Дорога домой

Инге Сонел

На Марсе холодно. Это я поняла, как только створ начал открываться. Нет, мне и до этого доводилось мёрзнуть, но тут… Это и сквозь комбез ощущалось, и я прям видела, как ледяной воздух в шлюз заползает. Даже подумала – может, ну её, эту прогулку, но потом решила, что нет. Раз Тиму тут хорошо и нравится, то попробую.

Конечно, я и фотографии поверхности видела, и когда диктор вводную лекцию читал, там тоже Марс показывали, но как-то мельком, что ли? То есть там больше было про опасности всякие. Как на Теллуре про пиявок. Ну, про плющ нам Гейнц ещё по дороге рассказал, про ёжиков я от Тима и Игоря уже давно знала, но вот то, с чего передача началась, для меня сюрпризом оказалось. Диктор так сказал: «Первое и основное правило Марса, дорогие друзья: если вам не понравился Марс, завершайте свои дела и улетайте. Мы рады гостям, но если Марс вас не принял, мы не хотим рисковать вами». Я сначала подумала, это прикол такой, и потом поняла, что он на полном серьёзе говорит. И как-то даже жутковато стало.

Поэтому когда мы наружу вышли, я боялась. Во-первых, замёрзнуть. А во-вторых – что мне на поверхности плохо станет. В смысле, что Марс меня не примет. И что мы тогда делать будем? Я даже Тима за руку схватила, когда первый шаг из шлюза сделала. Но ничего страшного не случилось. Просто под ногами не пластотон, а плотный грунт и мелкие камушки. И снаружи не так уж холодно, или я привыкла быстро. Но вообще на вид казалось, что тут тепло должно быть. Наверное потому, что здесь всё рыжее. Поверхность – серорыжая, небо – рыжее с розовым, а солнце маленькое, но яркое, без фильтров смотреть тяжело. Тим с Гансом не торопились, дали мне оглядеться. Они, кстати, были в масках и капюшонах, а мне полноценный гермоколпак надели. Рано, сказали, просто так гулять.

Прямо за нами был выход, причём не люк, в который надо по лестнице подниматься, как я дома привыкла, а полноценный такой проход, в скале вырезанный. Когда створ закрылся, его только за счёт люминесцентной и световой маркировки увидеть можно было. Недалеко от шлюза – гараж для вездеходов в скальной нише, и её, судя по всему, тоже можно закрыть полностью. А ещё дальше, метрах в ста, башенки решетчатые, целое поле, между ними не то трубки, не то тросы в несколько рядов натянуты, и на них какие-то штуковины висят. Как куски плёнки разных размеров. Рядом – два холмика, слишком ровненькие и кругленькие. Я пригляделась – точно геодезики надувные, только под слоем грунта. Ганс посмотрел, куда я уставилась, и объяснил:

– Эти медузья ферма. А купола – для персонала и систем подачи питания. Там не тросы, а трубки, как в гидропонной оранжерее, через них вода и бактериальный бульон подаётся, вот медузы к ним и прилипают.

– А потом из них всякие ткани делают, так?

– Именно.

Посмотрела я, как медузы на трубках висят, покачиваются слегка, то ли под ветерком лёгким, то ли просто так, и дальше оглядываться начала. Трубу «метро» – монорельса – увидела, мы как раз на ней сюда приехали от космопорта, горы, скалы… Колеи накатанные от шлюза разбегаются в разные стороны, какие уже почти пылью и песком занесло, какие свежие совсем. А над горизонтом поднимается… фигня какая-то. Горы – не горы, стена – не стена, что-то такое… огромное, что сразу и не сообразишь. Ну я и спросила:

– А там что?

– Там? Олимп. Самая высокая гора на Марсе и во всей Солнечной. Двадцать шесть километров.

– А-а… А почему её не видно?

Ну а правда, почему? Двадцать шесть километров – это же представить страшно! Если она такая огромная, её же издалека должно быть заметно! Или… нет? Я мысль додумать не успела, а эти двое опять ржут:

– Почему не видно? Вот он, – и Ганс рукой на эту стену непонятную тыкает. – Это он.

– Вот эта вот… стена?

– Это подножье Олимпа. Саму гору можно нормально увидеть только из космоса. Он очень большой, но очень пологий.

– А-а… тогда понятно, – говорю. А что, и вправду понятно. Если всё так, то просто кривизна планеты не даст вершину увидеть. А жаль. – Туда подняться можно?

– Можно. Но только в нормальных скафах: там уже почти вакуум, наверху.

– А подлететь посмотреть?

– Можно, конечно, но у нас особо летать в атмосфере не любят.

– Почему?

– Бури. Сами по себе они не опасны, атмосфера ещё не настолько плотная, чтобы ветром что-то ломало или сдувало, но они поднимают песок, и вот он-то как наждаком проходится… А последнее время они случаются всё чаще. Планета оживает.

А я сразу про медуз подумала. Может, они и прочные, но если ветер сильный, их же с тросов сорвёт, и что тогда? Искать, собирать и на место развешивать? Но я даже спросить не успела, как Ганс сказал:

– Ферму при необходимости полями прикрывают. Это давно уже не проблема.

– А, хорошо тогда… – а вот интересно, как Ганс узнал, о чём я спросить хочу? Хотя… Тим всегда говорит, что у меня на лице всё во-от такенными буквами написано. – Надо будет посмотреть. Не на бури, на Олимп.

– Всё-то тебе надо, неугомонная… – Тим головой покачал, но я вижу, что ему мои слова понравились.

– Да, а что?!

– Ладно, поехали.

Ну да, а почему нельзя на Олимп посмотреть? Тем более кажется мне, что именно там местные лоа должны обитать. И гора такая… особенная, и чувствовала я, что Ганс к Олимпу как-то особо относится, и Тим про Мемориал рассказывал. А лоа здесь очень могущественные должны быть.

Сели мы в вездеход – Ганс его тележкой назвал, – и поехали. Тут уже хорошо видно было, что от города что-то типа трассы ведёт. Конечно, это не дорога с покрытием, но она расчищена, камни убраны, и даже колеи можно заметить. И чем больше я по сторонам смотрела, тем красивее всё становилось. Или я начала замечать больше. Оказывается, земля и скалы не просто тусклорыжие, тут много цветов и оттенков, и красное что-то есть, и синее. А тени от камней чёрные, изломанные, и это красиво очень, но и тревожно как-то. И небо, если внимательно посмотреть, и не рыжее вовсе, а розовое и золотое. Как закаты на Теллуре на море. И всё вокруг причудливо, но и торжественно, даже сурово. И вот странно: дома, на Колонии… Нове-17 тоже горы одноцветные, в общем-то, серо-жёлтые такие, но там это совсем по-другому смотрится. И скалы острые, местами торчат во все стороны, а здесь всё более пологое, что ли? Более… солидное, во. Или нет. Более древнее. Так правильно.

И вот, наверное, минут десять прошло, может, чуть больше, мы уже далеко от города отъехать успели, как я почувствовала… странное что-то. Как будто кто-то на меня смотрит. Внимательно так смотрит, изучает. Кто-то большой и строгий. Даже неуютно стало, хотя и понятно, что этот «кто-то» зла мне не желает. Так что, наверное, это не то, о чём диктор предупреждал, а как раз местные лоа? Но кто я такая, чтобы они на меня внимание обратили? Ведь в таком древнем мире лоа должны быть очень могущественными. А если ещё вспомнить про Первых… В общем, я не удержалась и спросила:

– А это нормально? Ну, как будто смотрит кто-то?..

Спросила и сразу думаю: вот сейчас Тим с Гансом на меня тоже… посмотрят, как на дуру какую. И они действительно на меня уставились. А потом переглянулись и заулыбались.

– Что?!

– Помнишь, ты про марсианский геном спрашивала? Так вот, он существует. И он, похоже, у тебя есть.

– В смысле? – вот не было печали! Хотя, может, это здорово?

Тим с Гансом снова переглянулись, и Ганс объяснил:

– Есть три категории людей. Для одних – таких подавляющее большинство – Марс просто ещё одна планета в ряду других. Некоторым на поверхности становится жутко. Их преследует беспричинный страх, возникает желание убежать и спрятаться. Это значит, что Марс их не принял. Если они не улетят, то рано или поздно погибнут, причём глупо. И скорее раньше, чем позже. А есть те, кто на поверхности чувствует чьё-то внимание. Как ты. Это Марс приглядывается к тебе. И это – единственный способ выделить носителя марсианского генома. Кстати, это значит, что ты можешь пройти подготовку по программе драконов, если захочешь, конечно. Но это – ставить имплантаты, потом тренировки, долгие и сложные… В общем, то ещё удовольствие.

– А ты такую подготовку прошёл? – ну да, я уже поняла, что за значок у него на комбезе висит. Но Ганс головой покачал:

– Я не обычный дракон, а Чёрный. Мы – прямые потомки Первых. Марс изменил наших предков, и наши способности врождённые.

– У всех? У всех потомков? Ведь столько времени прошло, поколений сменилось, и вообще…

– Не у всех, конечно. У кого-то способности угасают, у кого-то через несколько поколений вдруг прорезаются. Мы легко определяем таких детей, и… В общем, сложная история. Но мы отслеживаем генетические линии всех Первых. Наши специалисты, в смысле, отслеживают. Хотя самыми яркими носителями способностей Чёрных было первое поколение. Дети Первых. Их тоже Первыми считают. Но когда это было!

– Ясно…

Значит, я правильно поняла. Это лоа. И это здорово, но и жутковато слегка. Ведь местных лоа надо почтить, а как? Ох, надеюсь, они поймут, что я готова показать им своё уважение и почтение, но не знаю, как сделать это правильно. А ещё это значит, что нам не придётся из-за меня улетать, и это тоже просто отлично.

– О, а вон ёжики, – Ганс притормозил и осторожно объехал россыпь шариков, словно сплетённых из мелких колючих веточек. – Мы их стараемся не убивать без нужды.

– Ну и правильно. А можно его потрогать?

Я думала, будет как на Теллуре с пиявками: мол, седи в машине, смотри только оттуда, но Ганс сразу вездеход остановил. Ещё раз наши с Тимом комбезы проверил, чтобы не па́рили нигде, и говорит:

– Подожди здесь, – а сам к ёжикам пошёл. Правда, медленно, видно было, что осторожничает, а Тим какую-то пушку из вездехода потянул, толстую такую, с коротким дулом… в смысле, стволом. Я уже пожалела, что спросила, но Ганс поднял один шарик, по-простому так, и мне принёс:

– На, – говорит, – играй. Только осторожно.

Я ёжика взяла, а он живой, хотя выглядит точь-в-точь как комок скальной лианы. Есть у нас на Нове такая штука. Паразит, в общем-то – живёт только на других растениях, и живучая, зараза! Помнится, кто-то в зону рециркуляции не то семена, не то побеги случайно занёс, так мы думали – не выведем. Это уже реально катастрофа была бы… Так вот, у неё не плети, а скорее мочалки такие длинные растут, их можно буквально в шарик скатать. А сорванная мочалка начинает искать, за что зацепиться, чтобы не засохнуть, и побеги тоненькие выпускает. Вот и получается: шарик, а их него во все стороны веточки растопырчатые. И ёжик такой же. Только «побеги» у него упругие и гибкие, а не как у лианы засохшей. Он смешной вообще: лежит, веточками шевелит, вроде просто так, а если посмотреть – к краю ладони подбирается. Медленно-медленно…

– А он животное или растение?

– Нечто среднее. Анипланта́рия – растениживотное. У него свойства и тех, и других есть. Это тебе с нашими биологами поговорить надо, они лучше объяснят. А растение – вон.

Я посмотрела, куда Ганс пальцем ткнул, а там и вправду между камней кустик плюща. Только я не сразу поняла, что это плющ. В городе он пышный, зелёный, а здесь, снаружи – листья тёмные-тёмные, почти бурые, и видно, что ему тут тяжело, на поверхности, но растёт упрямо. Мне, честно скажу, его жалко стало, я осторожненько, чтобы не оборвать, пару плетей на солнышко выложила – и ахнула. На нём между листьями такие комочки были, я думала – почки, а это цветы оказались. И они прямо на глазах раскрываться начали. И вот странно: в городе плющ цветёт роскошно, гроздьями бело-розовыми. А здесь цветы невзрачные, серовато-зелёные. Но как по мне, так вот эти вот дикие намного красивее. Хотя они и меньше, и совсем не такие яркие.

– А больше здесь ничего не растёт?

– Ну почему, – Ганс у меня ёжика забрал и на место отнёс. – В расщелинах между камнями, в низинках плёночники растут, и мхи местные. Собственно, именно ими ёжики и медузы питаются. Хотя медузы больше по бактериям и простейшим. А вообще – да. И это странно.

– Почему? Странно, что цветок на поверхности выживает?

– Нет. Вернее, не только это. Говорят, что плющ нашли Первые, когда строили космодром. Обнаружили замёрзшие побеги во льду, смогли восстановить… Но все остальные автохтоны, которых тоже из «марсианской спячки» – в смысле, гибернации во льду – вывели, куда примитивнее. Капуста, креветки, устрицы – они все из одного исторического периода. А плющ – из другого. И больше никаких высших растений на Марсе нет.

– А откуда он тогда взялся?

– Никто не знает.

– Поня-атно… То есть непонятно, конечно, но интересно. А плёночники – это что?

– Колонии фотосинтезирующих бактерий. Они как плёнкой тоненькой камни покрывают, поэтому так и назвали. Потом как-нибудь покажу.

Я ещё немножко на плющ полюбовалась, и мы дальше поехали.

Тёмная стена, про которую Ганс сказал, что это основание Олимпа, поднималась всё выше. И уже видно было, что не такая уж она и тёмная, местами вообще блестит на солнце, и неровная. Зато она была по-настоящему большая. Вернее, громадная. Она уходила вверх, чтобы увидеть её край, надо было задрать голову к небу, но он всё равно терялся в золотистой дымке. Ну никак я не могла понять, что это – не гора, а подножье горы. Просто в голове не укладывалось. И почему-то чем дольше я на неё смотрела, тем отчётливее представлялось, как у этих исполинских скал медленно плещется тёмная вода. Мне даже казалось, что я слышу – вернее, как-то ощущаю – медленный ритм волн. Или это кровь в ушах шуметь начала? С комбезом что-то не то? Нет, Ганс же недавно его проверял…

– Здесь было море?

– Да. По одной из гипотез, эти вертикальные склоны – результат того, что Олимп подмывал древний океан. Но последнее извержение Олимпа подняло Фарсиду[4] и, собственно, убило планету. Слишком много магмы вылилось за один раз, ядро разбалансировалось, ну и… Кстати, всё нагорье изрыто лавовыми ходами и колодцами, именно поэтому здесь было удобно строить подземные города.

Похоже, все марсиане часами про Марс рассказывать готовы. Сначала Женька с «Денеба», теперь Ганс… Он ещё что-то говорил, но я его в пол-уха слушала: лучше в Сети почитаю, на слух я не очень люблю информацию воспринимать. А потом Ганс замолчал, тележка – буду называть, как местные, хотя, по-моему, слово смешное, – нырнула в низинку, поднялась на гребень, и я увидела Мемориал.