Радужная пандемия

В её распахнутых глазах отражались пляшущие языки костра. Грудь маленькая, с твёрдыми ягодками сосков поднималась и опускалась в такт дыханию. Длинные волосы разметались по ложу из лапника бронзовой рекой, чувственный рот, такой влажный, такой сочный, словно спелая клубника слегка приоткрылся. Он не удержался, коснулся нижней губы языком, ощущая, как в области сердца что-то болезненно, но так сладко сжимается, как в штанах становится тесно, а по коже бежит тысяча мурашек. Мягкая, податливая, словно глина и невероятно тёплая, вот какой сейчас была эта ведьма. Схватить, прижать к себе, вдохнуть её запах полной грудью, а потом долго, до исступления целовать гладкую молочную кожу, оставляя на ней свои печати, присваивая, делая покорной.

Девушка выдохнула, издав протяжный стон, и это оказалось последней соломинкой, переломившей хребет верблюда его терпения и самообладания.

Он накрыл её своим телом, уткнулся лицом в шею, провёл языком от подбородка до ключиц, проник рукой под футболку, игнорируя предупреждающий треск ткани, обхватил холмик груди. Боже, какая нежная, какая хрупкая, какая податливая и как дрожит. Если он не возьмёт эту ведьму прямо сейчас, если не сделает её своей, то умрёт. Желание, огненным, когтистым зверем поселившееся в нём разорвёт его на клочки. Их тела должны соединиться, это неизбежно!

Запах хвои и свежей майской листвы дурманил, кружил голову. Луна щедро поливала верхушки деревьев расплавленным серебром, то и дело вскрикивала ночная птица, уютно трещал костёр, отплясывая свой древний танец. А поленья и сухие ветки сгорали, подчиняясь натиску, отдавая себя, принимая жар огненных объятий.

Вот и эта ведьма сгорит, прямо сейчас, в жаре его страсти, расплавится в нежности.

– Моя, – прорычал он, прикусывая маленькую, гладкую и розовую мочку её уха. – Тебе не уйти от меня.

Проснувшись, он увидел те же глаза, что были там, в лесу, в его странном, часто-повторяющемся сне. Только в тех, из сна, плясал костёр, а в этих, закрытых стёклами очков противочумного костюма, застыл страх, и отчаяние, и усталость.

В вену вонзилась игла, и он вздрогнул, поморщился. Чёрт! Ну почему же так больно?

Палату заливал противный белый свет зимнего дня. Медсестра с карими глазами отошла к соседу, послышался хруст раскрываемой упаковки шприца.

На краю затуманенного сознания маячила какая-то мысль, скользкая и юркая, как рыба, назойливая, словно муха. Она звенела, жужжала, пока наконец не оформилась в здоровое, крепкое подозрение. Чутьём опытного инквизитора второго ранга он ощущал действующую ведьму. Ведьму, обрушившую на Конгломерат страшную, смертельно-опасную болезнь. Скольких уже сгубила радужная лихорадка? Число заболевших, если верить сводкам новостей, росло в геометрической прогрессии. Люди заболевали, попадали в больницы и умирали. Но он должен выжить, победить заразу, чтобы избавить мир от этой жуткой твари.

Вот так удача! Перед ним действующая ведьма- актриса, самая редкая и самая опасная из ведьм. Опасная, так как ведьме- художнице, для того чтобы колдовать нужны мольберт и краски, ведьма- певица ворожит голосом, ведьму- танцовщицу можно вычислить по плавности тела, по осанке и походке. А вот актриса незаметна, её очень трудно поймать, трудно проконтролировать. Редкая, потому что такие активизируются раз в десятилетие. Именно по их вине и происходят различные катаклизмы. Пятнадцать лет назад, когда он был ещё зелёным стажёром, инквизиторы всего Конгломерата гонялись вот за такой же ведьмой-актрисой. Девица наворожила жуткую засуху. Он отлично помнил, как шёл на службу, а к спине липла, промокшая от пота рубашка, как резко воняло гарью выжженных полей и горящих торфяных болот, как плавился асфальт. В тот день он получил известие о смерти матери. Сердце пожилой женщины, как и сердца многих пожилых людей в тот год, не выдержало испытания жарой. Девицу, наглую и вульгарную, поймал инквизитор третьего ранга из небольшого приморского городка, итут же стал народным героем. Удостоился звания заслуженного инквизитора Конгломерата и получил медаль из рук самого императора. А ведь если пробить эту медсестричку по базе, выяснится, что она чиста, как белый снег, с хорошими, правильными документами, отличной характеристикой и полным отсутствием аномальных способностей. В инквизиции уже давно буйным цветом цветёт коррупция, лишь он – дурак неподкупный, принципиальный и жестокий. Его уважает и ценит начальство, боятся подчинённые и ненавидят ведьмы. Ненавидят до дрожи, до панических атак, до желания умереть на месте, лишь бы не попасть к нему в руки. Зеленоглазая смерть, зверь, хищник, безжалостная машина, всё это о нём – Архипе Новикове инквизиторе второго ранга.

– Ничего, дорогая кареглазая сестричка, недолго тебе осталось бегать в своём скафандре, колоть укольчики и посылать эротические сновидения! – думал второй инквизитор, слушая стоны и хрипы соседей по палате. – Я приду за тобой, и тебя больше ничего не спасёт.

Вот только, как говорится, подозрения к делу не пришьёшь. Нужны факты, достоверные, неопровержимые, непосредственно из её рыжей, хитрой головы. И он обязательно придумает, как их оттуда достать. Да и почему он решил, что девица рыжая? Что это и есть та самая ведьма из ресторана? Голос искажён респиратором, на глазах очки.

– А если эта девчонка не виновна? – вкрадчиво шепнул внутренний голос, и Архип тут же ощутил эрекцию. Перед глазами возникли яркие картинки недавнего сна.

– А если невиновна, – ответил сам себе инквизитор второго ранга. – Мне останется лишь одно, схватить, запереть, опутать сетью своей страсти, привязать к себе так, чтобы и шелохнуться не смела. Я спрячу её от всего мира, оставлю только для себя, ведь это в конце концов в моей власти. И никаких противочумных костюмов, никаких уродливых очков и капюшонов. Буду зарываться пальцами в бронзу её волос, тонуть в шоколадной бездне глаз, ласкать белое, мягкое тело.

Проклятая лихорадка! Не даёт сосредоточиться, отделить важное от суеты, туманит голову, путая мысли.

Наверное, он простонал вслух, так как ведьма обернулась.

– Воды? – участливо спросила она.

Чёртова ведьма! Да от её голоса у него- нутро переворачивается.

Перед лицом возник стакан воды. Инквизитор осушил его жадно, в несколько крупных глотков. Жар, наполнивший тело, грызущий и царапающий, отступил. На время съёжился, затаился.

Стакан исчез, а сестричка отвлеклась на другого пациента.

– Проклятье! Она не должна вот так свободно болтаться по палатам, подвергая себя риску! Она вообще не должна быть свободной, – думал он, погружаясь всё глубже в пучину боли. Ему казалось, что его лёгкие набиты осколками стекла, и они, эти осколки ворочаются, впиваясь в нежные, такие уязвимые, беззащитные ткани. Но он выживет, а там одно из двух, либо- карьерный рост и слава в масштабах всего Конгломерата, либо- рыжая бестия в его постели. Инквизитора второго ранга вполне устраивали оба этих варианта.

Глава 1. Танец с врагом

Через десять минут, я пожалела о том, что пришла в этот ресторан. Не радовало даже вечернее платье, тёмно-синее, атласное, с открытой спиной. И на что я рассчитывала, когда спешила сюда? Забыться в вине? Пожаловаться на житьё-бытьё бывшим однокурсницам? Похвалиться своими достижениями? Ведь мы всегда, достигая чего-то, меняясь, наивно полагаем, что наши приятели стояли на месте и продолжали оставаться балбесами, разгильдяями и глупыми мечтателями.

Звенели бокалы и рюмки, стучали вилки, певец на сцене, отчаянно фальшивя, блеял что-то о бедной, увядшей розе. И эта дурацкая песня чертовски соответствовала моему душевному состоянию несмотря на то, что текст её был до смешного примитивен. Да, я и есть та самая увядающая роза. Бедная, брошенная, никому не нужная роза с оборванными, поруганными лепестками. Осознание собственного возраста навалилось тяжёлой могильной плитой, погребло под собой. Через три года мне уже будет тридцать. Целых тридцать грёбаных лет! И чего я добилась? Стала обычным врачом в муниципальной поликлинике. Работаю за гроши, принимаю день изо дня вечно- кряхтящих старух, которые больше нуждаются в психиатре, нежели в терапевте, бегаю на вызовы в любую погоду, получаю по шапке за каждую кляузу со стороны больного от любимого руководства. Не работа, а мечта! А дома родители… Ой нет! О них не будем сейчас. Не буди лихо, пока оно тихо!

–А теперь! – Димка Тарасов – бывший староста, секс-символ всего института, ныне, многодетный отец и довольно известный гастроэнтеролог поднял свою рюмку. – Каждый встаёт и говорит о самом важном событии своей жизни, а потом пьёт до дна.

Все дружно зааплодировали, завыли, поддерживая идею.

– Ну, – кокетливо начала Катюша – первая красавица курса, белокурая, высокая, благоухающая дорогими духами. – Я вышла замуж за одного симпотного стоматолога и теперь совсем не боюсь лечить зубки.

Девушка продемонстрировала белоснежный оскал, и даже клацнула своими ровными зубками.

Одобрительный гогот в ответ.

– А я родила сыночка, – Маша поднялась неторопливо, степенно, демонстрируя своё особое положение. – И сейчас нахожусь в ожидании доченьки.

Вновь аплодисменты и одобрительное завывание.

– Устроился на работу в Столицу и скоро женюсь на столичной штучке, – как всегда развязно, с ухмылкой, сообщил Женька.

Разноцветные огоньки метались по стенам, потолку и полу, дрожали в бокалах, отражались в бутылочном стекле. Пахло мясом, салатами и дорогими духами. За каждым из столиков велась беседа, то и дело раздавался смех. Наверняка, все эти наряженные и надушенные люди довольны собой и вечером. Все, кроме меня.

– С днём инквизиции! – заорал хор мужских голосов за дальним столиком, перекрикивая музыку.

Мужчины в деловых костюмах поднялись, ударились бокалами и вновь опустились на свои стулья.

Вот блин, ещё этого мне сейчас не хватало! Целая толпа инквизиторов, среди которых может оказаться истинный, другими словами, наделённый особым даром, чувствовать магический фон. Да, таких мало, в основном в инквизицию идут «золотые детки» – отпрыски тех, у кого есть возможность платить за обучение. Школа инквизиции – удовольствие дорогое, простому обывателю недоступное. А с другой стороны, судя по количеству бутылок на их столе и по пьяным крикам, любой из них не только магический фон не почует, но и своё имя произнести без усилий не сможет.

– А я стал отцом уже в третий раз! – Коля погладил по плечу Нину.

Нина, кругленькая, чернявая, с носом кнопочкой одарила всех светлой, безмятежной улыбкой, как бы предлагая разделить с ней её счастье.

Внутри меня огненным шаром заметалась пробудившаяся зависть. Я всегда завидовала этой парочке. Коля и Нина, по их словам, начали встречаться ещё с пятого класса. Вместе пришли поступать, сидели рядышком в аудитории, целовались на переменках. И я, внушая себе самой, что это безнравственно, что институт не то место, где можно слюнявить друг друга у стены, что нужно думать об учёбе и ещё раз об учёбе, отчаянно желала оказаться на месте Нины.

– Ну, Таракановы, вы даёте! – засмеялся кто-то из ребят.

– Ага, – поддержали его. – Размножаетесь, как тараканы.

– Да идите вы, дураки! – шутливо отмахнулся Коля. – Дети- это счастье!

Господи! Если кто-нибудь ещё скажет о детях или мужьях, я закричу!

Телефонный звонок заставил меня выйти из-за стола и покинуть весёлую компанию. Вот только на дисплее высветился не тот номер, который мне был нужен. Звонила мама. Чёрт! Всё-таки то самое лихо я разбудила. Лицо опалило жаром, не то от стыда, не то от гнева.

– Лиза, немедленно домой! Господи! Ты совершенно не думаешь о нашем душевном покое. Мы волнуемся! – мама без экивоков тут же бросилась с места в карьер. Ну да, к чему нам полумеры?

Спокойно, Лизавета, спокойно! Главное – не переходить на ответный крик. Считаем до десяти, медленно выдыхаем, и только потом начинаем говорить:

– Мам, не волнуйтесь, я в ресторане. У нас сегодня встреча выпускников нашей группы.

Тьфу! Лучше бы я вовсе на эту встречу не ходила. Ну чего я здесь приобрела, недовольство собой, жгучую зависть другим и обиду родителей? А так, сидела бы в своей комнате, читала книжку и мечтала о том, что никогда не сбудется. Хотя нет, лежала бы на кровати, уткнувшись в подушку, и оплакивала отношения с Вадимом.

– Лиза! Домой, я сказала! У папы больное сердце, у него приступ! Приезжай.

Теперь меня начало потряхивать от досады, щедро присыпанной раздражением. Ёлки-палки, ну почему, стоит мне куда-то уйти, у отца тут же начинается приступ, а у матери истерики. И моя заботливая матушка принимается трезвонить, требуя моего появления дома. Вадима это, понятное дело, бесило. Именно по этой причине он и ушёл от меня, навсегда, окончательно и бесповоротно.

– Открой окна, усади, дай таблетку нитроглицерина под язык, – скомандовала я. По телефону командовать и бунтовать легче.

– Какие окна? Какой нитроглицерин? Лиза, немедленно домой! Ты хочешь, чтобы папа умер, бессердечная ты тварь!

Я отключилась. Но руки тряслись, а в горле образовался комок, сухой и колючий. Вернулась к столу. Бывшие товарищи по институту говорили, о детях, супругах, дачных участках и ремонтах в квартирах. Взрослые, самостоятельные, самодостаточные люди, в чём-то счастливые, в чём-то обременённые проблемами. А я? Просто тень, дуэнья для мамы, личный доктор для отца и удобная причина всех его бед и поражений.

– Лиза! – завопила вся компания. – Теперь твоя очередь!

Ну и о чём я сейчас скажу? О работе в поликлинике? О том, как в первые годы рвалась из кожи вон, прямо-таки из штанов выпрыгивала, чтобы стать лучшей в глазах руководства. Ждала похвалы за свою старательность, ответственность, безотказность. Даже на работу являлась на час раньше положенного, ну и, разумеется, позже всех уходила. И всё это длилось до той поры, пока, после вызова к начальству на «ковёр», по причине нелепейшей жалобы одного из пациентов, до меня не дошло, что всем плевать. Плевать на мою душевность, моё рвение, мои знания, которые я постоянно пыталась продемонстрировать. Я даже не винтик, я – кирпич. Выбей из стены один кирпичик – ничего не изменится, стена не упадёт. А дырку можно и другим кирпичом заложить, много их таких валяется, одинаковых, безликих.

– Меня бросил мужик, – неожиданно для себя, выпалила я.

– А кто он? Кем работает? – тут же застрекотали девчонки. – Богатый?

– Он массажист в поликлинике, где я работаю. Устроился в прошлом году, ухаживал за мной, жениться хотел.

– Фи, – Катюша брезгливо наморщила хорошенький носик. – Спинотёр!

– Да наша Лизка всегда была не от мира сего, – пьяно хихикнула Лерочка.– И знаешь, Лизок, что я тебе скажу: « Замечательно, просто чудесно, что он тебя бросил. Я вижу с тобой другого мужика. Крутого в жизни, ненасытного в постели. Настоящего самца, хищника, который знает, что хочет и идёт к своей цели!»

– А ты Лерку слушай, – доверительно шепнул мне на ушко староста. – Она ведь у нас экстрасенс, ты же помнишь?

– Замолчите! – Маша сделала нарочито-страшные глаза. – Не дай, Бог, инквизиция нагрянет. Вот тогда будет вам и самец, и хищник.

Все заржали, так же весело и задорно, как в далёком счастливом студенчестве.

Я в очередной раз сделала глоток из своей рюмки, коньяк обжёг горло, внутри разлилось тепло. С надеждой взглянула на смартфон, лежащий на столе. Экран оставался чёрен, ни одного уведомления о пропущенном звонке или сообщении.

Может, позвонить ещё раз? Эх, раз, ещё раз, ещё много-много раз! Нет, лучше не стоит? Наверняка, Вадим уже внёс мой номер в «чёрный список».

Вышла из-за стола, направилась в сторону туалета. Сжала трубку крепче, чтобы не выронить из моментально вспотевшей ладони, набрала номер непослушными дрожащими пальцами. Вместо гудка из трубки полилась весёлая, зажигательная музыка. Музыка, под которую мы с Вадимом так лихо отплясывали на пляжной дискотеке, под чёрным куполом неба, под колдовским жёлтым оком луны. Оглушительно пахло морем, нагретым после дневного зноя асфальтом и дымящимся на мангале шашлыком. Как же счастливы мы были тогда! Как влюблены друг в друга! И даже мамина обида, её демонстративное молчание не могли омрачить наше счастье, солнечное, молодое, живое. Но, наверное, в жизни за всё нужно платить, за каждую улыбку Фортуны, за каждую минуту счастья, за каждый солнечный луч.

После этой поездки в наших отношениях с Вадимом что-то поменялось. Да, мы по-прежнему встречались в небольшой квартирке на десятом этаже, посещали театры и кино в неизменной компании моей мамы, болтали по телефону каждый вечер, но мне казалось, что между нами растёт стена, пока тонкая, но с каждым днём становящаяся всё плотнее. Что-то тревожило, угнетало Вадима, и я это ощущала. Задавала вопросы, пытаясь докопаться до причины странного состояния своего парня, но тот лишь огрызался, отмахивался, ссылался на загруженность на работе. Я делала вид, что верю, называла себя кликушей и паникёршей, но ощущение какой-то неправильности не покидало.

И вот вчера случилось то, чего я в тайне боялась.

Я сидела на старом диване. Вадим курил, выпуская седые струйки дыма во влажную синь поздней осени. Клокотал лифт за стеной, за окном просигналила чья-то машина. И внезапно мне показалось, что эту маленькую квартирку со старым диванчиком, скрипучими половицами, громоздким сервантом, доставшимся Вадиму в наследство от бабушки вместе с квартирой, помпезную люстру под пожелтевшим потолком, обои в пошлый цветочек и пыльные тяжёлые шторы я вижу в последний раз. Ощущение напугало. До мурашек, до слабости во всём теле, до противного комариного писка в ушах.

Затяжка, ещё одна и ещё. Жилистая спина мужчины, обтянутая клетчатой рубашкой, напряглась, как перед броском в бурную реку. Затем, тонкие, аристократические пальцы небрежно бросили окурок в пепельницу, вновь чиркнули зажигалкой, и вместе с дымом, в пропахшую сыростью, бензином и гнилой листвой осеннюю хмарь полетели слова, такие же серые, пустые и горькие, как сигаретный дым.

– Я больше так не могу, Лиз, – выдохнул Вадим. – Надоело, до изжоги, до зубной оскомины. Сколько можно скрывать своё пристрастие к табаку перед твоей мамашей? Ходить на свидания святой троицей, мать, дочь и я в качестве святого духа? В театр с мамой, в кино – с мамой, в парк – с мамой. И даже, свалив от неё к морю, мы так и не смогли избавится от её всевидящего ока. Она же каждый наш шаг, каждое наше действие контролировала. Знала бы ты, как меня бесили эти дурацкие, ежечасные отчёты по скайпу, о том, что ели, когда спать легли, куда ходили. Нудные нравоучения о вреде алкоголя, о важности режима дня, о пользе омлетов. В те дни, мне казалось, что она всегда с нами, и даже в постели нас трое. Кому расскажу – засмеют.

– А ты не рассказывай, – улыбнулась я, пытаясь всё обратить в шутку, остановить начинающийся селевой поток. – Просто мы с тобой такие необычные, нестандартные. Ведь быть, как все – скучно.

Вадим взглянул на меня с таким отвращением, что моя неуверенная улыбка скривилась, как перед рыданиями.

– Ты дура или прикидываешься? – прошипел он, сжимая кулаки.

За год наших с ним отношений, я видела Вадима всяким, весёлым и огорчённым, нежным и порывистым, раздражённым и спокойным, но таким, как в тот день – никогда. Мне вдруг на миг показалось, что мужчина сейчас меня ударит, столько ненависти, столько омерзения, столько злости было в его взгляде. А по лицу растеклась мертвенная бледность, ещё немного, и изо рта пойдёт пена.

– Идиотка, – выплюнул он, и этот плевок долетел до самой моей души. – Ты мне противна, неужели так трудно это понять! Мне противны наши отношения! Почему, скажи мне, я должен лизать жопу твоей мамаше, таскать её по ресторанам, театрам и киношкам? Платить за неё? Покупать цветы и подарки не только тебе, но и ей? Проводить выходные не с тобой и своими друзьями, а с тобой и твоей мамашей? А секс? Всевышний, да разве ж это секс? Мы выкраиваем время, прячемся от вездесущего ока твоей мамочки. Отключаем телефоны, сочиняем легенды, ради пятиминутного перепиха, во время которого, ты лежишь как бревно, размышляя, а не догадается ли твоя мамаша? Ведь мы ещё не женаты, а секс до брака – недопустим!

Последнюю фразу Вадим произнёс мерзким глумливым тоном, настолько мастерски копируя выражение лица моей мамы, что стало обидно, а щёки опалило нестерпимым жаром.

Ощущение краха накрыло плотным, пыльным покрывалом. В груди что-то сжалось до боли, до слёз. Остановить! Всё исправить! Немедленно!

– Ты прав, – заговорила я, стараясь казаться спокойной, хотя пальцы предательски дрожали, а в горле застрял комок, ворсистый и сухой. – Моя мама принимает слишком много участия в нашей жизни. Я поговорю с ней.

Страшно! Я никогда не думала, что расставаться настолько страшно.

– Поздно, – слово разлилось едким, горьким ядом, в воцарившейся нехорошей, какой-то густой тишине. – Оставь меня, Лиза, уйди. К маме и папе. К своей работе, к своему жизненному плану. Мне нужны нормальные отношения, со здоровым сексом, с перспективой создания семьи.

– Тогда, тебе нужно искать сироту, – усмехнулась я, и сама подивилась тому, насколько спокойно звучит голос, хотя внутри всё дрожит и сжимается. – У любой женщины есть мама, которая может стать твоей тёщей.

Хваталась за соломинку, искала зацепку, причину, чтобы остановить, задержать Вадима. Любой ценой, унижениями, запугиваниями, внушениями чувства вины, подкупом. Только бы остался, только бы не покидал!

– Меня ты знаешь, я неприхотлива, некапризна, экономна, серьёзна, честна. А какой будет другая?

– В любом случаи, не такой, как ты, – отрезал Вадим, давя окурок в пепельнице. – Уходи, Лиза.

Нужно было что-то делать, что-то предпринимать! А время шло. Ускользало секунда за секундой. В груди разрасталась глыба льда, твёрдая и холодная. Ещё приступа панической атаки мне сейчас не хватало!

– Алина, – выдохнула я с трудом, Имя обожгло кислотой, едкой, даже в горле запершило.

Ну, конечно, Алина – новенькая медсестричка, деваха распущенная и недалёкая, которую, месяц назад, взяли мне в помощницы, вместо Клавдии Ивановны, вышедшей на пенсию. Не зря эта деваха околачивалась в кабинете массажа, то шея у неё болит, то в пояснице стреляет. И я- дура наивная, ничего не замечала, или не хотела замечать? Ведь я- такая правильная, серьёзная, умная, скромная. Как меня можно променять на грубоватую, бесцеремонную, поверхностную Алину? А, вот как оказалось, можно. Не нужны мужчинам правильные и скромные, они им быстро надоедают. С правильными и скромными не перепихнёшься по-быстрому на массажной кушетке в обеденный перерыв, не схватишь за грудь в лифте, не подаришь чулки или кружевное нижнее бельё, чтобы потом сорвать всё это во время страсти. Таких не обмажешь сливками и не станешь слизывать с обнажённого тела. Правильных и скромных водят по театрам, филармониям. С ними чинно гуляют в осеннем парке за ручку, читая стихи, провожают до подъезда, робко целуя в щёчку. Скукотища смертная!

– Не говори глупостей, Лиз, – устало произнёс Вадим, садясь рядом со мной на диван. – Алина здесь ни при чём. Просто, я больше тебя не люблю. Ты не устраиваешь меня ни как женщина, ни как личность, ни как будущая супруга. Ты- тень своей мамаши, её отражение. А меня бесит твоя мамаша.

Последнюю фразу Вадим произнёс раздельно, громко, с нарочитой злобой.

Я смотрела на него, на голову, увенчанную чёрными кудрями, на тонкую шею, на выпирающий кадык, на острый подбородок, на сведенные к переносице густые брови, на длинный нос и плотно-сжатые узкие губы. Смотрела и понимала, что безумно люблю этого мужчину. Мужчину- романтика, мужчину – весельчака и балагура, мужчину – ангела, внимательного, великодушного, благородного. Он прав, я долго, слишком, непозволительно долго злоупотребляла его терпением, его чуткостью, его трепетом передо мной. Ни каждый бы выдержал характер моей мамы. А он терпел, улыбался, шутил. Но долго это продолжаться не могло. Да, я сама виновата. Но как же всё исправить? Ведь это ещё не конец? Ведь есть же какой-то способ удержать Вадима?

– Вадим, давай уедем от неё, на север, в пустыню, к чёртовой бабушке! Увези меня! Только не оставляй, не бросай!

Я кинулась к нему, как в воду, желая ощутить тепло его тела, услышать мерный стук сердца, почувствовать прикосновение узких, слегка влажных ладоней на своей спине. Кинулась и с начала не поняла, каким образом оказалась лежащей на пыльном протёртом ковре с тошнотворными серыми узорами. А когда осознала случившееся, разрыдалась, громко, надрывно, в полный голос.

– Не унижайся, – жёстко прозвучали слова откуда-то сверху. – Уходи! Мне противно смотреть на тебя! Ты жалкая, ты гадкая, ты слабая. Не вынуждай меня выбрасывать тебя за дверь, как приблудную псину.