Жанна д'Арк из рода Валуа. Книга первая

Епископ ничуть не лукавил. Светские дела и хозяйственные заботы в Анжу мадам Иоланда успевала сочетать и с устройством Пизанского собора, и с продвижением кандидатуры Петроса Филаргоса в кандидаты на папский престол. При этом она не забывала и о продолжении самообразования. Только теперь интересы её, действительно, приобрели иную направленность.

История и великие правления были уже достаточно изучены. Остались в прошлом и туманные пророчества о судьбах стран и отдельных личностей, а интерес её светлости переориентировался на более высокую ступень познания.

Тайные учения, опыт общения с духами и потусторонними мирами, алхимия, как средство получения материальных субстанций, изменяющих дух, и прочие подобные знания окружили герцогиню плотным кольцом откровений, из которых она придирчиво отбирала самое необходимое.

Благо и недостатка в интересующем её материале не было. Из Аль-Мудайка – королевского дворца арагонских королей на Майорке – ей, помимо романтических поэм францисканца Раймонда Луллия, переслали и его философские трактаты, включая сюда знаменитую «Книгу влюблённых и возлюбленных». Здесь мадам Иоланда нашла много интересных и полезных мыслей об истине, принимающей разные личины, и о борьбе противоположностей, составляющей основу мирового устройства.

Зачитывалась герцогиня и сочинениями Франциска Асизсского – основателя францисканского братства, и трактатами его самого верного последователя – монаха Фратичелли, особенно интересуясь рассуждениями последнего о природе стигматов, полученных святым Франциском от шестикрылого серафима. Немало ценного почерпнула она, читая записи откровений Иоахима Флорского о трёх эпохах мировой истории, согласующихся со святой Троицей. И выводы, которые мадам Иоланда сделала, беседуя как-то с духовником герцога Бургундского, стяжали ей славу «женщины неординарного ума».

К тому же, всеми правдами и неправдами, духовник самой герцогини доставал откуда-то полные, не кастрированные официальными церковными властями, издания «Изумрудных скрижалей» Гермеса Трисмегиста, теорию «слов силы» каббалиста Абулафия и даже приблизительные описания устройств волшебного зеркала доктора Мирабилиса и говорящего андроида, созданного Альбертом Великим.

Изучая собранные рукописи, мадам Иоланда готовилась к чему-то, что понимал, видимо, только отец Мигель, потому что при нём одном могла она себе позволить странные восклицания, вроде часто повторяемого: «Да, теперь и это я смогу обосновать!», или: «Отличный довод! Пусть попробуют опровергнуть!»

Луи Анжуйский на учёные забавы жены смотрел сквозь пальцы. А вернее было бы сказать – не замечал их совсем. Стоило его светлости появиться в поле зрения герцогини, как все книги моментально закрывались, свитки скатывались, и мадам охотно переключалась на обсуждение новых доспехов к предстоящему турниру, или выслушивала рассказы герцога о советах, которые он дал каменщикам, укрепляющим северную башню Анжера.

Однажды на турнире в Париже, устроенном в честь прибытия нового германского посла, герцог Анжуйский, сражаясь на мечах с мессиром дю Шастель, так разошёлся, что едва не раскроил тому голову. Несчастного капитана унесли оруженосцы, а герцог, поддев мечом, в качестве трофея, искорёженный шлем противника, отправился к своему шатру.

Нельзя сказать, чтобы он слишком мучился угрызениями совести – турнир есть турнир, мало ли что на них случается. Тем более, что это была уже третья славная победа, и, похоже, в этом сезоне равного герцогу по бою на мечах уже не будет. Хорошо бы и завтра показать себя так же удачно в джостре2, а всё остальное он готов уступить кому угодно другому.

Герцог отбросил в угол шатра шлем побеждённого дю Шастеля, стянул с намокшей от пота головы свой собственный, неторопливо переоделся и, отослав слуг, кликнул виночерпия.

Каково же было его удивление, когда вместо Себастьяна, обычно прислуживавшего на турнирах, вино принёс один из оруженосцев.

– Себастьяна мадам герцогиня отправила к мессиру дю Шастель, – пояснил оруженосец, наливая герцогу вино. – Велела справиться о здоровье капитана, да поднести ему флягу Сомюрского красного. А ещё она велела спросить – не соблаговолите ли вы сами навестить шатёр мессира дю Шастель?

Луи Анжуйский буркнул в ответ что-то неразборчивое, залпом осушил кубок и, отослав оруженосца, задумался.

Заподозрить супругу в интересе любовного толка ему даже в голову не пришло – мадам Иоланда для этого слишком разумна. Но что такого важного мог представлять собой этот дю Шастель, раз герцогине вздумалось переживать из-за его здоровья?

И сам Танги, и его брат Гийом – всего лишь дворяне на службе у герцога Орлеанского. Да – храбры, честны и благородны, но таких и при Анжуйском дворе хоть пруд пруди. Неужели супруга строит на них какой-то расчёт в отношении Орлеанского дома? Странно… Слишком мелковаты эти дворянчики для крупных дел.

Хотя… Дела жены всегда так загадочны и так мудрено запутаны, что в них каждая мелочь чему-то да годна. Вмешиваться в них, не разобравшись? Нет! Пожалуй, лучшее, что его светлость может сделать – это помочь. Да и при дворе не худо благородством блеснуть…

Герцог вздохнул. Покосился на новый, ещё ни разу не пользованный шлем, который собирался надеть завтра на поединок с Монлюсоном. «Что ж, – подумал он, – вещь, конечно, дорогая… Пожалуй, даже слишком дорогая для мессира дю Шастель. Но я, в конце концов, герцог Анжуйский, и мое благородство цены не имеет! Сам, разумеется, в его шатёр не пойду, но шлем отправлю. И, раз уж её светлости так нужен этот капитан, думаю, она будет довольна. Король не расплатился бы щедрее…».

Тем же вечером, когда Гийом дю Шастель наведался в лекарский шатёр, где приходили в себя раненные на турнире рыцари, он был немало поражен. Лёжа на походной кровати с перевязанной до самых глаз головой, его брат Танги изумленно рассматривал роскошный, невероятно дорогой шлем, стоящий перед ним на специальной болванке, которые обычно можно увидеть в лучших оружейных.

– Однако.., – Гийом обошёл вокруг шлема, оценивая не столько красоту отделки, сколько прочность и удобство. – Если это плата герцога Анжуйского за разбитую голову, то, ей-богу, Танги, твоя голова того не стоит. Какая сталь! Какая работа! У нас такую не делают. Как думаешь – германская или итальянская?

– Испанская, – медленно выговорил Танги.

– Да? – Гийом с сомнением поднял брови. – Тебе виднее, конечно… Но подарок хорош! Не ожидал от его светлости. Не служи я у герцога Орлеанского, поехал бы проситься на службу в Анжу. Если там так залечивают раны – эта служба как раз по мне.

Он ещё раз обошел шлем и, поскольку брат задумчиво помалкивал, отхлебнул вина из бутыли, стоящей в изголовье походной кровати.

– А вы тут неплохо живёте, – Гийом радостно осмотрел бутыль, – - и вино отменное! Откуда такое?

– Из Сомюра, – ответил Танги. – Подарок её светлости мадам Иоланды.

– Ого! Семейство решило тебя обласкать? – Гийом присел к брату на край постели и понизил голос. – Что происходит, Танги, откуда такое внимание?

– Не знаю…

Танги дю Шастель покосился на остальных раненных. Сегодня днём, когда принесли сначала вино, а потом шлем, кое-кто из них усмехаясь заметил, что капитану очень повезло с герцогской женитьбой. Дескать, такая щедрость Луи Анжуйскому не свойственна, но с тех пор, как появилась герцогиня, в Анжере всё стало с ног на голову.

– Ты должен чем-то ответить, – развел руками Гийом. – Брат ты мне или не брат, но, повторяю, твоя голова таких подношений не стоит.

– А я и отвечу!

Танги дю Шастель осмотрел свои поношенные доспехи, лежавшие прямо на земле, далеко не новую одежду на брате и устало прикрыл глаза.

– Отвечу бесконечной преданностью, Гийом. Больше у меня всё равно ничего нет.

* * *

В благодатном 1403 году брак между герцогом Анжуйским и мадам Иоландой Арагонской был вознаграждён появлением первенца. Без особых затей его назвали Луи, и жизнь герцогской четы основательно переменилась.

Уж и так всю беременность мадам Иоланда провела в Анжере, полностью оградив себя от поездок, волнений и всяких случайностей, которые могли привести к потере ребёнка. Но когда спустя полгода после рождения Луи выяснилось, что герцогиня снова в тягости, Луи Анжуйскому пришлось столкнуться с новой, ещё не раскрытой чертой её характера.

– Вам следует возобновить притязания на Неаполитанский трон, мой друг, – заявила мадам Иоланда, сразу после крестин новорожденной девочки, которую нарекли Мари. – Если Господу будет угодно даровать нам ещё сыновей, мы не должны волноваться за их будущее.

– О, мадам, – беспечно отмахнулся Луи Анжуйский, – наш сын и так, по праву рождения, может претендовать на Неаполитанский трон!

– Он должен не претендовать на него, а иметь, – отрезала герцогиня.

Но тут же добавила мягче:

– И вы можете ни о чём не волноваться здесь, мой дорогой. Со всеми делами я управлюсь сама.

Вот уж тут его светлости возразить было нечего. В чём в чём, а в делах хозяйственных его супругу мало кто мог превзойти. Она прекрасно обходилась без показной роскоши, до которой герцог когда-то был так охоч, но и не скупилась – всё только самое лучшее. В итоге Анжуйский двор, и без того крепкий, благодаря стараниям недавно почившей герцогини де Блуа, стал едва ли не самым изысканным и богатым двором Франции. Настолько богатым, что и новый военный поход можно себе позволить.

Так что пришлось герцогу встряхнуться и, сбросив счастливую расслабленность последних лет, снова начать собираться в Италию.

Звуки боевой трубы и вид собранного войска вернули ему прежнее состояние настоящего – не турнирного – азарта. Мерно покачиваясь в седле, Луи Анжуйский слышал за спиной перезвон уздечек, лязг оружия, тяжёлый скрип обозных телег и, молодея душой, в который уже раз подумал про жену, что она умница.

А сама мадам Иоланда, наводнив оба своих замка мастеровыми и оставив их на попечении расторопного секретаря, с головой погрузилась в свои странные дела.

– Пока в королевстве царит относительный покой, я должна хорошо подготовиться, – говорила она отцу Мигелю. – При этом короле здесь не будет порядка. Поверь мне, двор я достаточно узнала, так что пусть лучше его величество не поправляется вовсе. Не то, просветлев умом, увидит, не дай Господи, что из себя представляет его окружение, и натворит что-нибудь действительно безумное. А у нас дети. Им нужно спокойное королевство и уверенная жизнь…

Да, на нехватку наследников в герцогстве Анжуйском жаловаться уже не приходилось.

Распалившийся как встарь, герцог лишь ненадолго вернулся домой, чтобы залечить душевные раны от очередного поражения, но этого вполне хватило для новой беременности герцогини.

К сожалению, роды не были удачными, и Луи Анжуйскому снова пришлось возвращаться, только теперь ради душевных ран супруги, что и привело к появлению на свет, в январе 1408 года, ещё одного мальчика, которого нарекли Рене.

До самого дня крестин расстроенный предыдущей смертью герцог велел окружить младенца такой заботой, какой не окружали, наверное, даже дофина Франции.

– Мой муж безумно боится заразы, – объясняла мадам Иоланда герцогине д'Алансон, когда та приехала на крестины внучатого племянника, но не смогла пройти дальше порога детской. – Недавняя чума в Ле-Мане заставляет его осторожничать сверх меры. Если так будет продолжаться и дальше, то на крестинах он велит огородить купель курильницами, а всех служек заставит вымыться в подогретой воде и натереться морским камнем.

Мадам Мари рассмеялась. Она с удовольствием смотрела на слегка располневшую после родов герцогиню и невольно вспоминала первую встречу с невзрачной арагонской принцессой, которую они с Бонной Беррийской – смешно теперь подумать – сочли женщиной не самого большого ума.

– Что нового при дворе? – поинтересовалась мадам Иоланда.

Она ещё не до конца оправилась, поэтому всё время проводила в жарко натопленной спальне, куда кроме мужа допускались только её служанка, духовник и секретарь. Да ещё для герцогини д'Алансон было сделано исключение, никого, впрочем, не удивившее.

Отношения между обеими женщинами быстро укрепились до дружеских и крайне доверительных. Пожалуй, кроме герцогини Мари, никто больше не мог похвастать такими обширными познаниями об истинных причинах поездок герцогини Анжуйской ко двору, и о всей той работе, которую она там проделывала. Только парижские ювелиры могли наверное дополнить общую картину размерами тех сумм, которые мадам Иоланда тратила на всевозможные украшения. Но и они очень бы удивились, обнаружив львиную долю своих изделий не на герцогине, а на фрейлинах королевы. И тут тоже только для герцогини д’Алансон всё было яснее ясного, поскольку она сама помогала мадам Иоланде советами, тасуя придворных дам, словно колоду карт, и раскладывая их на самых ловких, самых удобных, самых полезных и самых ненужных.

Таким образом, за последние пару-тройку лет, состав фрейлин королевы заметно изменился. Мадемуазели Исуар, де Невер, Корбиньи, Леве, де Ватан, Шательро, де Вьерзон и старшая фрелина – мадам де Монфор… Королева Изабо и сама уже не вспомнила бы, с чего вдруг решила уволить одних и взять к себе на службу именно этих. Кого-то, кажется, посоветовал герцог Орлеанский, кого-то – Филипп Бургундский… или епископ Льежский? А, может, и Великий Шталмейстер двора?.. Какая, впрочем, разница, если девицы оказались милы, застенчивы и предупредительны. Когда нужно, они крепко держали язык за зубами, а когда не нужно, распускали его до полного бесстыдства!

Хотя о том, что происходило в постелях её фрейлин, королеве знать было незачем. Достаточно и того, что добродетельная герцогиня Анжуйская в каждый свой приезд очень ловко управлялась этими постелями, через посредников изгоняя оттуда одних – уже не нужных – и подкладывая других, для чего-то на сей момент надобных. В итоге уже через год по коридорам Лувра ходили, весьма довольные: личный секретарь короля, его же врач, Великий сокольничий двора, Великий шталмейстер и многие другие, кто тоже поразил бы парижских ювелиров обилием драгоценных безделушек, деланных ими когда-то для герцогини Анжуйской.

– При дворе? – переспросила мадам Мари. – Что может быть нового при дворе? Королю стало лучше, и королева снова беременна. Луи Орлеанский был почти безутешен после кончины мадемуазель д'Энгиен, но теперь успокоился…

– Она умерла? – удивленно вскинула брови герцогиня.

– Увы, да.

– Отчего же? Не помню, чтобы она болела.

Герцогиня Мари еле заметно улыбнулась.

– Говорят, что отравили, но мне не верится. Кому могла помешать эта мадемуазель?

Женщины переглянулись, понимая друг друга без слов, и мадам Иоланда бросила презрительный взгляд на серебряное настольное распятие, присланное ей королевой по случаю рождения сына.

– А что стало с ребёнком? – спросила она. – Кажется, у мадемуазель д’Энгиен был сын от его светлости?

– Да, маленький Жан. Валентина Орлеанская уже взяла на себя его воспитание. Всё-таки, герцога нельзя упрекнуть в том, что он бросает своих бастардов на произвол судьбы. Этого, во всяком случае, не бросил, хотя, говорят, мадам Валентина была ему совсем не рада.

– Бедный ребёнок, – вздохнула герцогиня. – Надеюсь, хотя бы отец его любит.

Мадам Мари пожала плечами.

– Я тоже на это надеюсь. Но с тех пор, как умер старый герцог Филипп, мессиру Луи на любовь времени совсем не осталось. Воюет на всех фронтах. Впрочем, об этом вам должно быть известно лучше меня, верно?

– Да, – кивнула мадам Иоланда. – Нам даже пришлось отложить очередную Итальянскую кампанию после его выходки в Париже.

Обе дамы имели в виду недавние события, когда вражда между Жаном Бургундским и Луи Орлеанским достигла своего апогея, затянув в эту бесконечно вращающуюся воронку ненависти всю значимую часть высшего дворянства Франции

Похоронив четыре года назад сдержанного и мудрого герцога Филиппа, его сын Жан, как и ожидалось, сорвался с цепи, словно голодный пёс. По наследству он принял опеку над королевскими детьми, из-за чего недавно, завершив в Бургундии разбор отцовских дел, приехал наконец в Париж, чтобы приступить к исполнению своих обязанностей опекуна. Сторонники подготовили молодому герцогу торжественную встречу, но брат короля – герцог Орлеанский – в тот же день демонстративно покинул столицу вместе с королевой и дофином. Пришлось Бургундцу, не слезая с коня, проехать весь город из конца в конец и мчаться вдогонку, чтобы воспользоваться своими правами и вернуть дофина обратно!

В той стычке брату короля пришлось отступить. Но потом, без промедления, Луи Орлеанский принялся собирать армию, чтобы освободить «узурпированный Париж и коварно захваченных безумного короля с дофином».

В ответ герцог Жан созвал армию свою. А, поскольку закон был всё же на его стороне, незамедлительно примчался в Анжер, куда, как он знал, съехались на совет дяди короля – герцоги Беррийский и Бретонский, и часть высшего духовенства Франции.

Грохнув кулаком по столу, герцог заявил, что ущемления своих прав не допустит, и, если герцогу Орлеанскому угодно развязать ещё и внутреннюю войну, то достойный отпор Бургундия оказать сумеет!

– Как вы думаете, дорогая, он не шутил? У нас действительно начнется война? – спросила герцогиня Мари.

Мадам Иоланда сразу не ответила. Опустила глаза и откинулась в тень, на подушки.

– Посмотрим.

Что поделать, старые дворцовые привычки, от которых не избавиться уже никогда, не позволяли даже в приватной беседе с человеком благорасположенным показывать свои истинные мысли и переживания. И Мари д“„Алансон, не хуже герцогини усвоившая те же самые привычки, с пониманием улыбнулась. «О да, мы тоже посмотрим, – подумала она. – Моя дорогая Иоланда заменит нам даже короля, если это будет необходимо для процветания Анжу, так что, думаю, внутренней войны можно не опасаться».

Дрова в камине затрещали, огонь пыхнул жарче, и герцогиня Мари поспешила укрыться за тяжелым гобеленом, отгородившим столик для умывания. Её платье, хоть и обладавшее модным декольте, все же считалось зимним, а потому было щедро оторочено мехами, не слишком уместными возле жаркого камина.

– Как у вас душно, дорогая, – воскликнула она, обмахиваясь обеими руками.

– Увы, – вздохнула мадам Иоланда, – мой врач на этом настаивает и не велит открывать окна. Надеюсь, заточение в спальне продлится недолго – я так здесь скучаю… Возьмите на столике веер, вам станет легче.

Герцогиня Мари подхватила больше похожее на флажок, прямоугольное опахало итальянской работы, и расправила юбки, устраиваясь на складном стульчике у окна.

– А знаете, – заговорила она, оживлённо обмахиваясь, – я думаю никакой войны у нас не будет. При дворе много говорят о том, что его светлость Карл Лотарингский окончательно запутался в тяжбе с Луи Орлеанским из-за Нефшато, и тоже собирает армию. Боюсь, вести войну в двух направлениях герцогу Луи будет трудно, и он отступит. С другой стороны, лучшее, что он мог бы сделать, это уступить Нефшато Карлу и вместе с ним выступить против Жана. В этом случае отступил бы Жан. Но, увы, наш герцог божественно красив, при этом так же божественно глуп и упрям.

Обе дамы деликатно рассмеялись.

– А между тем, – снова заговорила мадам д’Алансон, – наш Бургундец упрям не меньше. Уж кому и объединятся с Карлом – так только ему! Однако нет! Что один что другой до сих пор не могут забыть обид из-за той давней истории с выкупом. Оба по сей день дуются и ни за что не станут помогать друг другу… Вы ведь слышали эту историю, дорогая?

– Расскажите, сделайте милость, – сказала мадам Иоланда. – Я тогда жила в Арагоне, подробностей не знаю

– О, это было очень в духе нашего Бургундца!

И мадам Мари, радуясь, что может развлечь подругу, принялась рассказывать о том, как несколько лет назад, во время крестового похода, перед самой битвой под Никополисом, некоему мессиру Жану де Хелли слышались голоса, которые советовали уклониться от сражения, иначе всё обернётся очень плохо. Мессир настоятельно предупреждал герцога Жана не пренебрегать этим знаком, но разве его светлость слушает кого-нибудь! В итоге Бургундец попал в плен, растеряв половину войска, и спасло его только то, что Баязет не рубил головы пленникам, имеющим такое высокое положение. Он лишь назначил огромный выкуп, и Филиппу Бургундскому пришлось изрядно раскошелиться самому, да ещё и просить денежной помощи у Карла.

Однако спасённый пленник на родину не спешил. Возвращался слишком долго и слишком расточительно. Останавливался в каждом городе, в каждом порту, наделал долгов, пользуясь своей славой и всё тем же высоким положением. А потом и вовсе застрял в обществе каких-то красоток, на которых спустил все те деньги, которые отец собрал для уплаты наделанных долгов…

Понадобилась целая экспедиция, чтобы вернуть блудного сына домой. И она тоже обошлась недёшево. Это сильно подорвало здоровье герцога Филиппа, а Карл Лотарингский страшно кричал на Жана, когда тот вернулся, и обозвал его… Впрочем, этого мадам Мари повторить не могла, но уверила, что отношения между Лотарингцем и Бургундцем с того дня сильно испортились. И вот теперь, когда у Карла большие неприятности с герцогом Орлеанским, все ждут, что предпримет Жан.

– Лично мне кажется, он ничего не сделает, – заключила мадам Мари. – Даже упустит отличную возможность щёлкнуть по носу своего давнего соперника, лишь бы заставить Карла Лотарингского попросить у него военной помощи. И по моему мнению это тоже ужасно глупо. А вы как полагаете?

Она вскинула на герцогиню Анжуйскую любопытствующий взгляд. Но та опять откинулась на подушки, и из тёмного алькова довольно долго ничего не было слышно. Только трещали дрова в камине, да какая-то птичка за окном выстукивала в деревянных ставнях что-то, видимое ей одной.

– Я думаю, Карл Лотарингский никогда не попросит о помощи того, кто чем-то ему обязан, – донеслось, наконец, из-под балдахина.

– И правильно сделает! – тут же подхватила мадам Мари. – Я бы тоже с коротышкой связываться не стала. Он – страшный: вечно ходит злой, смотрит исподлобья, и ноги у него кривые. Герцогу Карлу лучше было бы помириться с Луи Орлеанским и принять его сторону. Не хочу, чтобы нами, в конце концов, начал править Жан! Луи, хоть и не блещет умом, зато красавец и любит веселье!

– Да, он раздражающе красив, – согласилась мадам Иоланда. – Будет жаль, если понимая столь явное превосходство над собой, герцог Жан решит как-нибудь прирезать бедняжку.

Понимая, что сказать такое можно только в шутку, мадам Мари засмеялась.

– Помилуй Бог! Поднять руку на брата короля! Кто может о таком помыслить?!

– Уродливый кузен, кто же ещё, – засмеялась в ответ мадам Иоланда.

Дамы ещё немного поболтали, пока герцогиня д’Алансон не решила, что слишком засиделась.

– Уж не начинается ли у вас жар, дорогая? – встревожилась она, целуя подругу на прощание. – Я совсем вас заболтала. Не послать ли за врачом?

– Не надо – это наверняка от духоты, – слабо улыбнулась мадам Иоланда.

– Тогда вот вам ваш веер, и велите служанке обмахивать вас, а сами поспите.

– Вы так добры ко мне, Мари, – послушно приняла веер совершенно обессилевшая больная.

Но едва мадам д’Алансон покинула спальню, от томности герцогини не осталось и следа.

Откинув одеяло, она почти спрыгнула с постели и приказала вбежавшей по её хлопку служанке:

– Немедленно подай платье, да позови отца Мигеля! Оденусь я сама.

«Вот и повод подружиться с вами, мессир Карл, – думал мадам Иоланда, торопливо просовывая руки в меховые рукава. – Я так долго его ждала, что теперь не имею права ничего испортить. Жан Бургундский мне хорошо известен – он безумно высокомерен, Карл Лотарингский – горд, а Луи Орлеанский – глуп, как и было сказано. И всё это прекрасно! Но тут и опасность: нельзя допустить ни единой случайности, способной нарушить равновесие или хоть в чём-то его изменить!»

Герцогиня выдернула из-под ворота свои длинные неубранные волосы, едва успела надеть на голову не слишком обременительный домашний убор, как в спальню, с низким поклоном вошёл отец Мигель.

Проскользнувшая следом служанка мгновенно задернула полог на раскиданной постели и выскочила, по опыту зная, как не любит мадам Иоланда присутствия посторонних во время её бесед с духовником.

– Пришла пора действовать, Мигель! – еле сдерживая возбуждение сообщила герцогиня, как только они остались одни. – Сейчас ты внимательно выслушаешь мой план, и вместе мы решим, как его обезопасить ото всего, что может случайно помешать…