Калик слегка отшатнулся:
– Я этого не сказал. Но Ослаб, да будет тебе известно, из ума выжил. Колеватый челом ударил и оговорил тебя.
Ражный вспомнил последнюю встречу с генералом в Министерстве обороны и ухмыльнулся:
– Ну ты интриган!.. По башке тебе дать, что ли?
– Можешь, конечно, – согласился сирый. – Раз дашь – не встану…
– Колеватый – не тот поединщик, чтоб заниматься мерзостями!
– Ладно! Согласен!.. А если боярин тебя заказал? Пересвет наш любимый? Почуял, на пятки ему наступаешь, и вывел из игры? Ведь года через два-три ты бы двинул на боярское ристалище? Силами с Воропаем помериться? Он же твоего отца изувечил и шапку отнял. Да ты ведь устраивал с ним потешный поединок! Говорят, чуть только не уложил. Говорят, пожалел в последний миг… Это правда?
Редкостный калик попался, прозорливый: даже если смутить хотел, то недалек был от правды или по самой ее грани ходил, как эквилибрист, ибо Ражному приходили такие мысли…
– Жалко мне тебя, Ражный, – пользуясь молчанием, уже с тоской заговорил сирый. – Не по правде тебя осудили. За что?.. Ярое Сердце утратил?.. А кто его не утратил, если столько лет нет войны? Начнется война, и загорится сердце. Первый раз, что ли?..
– Молчи, калик!
– Ты погляди, как подло тебе поединок устроили? С волком свели, которого ты вырастил! Которому был вожак стаи! Растравили зверя, сволочи, железом отпежили, глаз выбили и свели! И это все опричники Ослаба! А они без приказа…
– Да заткнись ты! – рявкнул Ражный и пошел вперед.
Калик догнал, заступил путь:
– Я-то заткнусь, но об этом сейчас все воинство говорит! Даже иноки недовольны, ворчат…
– Что ты хочешь? Тебе что нужно?
– Ну на хрен тебе в Сирое, сам подумай, а? – вдруг возмутился сирый, забегая то с одной стороны, то с другой. – Я же тебя не держу, да ты и помоложе, поздоровей меня… Плюнь ты на это дело, разворачивайся и дуй на все четыре стороны. Знаешь, сколько ныне проживает в Урочище и мытарится? Ё-ё-ёп!.. Сроду столько не было! Двести сорок восемь засадных душ, милый мой! Да еще нас, каликов, два с половиной десятка. Это я не беру в расчет еще одну категорию насельников…
– Какую?
– Немазаную-сухую!.. Скоро весь Засадный Полк будет сидеть в Сиром! В Урочище места не хватает, по чердакам живут. Две казармы срубили, заселили под завязку и уже третью заложили!.. Я уже водить вас устал. Каждую неделю вожу по одному такому, как ты! А Ослаб все судит, судит…
Ражный слушал его вполуха, но названные цифры сложились в уме сами собой и заставили остановиться.
– Сколько сейчас в Сиром?
– Должно быть, двести семьдесят четыре с тобой будет. И с нами…
– Ничего себе…
– Это за два года, Ражный! – загорячился сирый. – Причем самых лучших араксов!.. Вольных скоро совсем на воле не останется, половину сюда загнали. Теперь вот и за вотчинников принялись…
– Погоди, а за что?
– Была бы шея! Петля найдется!.. Кого за что: занялся, например, банковским бизнесом без благословления Ослаба – изменил воинству, нельзя деньги в рост давать. Один такой банкир уже на Вещере отдыхает. Драч – слышал? За несколько лет такие деньги сделал! Считай, можно было весь Засадный Полк содержать. Нет же, сюда спровадили… За жестокость, например, в поединке или, наоборот, как тебя, за утрату Ярого Сердца… Да что там! За прижитых на стороне детей стали в Сирое загонять! А ведь разумные Ослабы когда-то даже поощряли за такое, чтоб кровь народа омолодить кровью араксов. После войны, помню, был тайный указ молодым засадникам вдовушек ласкать… И мы ласкали! А что их не ласкать-то, страдалиц? Какие потом ребятишки выросли! Посмотреть любо-дорого…
– И скольких же ты уговорил не ходить в Сирое? – в упор спросил Ражный.
Калик отступил:
– Одного все-таки уговорил. Потому что умный оказался, а остальные дураки, как ты.
– И всего-то?.. Тогда лучше молчи.
– А ты теперь посчитай, на сколько разделят тебя? Что будет представлять твое «я», сообразил?.. Или не врубаешься в тему? Ты что, на гражданке не найдешь себе применения? В спортсмены иди, завоюешь кучу олимпийских медалей, бабок нарубишь прорву, в загранку махнешь, какой-нибудь замок купишь или дворец! Ну что тебе делать в этом скиту? Тем паче холостой, а ведь у нас никогда не женишься!
Ражный шел вперед не оглядываясь, сирый забежал с другой стороны:
– Смотри, дальше: лет через десять при самом хорошем раскладе тебя обратят в калики. Ну и что? Будешь ходить и разносить араксам поруки? Да это же тебе, вотчиннику, западло должно быть! Тем паче ты в Свадебном поединке уделал самого Колеватого! Ничего себе, планку взял!.. Теперь что? В калики после этого, в рабы? Чтоб все над тобой потешались, помыкали?.. Ну, если даже оценят твои способности – ты ведь у нас Ражный! – и поставят на ветер, разве это жизнь?
– Что значит «поставят на ветер»? – без интереса спросил он, хотя никогда не слышал такого выражения.
Калик понял, что сболтнул лишнее, и замялся:
– Потом все узнаешь, после покаяния. Дело неблагодарное и неблагородное… Подумай, воин! Что тебя ждет?
Ражный шел, опустив голову, как и положено осужденному араксу, а калик стрелял в него цепкими глазками и продолжал развивать тему:
– Я б на твоем месте враз слинял. Что ты держишься за воинство? Кому мы нынче нужны? Отечеству? Или самим себе только?.. Нравы, обычаи – все старье, хлам. А посмотри, какая жизнь вокруг? Если жить с умом…
– Иди и живи. Ты-то что не уходишь?
– Не дети, давно бы ушел, – вдруг искренне признался калик, хотя в искренность этих сирых верить было нельзя. – Четыре сына у меня, по возрасту такие, как ты… Гнал их – не идут, на что-то еще надеются… А один уже в Сиром отдыхает.
И показалось, голос калика треснул и размяк от внутренних слез. По крайней мере, он замолчал, обогнал осужденного и часа полтора без оглядки шел впереди – возможно, плакал про себя, и от этого Ражный поймал себя на мысли, что еще не верит сирому, но очень хочет верить, поскольку и сам давно почувствовал некое странное брожение внутри Засадного Полка.
Что-то и в самом деле происходило в Сергиевом воинстве, скрытое от глаз самих араксов. Опричник Радим впрямую говорил: уходи в мир, а вернешься – другой Ослаб будет, суда избежишь… И несостоявшийся тесть Гайдамак намекал на некие события, творящиеся и среди иноков, и в окружении Ослаба, в тайной опричнине…
Что-то взбаламутило привычную жизнь засадников, и особенно жизнь стариков, задачей которых было обустраивать будущее существование воинства, заботиться о продлении своих родов, женить внуков, правнуков и выдавать замуж внучек-правнучек, следить, чтоб мир был в молодых семьях, мир и дети. Если через девять месяцев после женитьбы не рождался наследник, старики себе места не находили, устраивали строгий спрос с молодого аракса, мол, что, внучка моя – бесплодная, коль не беременеет? Или ты никуда не годен?
Молодые обязаны были доказывать плодоносность своих родов, и если оказывалось, что жена и впрямь не может понести дитя, старики сами забирали ее от аракса и уводили в Вещерские леса, где несчастная потом жила в одиночестве и называлась сорокой. А засаднику приводили другую невесту, и все начиналось сначала…
Так рассказывала кормилица Елизавета…
Почему Гайдамак не захотел отдать в жены свою внучку, с которой Ражный при его участии был обручен? С которой по его же воле отпраздновали восторженный праздник Манорамы… Прощения попросил, но не снял своего вета, не взял назад свои слова и невыполнимое для аракса условие – встать на колени и просить руки невесты, зная, что он никогда этого не сделает…
А потешный поединок с Пересветом – не причина, чтоб лишать правнучку женской судьбы, чтоб она до смерти куковала в Вещерских лесах…
Почему инок не захотел связать свой род с достойным ловчим родом Ражных?
А потому, что знал судьбу жениха, знал о предстоящем Судном поединке! Гайдамак знал все! И не он ли увел Молчуна в тот вечер, возле дома Оксаны, чтоб вернуть его в звериный образ и выставить против Ражного на Судном поединке?
Что-то происходит в Сергиевом воинстве, и калик, похоже, не искушает, не врет…
Однако тот вдруг остановился, обернулся веселый и хитро прищурился.
