– Ни во что подобное я не верю, – твердо ответил Паркинс.
– Ну, что ж, – ответил полковник, – в таком случае, я могу сказать, сэр, что вы не многим лучше саддукеев.[135 - Саддуке?и – название одной из трёх древнееврейских религиозно-философских школ, возникших в эпоху расцвета династии Маккавеев (ок. 150 г. до н. э.) и просуществовавших вплоть до разрушения иудейского государства римлянами (70 г. н. э.).Эти три направления – саддукеи, фарисеи и ессеи – в основных чертах своих всецело выросли на почве учения Моисея и представляли лишь продукт различного отношения к способу применения его в жизни; но Иосиф Флавий, с целью сделать понимание еврейских сект доступным для своих нееврейских читателей, сравнивает, на основании некоторого внешнего сходства, саддукеев с эпикурейцами, фарисеев – состоиками, ессеев – с пифагорейцами.Так как ессеи, согласно своему учению, устранялись от всякого участия в политической жизни народа, то борьба между остальными двумя школами и резкая противоположность в их взглядах и стремлениях составляет главное содержание исторической жизни еврейского народа за указанный период времени и, в известном отношении, отразилась и на дальнейшей судьбе иудаизма[1].В перечне 80-ти христианских ересей «Панарионе» (ок. 378 года) саддукеи на 14-м месте и первые среди семи иудейских еретических, с точки зрения христианства, сект.В отличие от фарисеев, религиозные воззрения которых в значительной степени сохранились в талмудической литературе, саддукеи, как школа, никаких письменных памятников после себя не оставили; тем не менее мы обладаем некоторыми сведениями о них, благодаря тем фрагментарным сообщениям, которые имеются о саддукеях у Флавия и в Талмуде. В общем, эти сведения согласны между собой и вполне подтверждаются книгами Нового Завета.Согласно одному довольно позднему талмудическому источнику, школа саддукеев названа была так будто бы по имени своего основателя, некоего Садока, ученика известного мудреца Антигона Сохейского (IV–III века до н. э.). Последний, между прочим, учил: не будьте как рабы, служащие своему господину в расчёте получить за то вознаграждение, а будьте как рабы, служащие своему господину (из любви) без всяких расчётов на вознаграждение. Садок будто бы понял слова учителя в том смысле, что никакое вознаграждение не ожидает человека за гробом и что, следовательно, человеку следует заботиться лишь о своём земном благополучии, как это и делали саддукеи, которые все отличались своим богатством и роскошным образом жизни.]
Паркинс уже собирался ответить. Насколько он помнил, саддукеи были наиболее разумными из всех, о ком он читал в Ветхом Завете, но тут он почувствовал некоторую неуверенность от того, что в Библии они упоминаются довольно часто и, поэтому предпочел отделаться легким смешком.
– Возможно, вы и правы, – ответил он; но – Дайте мне клюшку! Теперь моя очередь. – Минуточку. Полковник. – После этого последовало недолгое молчание. – Итак, что касается свиста, которым заклинают ветер, разрешите я скажу вам то, что я думаю по этому поводу. Законы, которые лежат в основе образования ветров, на самом деле еще не в достаточной степени изучены. Ну, а что касается рыбаков и прочих простолюдинов, то они их не знают вообще. К примеру, допустим, какая-нибудь чудаковатая женщина или может быть вообще какой-нибудь абсолютно незнакомый и посторонний человек, в недобрый час прогуливались по пляжу и при этом свистели, и их заметили. И вдруг, в этот самый момент, поднимается буря, – человек, который умеет определять погодные явления по небу или тот, у кого есть барометр, может с определенной ясностью сказать, чего им ждать. Но простые люди в рыбацких деревнях не имеют барометров, они знают всего лишь несколько примет, по которым могут предсказывать погоду. Наиболее вероятно то, что этот чудак, будь то мужчина или женщина, о которых я уже упоминал, будет ими воспринят как личность, обладающая способностью вызывать ветер. Почему, он или она не могут заработать такую репутацию? Теперь, давайте поговорим о том ветре, который поднялся прошлой ночью. Итак, как это произошло. Я свистел сам. Да, да, я два раза свистнул в свисток, а вслед за этим поднялся ветер, как бы в ответ на мой призыв. Если бы кто-нибудь видел меня…
Но, его аудитория оказалась, в некоторой степени, нетерпеливой по отношению к таким пространным разглагольствованиям, тем более, я боюсь, что Паркинс сделал ошибку выбрав тон лектора, поэтому не успел он произнести свою последнюю фразу, как полковник заткнул его.
– Вы говорите, что вы свистели? – спросил он. – И что у вас, там, за свисток? Кстати, сейчас ваша очередь. Ударьте по мячу сначала. – после этого на недолгое время воцарилось молчание.
– Насчет того свистка, о котором вы спрашивали, полковник. Весьма любопытная вещица. Он лежит у меня… О, нет, похоже, я забыл его в своем номере. Да, так оно и есть. Я нашел его вчера.
После чего Паркинс рассказал о том, как нашел свисток. Всё это время полковник что-то непонятное бурчал себе под нос и твердил о том, что если бы он оказался на месте Паркинса, то был бы осторожней с вещью, которая принадлежала каким-то папистам[136 - Паписты (уст.) – часто встречавшееся в XIX в. среди православных и протестантов именование римо-католиков.], от которых, а в этом можно не сомневаться, никогда и не знаешь чего можно ожидать. С этой темы он переключился на чудачества викария, который в прошлое воскресенье издал указ о том, что в эту пятницу будет Праздник Святого Апостола Фомы,[137 - Фома?, – иначе называемый Близнец, – один из двенадцати апостолов (учеников) Иисуса Христа.Известный фразеологизм «Фома неверующий» (или «Фома неверный»), который употребляют для именования человека, которого сложно в чем-либо убедить[1][2], связан с одним из эпизодов Евангелия от Иоанна: апостол Фома не смог поверить в Воскресение Христово до тех пор, пока своими глазами не увидел Христа воскресшим.] и в одиннадцать часов в церкви состоится служба. Исходя из этих и других соображений, полковник сделал вывод о том, что викарий был натуральным папистом, если только, не дай Бог, не иезуитом, но умело это скрывал, и Паркинс, который не очень был готов дискуссировать на эту тему, вынужден был поддерживать разговор, стараясь не вступать с ним в конфронтацию. Надо сказать, они так хорошо ладили утром после завтрака, что не возникало никаких сомнений в том, что они не расстанутся и после обеда.
Все послеобеденное время они, забыв обо всем, увлеченно играли, до тех пор, пока еще можно было хоть что-то различить на площадке и свет не начал подводить их зрение. И только тут Паркинс вспомнил, что он собирался посетить руины старого храма. – Не беда, – подумал он, – дело это не срочное. А утро вечера мудреней, пусть сегодня он лучше пойдет домой в компании с полковником.
Не успели они завернуть за угол, как какой-то мальчишка, летя как угорелый, чуть не сбил с ног полковника, и вместо того чтобы удрать, вцепился в него и встал как вкопанный, задыхаясь от быстрого бега. Полковник, естественно, начал того упрекать, но очень быстро разобрал, что мальчишка до того перепуган, что дар речи потерял. На все вопросы не последовало ни единого ответа. После того, как тот отдышался, он начал выть как ошалелый, и еще сильнее вцепился в ноги полковника. В конце концов, они его оторвали, но тот так и продолжал выть не замолкая.
– Что, черт побери, случилось? Куда ты там залез? Что ты такое увидел? – спрашивали его оба наперебой.
– Я видел как оно махало мне из окна, – дико выл мальчик, – и очень испугался.
– Из какого еще окна? – раздраженно спросил полковник. – А ну-ка, соберись, парень, ты же мужчина.
– Из окна, которое на улицу выходит, в гостинице, – сказал мальчик.
Паркинс уже собирался отпустить этого мальчишку домой, но тут вмешался полковник; он хотел хорошенько распросить мальчика о том, что произошло на самом деле. Он сказал, это совсем не легко, так сильно напугать ребенка, не каждый на такое способен, и если вдруг удасться выяснить, что какие-то подонки сыграли с ним такую шутку, то пусть они за это поплатятся. Он сумел выудить из мальчишки всё, что с тем приключилось. Дело было так: мальчик играл во дворе, на траве перед гостиницей, вместе с другими ребятишками; потом его друзей позвали домой и они ушли, и он уже, тоже собирался уходить, как вдруг, совсем случайно, посмотрел на одно окно и увидел, как отдуда кто-то ему машет. Там была фигура какого-то человека в белом одеянии, его лица различить было невозможно; она манила его к себе, хотя это был совсем не человек – если можно так выразиться, то есть, совсем не такой как все нормальные люди. – А был свет в комнате? – спросил его полковник. – Нет, он не видел света в комнате. – А какое это было окно? Оно было на втором этаже? – Да, да – оно было на втором этаже, с двумя маленькими голыми тетеньками по обе стороны.
– Ну, ладно, мальчик, – сказал полковник, – после того, как узнал всё, что было нужно. – А теперь, беги домой к маме. Это был очень плохой дядя, который так пошутил. В следующий раз, возьми, да и брось в него камень, ведь ты же настоящий, храбрый англичанин. – Ой, нет, нет, не делай этого. Ты лучше пойди и скажи дежурному или хозяину, господину Симпсону, да, еще скажи, что дядя полковник научил тебя этому.
На лице мальчика было видно сомнение, так как тот прекрасно понимал, что господин Симпсон вряд ли станет его слушать, если тому придет в голову наябедничать, но полковник сделал вид, что он этого не видит, и продолжал:
– Вот тебе шесть пенсов, – о, да тут целый шиллинг, – и давай беги домой, и не думай об этом больше, и не вспоминай.
С сияющими от благодарности глазами мальчишка убежал, а полковник с Паркинсом обошли гостиницу, чтобы её лучше осмотреть спереди и всё выяснить. Там было только одно окно, которое соответствовало описанию.
– Интересная вещь, – сказал Паркинс, – выходит, что то окно, о котором он говорил, – это мое окно. – Полковник, не возражаете зайти в мой номер на минуту? Мы должны поймать того, у кого хватило наглости залезть в мою комнату.
Вскоре они уже были в гостиничном коридоре, и Паркинс уже собирался открывать дверь. Но тут он замер и начал рыться в карманах.
– Дело гораздо серьезней, чем я предполагал, – были его следующие слова. – Я хорошо помню, что перед тем как уходить закрывал дверь на ключ. Сейчас она закрыта, и самое главное, ключ у меня. Он вынул его из кармана для того, чтобы показать. – Вы меня поймите правильно, – продолжал он, – если слуги в этой гостинице имеют привычку заходить в комнаты, когда жильцы отсутствуют, я могу сказать только одно, – я, категорически, этого не одобряю. Он чувствовал некоторую неловкость, пытаясь открыть дверь (которая, действительно, была закрыта), а потом, когда он зашел в комнату, зажег свечи. – Нет, – сказал он, – Удивительно, но, похоже, никто ни к чему не прикасался.
– За исключением вашей постели, – произнес полковник.
– Нет, полковник. Вы ошиблись, это не моя постель, – ответил Паркинс. – Я не сплю на этой кровати. Но она выглядит так, как будто на ней кто-то кувыркался.
И это действительно было так: одеяло и простыни были измяты наиболее диким образом, который только можно себе представить. Паркинс стоял, и ничего не мог понять.
– Скорей всего, знаете что, – после долгого молчания произнес он. – Я разворошил постель прошлой ночью, когда распаковывал свои вещи, и она так и стоит с того времени. А горничная или кто-нибудь из гостиничного персонала заходили, чтобы привести её в порядок, вот тут мальчишка и увидел их в окне; и как раз в этот момент их кто-нибудь позвал и они ушли, закрыв за собой дверь. Ну да, всё так и было.
– Позвоните и пригласите горничную, – сказал полковник, – и этот дружеский совет показался Паркинсу весьма толковым и своевременным.
Горничная пришла, и рассеяла туман неведения, рассказав, что она привела в порядок постель утром, когда господин был еще в комнате, а потом она сюда больше не заходила. Нет, ключа у неё нет. Все ключи у господина Симпосона; он может сказать господину Паркинсу заходил ли сюда кто-нибудь или нет.
Это была загадка, так загадка. Как показал тщательный осмотр, ничего из ценных вещей не пропало, к тому же, Паркинс хорошо помнил расположение всех предметов на столах в комнате, так что он был в полной уверенности в том, что никто его не разыгрывает. Господин и госпожа Симпсон утверждали, что никто из них в этот день не давал дубликата ключа ни единому человеку. К тому же, Паркинс, во всех отношениях здравомыслящий человек, не заметил в поведении хозяина гостиницы, его жены или горничной ничего, что могло бы выдать их причастность к этому делу. Всё сильней он начинал склоняться к мысли о том, что мальчишка просто напросто обманул полковника.
Весь вечер, полковник был необычайно молчалив и задумчив за столом. Когда уже поздней ночью они расходились по своим номерам, он на прощание сказал Паркинсону приглушенным хриплым голосом:
– Вы знаете, где я остановился, это на тот случай если ночью вдруг что-нибудь произойдет.
– О, да, конечно, спасибо, господин Вильсон. Если мне будет надо, то я так и сделаю; но я думаю, мне вряд ли придется беспокоить вас, скажем так, я сильно на это надеюсь. Кстати, я ведь так и не показал вам тот свисток, про который говорил, по-моему, нет. Вот он, смотрите.
