Дождь из высоких облаков

– Это старческое, – определила Марина. – А как у него с памятью?

– Позавидовать можно. Стихи наизусть читает.

– Странно…

– И к нему опять кто-то приходил.

– Кто? – со знобливым страхом прошептала Марина.

– Не знаю… Уже не первый раз к нему являются какие-то люди. Они с ним пьют чай и рисуют какие-то карты. Сама видела одну такую…

– Неужели он впадает в детство?

– По поведению не скажешь, совершенно здраво рассуждает… Мало того, эти тайные гости недавно принесли ему дерево.

– Дерево?

– Ну, палку такую, сучковатую. И папа сделал из нее посох.

Марина расширила глаза от холодящего ужаса таинственности.

– А зачем ему… посох?

– Сказал, третья точка опоры. Полагается ему по возрасту, поскольку нет внука. Но самое интересное не в этом. – Надя открыла сумочку и стала копаться в ней. – Сейчас, погоди… Вот!

Вынула что-то завернутое в салфетку.

– Что это?

– Посмотри и скажи что.

Марина развернула – на салфетке лежал отпиленный от дерева сучок, размером с тюбик помады. Она повертела его в руках, взвесила, зачем-то понюхала, ковырнула ногтем.

– Железо какое-то…

– Нет, это дерево, но очень похожее на медь.

– Чудеса… А где он взял?

– Говорю же, принесли гости. Один по фамилии Харламов, как хоккеист. И папа всю ночь пилил и строгал это дерево. Я утром с полу подобрала…

– Ты бы спросила откуда.

– Я и спросила… А он говорит, из Тридевятого царства.

– Сказки читает?

– Стихи… Знаешь, мне это очень не нравится, – с тревогой продолжала Надежда. – Когда я была совсем маленькая, мы с ним однажды искали это царство. По полю ходили, сразу после дождя. Такая у нас была игра… Будто, если оказаться на том месте, откуда начинается радуга, то можно найти вход… И вот в последнее время, я заметила, он снова стал искать. Еще дождь не кончится, он в поле… Я так боюсь за него!

Марина помолчала, потом протянула с бабьим вздохом:

– Ох, господи, голова кругом! И за что такие напасти?

– Мне нужно увидеть Андрея, – вдруг выдала Надежда. – И все сразу станет хорошо.

– Не обманывай ты себя! – отмахнулась Марина. – Не забивай голову.

– Я такая слабая оказалась… Совсем не держу удара. И опускаюсь, Марин. Я опускаюсь, даже за собой уже не слежу…

– Ну это брось!

Подруга спохватилась, метнула на стол несколько тарелок, включила микроволновку.

– Курицу подогрею… Сейчас мы с тобой вина выпьем!

– Не надо, Мариша!

– Да, кстати! Ваня Беспалый прилетел. Звонил тут… Про тебя спрашивал.

– Да-да…

Надежда взяла яблоко, надкусила и вдруг заплакала громко, навзрыд. Закрыла лицо руками, спина затряслась, а яблоко выпало и покатилось через всю кухню.

Марина обняла ее и тоже заплакала.

– Надь, ну ладно, Надь. Ну что теперь делать? Забудь ты его, гада! Сколько можно реветь по нему?

Надежда что-то силилась сказать – не получалось, только стон и сдавленные всхлипы. Марина налила воды, чего-то накапала.

– Выпей, Надь. И пойдем, я тебя уложу.

– Он меня отверг! – кое-как выговорила та. – Он… он оскорбил меня!.. Он… он… А я все равно… люблю его.

У нее вмиг опухли и покраснели глаза и нос. Некрасивая, дрожащая, сквозь стиснутые зубы и рыдания она кое-как выпила и уткнулась Марине в грудь.

– Знаешь… – заикаясь от спазмов в горле, заговорила Надя. – Как мы танцевали! Как его забыть? Мы так танцевали… У меня до сих пор… кружится голова…

– Ну, убить его мало!

– Не говори… Я дома спать не могу! Эти стены, эта кровать… Все кружится… Меня тошнит.

– Тошнит?..

– Нет, просто вестибулярный аппарат уже ни к черту…

– Знаешь, клин клином вышибают! Плюнь на все и выходи замуж! Где этот твой поклонник?

– Какой?

– У тебя что, навалом их? Школьный! С которым к Крикалю приходили. Ты бы взглянула со стороны, как он на тебя смотрит! И все, между прочим, тебе прощает.

Надежда притихла на мгновение, потом спросила прерывающимся шепотом:

– Тебе показалось… он любит меня?

– Это очень заметно! Очень!.. Ты что, сомневаешься?

– Знаешь, сегодня Сердюк хотел сделать мне предложение… Третье по счету.

– И не сделал?!

– Я не позволила… Вдруг испугалась…

– Чего, недотепа?

Она попыталась перевести дух, но слезы не давали сделать это – еще давили горло. Глядя блестящими глазами в одну точку перед собой, она слово за словом, как шаг за шагом, до конца высказала то, что мучило.

– Однажды он сказал… Давно, еще на выпускном вечере… «Все равно ты будешь моей…»

– Так замечательно! Настойчивый, последовательный мужчина.

– И он сделает все, чтобы покорить меня. Не посмотрит ни на какие… условия, обстоятельства… Даже если я опущусь, стану падшей… Все равно возьмет.

– Ну, это вообще!..

– Не торопись… Сейчас он все прощает. А что будет, когда покорит? Когда завоюет?.. Я боюсь, Мариша.

Она кое-как подняла с пола яблоко и стала обтирать его ладошкой, глотая слезы.

– Пойдем, умоешься. – Марина повела ее в ванную. – А я тебе постелю…

Надежда шла как пьяная, голова у нее кружилась…

Она лежала в постели, а перед глазами продолжалось это кружение, медленно перетекавшее в сон, который снился Надежде каждую ночь.

Тот, первый, вечер в танцевальном клубе поразил ее воображение. Или, скорее, отравил…

Она танцевала во сне с Андреем. Скорее всего – классический вальс под музыку Шуберта, причем их кружение, казалось, ничто не ограничивало: ни зал, ни игра оркестра, ни время. Точнее, их танец был единственным, самым первым вальсом, по образу и подобию которого создали все остальные вальсы на земле. Но и сказкой это не выглядело, напротив, все было реально и осязаемо, потому что там, где они танцевали, все время присутствовала собака Надежды – фокстерьер, который недовольно их облаивал.

В какой-то миг Андрей подхватывал ее на руки, и Надя ощущала чувство полета, но опять-таки не оторванное от реальности, потому что все равно слышался этот лай, а они с Андреем завершали танец в постели.

Музыка незаметно смикшировалась, и остался лишь возмущенный лай пса за дверью…

Сон и явь путались, прорастали друг в друга. Андрей пытался разбудить Надежду: тихо смеялся, легонько трепал за нос и уши.

– Еще чуть-чуть, – попросила она.

– Вставай, на работу опаздываем!

Все плыло перед глазами, вместо Андрея перед ней почему-то оказалась Марина…

Потом они ехали в метро, и обе дремали. У Надежды из сумочки торчала кривая ручка мужского зонта, за которую цеплялись ноги пассажиров: вагон был набит до отказа.

На станции вывалились из дверей, встряхнулись, будто оттоптанные курицы, оправили перышки, высоко подняли головы и пошли, красивые, гордые и независимые.

Потом ехали в маршрутке по улице Королева – две важные и неприступные особы.

И когда подходили к телецентру, Марина подытожила:

– Знаешь что, подруга… Выходи ты замуж за этого издателя. И наплюй на все. Иначе психушки не миновать.

– Я подумаю… – бесцветно отозвалась Надя.

Иван спал на английском диване, укрывшись плащом, а Илья – в кресле, неудобно откинув голову на спинку. Рот у него был открыт, и могучий храп разносился по холлу. Три пустых бутылки валялись под столом, гору окурков на каталоге венчали очки.

Иван проснулся, осмотрелся и сел, глянул на часы.

– Эй, подъем! Время восемь! – попинал Илью по ноге. – Сейчас твои служащие придут! А посмотри, в каком ты виде! Стыд и срам.

Все вокруг завертелось колесом.

Илья разлепил веки – не проспался.

– Я еще посплю…

– Рабочий день начался, хрен ты моржовый!

– Да?.. – Тот встряхнулся, стал искать очки.

Иван сунул очки ему в руки. Тот подул на них, надел, огляделся.

– Какой ужас… Я сейчас все уберу!

Он попытался встать, но его заштормило – упал руками на стол и отвалился в кресло.

– У тебя уборщица есть?

– Есть…

– Придет и уберет.

Он замахал вялой рукой:

– Нет… Увидит… Это несолидно… Я никогда не позволял себе опускаться… Я сэр Дюк, понимаешь?

– Ну, сейчас ты не похож ни на сэра, ни на пэра…

– В том-то и суть…

– Ладно, сам уберу! – Иван сгреб каталог с окурками и бутылки, унес в туалет. Оттуда приволок ком туалетной бумаги. – Вытирай стол!

Илья принялся размазывать пепел и коньячную лужу, Иван надел плащ.

– Ты уходишь? – заморгал Илья испуганно и беспомощно. – И оставляешь меня… в таком состоянии?

– Привыкай, не маленький. – И тут Иван плюхнулся обратно на диван. – Ё-моё… Надо же заявление писать.

– Какое заявление?

– По собственному желанию… Слово было сказано.

Илья помотал головой:

– Погоди… Ты что такое говоришь, Вань?

– Вчера на меня Крикаль наехал…

– Кто такой?

– К кому вы с Надей приходили. – Иван пошел к двери, но вернулся с новой идеей. – Илюха, а ты на работу возьмешь?

– Тебя? – наставил тот палец.

– Меня.

Илья засмеялся и погрозил ему:

– Не возьму!.. Я Надю беру! А если взять и тебя, то вы тут опять начнете! Не потерплю!

– А роман напишу – напечатаешь?

– Роман напечатаю.

– Поклянись!

– Чтоб я сдох! А про что роман?

Иван открыл дверь.

– Про Надежду!

Надежда со съемочной группой снимала сюжет в детском театре. Совсем маленькие, пяти-шести лет, дети танцевали взрослый танец. Получалось очень мило и притягивало взгляд. Оператор косился на Надежду, ждал сигнала остановить камеру, но его не было.

Дети закончили танец и встали в исходное положение, устремив взоры на своего балетмейстера. И лишь тогда Надежда подала сигнал.

Потом она брала интервью у женщины-балетмейстера.

– …К нам приводят даже трех-четырехлетних детей, и я считаю, это оптимальный возраст для начала танцевального образования. Чувство ритма и ритмические движения, как и колыбельные песни, закладывают мироощущение. Разумеется, если эти ритмы имеют понятный, узнаваемый смысл и принадлежат к определенной этнокультуре. Языком танца можно объясняться иногда лучше, чем словом. Например, в любви, правда?.. Танцующий человек мыслит иначе, поскольку владеет не только словом, но и более выразительным инструментом, передающим чувства, – движением…

Съемочная группа ехала по Москве в микроавтобусе, шел дождь. Надя сидела возле окна, прижавшись виском к стеклу, и вспоминала еще одну встречу с Андреем.

Одетая уже по-зимнему, она обычным путем прошла мимо охранников и, оказавшись на улице, натолкнулась на знакомый синий джип, запорошенный снегом. Дверца открылась.

– Садитесь, девушка!

Пахнуло теплом, выплеснулась песня Талькова «Россия»…

Выходящие из здания люди вынуждены были огибать машину, на Надежду поглядывали с неудовольствием, но никто не роптал. Появление Андрея было столь радостным и одновременно столь внезапным событием, что все ее чувства и эмоции словно замерли, и Надя просто стояла перед раскрытой дверцей, будто забыв, что делать дальше.

В это время на служебной стоянке Иван прогревал двигатель машины и ждал Надежду. Он курил, поглядывал то на часы, то на редкую цепочку людей, появлявшихся из дверей. Заметил похожую женскую фигуру, шагнул было вперед и отступил – обознался…

Андрей смотрел на нее, улыбался, как всегда, и не торопил, угадывая ее состояние.

Надя наконец села, с трудом захлопнула широкую дверцу.

– Ты мог бы позвонить, – проговорила совсем не к месту.

– Я опоздал? – с усмешкой спросил он.

– Нет…

– Ну тогда здравствуй!

– Здравствуй, – несколько отчужденно отозвалась Надя.

– Устала?

– Есть предложение?

– Да, съездить в одно место.

– Если танцы, то мне нужно переодеться.

Он запустил двигатель.

– Нет, сегодня у нас другая программа.

– Тогда вперед.

– Почему ты не спрашиваешь, куда поедем?

Надежда устроилась поудобнее, пристегнулась ремнем.

– Это для твоей же безопасности.

Милиционер у дверей почему-то отдал честь…

Камера стояла в пустом зрительном зале, а на сцене шла рядовая, не костюмированная, репетиция мюзикла.

Надежда и режиссер сидели рядом в зале.

Оператор отснял эпизод, развернул камеру на режиссера и корреспондента. Подал знак.

Надежда говорила в микрофон:

– Мы с детства знаем прекрасную повесть Вениамина Каверина «Два капитана». Мюзикл по мотивам этого произведения – дань моде или вы угадываете зрительский интерес? Ведь речь опять идет о войне.

Режиссер выглядел несколько напряженным.

– Наш спектакль не только о войне. Прежде всего это повесть о мужестве, о долге, чести и достоинстве. Наконец, это поэма о любви. Мы хотим поговорить со зрителем о великом и вечном, о том, что не подвержено вкусам или влиянию моды. Наши актеры поют и говорят стихами, потому что только так можно выразить эти чувства и найти прямую дорогу к сердцу зрителя. Война и любовь – вещи, казалось бы, несовместимые, взаимоисключающие друг друга, но именно в их противоборстве проявляются все главные качества человеческого духа…

На последних словах режиссера камера скользнула по пустому залу к сцене, где шел кульминационный эпизод спектакля…

Надежда монтировала сюжеты для новостей и видела этот отрывок уже на мониторе. Ей что-то не нравилось в размышлениях режиссера, в словах о войне и любви; хмурясь, она снова и снова прокручивала этот отрезок.

И потом, когда она ехала в полупустой электричке и опять вспоминала ту их встречу, эти слова рефреном звучали в сознании…

Зимнее ночное шоссе укачало Надежду, и она задремала, изредка открывая глаза. Машина то поднималась в гору, то спускалась с крутого подъема, проплывали слепящие фары встречных автомобилей, мелькнул указатель – Владимирская область. Андрей сидел за рулем, будто влитой, молчал и был отчего-то неулыбчивым, сосредоточенным.

Свернули с трассы на заснеженную и пустынную дорогу, которая окончательно убаюкала Надежду.

Но едва машина остановилась, она проснулась.

У редких фонарей за окном тревожно метались снежинки, какой-то поселок в сугробах, собачий лай.

– Где мы? – спросила Надя настороженно.

– Деревня Головино, – невесело обронил Андрей. – А река, знаешь, как называется? Вольга. Все богатыри отсюда родом.

– А мы что будем здесь делать?

– Сейчас пойдем в гости.

– К кому?

– У меня друг погиб. Ликвидировали ЧП, разбирали завалы… В общем, Володьку накрыло… Здесь живут его родители.

– Какие завалы, Андрей? – испуганно спросила Надежда.

– Взрыв бытового газа, подъезд обрушился.

– А почему ты там оказался?

– Потому что работаю в МЧС.

– Теперь понятно… А это удобно – среди ночи?

– Другого времени не будет. Мне надо кое-что передать.

Андрей взял сумку, и они вышли на улицу.

В деревянном доме света не было, ветер гнал с крыши снег, заметало калитку и крыльцо, со скрипом качался фонарь – казалось, это давным-давно брошенное жилье…

– Здесь же никого нет, – бессильно проговорила Надя.

– Есть, – возразил он. – Видишь, дым из трубы?

– Значит, спят.

– Они не спят…

Увязая, с трудом пробрели по снегу и взошли на крыльцо. Андрей постучал. В тот же миг в окнах загорелся свет.

– Кто? – спросили из-за двери.

– Это я, дядя Паша, – отозвался Андрей.

– Сережа! – Дверь открылась. – Сережа приехал!

Надежда старалась скрыть недоумение.

Рослый, крепкий старик с седой щетиной и острым взглядом провел их в дом и только здесь обнял Андрея, после чего взглянул на Надежду, вежливо поздоровался.

– Раздевайтесь, проходите.

Навстречу из комнаты вышла пожилая женщина в выцветшем цветастом халате, в платке на плечах, кинулась к Андрею и уж было заголосила:

– Ой, Сереженька…

Но дядя Паша оборвал причет, произнеся негромко и властно всего одно слово:

– Валентина. – Затем добавил тем же тоном, но с тончайшей и какой-то трепетной лаской: – Собери-ка на стол, гости у нас.

И тем самым как бы оторвал ее от чего-то тщательно скрываемого горького, переключил на обычные хлопоты.

– Это Надежда, – коротко представил Андрей и усадил ее на старый венский стул.

И хотя горе томило, угнетало и горбило стариков, Надежда чувствовала, что оба приметили ее, приласкали взглядами, из посторонней сделали своей.

– Ну как ты, тетя Валя? – спросил Андрей.

Та накрывала на стол и только махнула рукой:

– Да я-то ладно. Неделю полежала и снова на ногах…

– Позавчера из больницы выписали, – сообщил дядя Паша. – Опять уколов наширяли, ходит…

– Поедете в санаторий, – строго сказал Андрей. – На два месяца, оба. И не спорьте. Я распоряжение привез.

Старики переглянулись.

– Ой, Сереженька, да какой санаторий? – запричитала тетя Валя. – У нас же коза, кролики, пчелы…

– Поедем, – решил дядя Паша. – С пчелами до весны ничего не сделается, а козу и кроликов побоку.

– Как побоку? – испугалась тетя Валя, но сразу же замолчала.

– Нам надо обстановку сменить. – Дядя Паша разлил водку в рюмки. – А то мы тут вдвоем с тобой досидимся… Раз государство дает возможность, надо ехать. Ну что, чокаться не будем. Вечная память. – И выпил махом.

Андрей лишь пригубил и поставил рюмку.

– А ты что, Сергей?

– Я за рулем, дядя Паша. Мне бы чаю.

– Вы что же, сейчас и назад? – ахнула тетя Валя, снимая чайник с плиты. – И не переночуете?

– Я к вам в санаторий приеду, – пообещал Андрей и открыл сумку. – Простите, что все так неторжественно… Сами понимаете. – Он достал коробку и встал. – Вот, Павел Анисимович и Валентина Васильевна, передаю вам на хранение. Все документы… Мой совет: спрячьте подальше, пока неспокойно. Никому не показывайте.

Дядя Паша принял коробку, зачем-то пожал руку Андрею. А тот вынул бумажный пакет и положил на стол.

– Здесь деньги и банковские документы. Разберешься, дядь Паш.

– Разберусь. – Старик приоткрыл коробку и что-то там рассматривал, не смея прикоснуться. – Елки-моталки, да когда же он успел? И ведь ни слова…

– Он все успел, дядь Паш…

Тетя Валя прикрыла рот концом платка, готовая расплакаться, но наткнулась на строгий взгляд мужа и застыла.

Андрей подвинул к ней сумку:

– Тут личные вещи, теть Валь…

Старик бережно поставил коробку, налил водки.

– А что же твоя Надежда не выпила? – спохватился он. – Кто у вас за рулем? Ну-ка до дна!

Хотел еще что-то сказать, но покосился на жену и промолчал – может, чтоб не вызвать ее слез…

На пустой платформе «Соколово» сидел и скулил фокстерьер. Мелкий дождь собачьей тоске не мешал, а придавал содержания.

Но грохот электрички преобразил пса в одну секунду. Он заметался по сторонам, залаял в предчувствии громадного счастья.

Надежда вышла из вагона, раскрыла зонтик, и в тот же миг из мороси с заливистым лаем выскочил к ее ногам Граф.

Он присела, обняла собаку, заговорила радостно:

– Ты меня встречаешь, Граф! Почувствовал! Ах ты, мой родной пес! Соскучился по маме, да? Долго не приезжала?

Пес трясся от возбуждения, взвизгивал и мазал грязными лапами кожаный плащ.

Из темноты выступил отец в гремящем мокром дождевике и с длинной палкой.

– Ушастый все вечерние электрички встречает, – доложил он. – Каждый день сюда ходим… А ты сегодня даже с зонтиком!

Надежда поцеловала очень сдержанного на ласки отца, свернула свой зонтик и взяла пса на руки.

– Ты на лапы-то его посмотри!

– Ничего, отмоемся!

Потом, на даче, уже отмытый, Граф сидел на коленях Надежды, положив голову на стол, – ужинали втроем.

– Ты мне Швырева привезла? – вспомнил отец.

– В следующий раз обещали. Но зато нашла Маркеса.

– Уже хорошо… «Осень патриарха»?

– Нет, «Сто лет одиночества».

– Это я читал… Но еще раз не помешает.

– Пап, ты, может, переберешься домой? – безнадежно попросила она. – И сам будешь ходить в библиотеку…

– Перебраться? – вдруг спросил тот. – Надо подумать…

– Хотя бы на осень, пап. А то в деревне холодно, сыро.

– Что мне – холодно?

– В городе зимой лучше, печь не нужно топить!

– Печь топить – хорошо…

– А снег чистить? Когда заметет?

– Я ведь знаю, отчего ты меня уговариваешь, – не глядя на дочь, прямо сказал старик. – Тебе одной тоскливо в квартире сидеть.

– Тоскливо, пап…

– Поэтому дома не ночуешь?

Вопрос прозвучал довольно резко и неожиданно, Надежда насторожилась.

– Как ни позвоню ночью, так нет… – после паузы продолжал отец.

– А почему ты звонишь ночами? Не спится?

– Кому не спится, так это тебе. И где только носит? Или прячешься от кого-то? Телефон вечно выключен.

– Скорее от себя, пап…

– Все еще развязаться не можешь? С этим? – Он кивнул на телевизор. – С военным корреспондентом?

– Давно развязалась…

– Что же он звонит?

– Кому? Тебе?

– Мне, мне! Сегодня опять спрашивал… – Игорь Александрович постучал вилкой по столу. – Надежда! Не смей уводить чужого мужа из семьи! Я тебе не раз уже говорил: как ты поступишь с его женой, так поступят и с тобой.

Надежда обняла собаку, села рядом с отцом и положила голову ему на плечо – он даже не посмотрел в ее сторону, однако гнев угас.

– Папа… у меня две новости.

– Ну?

– Я увольняюсь из Останкино.

– Из-за него? – сурово свел он брови.

– Нет, по собственному желанию. Иван тут ни при чем.