – не знать, где находится твой ребенок! Может быть, сейчас, в эту самую минуту, кто-то издевается над ней…
– У меня только два вопроса, – вступил в разговор Тимур. – Ты уверен, что твоя жена действительно родила ребенка?
– Разумеется, я же сказал, что сам присутствовал при родах. Все видел от начала до конца. В обморок не падал.
– Хорошо. И второй вопрос. Предположим, мы находим твою настоящую дочь. Она живет в другой семье, счастлива, любима. Твои действия? И как ты поступишь с Машей?
– Я привык решать вопросы по мере их назревания. Считаю, что обсуждать линию моего дальнейшего поведения, по меньшей степени, преждевременно. Все будет зависеть от обстоятельств.
– Прохор, не уходи от ответа! – Тимур сложил ладони домиком. – Я задал прямой вопрос. Ты боишься огорчить свою жену…
– Не просто огорчить! Я боюсь разбить ей сердце!
– Хорошо, пусть так. Но не получится ли так, что, найдя девочку, мы разобьем сердце и ей, и ее приемным родителям? И опять же Маша? Что будет с ней?
– Маша при любом раскладе останется с нами.
– А мать? Неонила?
– Ее больше нет.
Кристина почувствовала, как по коже побежали мурашки. У Тимура глаза расширились.
– Что? – переспросил он и приподнялся в кресле, опершись ладонями на стол и сделавшись похожим на вопросительный знак.
– Да нет, все с ней в порядке! Я не так выразился. Дал ей денег и отправил подальше. Она тетка вполне адекватная. Ну не повезет же она Машку в свой Тучекукуевск! И по поводу первой части вопроса… Скажем так. Я тоже человек адекватный. Если моя настоящая дочь счастлива, я лезть в чужую семью не буду.
– Точно?
– Железобетонно.
– Хорошо, – Тимур одобрительно кивнул. – Нам все равно нужно будет поговорить с твоей женой. Да не мотай головой! Все будет предельно деликатно. Ты няньку взял новую?
– Пока нет.
– Ну и отлично. Значит, на роль делательницы уроков возьмешь нашего человека. – Тимур перехватил скептический взгляд, брошенный Тарасовым на Кристину, и поспешил успокоить клиента, – есть у нас профессиональный педагог. Заодно выяснит кое-какие моменты.
– Хорошо. Вот телефон моей жены, – Прохор достал из кармана визитку, написал на ней номер и протянул Тимуру (с Кристиной он по-прежнему предпочитал не контактировать), – пусть позвонит. Я предупрежу.
– А к тебе подойдет наш человек. Договорились? Подготовь, пожалуйста, что у тебя есть по Неониле. Надеюсь, у тебя есть ее адрес, телефон, фото, – сказал Тимур.